Четверг, 27 ноября – вторник, 30 декабря

 

В специальном номере «Миллениума» публиковались целых сорок шесть страниц материала о Хансе Эрике Веннерстрёме. Журнал вышел в свет в последнюю неделю ноября и произвел эффект разорвавшейся бомбы. Авторами заглавного текста номера значились Микаэль Блумквист и Эрика Бергер. В первые часы масс‑медиа не знали, как им отнестись к этой сенсации. Год назад публикация аналогичного текста увенчалась тем, что Блумквиста приговорили за клевету к тюремному заключению и, судя по всему, уволили из «Миллениума». Тем самым он сильно подорвал к себе доверие. И вот теперь то же издание вновь печатает материал того же журналиста, содержащий значительно более серьезные обвинения, чем статья, за которую его осудили. Содержание статьи местами казалось настолько абсурдным, что противоречило элементарному здравому смыслу. Шведские СМИ находились в шоке и замерли в ожидании.

Но вечером «Та, с канала ТВ‑4» начала программу новостей с одиннадцатиминутного обзора главных обвинений Микаэля Блумквиста в адрес Веннерстрёма. Несколькими днями раньше Эрика Бергер встретилась с ней за ланчем и, как особо доверенному лицу, выдала ей эксклюзивную информацию.

Канал ТВ‑4 всегда состязался с новостными программами на государственных телеканалах, которые вышли в эфир только с девятичасовыми выпусками. Тогда и Шведское телеграфное агентство разослало первую новость с осторожным заголовком «Осужденный журналист обвиняет финансиста в особо тяжких преступлениях». Новость повторяла телевизионную информацию в сокращенном варианте, но уже сам факт, что Телеграфное агентство обратилось к этой теме, вызвал лихорадочную активность в консервативной утренней газете и дюжине региональных газет, которые спешили переверстать первую полосу, прежде чем включатся печатные станки. До этого момента эти газеты намеревались проигнорировать статью в «Миллениуме».

Либеральная утренняя газета прокомментировала сенсацию в передовице, написанной лично главным редактором. Вечером, когда в эфир вышли новости канала ТВ‑4, главный редактор выступал в качестве гостя. Он подверг сомнению версию секретаря редакции, который горячо убеждал его по телефону, что статья Блумквиста «не может быть голословной». При этом главный редактор произнес фразу, ставшую впоследствии классикой жанра: «Ерунда – наши экономические обозреватели уже давно бы все раскопали». В результате передовица либерального главного редактора оказалась единственным медиаголосом в стране, буквально разгромившим статью «Миллениума». Автор использовал такие клише, как «преследование личности, грязная криминальная журналистика», он требовал «принять меры против уголовно наказуемых высказываний в адрес достойных граждан». Правда, этим участие главного редактора в дебатах и закончилось.

Ночью редакция «Миллениума» была полна народа. Вначале предполагалось, что там останутся только Эрика Бергер и новый ответственный секретарь Малин Эрикссон, чтобы отвечать на звонки. Однако и в десять вечера все сотрудники по‑прежнему находились на своих местах, к ним присоединились еще как минимум четверо прежних коллег и шесть фрилансеров. В полночь Кристер Мальм откупорил бутылку шампанского. Старый приятель из вечерней газеты прислал ему гранки номера, где делу Веннерстрёма посвящалось шестнадцать полос под рубрикой «Финансовая мафия». Когда на следующий день вышли вечерние газеты, средства массовой информации буквально взорвались.

Ответственный секретарь редакции Малин Эрикссон пришла к выводу, что не зря она пришла работать в «Миллениум».

 

Всю следующую неделю Шведскую биржу лихорадило – к делу подключилась финансовая полиция, подтянулись прокуроры, и развернулась паническая деятельность по продаже акций. Через два дня после разоблачений в прессе дело Веннерстрёма вышло на правительственный уровень, и в связи с этим министр экономики вынужден был разразиться своими комментариями.

