Андрей Карташов. Последний остров

Документальные фильмы о Бергмане выходят ежегодно, и, конечно, по случаю векового юбилея было важно сделать еще один. Задачу доверили Яне Магнуссон, уже снимавшей о классике. Получился «Бергман – год из жизни», сериал для шведского телевидения. Сокращенную двухчасовую версию показали в Каннах, а потом весь год крутили в юбилейных программах фестивалей поменьше. Добросовестно опросив несколько десятков человек – от учеников и ассистентов до актрис и любовниц, – Магнуссон ожидаемо оказалась в затруднительном положении: Бергман – капризный тиран, не терпевший возражений и кричавший на подчиненных, эротоман и ревнивец, не помнивший, сколько у него детей, лжец и манипулятор, в юности и вовсе симпатизировавший Гитлеру. Но переоценки великого режиссера не происходит: ну сложный был человек, гений, какой с него спрос.

В современной киноиндустрии многие из этих биографических фактов подкосили бы карьеру, но Бергман – не просто покойный классик, он – памятник. Буквальной бронзовой статуи не существует. Шведы вообще не любят ставить памятники. Зато есть небольшая площадь в центре Стокгольма. Есть купюра в 200 крон (номинал Бергмана вдвое выше, чем у Греты Гарбо). Да что там, целый остров. Режиссер не очень любил Стокгольм, хотя снял там свои первые фильмы; он мало жил в столице, путеводитель в извиняющемся тоне сообщает, что в Стокгольме немного бергмановских мест. Характерно, что «бергмановский» раздел в нем тем не менее имеется: так экскурсоводы рассказывают про Пушкина даже в тех городах русской провинции, где поэт никогда не бывал. Зато Бергман жил и работал как театральный режиссер в Хельсингборге, Гётеборге и Мальмё, шесть лет провел в Мюнхене, когда его обвинили в неуплате налогов, а в последние десятилетия обосновался на острове Форё в Балтийском море, откуда с годами уезжал все реже. Его принципиальному одиночеству – несмотря на пять браков и толпы учеников и поклонников – была необходима возможность острова.

Если Бергман – это Пушкин, то Форё – довлатовский заповедник. На каменистом острове с пятью сотнями постоянных жителей действует «Бергман‑центр» с небольшой экспозицией и кафе «Земляничная поляна», а в высокий сезон на Ивана Купала (Юханнес – главный шведский праздник после Рождества) проводится ежегодный фестиваль. Посетителей возят на экскурсии, в основном на каменистые пляжи, где снимали «Персону» или «Сквозь тусклое стекло»; их проводят кутающиеся в шали дамы. Предлагается также поучаствовать в реконструкции эпизода из «Стыда». Дом Бергмана принадлежит наследникам и закрыт для посещений, экскурсоводы даже не рассказывают, где он находится. Есть трогательная легенда: якобы когда любопытные туристы пытались найти дом при жизни Бергмана, местные специально отправляли их в противоположном направлении из уважения к покою своего знаменитого соседа.

Истории про Бергмана на острове знают все и повторяют с незначительными вариациями, как фольклорные сюжеты. Байки в жанре «Лев Толстой очень любил детей» не всегда сочетаются с известной бергмановской мизантропией. Однажды Бергман за свой счет отстроил чью‑то сгоревшую ферму. У Бергмана была красная «вольво», и он ездил на ней по встречке. В Швеции водители останавливаются на пустых пешеходных переходах и не выключают фары в солнечный день, но опасная привычка великого режиссера все равно трактуется как милая причуда. Такие анекдоты есть и в «Годе из жизни»: в формате комического отступления рассказывается о пристрастии Бергмана к печенью «Мария», которое составляло важную часть его рациона.

