КАК ПОЛИТИКА ВМФ ПОСТАВИЛА МИР НА ГРАНЬ ГЛОБАЛЬНОГО КОЛЛАПСА

 

Когда тайский бат рухнул 2 июля 1997 г., никто еще не знал, что это начало крупнейшего со времен Великой депрессии экономического кризиса, который распространится из Азии на Россию и Латинскую Америку и будет угрожать всему миру. В течение десяти лет бат обменивался на доллар в соотношении 25:1; за сутки он упал на 25 процентов. Ширились валютные спекуляции, быстро охватив Малайзию, Корею, Филиппины и Индонезию. Начавшееся крушение валюты и биржевых курсов к концу года грозило втянуть в этот процесс банки региона и фондовые биржи, а за ними всю экономику. Сейчас кризис окончился, но некоторые страны, как, например, Индонезия, до сих пор ощущают его последствия. К сожалению, проводимая МВФ политика, осуществлявшаяся в это беспокойное время, способствовала ухудшению положения. Поскольку МВФ был создан с конкретной задачей предотвращения таких кризисов и организации выхода из них, факт провала его политики в столь многих областях потребовал переосмысления роли Фонда, причем многие в Соединенных Штатах и за рубежом призвали к перестройке ряда стратегий МВФ, равно как и его самого в качестве института. Действительно, ретроспективно стало ясно, что политика МВФ не только усугубила спад, но и была частично ответственна за его возникновение: излишне быстрая либерализация финансового рынка и рынка капиталов была, по-видимому, главной причиной кризиса, хотя сами страны, охваченные кризисом, допускали ошибки, сыгравшие свою роль. Сегодня МВФ признает многие, но не все свои ошибки ― его руководство осознало, например, насколько опасна поспешная либерализация рынка капитала,- но изменение взглядов произошло слишком поздно, чтобы помочь пострадавшим странам.

Кризис застал наблюдателей врасплох. Незадолго до него МВФ даже прогнозировал быстрый рост. В предшествовавшие три десятилетия Восточная Азия не только развивалась быстрее и лучше справлялась с сокращением бедности, чем любой другой регион мира, но и сохраняла большую стабильность. Она избежала колебаний экономической конъюнктуры, свойственных всем рыночным экономикам. Эти внушительные достижения широко известны под именем «восточноазиатского экономического чуда». Говорят, что МВФ был настолько уверен в регионе, что назначил старослужащего преданного человека на пост директора по Юго-Восточной Азии как на спокойную, предпенсионную должность.

Когда кризис разразился, я был поражен, сколь жестко критиковали МВФ и министерство финансов США азиатские страны. Согласно МВФ, азиатские национальные институты насквозь прогнили, их правительства полностью коррумпированы, и все там нуждается в реформировании. Эти яростные критики вряд ли были экспертами по региону, и их утверждения резко противоречили моим представлениям. Три десятилетия я ездил по региону, изучая его. Лоуренс Саммерс в бытность свою вице-президентом по исследовательской работе попросил меня от имени Всемирного банка принять участие в большом исследовании «восточноазиатского чуда», возглавив группу, изучающую финансовые рынки. За почти два десятка лет до этого, когда Китай только начал свой переход к рыночной экономике, меня пригласили туда для участия в обсуждении стратегии развития страны. В Белом доме я продолжал следить за регионом, возглавляя, в частности, группу, которая составляла ежегодные доклады по АТЭС (Азиатско-Тихоокеанское экономическое сотрудничество, группа стран, расположенных на побережье Тихого океана, ежегодные встречи лидеров которых привлекали все больше внимания по причине растущего экономического значения региона). Я активно участвовал в дебатах по Китаю, происходивших в Совете национальной безопасности, причем в то время, когда напряженность вокруг концепции «сдерживания»[27], выдвинутой администрацией, доходила до крайности. В качестве члена кабинета меня послали для встречи с премьером Китая Чжу Жунцзы с целью урегулировать положение. Я был одним из немногих иностранцев, которых приглашали на ежегодную августовскую загородную встречу лидеров страны в узком кругу для обсуждения политического курса.