Впрочем, этот бум не означал, что массмедиа безоговорочно восприняли разоблачения «Миллениума» – уж слишком серьезный выпад на сей раз позволил себе журнал. Но в отличие от первого дела Веннерстрёма, на сей раз «Миллениум» смог представить убедительные доказательства: и электронную почту самого Веннерстрёма, и копии файлов из его компьютера, включая балансовые отчеты по тайным банковским счетам на Каймановых островах и в двух дюжинах других стран, секретные соглашения и еще массу всякой всячины. Хранить все это на своем жестком диске было такой несусветной глупостью, что более предусмотрительный преступник никогда в жизни не рискнул бы это сделать. Вскоре всем стало ясно, что если материалы «Миллениума» дойдут до апелляционного суда – а все сходились на том, что дело рано или поздно должно там оказаться, – то в финансовом мире Шведского королевства лопнет самый масштабный мыльный пузырь со времен краха Крёгера в 1932 году. На фоне дела Веннерстрёма совершенно потерялись скандальное банкротство «Готабанкен» и аферы инвестиционной компании «Трустор»[110]. Концерн Веннерстрёма продемонстрировал мошенничество таких масштабов, что никто даже не решился бы подсчитать, сколько отдельных нарушений закона было зафиксировано.

Впервые в шведской экономической журналистике употреблялись такие слова и выражения, как «систематическая преступная деятельность, мафия и диктат гангстеров». Веннерстрём и его ближайшие сподвижники – юные биржевые маклеры, акционеры и одевающиеся в брендовые костюмы от Армани адвокаты – описывались как самые тривиальные бандиты или наркодельцы.

 

В первые дни этого медиацунами Микаэль Блумквист держался в тени. Он не отвечал на письма и не откликался на телефонные звонки. Все редакционные комментарии давала Эрика Бергер, которая мурлыкала, как кошка, когда ее интервьюировали центральные шведские средства массовой информации и солидные региональные издания, а также возрастающее с каждым днем количество зарубежных. Всякий раз, отвечая на вопрос о том, как «Миллениуму» удалось завладеть всей этой, в высшей степени личной документацией, предназначенной сугубо для внутреннего пользования, она с загадочной улыбкой, выполнявшей роль дымовой завесы, отвечала: «Мы, разумеется, не намерены раскрывать свои источники».

Когда ее спрашивали, почему прошлогоднее разоблачение Веннерстрёма потерпело полное фиаско, она надевала маску оскорбленной невинности. Вообще‑то Эрика никогда не лгала, но, возможно, не всегда выкладывала всю правду. Не для печати, когда у нее не держали микрофон перед носом, она отпустила несколько загадочных реплик, которые, если суммировать их, приводили к преждевременным выводам. В результате начал циркулировать слух, стремительно достигший колоссальных масштабов, согласно которому Микаэль Блумквист не стал защищаться в суде и добровольно выбрал тюремное наказание и крупный штраф, поскольку иначе его документация неизбежно привела бы к раскрытию источника. Его сравнивали со знаменитыми американскими журналистами, предпочитавшими сесть в тюрьму, но сохранить в тайне источник информации, и описывали как героя в настолько лестных выражениях, что Блумквист не мог не смущаться. Однако опровергать эти недоразумения в данный момент не сто́ило.

В одном никто не сомневался: тот, кто выдал эту документацию журналистам, принадлежит к узкому кругу самых доверенных лиц Веннерстрёма. В результате в прессе вспыхнули бесконечные утомительные дебаты на тему того, кто же является анонимным источником информации – обиженные сотрудники или адвокаты. К возможным кандидатам причислялись даже наркозависимая дочь Веннерстрёма и другие члены семьи. И Микаэль Блумквист, и Эрика Бергер молчали как немые, неизменно воздерживаясь от комментариев на эту тему.

Эрика была счастлива. Она широко улыбнулась, поняв, что они победили, когда одна из вечерних газет на третий день медиаурагана напечатала статью под заголовком «Реванш «Миллениума». Статья на все лады восхваляла журнал и его сотрудников и к тому же была снабжена весьма удачной иллюстрацией – суперэффектной фотографией Эрики Бергер. Ее называли королевой журналистских расследований. Коллеги уже поговаривали о Большой журналистской премии.

 

Через пять дней после того, как «Миллениум» выпустил первый пушечный залп, на книжные прилавки поступила книга Микаэля Блумквиста «Банкир мафии». Он писал эту книгу, не отрываясь, целыми сутками во время пребывания в Сандхамне в сентябре и в октябре. А затем ее срочно и в строжайшей тайне набрали в типографии компании «Халлвингс реклам», в местечке Моргонгова. С ее выходом стартовало и совершенно новое издательство с собственным логотипом «Миллениум». Текст был снабжен загадочным посвящением: «Салли, которая убедила меня в преимуществах игры в гольф».