За несколько лет до «Года из жизни» Яне Магнуссон совместно с коллегой‑кинокритиком Хюнеком Палласом сделала фильм о Форё под названием «Вторжение к Бергману». Авторы привезли на остров нескольких режиссеров, чьи фильмы Бергман имел в своей безразмерной коллекции VHS, еще у дюжины кинематографистов взяли выездные интервью. Люди на экране делятся своими личными рассуждениями и переживаниями, и это должно бы оживить бронзовый образ, но получается как раз наоборот. Клер Дени боится заходить внутрь дома, как будто стоит перед святыней. Алехандро Гонсалес Иньярриту со свойственным ему пафосом объявляет деревянный домик в лесу Меккой и Ватиканом одновременно (после чего, в отличие от Дени, устремляется внутрь широкими шагами). Но и обсуждение режиссера, по существу, неизбежно превращается в дискуссию слепых, ощупывавших слона.

Титр в фильме предупредительно сообщает: «Влияние Бергмана на мировое кино столь огромно, что о нем даже трудно говорить». Вуди Аллен, один из главных поклонников героя («Мужья и жены», «Интерьеры» или «Разбирая Гарри»), рассуждает о комическом в связи с «Улыбками летней ночи». Ханеке высказывается о «Часе волка» – он сам снял фильм с почти таким же названием, – на ходу формулируя поучительные афоризмы («Страх – двигатель культуры»). Уэс Крэйвен, чья фильмография начинается ремейком «Девичьего источника», говорит о смерти в «Седьмой печати», Такеши Китано – о молчании в «Молчании». И даже в одних и тех же фильмах люди видят разное: к примеру, в «Лете с Моникой» Дени интересует женская точка зрения, а Аллена (и Скорсезе с Копполой) – голая Харриет Андерссон.

Ярче всех во «Вторжении к Бергману» выступает, как обычно, Ларс фон Триер. Помимо монолога о том, как классик проводил время на Форё в непрерывной мастурбации, датчанин жалуется, что Бергман ни разу не ответил на его многочисленные письма, но зато активно переписывался с Томасом Винтербергом. При этом Винтерберг, как утверждает Триер, смотрел «только один фильм Бергмана, причем худший» – «Фанни и Александр». Это спектакль, конечно: Триер строит отношения с Бергманом по модели отношений сына с отцом («А все‑таки как я любил этого мудака», – заканчивает он свое выступление), и история с письмами, наверняка выдуманная, – парафраз идеи о молчании Бога, о котором были многие фильмы Бергмана, а у самого Триера – «Рассекая волны» и «Меланхолия».

Бергман одна из главных отцовских фигур для всего современного кино, не только для Триера. Вместе с Антониони – еще в середине прошлого века их имена утвердились в качестве двух вершин европейской кинокультуры и крепко приклеились друг к другу, как Толстой и Достоевский, Тютчев и Фет или The Beatles и The Rolling Stones. Как известно, они умерли в один день, как Шекспир и Сервантес, и это невероятное совпадение символически завершило эпоху большого модернистского кинематографа на пороге цифровой эпохи. На Форё во время фестиваля фильмы Бергмана показывают с пленки в деревенском кинотеатре, и сеанс «Молчания» пришлось прервать на несколько минут, потому что механик подзабыл, как обращаться со старой технологией. Эпоха пленки кончилась, а с ней эпоха гигантов; на их плечах сидит Джон Лэндис, который во «Вторжении к Бергману» рассуждает о том, как быть великим. Или же нет ни гигантов, ни карликов, и сама эта классификация устарела? Так или иначе, Бергман оказывается фигурой, которая связана с ностальгией по прежним временам, со снами о чем‑то большем. Бог умер, Ватикан – это музей.

На Форё нам так и не показали дом Бергмана, но отвезли в его личный кинотеатр, ловко замаскированный под обыкновенный амбар. В зале стоит цифровой проектор, висит панно по мотивам «Волшебной флейты», мест всего около дюжины. На самом удобном лежит лист А4 с надписью «не занимать!» по‑шведски – это кресло хозяина. Мы смотрели «Бельвильскую крошку» Мии Энгберг – фильм‑дневник, составленный из съемок на любительскую камеру и кусочков хроники, признанный лучшей документальной лентой того года. Новое кино – маленькое и тихое, говорит от первого лица. Но ведь и Бергман занимался тем же самым. Сегодня всякий человек – это остров. Призрак в мягком кресле должен быть доволен.

2018

Бергман и другие