Меня поразило, как институты этих стран могли оказаться столь прогнившими, если они на протяжении длительного времени так хорошо функционировали? Разница в оценках региона между тем, что было известно мне, и обвинениями МВФ и министерства финансов казалась малопонятной до тех пор, пока я не вспомнил бурную полемику вокруг самого «восточноазиатского чуда». МВФ и Всемирный банк почти сознательно избегали изучения региона, хотя можно предположить, что ввиду его успехов они естественным образом стали бы обращаться к его опыту для использования в других местах. Только под давлением Японии, предложившей оплатить расходы, Всемирный банк занялся исследованием проблемы экономического роста в Восточной Азии (окончательный доклад опубликован под названием «Восточно-азиатское чудо»). Причина была очевидной: эти страны добились успехов не только вопреки тому, что не последовали в большей части диктату Вашингтонского консенсуса, но именно потому, что они ему не последовали. Хотя эти выводы экспертов в окончательном, официально опубликованном докладе были приглушены, в проведенном Всемирным банком исследовании «восточноазиатского чуда» была выявлена важная роль, которую сыграло государство. Это радикально отличалось от столь излюбленного тезиса Вашингтонского консенсуса о минимизации роли государства.

Некоторые люди, не в международных финансовых институтах, а в академических кругах, задавались вопросом: а было ли на самом деле чудо? «Все», что происходило в Восточной Азии, сводилось, по их мнению, к накоплению больших сбережений и их умелому инвестированию! Но такой взгляд на «чудо» упускает главное. Ни одна другая группа стран в мире не добилась такой нормы сбережений и такого удачного размещения инвестиций. Именно государственная политика обеспечила странам Восточной Азии одновременное достижение обеих целей^{9}.

Когда разразился кризис, многочисленные критики региона ликовали: их оценки оправдались. Получалось любопытное логическое несоответствие: они отказывались признать заслуги правительств региона в успехах предшествующей четверти века, но спешили возложить на них ответственность за неудачи.

Бессмысленно спорить ,о том, можно ли это назвать «чудом»: рост доходов и сокращение бедности в Восточной Азии за последние три десятилетия были беспрецедентными. Все, кто посещал эти страны, не могли не поражаться трансформации, связанной с развитием; переменам не только в экономике, но и во всем обществе. Их отражали все статистические данные, какие только можно себе представить. Тридцать лет назад тысячи рикш надрывались за мизерную плату; сегодня они используются как аттракцион для туристов, наводняющих регион и желающих сделать снимок на память. Сочетание высокой нормы сбережений, государственных вложений в образование и направляемой государством промышленной политики способствовало превращению региона в мощный генератор экономического роста. Темпы роста были феноменальными на протяжении десятилетий, и для десятков миллионов людей неизмеримо вырос уровень жизни. Плоды экономического «чуда» широко распределялись среди населения. Развитие азиатской экономики имело свои проблемы, но в целом правительствам удалось создать работоспособную стратегию ― стратегию, в которой не было ни одной точки соприкосновения с политикой Вашингтонского консенсуса, кроме важности поддержания макростабильности. Как и в Вашингтонском консенсусе, торговле придавалось важное значение, но акцент делался на развитии экспорта, а не на устранении препятствий для импорта. Торговля была в конечном счете либерализована, но постепенно, по мере того, как создавались новые рабочие места в экспортных отраслях. В то время как Вашингтонский консенсус предлагал быструю либерализацию финансового рынка и рынка капиталов, страны Восточной Азии либерализовали их постепенно: некоторым, наиболее успешным странам, например Китаю, предстоит еще долгий путь к либерализации. В то время как Вашингтонский консенсус подчеркивал необходимость приватизации, правительства на национальном и местном уровнях помогали создавать предприятия, сыгравшие ключевую роль в успешном развитии стран. Согласно Вашингтонскому консенсусу, промышленная политика, с помощью которой государство пытается сформировать будущие тенденции развития экономики, является ошибкой. Однако правительства стран Восточной Азии сделали это центральным пунктом своей ответственности. В частности, они считают, что для того, чтобы сократить разрыв в доходе между собой и более развитыми странами, им необходимо преодолеть разрыв в знаниях и технологиях. С учетом этого они строили свою образовательную и инвестиционную политику. В то время как Вашингтонский консенсус обращал мало внимания на неравенство, страны Восточной Азии исходили из того, что нужна политика сокращения неравенства, способствующая интеграции общества, а последняя в свою очередь создает климат, благоприятный для инвестиций и роста. Если взглянуть на проблему пошире, то Вашингтонский консенсус ставил задачи минимизации роли государства, а в Восточной Азии на государство возлагалась задача содействия формированию рынков и управления ими.