Это был кирпич карманного формата в шестьсот пятнадцать страниц. Маленький тираж книги – две тысячи экземпляров – фактически гарантировал убыточность издания, но уже через несколько дней тираж был распродан, и Эрика Бергер тут же заказала еще десять тысяч экземпляров.

Рецензенты констатировали, что на сей раз Микаэль Блумквист не поскупился на публикацию развернутых ссылок. И были совершенно правы. Две трети книги составляли приложения – копии файлов из компьютера Веннерстрёма. Одновременно с выходом книги «Миллениум» выложил в Сеть на своем сайте файлы из компьютера Веннерстрёма в PDF‑формате. Любой желающий мог скачать себе эти материалы для подробного изучения.

Непривычная отстраненность Микаэля Блумквиста была частью разработанной им и Эрикой медиастратегии. За ним охотились все шведские издания. Сразу после выхода в свет книги Микаэль дал эксклюзивное интервью «Той, с канала ТВ‑4», и потому ей еще раз удалось обскакать государственные телеканалы. Но интервью не было дружеской беседой, и ему приходилось отвечать на довольно въедливые и иногда нелицеприятные вопросы.

Потом, когда Микаэль просматривал видеозапись своего выступления, ему понравился обмен репликами. Интервью шло в прямом эфире в тот момент, когда Стокгольмскую биржу лихорадило и акции совершали головокружительное падение, а юные маклеры, еще совсем недавно успешные, намеревались выброситься из окон. Его спросили, как быть с ответственностью «Миллениума» за то, что экономика Швеции оказалась на грани катастрофы.

– Утверждение о том, что экономика Швеции находится на грани катастрофы, абсурд, – молниеносно ответил Микаэль.

«Та, с канала ТВ‑4» выглядела растерянной. Такого ответа она не ожидала, и ей пришлось импровизировать. Так что Микаэлю задали тот самый вопрос, на который он рассчитывал:

– Но ведь шведская биржа сейчас переживает крупнейший обвал в истории – и вы считаете это абсурдом?

– Нужно разделить два феномена: шведскую экономику и шведский биржевой рынок. Шведская экономика – это совокупность всех товаров и услуг, которые ежедневно производятся в стране. Это телефоны «Эрикссон», автомобили «Вольво», цыплята фирмы «Скан» и транспортировка от Кируны до Шёвде. Все это – шведская экономика, и она так же сильна или слаба, как неделю назад.

Блумквист выдержал театральную паузу и отпил глоток воды.

– Биржа же – нечто совершенно другое. Там нет никакой экономики и производства товаров и услуг. Там есть только абстрактные представления, там за один час можно уценить или вздуть цену той или иной корпорации – на несколько миллиардов меньше или больше. Все это не имеет никакого отношения к реальности или к шведской экономике.

– Значит, вы считаете, что резкое падение акций на бирже не играет никакой роли?

– Конечно, не играет, – ответил Микаэль усталым и подавленным голосом оракула.

Эту его реплику весь ближайший год будут многократно цитировать.

Он продолжил:

– Это означает лишь, что множество крупных спекулянтов сейчас перекинут свои пакеты акций из шведских предприятий в немецкие. Следовательно, задача дерзких журналистов – идентифицировать личности этих финансовых воротил и заклеймить их государственными изменниками. Они систематически – и, возможно, сознательно – наносят ущерб шведской экономике во имя удовлетворения корыстных интересов – своих и своих клиентов.

Затем «Та, с канала ТВ‑4» совершила роковую ошибку, задав именно тот вопрос, на который рассчитывал Микаэль.

– Значит, вы полагаете, что СМИ не несут никакой ответственности за происходящее?

– Нет, СМИ как раз в высшей степени ответственны. В течение как минимум двадцати лет большинство экономических обозревателей не уделяли деятельности Ханса Эрика Веннерстрёма никакого внимания. Напротив, они всячески благоволили ему, способствовали его престижу, творили из него кумира. Если бы они в последние двадцать лет честно выполняли свою работу, мы сегодня не пришли бы к тому, к чему пришли.

 

Это выступление Микаэля переломило весь ход событий. Потом Эрика Бергер уже не сомневалась: именно после того, как Микаэль так уверенно выступил по телевидению в защиту своих убеждений, шведские массмедиа признали, что материал содержит факты и только факты. И хотя до этого «Миллениум» уже неделю удерживал первенство во всех рейтингах прессы, именно благодаря выступлению Микаэля эта история фактически обрела общенациональный и даже международный масштаб.

После его интервью дело Веннерстрёма как‑то плавно переместилось от экономических обозревателей под крыло к редакторам криминальных колонок. Таким образом, редакции газет и журналов открыли для себя новые горизонты. Раньше репортеры‑криминалисты очень редко писали об экономических преступлениях, разве что только о русской мафии или о югославских сигаретных контрабандистах. От них не ждали расследований о запутанных биржевых махинациях. Одна из вечерних газет даже прислушалась к пророчеству Микаэля Блумквиста и поместила на два разворота портреты нескольких крупнейших биржевых брокеров, которые как раз азартно скупали немецкие ценные бумаги, под общим заголовком: «Они распродают свою страну». Многим героям публикаций предложили прокомментировать высказанные утверждения, и все отказались это сделать. Однако торговля акциями в тот день значительно сократилась, а несколько маклеров, пожелавших предстать прогрессивными патриотами, даже пошли против течения. Микаэль Блумквист торжествовал.

Давление усиливалось, и серьезные мужчины в темных костюмах, озабоченно наморщив лбы и нарушив важнейшее правило столь закрытого сообщества, как узкий круг шведских финансистов, решили высказаться о своем коллеге. Внезапно на экране телевизора появились вышедшие на пенсию экс‑директора корпорации «Вольво», главы ведущих предприятий и банков, которые отвечали на вопросы, стараясь предотвратить тяжелые последствия. Все понимали, что ситуация зашла слишком далеко и необходимо немедленно дистанцироваться от «Веннерстрём груп» и распродать их акции. Веннерстрём, как утверждали они почти в один голос, все‑таки был не настоящим промышленником, они никогда не считали его по‑настоящему членом своего «клуба». Кто‑то даже припомнил, что он, в сущности, заурядный работяга из Норрланда, который, возможно, просто не выдержал испытания богатством и успехом. Кто‑то описывал его линию поведения как «личную трагедию». Другие признавались, что уже очень давно не слишком‑то симпатизируют Веннерстрёму – он чересчур хвастливый и неотесанный мужлан.

На протяжении следующих недель, после того, как все ознакомились с публикациями «Миллениума» и связали все звенья в единую цепь, империю Веннерстрёма с ее сомнительными компаниями стали сравнивать с центром международной мафии, который не пренебрегал ничем – ни нелегальной торговлей оружием, ни отмыванием денег от южноамериканской торговли наркотиками, ни проституцией в Нью‑Йорке, ни даже сексуальной эксплуатацией детей в Мексике.

Одна из компаний Веннерстрёма, зарегистрированная на Кипре, буквально взорвала все информационное пространство, когда обнаружилось, что она пыталась на черном рынке Украины закупить обогащенный уран. Из разных уголков необъятной империи Веннерстрёма повсюду стали всплывать разные офшорные компании с крайне сомнительной репутацией.

Эрика Бергер считала, что книга о Веннерстрёме – лучшее из всего написанного Микаэлем. Правда, она отличалась стилистической чересполосицей и языковой шероховатостью – на правку просто не хватило времени. Но, как автор, Микаэль отплатил сполна всем своим оппонентам за старые обиды. Так что читатели не могли не проникнуться его мощным пафосом.

 

Микаэль Блумквист совершенно случайно столкнулся со своим давним антагонистом – бывшим экономическим обозревателем Уильямом Боргом. Они встретились перед входом в бар «Мельница», куда Микаэль, Эрика Бергер и Кристер Мальм направлялись вечером в День святой Люсии, чтобы вместе с остальными сотрудниками «Миллениума» вдрызг напиться за корпоративный счет журнала. Борг находился в компании пьяной в стельку барышни возраста Лисбет Саландер.

Микаэль притормозил. Уильям Борг всегда вызывал у него антипатию, и ему пришлось сдерживаться, чтобы не ляпнуть что‑нибудь лишнее или не натворить что‑нибудь непристойное. Поэтому они с Боргом стояли, молча уставившись друг на друга.

Ненависть Микаэля к Боргу настолько бросалась в глаза, что вернувшаяся Эрика прервала разборки этих настоящих мачо. Она взяла Блумквиста под руку и увела в бар.

А Микаэль решил при случае попросить Лисбет Саландер заняться изучением досье на Борга. В свойственной ей деликатной манере. Просто так, ради проформы.