В момент возникновения кризиса на Западе не сумели оценить его масштабов. Когда у президента Билла Клинтона попросили помощи Таиланду, тот отмахнулся, заметив, что коллапс бата ― это просто «небольшая лужа на пути» к экономическому процветанию^{10}. Подобную уверенность и невозмутимость Клинтона разделяли финансовые лидеры мира, собравшиеся на ежегодное собрание МВФ и Всемирного банка в Гонконге в сентябре 1997 г. Руководители МВФ были настолько уверены в своих рекомендациях, что даже попросили внести изменения в Устав организации, разрешающие оказывать более сильное давление на развивающиеся страны, чтобы заставить их либерализовать рынки капитала. Тем временем лидеры азиатских стран, и в особенности министры финансов, с которыми я встречался, пребывали в ужасе. Они считали, что источником их неприятностей являются «горячие деньги», поступившие в их страны после либерализации рынков капитала.

Понимая, что главные трудности еще впереди, что кризис нанесет опустошительный урон их экономикам и их обществам, они опасались, что политика МВФ помешает им предпринять действия, которые, по их мнению, могут предотвратить кризис, что Фонд будет настаивать на такой политике, которая усугубит негативные воздействия кризиса на экономику их стран. Однако они чувствовали, что бессильны сопротивляться. Они даже знали, что могут и что нужно сделать для того, чтобы предотвратить кризис и минимизировать ущерб. Знали они и то, что МВФ осудит их, если они предпримут эти действия, и опасались, что в результате начнется бегство иностранного капитала. В результате только Малайзия осмелилась пойти на риск и навлечь на себя гнев МВФ. И хотя политика премьер-министра Махатхира, пытавшегося удержать на низком уровне процентные ставки и одновременно затормозить стремительный отлив спекулятивных денег из страны, подверглась нападкам со всех сторон, спад в Малайзии был более коротким и менее глубоким, чем в любой другой стране^{11}.

На встрече в Гонконге я предлагал министрам стран Юго-Восточной Азии некоторые совместные действия. Если бы эти страны ввели валютный контроль ― контроль, нацеленный на предотвращение ущерба, который нанесет бегство спекулятивного капитала из их стран,- путем координированных действий, они смогли бы противостоять давлению, которое, несомненно, было бы оказано на них международным финансовым сообществом, и таким образом смогли бы оградить свои экономики от беспорядков на мировых рынках. Министры намерены были встретиться к концу года с целью выработки плана. Но едва они распаковали свои чемоданы, вернувшись из Гонконга, как кризис охватил сначала Индонезию, а в начале декабря и Южную Корею. Тем временем и другие страны подверглись атакам валютных спекулянтов ― от Бразилии до Гонконга. Они выдержали эти атаки, но очень дорогой ценой.

Кризис развивался по двум характерным схемам. Одна из них наиболее ярко проявилась в Южной Корее ― стране с впечатляющей историей экономического роста. Возрождаясь из руин, оставленных Корейской войной[28], Южная Корея сформировала стратегию роста, в результате которой за тридцать лет ее душевой доход увеличился в восемь раз, резко сократилась бедность, грамотность стала всеобщей, и Южная Корея далеко продвинулась в ликвидации технологического разрыва в сравнении с наиболее передовыми странами. К концу Корейской войны страна была беднее, чем Индия; к началу 1990-х годов она присоединилась к Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР), клубу передовых промышленных стран. Корея сделалась крупнейшим в мире производителем компьютерных чипов, а ее огромные конгломераты «Самсунг», «Дэу» и «Хюндай» производили товары, известные во всем мире. Но если в начальный период трансформации Корея жестко контролировала свои финансовые рынки, то впоследствии под давлением Соединенных Штатов она вынуждена была, хотя и неохотно, разрешить своим фирмам делать займы за рубежом. Однако, делая займы за рубежом, фирмы открыли себя превратностям международного рынка: в конце 1997 г. по Уолл-стрит поползли слухи, что Южная Корея испытывает трудности, что она не в состоянии осуществить ролл-овер кредитов[29] западных банков, по которым наступают сроки платежей, и что у нее нет резервов для их возврата. Такие слухи часто становятся самоосуществляющимися пророчествами. До меня дошли эти слухи во Всемирном банке задолго до того, как они появились в газетах, ― и я знал, что это означает. Банки, еще незадолго до этого стремившиеся давать деньги в долг Корее, решили не пролонгировать свои кредиты. Как только это решение было принято, пророчество осуществилось, и в Корее начались трудности.