 

А главный герой драмы, финансист Ханс Эрик Веннерстрём, почти никак себя не проявлял во время этого медиацунами. В тот самый день, когда «Миллениум» опубликовал свой суперхит, финансист прокомментировал его на заранее назначенном брифинге, посвященном совершенно другому вопросу. Веннерстрём заявил, что обвинения абсолютно беспочвенны, а опубликованные документы являются фальсификацией. Он напомнил о том, что тот же журналист годом раньше уже был осужден за клевету.

Позже на вопросы средств массовой информации отвечали уже только адвокаты Веннерстрёма. Через два дня после выхода книги Микаэля Блумквиста начали циркулировать упорные слухи о том, что Веннерстрём покинул Швецию. В заголовках вечерних газет использовалось слово «бегство». Когда через неделю финансовая полиция официально попыталась вступить с ним в контакт, выяснилось, что в пределах страны его нет. В середине декабря полиция подтвердила, что разыскивает Веннерстрёма, а за день до Нового года его формально объявили в розыск через международные полицейские организации. В тот же день в аэропорту Арланда схватили ближайшего советника Веннерстрёма, когда тот собирался сесть на самолет, улетающий в Лондон.

Через несколько недель один шведский турист сообщил, что видел, как Ханс Эрик Веннерстрём садился в машину в Бриджтауне, столице Барбадоса, в Вест‑Индии. В качестве доказательства он предъявил фотографию, снятую с относительно дальнего расстояния, на которой был запечатлен белый мужчина в темных очках, белой расстегнутой рубашке и светлых брюках. Точно опознать мужчину не представлялось возможным, однако вечерние газеты отправили репортеров, чтобы те попытались разыскать Веннерстрёма среди Карибских островов. Но эта затея успехом не увенчалась.

Это была первая в длинном ряду наводок на беглого миллиардера.

Через шесть месяцев полиция прекратила поиски. И тут Ханса Эрика Веннерстрёма обнаружили мертвым в квартире в Марбелье, в Испании, где он проживал под именем Виктора Флеминга. Его убили тремя выстрелами в голову с близкого расстояния. Испанская полиция разрабатывала версию о том, что он застал у себя в квартире вора, и тот его застрелил.

 

Вот уж для кого смерть Веннерстрёма не стала неожиданностью, так это для Лисбет Саландер. Она имела веские причины подозревать: его гибель связана с тем, что он лишился доступа к деньгам в конкретном банке на Каймановых островах, а деньги ему требовались для того, чтобы оплатить некоторые колумбийские долги.

Если бы кому‑нибудь взбрело в голову обратиться к Лисбет Саландер за помощью в поисках Веннерстрёма, то она могла бы составить ежедневную карту его передвижений. Она следила через Интернет за его отчаянным бегством через дюжину стран, и по его электронной почте, как только он где‑нибудь подключал к сети свой лэптоп, догадывалась об охватившей его панике. Но даже Микаэль Блумквист не мог себе представить степень идиотизма беглого экс‑миллиардера. И как это ему хватило ума таскать за собой тот же компьютер, в который так обстоятельно внедрились?

Через полгода Лисбет надоело следить за Веннерстрёмом. Это обуславливалось тем, что сама она была не очень заинтересована в этом деле. Веннерстрём, безусловно, являлся крупномасштабным подонком, но не был ее личным врагом, так что разбираться с ним Саландер не намеревалась. Она могла бы навести на его след Микаэля Блумквиста, который, вероятно, опубликовал бы какую‑нибудь очередную статью. Она могла бы помочь полиции выследить его, но вероятность того, что Веннерстрёма предупредят и он успеет скрыться, была достаточно велика. Кроме того, Лисбет принципиально не общалась с полицией.

Однако у Веннерстрёма имелись еще кое‑какие невыплаченные долги. Она вспомнила о беременной двадцатидвухлетней официантке, которую топили в ее собственной ванне.

За четыре дня до того, как беглеца обнаружили мертвым, Лисбет, решившись, открыла мобильный телефон и позвонила в Майами, во Флориду – адвокату, который, похоже, принадлежал как раз к тому клану, от которого Веннерстрём так упорно скрывался. Она поговорила с секретаршей и попросила ее передать загадочное сообщение: имя Веннерстрём и его адрес в Марбелье. И все.

Услышав сообщения о трагической гибели Веннерстрёма, Лисбет выключила телевизор, поставила кофе и сделала бутерброд с печеночным паштетом и огурцом.

 

Эрику Бергер и Кристера Мальма поглотили ежегодные рождественские хлопоты. А Микаэль сидел в кресле Эрики, пил глинтвейн и наблюдал за ними. Все сотрудники и большинство постоянных авторов всегда получали по подарку – в этом году им предназначалось по сумке на ремне с логотипом «Миллениума». Запаковав подарки, они уселись писать и штамповать около двух сотен рождественских открыток: сотрудникам типографии, фотографам и коллегам‑журналистам.

Микаэль долго пытался удержаться от соблазна, но под конец не смог удержаться. Он взял последнюю открытку и написал: «Светлого Рождества и счастливого Нового года! Спасибо за неоценимую помощь в прошедшем году».

Он подписался своим именем и адресовал открытку Янне Дальману, в редакцию «Финансмагасинет монополь».

Придя вечером домой, Микаэль обнаружил извещение о пришедшей бандероли. На следующее утро он получил рождественский подарок и вскрыл его, когда пришел в редакцию. В пакете оказалось средство от комаров и маленькая бутылка тминной водки «Реймерсхольм». Микаэль развернул открытку и прочел текст: «Если у тебя нет других планов, то я собираюсь причалить к Архольму в день летнего солнцестояния». Внизу стояла подпись его бывшего школьного приятеля Роберта Линдберга.

 

По традиции редакция «Миллениума» закрывалась за неделю до Рождества и приступала к работе только после Нового года. Но в этом году пришлось отступить от привычного графика. Их крошечная редакция вызвала колоссальный интерес, и им все еще продолжали ежедневно звонить журналисты со всех концов мира.

Накануне Сочельника Микаэль Блумквист случайно наткнулся на статью в «Файнэншл таймс», в которой суммировались усилия наскоро созданной международной банковской комиссии по изучению империи Веннерстрёма. Как сообщали авторы статьи, комиссия остановилась на версии о том, что Веннерстрёма, вероятно, в последний момент каким‑то образом предупредили о предстоящем разоблачении.

Дело в том, что деньги с его счетов в банке «Кроненфельд» на Каймановых островах на общую сумму в двести шестьдесят миллионов американских долларов – или около двух миллиардов шведских крон – исчезли за день до публикации «Миллениума».

Деньги находились на разных счетах, и распоряжаться ими мог только сам Веннерстрём. Для того чтобы перевести их в любой другой банк мира, ему не нужно было лично являться в банк – достаточно сообщить серию клиринговых кодов. Деньги были переведены в Швейцарию, где некая сотрудница обратила всю сумму в анонимные личные облигации. Все клиринговые коды оказались в порядке.

Европол объявил в международный розыск эту незнакомку, которая использовала украденный английский паспорт на имя Моники Шоулс и, как сообщалось, заказала себе роскошный номер в одной из самых дорогих гостиниц Цюриха. Относительно четкий снимок, сделанный камерой наблюдения, запечатлел невысокую блондинку со стрижкой «паж», широким ртом, весьма массивным бюстом, в эксклюзивной брендовой одежде и с золотыми украшениями.

Микаэль Блумквист рассматривал снимок – сначала рассеянно, а потом очень и очень внимательно. Что‑то насторожило его. Через несколько секунд он потянулся за лежавшей в ящике письменного стола лупой и попытался различить в снимке газетного качества детали и черты лица.

В конце концов Блумквист отложил газету и сидел несколько минут, утратив дар речи. А затем начал так истерически хохотать, что Кристер Мальм сунул голову в его кабинет и поинтересовался, не случилось ли чего. Микаэль махнул рукой, показывая, что все в порядке.

 

В Сочельник Блумквист в первой половине дня поехал в Ошту навестить бывшую жену и дочь Перниллу и обменяться с ними подарками. Пернилле он, как та и хотела, вручил компьютер, который купил вместе с Моникой. Бывшая подарила ему галстук, а дочь – детектив Оке Эдвардсона. В отличие от прошлого Рождества все пребывали в приподнятом настроении по поводу захватывающей интриги, разыгравшейся в массмедиа вокруг «Миллениума».