События по второй схеме развернулись в Таиланде, где вина за развязывание кризиса лежит на спекулятивной атаке (в сочетании с высоким уровнем краткосрочной задолженности). Спекулянты, считавшие, что произойдет девальвация, пытались превратить баты в доллары, пользуясь свободой конвертируемости, т.е. возможностью обменивать местную валюту на доллары или любую другую валюту, что можно было сделать легко. Но когда спекулянты продают валюту, ее курс падает, и пророчество самоосуществляется. Противодействуя этому, правительство обычно старается поддержать отечественную валюту. Оно продает доллары из своих резервов (их страна откладывает на черный день, чаще всего в долларах), покупая местную валюту, чтобы не упал ее курс. Но в конце концов у правительства кончаются валютные резервы. Валютный курс резко летит вниз. Спекулянты довольны. Они оказались правы. Они теперь могут снова скупать валюту и получать жирную прибыль. Норма рентабельности может быть колоссальной. Допустим, что спекулянт обращается в тайский банк и занимает 24 млрд. батов, которые он по существующему курсу обращает в 1 млрд. долл. Через неделю валютный курс падает, вместо 24 батов за доллар он теперь составляет 40. Спекулянт конвертирует 600 млн. долл. в 24 млрд. батов и возвращает кредит. Оставшиеся 400 млн. долл. составляют его прибыль ― хорошее вознаграждение за неделю работы с минимальным вложением собственного капитала. Уверенный в том, что ревальвации бата не будет (т.е. курс не возрастет с 24 батов за доллар, скажем, до 20), спекулянт почти ничем не рискует; в худшем случае курс не изменится, и он потеряет проценты по кредиту за одну неделю. По мере того как ощущения неизбежности девальвации возрастают, шансы сделать деньги становятся неотразимо притягательными, и спекулянты со всего мира слетаются, чтобы воспользоваться ситуацией.

Если кризис развивался по знакомым схемам, такими же были и ответные меры МВФ: он сделал выброс огромной суммы денег (общая сумма выкупных пакетов, включая средства, выделенные «большой семеркой», составляла 95 млрд. долл.)^{12} для того, чтобы азиатские страны могли поддерживать валютный курс. Как полагали в МВФ, если рынок уверует в то, что в сундуках достаточно денег, не будет смысла атаковать валютные курсы, и таким образом «доверие» будет восстановлено. Но эти деньги послужили другим целям: они позволили странам обеспечить долларами свои фирмы, чтобы те смогли возвратить западным банкирам их кредиты. Иначе говоря, это было частью выкупа плохих кредитов для международных банков, частью выкупа долгов стран-должников; кредиторы в результате не должны были в полной мере отвечать за последствия того, что они выдали плохие кредиты. А страна за страной, где с помощью денег МВФ валютный курс временно поддерживался на завышенном неустойчивом уровне, испытывали последствия иного рода: богатые люди внутри страны использовали возможность конвертировать свои деньги в доллары по выгодному обменному курсу и переводить их за границу. Как мы увидим в следующей главе, наиболее вопиющие примеры этого происходили в России после выдачи кредита в июле 1998 г. Это же явление, называемое более нейтрально ― «бегством капитала», сыграло ключевую роль в серьезном кризисе, охватившем Мексику в 1994-1995 гг.

МВФ сочетал кредиты с условиями в едином пакете, который, как предполагалось, должен был разрешить проблемы, ставшие причинами кризиса. На эти условия, так же как и на деньги, возлагалась задача побудить рынки к пролонгированию кредитов, а спекулянтов ― к поиску легкой Наживы в других местах. Ингредиенты этих программ неизменно включали высокие процентные ставки, в случае Восточной Азии ― гораздо более высокие ставки плюс сокращение государственных расходов и повышение налогов. Они включали также «структурные реформы», т.е. изменения в структуре экономики страны, в которой, по мнению МВФ, коренились проблемы. Для Восточной Азии не только навязывались такие условия, как повышение процентных ставок и сокращение государственных расходов, но и выдвигались дополнительные условия, требовавшие от страны политических и экономических перемен, коренных реформ ― увеличения открытости экономики, прозрачности и лучшего регулирования финансового рынка, равно как и более мелких реформ, например отмены монополии на гвоздику (пряности) в Индонезии.