Когда они все вместе сели обедать, Микаэль покосился на Перниллу. Они с дочерью не встречались со времени ее внезапного визита в Хедестад. Он вдруг сообразил, что так и не обсудил с бывшей женой пристрастие дочери к секте из Шеллефтео, приверженной Библии. Поделиться тем, что библейские познания дочери очень помогли ему в расследовании истории с исчезновением Харриет Вангер, Блумквист тоже не мог. А ведь он с тех пор ни разу даже не общался с дочерью… Микаэль почувствовал угрызения совести. Он плохой отец.

После обеда он поцеловал дочь и попрощался с ней.

 

Блумквист встретил Лисбет Саландер у Шлюза, а затем отправился с ней в Сандхамн. Они почти не виделись с того момента, как взорвалась подброшенная «Миллениумом» бомба. На место они прибыли уже поздним вечером и остались в Сандхамне на все рождественские праздники.

В обществе Микаэля Лисбет, как всегда, чувствовала себя очень хорошо. Правда, ей показалось, что он как‑то по‑особенному взглянул на нее, когда она возвращала ему чек на сто двадцать тысяч крон. Ей стало не по себе, но Блумквист ничего не сказал.

Они прогулялись до курортного местечка Трувилль и обратно (хотя Лисбет и считала этот променад пустой тратой времени), съели рождественский ужин в местной гостинице и удалились в домик Микаэля, где разожгли огонь в стеатитовой печке, поставили диск с Элвисом и тихо‑мирно занялись сексом. Время от времени Лисбет пыталась взять себя в руки и разобраться в своих чувствах.

Как любовник, Микаэль ее вполне удовлетворял. В постели у них складывались гармоничные отношения. Они вполне подходили друг другу физически, к тому же он никогда не пытался ее дрессировать.

Но одна проблема все‑таки возникла, и заключалась она в том, что Лисбет не могла признаться Микаэлю в своих чувствах. Еще с отрочества она никогда и никого не подпускала к себе так близко, как подпустила Микаэля Блумквиста. А он обладал какими‑то особыми данными – и мог прорываться через ее защитные механизмы и заставлял ее говорить о личных делах и чувствах. Несмотря на то что Лисбет в порядке самообороны игнорировала большинство его вопросов, все равно она рассказывала ему о себе столько, сколько даже под угрозой смерти не стала бы рассказывать никому другому. Это пугало ее и заставляло чувствовать себя обнаженной; она словно полностью находилась в его власти.

В то же время, глядя на спящего Микаэля и прислушиваясь к его храпу, девушка понимала, что никогда и никому прежде так безоговорочно не доверяла. Она даже не сомневалась в том, что Микаэль Блумквист никогда не использует свои знания о ней, чтобы причинить ей вред. Это было не в его натуре.

Единственное, что они никогда не обсуждали, так это свои отношения. Она не решалась, а Микаэль просто не затрагивал эту тему.

Как‑то утром, на второй день Рождества, Лисбет обнаружила, что произошла катастрофа. Она совершенно не понимала, как это случилось и как ей теперь с этим быть. Впервые за свои двадцать пять лет она влюбилась.

То, что Микаэль был почти вдвое старше, ее не тяготило. А также и то, что сейчас он стал самой обсуждаемой персоной в Швеции и его портрет красовался даже на обложке журнала «Ньюсуик». Это всего лишь мишура. Но Микаэль Блумквист – не какая‑нибудь эротическая фантазия или видение. Вся эта идиллия обязательно закончится, а как иначе? Зачем она ему? Возможно, он просто проводит с ней время в ожидании кого‑нибудь еще, какой‑нибудь более респектабельной особы.

Единственное, что поняла Лисбет: любовь – это мгновение, когда сердце готово разорваться.

Когда Микаэль проснулся, ближе к полудню, Саландер уже сварила кофе и накрыла на стол. Он сразу заметил: что‑то в ее поведении изменилось – девушка держалась более сдержанно. Когда он спросил, не случилось ли чего‑нибудь, она посмотрела на него чужим непонимающим взглядом.

 

Сразу после Рождества Микаэль Блумквист отправился на поезде в Хедестад. Его встретил Дирк Фруде. На журналисте была теплая одежда и солидные зимние ботинки. Адвокат поздравил его с журналистскими успехами. Впервые с августа Микаэль приехал в Хедестад – и оказался там почти в то же время, что и год назад, во время своего первого визита. Они пожали друг другу руки и вполне по‑дружески беседовали, но многое оставалось невысказанным, и Микаэлю стало немного не по себе.