МВФ уверял, что, навязывая эти условия, он следовал своему долгу и ответственности. Предоставляя миллиарды долларов. Фонд считал, что несет ответственность не только за то, чтобы кредиты были возвращены, но и за то, чтобы страны «осуществляли правильные действия» для восстановления своего экономического здоровья. Если макроэкономический кризис был вызван структурными проблемами, нужно было браться за решение этих проблем. Широкий спектр условий означал, что страны, принявшие помощь МВФ, должны были отказаться в значительной мере от своего экономического суверенитета. Часть возражений против программ МВФ основывается именно на этом, как и на том основании, что в итоге подрывается демократия; другие возражения ― на том, что некоторые условия не помогали (и, что можно доказать, не были для этого предназначены) восстановить экономическое здоровье страны. В главе второй уже говорилось об условиях, не имевших никакого отношения к возникшим проблемам.

Эти программы вместе со всеми их условиями и со всеми их деньгами полностью провалились. Предполагалось, что они остановят падение валютных курсов; но те продолжали падать, и не было признака того, что рынки ощущали «помощь, пришедшую от МВФ». В каждом случае МВФ, испытывая замешательство оттого, что предписанное лекарство не помогает, обвинял правительство страны в несерьезном восприятии необходимости реформ. В каждом случае МВФ объявлял всему миру, что существуют фундаментальные проблемы, которые надо решить прежде, чем начнется настоящее оживление экономики. Это можно сравнить с криком «пожар!» в театре, переполненном людьми: инвесторы, которых диагноз проблем убеждал больше, чем предлагаемые решения, бежали прочь^{13}. Критика МВФ не восстанавливала доверие, которое привело бы к поступлению капиталов в страну, а скорее способствовала их паническому бегству. В результате этих и многих других причин, к которым я вскоре обращусь, среди значительной части развивающегося мира распространилось ощущение, разделяемое и мною, что МВФ сам стал скорее частью трудных проблем развивающихся стран, чем инструментом их решения. Действительно, в ряде стран, охваченных кризисом, и рядовые граждане, и многие государственные чиновники, и бизнесмены, думая об экономическом и социальном шторме, обрушившемся на их страны, продолжают называть его просто «МВФ», как раньше говорили «чума» или «Великая депрессия». Исторические даты отмечаются «до» и «после» МВФ, так же как в странах, опустошенных землетрясением или иным стихийным бедствием, датируют события, случившиеся «до» и «после» землетрясения.

По мере развития кризиса росла безработица, ВВП падал и закрывались банки. Уровень безработицы вырос в четыре раза в Корее, в три раза ― в Таиланде, в десять раз ― в Индонезии. В Индонезии к августу 1998 г. работу потеряли почти 15 процентов мужчин, имевших ее в 1997 г., от экономического опустошения больше всего пострадали городские зоны главного острова ― Явы. В Южной Корее городская бедность увеличилась почти втрое и почти четверть населения пополнила ряды бедняков; в Индонезии бедность удвоилась. В некоторых странах, например в Таиланде, люди, потерявшие рабочие места в городах, вернулись на свою сельскую родину, усилив давление на население деревни. В 1998 г. ВВП Индонезии упал на 13,1 процента, Кореи ― на 6,7, Таиланда- на 10,8 процента. Через три года после кризиса ВВП Индонезии был ниже докризисного на 7,5 процента, а Таиланда ― на 2,3 процента.

В ряде случаев, к счастью, итог оказался менее мрачным, чем ожидалось. Общины Таиланда сотрудничали друг с другом, чтобы не прерывалось обучение детей, причем люди добровольно вносили средства, помогая детям соседей не покидать школы. Они также заботились о том, чтобы у всех было достаточно пищи, и благодаря этому масштабы недоедания не выросли. В Индонезии программа Всемирного банка, по-видимому, имела успех в предотвращении ожидавшегося негативного воздействия на образование. Именно рабочая беднота городов, которая ни по каким стандартам не относится к обеспеченным слоям, вела себя наиболее достойно во время кризиса. Эрозия среднего класса, вызванная ростовщическими процентными ставками, которые привели к массовым банкротствам в малом бизнесе, окажет долговременное воздействие на социальную, политическую и экономическую жизнь региона.

Ухудшение положения в одной стране влекло за собой обострение положения у соседей. Замедление развития в одном регионе сказывалось в глобальном масштабе: глобальный экономический рост затормозился, и соответственно упали товарные цены. От России до Нигерии многие возникающие рыночные экономики, зависящие от природных ресурсов, испытывали серьезнейшие трудности. Что касается инвесторов, рискнувших вложить деньги в эти страны, то они перед лицом резкого сокращения своих состояний и по мере того, как их банкиры отзывали свои кредиты, вынуждены были сокращать вложения в возникающие рыночные экономики. Бразилия, не зависящая ни от нефти, ни от торговли со странами, переживавшими глубокий кризис, страна, экономические характеристики которой сильно отличаются от этих стран, тем не менее была втянута в развертывающийся глобальный финансовый кризис в результате всеобщего страха инвесторов и сокращения их вложений. В конечном счете почти каждая возникающая рыночная экономика была так или иначе затронута кризисом, даже Аргентина, которую за ее успехи в борьбе с инфляцией МВФ долгое время считал витриной своих реформ.

 

 

КАК ПОЛИТИКА МВФ И МИНИСТЕРСТВА ФИНАНСОВ США ПРИВЕЛА К КРИЗИСУ

 

Азиатский кризис и связанные с ним расстройства экономической жизни завершили пятилетний период возглавляемого Америкой глобального торжества рыночной экономики, последовавшего за окончанием «холодной войны». В этот период международное внимание фокусировалось на вновь возникающих рыночных экономиках от Восточной Азии до Латинской Америки и от России до Индии. Инвесторы рассматривали эти страны как рай высокой рентабельности и, по-видимому, малого риска. В короткий период, всего за семь лет, поток частного капитала из развитых стран в менее развитые увеличился в семь раз, в то время как поток общественного капитала (иностранная помощь) оставался на одном уровне^{14}.

Международные банкиры и политики были уверены, что зажглась заря новой эры. И МВФ, и министерство финансов США верили или по крайней мере утверждали, что полная либерализация капитального счета поможет региону Восточной Азии расти быстрее. Хотя страны региона не имели потребности в дополнительном капитале ввиду высокой нормы сбережений, тем не менее либерализация капитального счета была им навязана в конце 80-х ― начале 90-х годов. Я уверен, что эта либерализация капитального счета была единственным наиболее важным фактором, приведшим к кризису. Я пришел к этому заключению потому, что внимательно наблюдал не только за событиями в этом регионе, но и за происходящим во время почти ста других экономических кризисов последней четверти прошлого века. Ввиду того что экономические кризисы стали теперь более частыми (и более глубокими), существует огромный массив данных, с помощью которого можно анализировать факторы, способствующие кризисам^{15}. Становилось все более ясно, что слишком часто либерализация капитального счета представляет собой риск без соответствующего вознаграждения. Даже для стран, имеющих сильную банковскую систему, зрелый фондовый рынок и другие институты, которых не было в странах Восточной Азии, эта либерализация связана с огромными рисками.

Вероятно, ни одна страна не может противостоять внезапным изменениям в настроении инвесторов, которые обращают огромный приток в огромный отток. Это происходит, когда инвесторы, как иностранные, так и отечественные, решают перевести свои фонды в другие места. Такие колоссальные изменения направлений потоков неизбежно ввергают экономику в кризис, рецессию и даже более худшие бедствия. В случае Таиланда этот реверс потока составил 7,9 процента от ВВП в 1997 г., 12,3 процента от ВВП в 1998 г. и 7 процентов в первой половине 1999 г. Это было бы эквивалентно для США между 1997 и 1998 гг. в среднем 765 млрд. долл. Способность развивающихся стран противостоять этому отливу была слаба, как и их способность справиться с последствиями сильного экономического спада. Их замечательные экономические достижения ― отсутствие крупных экономических рецессий на протяжении трех десятилетий ― привели к тому, что страны Восточной Азии не развернули схемы страхования от безработицы. Но даже если бы они занялись решением этой задачи, это оказалось бы нелегким делом: в Соединенных Штатах страхование от безработицы самостоятельных хозяев в сельскохозяйственном секторе и сегодня весьма несовершенно, а именно этот сектор преобладает в развивающихся странах.

Обвинения против МВФ идут, однако, еще дальше. Фонд не только продавил политику либерализации, приведшую к кризису, он продолжал делать это, несмотря на то что не было примеров, доказывающих, что она способствует росту; напротив, многое свидетельствовало о том, что она возлагает огромные риски на развивающиеся страны.

Во всем этом была подлинная ирония, если можно так мягко выразиться. В октябре 1997 г., в самом начале кризиса. Фонд высказывался за расширение именно той политики, которая лежала в основе учащения кризисов. Как ученый, я был шокирован тем, что МВФ и министерство финансов США столь рьяно настаивали на продолжении своей программы практически при отсутствии теории и фактов, подтверждающих, что она соответствует либо экономическим интересам развивающихся стран, либо сохранению глобальной экономической стабильности ― и это при наличии свидетельств обратного. Разумеется, можно полагать, что существовала какая-нибудь основа такой позиции помимо обслуживания голого эгоистического интереса финансовых кругов, рассматривавших либерализацию движения капитала просто как форму расширения своего доступа к новым рынкам, где можно делать большие деньги. Понимая, что Восточная Азия не испытывает значительной потребности в дополнительном капитале, сторонники либерализации рынка капитала выступили с аргументацией, которая, по моему мнению, была несостоятельной даже в то время, а в ретроспективе выглядит особенно странной, утверждая, что это повышает экономическую стабильность стран региона! Предполагалось достигнуть таким путем более широкой диверсификации источников капитала^{16}. Трудно поверить, что они не располагали данными о роли потоков капитала как усилителей экономического цикла. Иными словами, капитал покидает страну во время рецессии именно тогда, когда она более всего в нем нуждается, и поступает в страны в период бума, усугубляя давление инфляции. Достоверно известно, что именно в периоды острой нужды стран во внешних фондах банкиры требовали возврата своих денег.

Либерализация рынка капитала сделала развивающиеся страны зависимыми как от рациональных, так и от иррациональных мотивов сообщества инвесторов, от их иррациональной склонности к преувеличениям и пессимизму. Кейнс хорошо знал частые перемены в настроениях инвесторов, представляющиеся иррациональными. В своей «Общей теории занятости, процента и денег» (1935) он говорит о колоссальных и зачастую необъяснимых колебаниях настроений как проявлении «животного духа». Нигде проявление этого «животного духа» не было столь очевидным, как в Восточной Азии. Незадолго до кризиса доход по государственным облигациям Таиланда был всего на 0,85 процента выше, чем доход по самым надежным облигациям в мире, т.е. они считались очень надежными. Через короткое время премия за риск по тайским облигациям резко взмыла вверх.

Существовал и второй, также не очень убедительный аргумент, который бездоказательно выдвигали защитники либерализации рынка капитала. Они утверждали, что контроль над рынком капиталов препятствует повышению экономической эффективности и что в результате страны могут лучше развиваться при отсутствии этого контроля. Таиланд есть прямое доказательство несостоятельности этого аргумента. До либерализации в Таиланде были жесткие ограничения на размеры кредитования банками спекуляций с недвижимостью. Эти ограничения были введены, поскольку Таиланд, как бедная страна, стремился к росту и полагал, что инвестирование дефицитного капитала в обрабатывающую промышленность создаст, с одной стороны, рабочие места, а с другой ― повысит темпы роста. Там также знали, что по всему миру кредитование спекуляции недвижимостью служит одним из главных источников экономической нестабильности. Этот вид кредитования приводит к возникновению «мыльных пузырей» (стремительный взлет цен по мере того, как слетаются инвесторы с целью сорвать свой куш с фиктивного бума в секторе)[30]; эти «пузыри» всегда лопаются, и тогда вся экономика терпит крах. Структура этих процессов хорошо известна, и она одинакова и в Бангкоке, и в Хьюстоне: по мере того как цены на недвижимость растут, банки чувствуют, что могут расширять кредитование под залог недвижимости, а инвесторы, наблюдая рост цен, стремятся вступить в игру до того, как будет слишком поздно, ― и банкиры снабжают их деньгами. Девелоперы[31] недвижимости ищут быстрых прибылей, строя новые здания до тех пор, пока не образуются излишние объемы недвижимости. Тогда девелоперы оказываются не в состоянии найти арендаторов для своих зданий, они не могут вернуть кредиты, и «мыльный пузырь» лопается.

В МВФ, однако, уверяли, что ограничения, введенные Таиландом ради предотвращения кризиса, мешают эффективному рыночному распределению ресурсов. Если рынок подсказывает ― строй здания под офисы, коммерческое строительство обязательно является видом деятельности с наиболее высокой рентабельностью. Если рынок говорит, как он это действительно делал после либерализации, ― строй пустующие офисные здания, то, значит, так тому и быть[32]. По логике МВФ рынок должен лучше знать, что надо делать. В то время как Таиланд отчаянно изыскивал общественные фонды для укрепления своей инфраструктуры, относительно слабой системы обучения второй ступени и университетского образования, миллиарды были выброшены на создание коммерческой недвижимости . Эти здания пустуют по сию пору, свидетельствуя о том, какие риски заложены в преувеличении возможностей рыночного механизма и как реальны самораспространяющиеся ошибки рынка при неадекватном государственном регулировании финансовых институтов^{17}.

МВФ, конечно, не в одиночку проталкивал либерализацию. Министерство финансов США в качестве самого большого акционера МВФ и единственного акционера, обладающего правом вето и играющего огромную роль в определении политики Фонда, тоже продвигало политику либерализации.

Я был в составе Совета экономических консультантов президента Клинтона в 1993 г., когда возникла дискуссия по поводу торговых отношений Соединенных Штатов с Южной Кореей. Повестка переговоров содержала помимо множества мелких вопросов, таких, как открытие южнокорейских рынков для американских колбасных изделий, важнейшую проблему либерализации финансовых и капитальных рынков. Три десятилетия Южная Корея удачно осуществляла замечательный экономический рост без крупных иностранных инвестиций. Рост базировался на собственных сбережениях нации и осуществлялся отечественными фирмами, управляемыми самими корейцами. Ей не требовались западные фонды, и она демонстрировала альтернативный путь импорта современных технологий и выхода на рынки. В то время как ее соседи, Сингапур и Малайзия, приглашали транснациональные компании. Южная Корея создала собственные предприятия. Производя хорошую продукцию и осуществляя энергичный маркетинг, она продавала свои товары по всему свету. В Южной Корее понимали, что продолжение роста и интеграция в глобальные рынки потребуют некоторой либерализации или дерегулирования такого типа, который соответствовал бы существующему в стране управлению рынками финансов и капитала. Южная Корея также сознавала, какие опасности таит плохое дерегулирование: корейцы видели, что происходило в Соединенных Штатах, где дерегулирование окончилось в 1980-х годах крахом сберегательно-кредитной системы. С учетом этого в стране тщательно прорабатывали траекторию либерализации. Но корейский путь был для Уолл-стрита слишком долгим, там видели возможности получения прибыли и не хотели ждать. Отстаивая принципы свободного рынка и ограниченной роли государства, люди с Уолл-стрит отнюдь не гнушались обращаться к своему правительству за помощью в проталкивании выгодных для них программ и мероприятий. И как мы уже видели, министерство финансов пошло им навстречу, бросив на чашу весов всю свою мощь.

Мы в Совете экономических консультантов, не будучи убеждены в том, что либерализация в Южной Корее соответствует национальным интересам Соединенных Штатов, а не особым интересам Уолл-стрита, были обеспокоены ее воздействием на глобальную стабильность. В этой связи был подготовлен меморандум, «информация к размышлению», чтобы изложить существо проблемы, инициировать дискуссию и помочь сфокусировать на нем внимание. Приготовили также набор критериев для оценки того, какие мероприятия по открытию рынков являются наиболее жизненно важными для национальных интересов США. Мы предполагали создать систему приоритетизации. Многие формы «доступа к рынку» мало выгодны для Соединенных Штатов. В то время как некоторые особые группы могут получать большие выгоды, страна в целом выигрывает очень мало. Без определения приоритетов есть риск, что может случиться то же, что было при предыдущей администрации Буша: похоже, одним из наиболее важных достижений в открытии японского рынка счит