Все были готовы к приезду Микаэля, и деловая часть встречи дома у Дирка Фруде длилась всего несколько минут. Адвокат предложил перевести деньги на удобный Микаэлю счет за границей, но тот настоял на том, чтобы гонорар был выплачен легально, с уплатой всех налогов, на счет его предприятия.

– Я не могу позволить себе никакой другой формы оплаты, – коротко объяснил он, когда Фруде удивился.

Впрочем, его визит был продиктован не только экономическими интересами. Когда Микаэль с Лисбет поспешно покидали Хедебю, он оставил в гостевом домике одежду, книги и кое‑что из личных вещей.

 

Хенрик Вангер до конца еще не оправился после инфаркта, хотя и перебрался из больницы домой. При нем по‑прежнему находилась нанятая персональная сиделка, которая запрещала ему совершать длительные прогулки, подниматься по лестницам и обсуждать вопросы, которые могли бы его разволновать. Как раз в эти дни он немного простудился, и ему тут же был предписан постельный режим.

– Она к тому же мне недешево обходится, – пожаловался Хенрик на свою опекуншу.

Микаэль остался равнодушен к этому пассажу – он считал, что старик вполне справится с такими расходами, особенно с учетом того, сколько он за свою жизнь сэкономил денег на неуплате налогов. Хенрик Вангер недоверчиво оглядел его, но потом засмеялся:

– Черт побери! А ведь ты отработал свой гонорар, до последней кроны. Я так и знал.

– Честно говоря, я не верил, что смогу разгадать эту загадку.

– Я не собираюсь тебя благодарить, – сказал Хенрик Вангер.

– А я этого и не жду, – ответил Микаэль.

– Тебе очень прилично заплатили.

– Я не жалуюсь.

– Ты выполнял работу по моему заданию, и оплата является уже вполне весомой благодарностью.

– Я пришел сюда только для того, чтобы сказать, что считаю работу законченной.

Хенрик Вангер скривил губы.

– Ты еще не завершил работу, – сказал он.

– Я знаю.

– Ты еще не написал хронику семьи Вангер, как мы договаривались.

– Я знаю. Но я не буду ее писать.

Они немного помолчали, размышляя над тем, какой пункт контракта они нарушили. Потом Микаэль продолжил:

– Я не могу написать эту историю. Я не могу рассказать о клане Вангеров, умышленно исключив основную линию последних десятилетий: о Харриет, о ее отце и брате и об убийствах. Как бы я мог написать главу о том времени, когда Мартин занимал пост генерального директора, и при этом притворяться, что ничего не знаю о том, что происходило в его подвале? К тому же, если я напишу эту историю, то можете себе представить, во что опять превратится жизнь Харриет…

– Я понимаю, какая перед тобою стои́т дилемма, и благодарен тебе за этот твой выбор.

– Значит, я свободен и могу уже не писать хронику вашей семьи?

Хенрик Вангер кивнул.

– Поздравляю. Вам удалось меня подкупить. Я уничтожу все заметки и магнитофонные записи наших бесед.

– Честно говоря, я не считаю, что ты продался, – сказал Хенрик Вангер.

– А я воспринимаю это именно так. И, скорее всего, вероятно, так оно и есть.

– Тебе пришлось выбирать между долгом журналиста и долгом друга. Я практически уверен в том, что не смог бы купить твое молчание, и ты предпочел бы исполнить долг журналиста и выставил бы нас напоказ, если бы не хотел уберечь Харриет или считал бы меня негодяем.

Микаэль промолчал. Хенрик посмотрел на него:

– Мы посвятили в эту историю Сесилию. Нас с Дирком Фруде скоро не станет, и Харриет потребуется поддержка кого‑нибудь из членов семьи. Сесилия подключится и будет активно участвовать в работе правления. В перспективе они с Харриет возьмут на себя руководство концерном.

– Как она это восприняла?

– Для нее это, естественно, стало шоком. Сесилия сразу уехала за границу. Одно время я даже боялся, что она не вернется.

– Но она вернулась.

– Мартин был одним из немногих членов семьи, с кем Сесилия всегда ладила. Она очень тяжело все восприняла, когда узнала о нем правду. Теперь Сесилии также известно о том, что ты сделал для нашей семьи.

Блумквист пожал плечами.

– Спасибо, Микаэль, – сказал Хенрик Вангер.

Журналист снова пожал плечами.

– Помимо всего прочего, я был бы не в силах написать эту историю, – сказал он. – Семейство Вангеров стоит у меня поперек горла.

Они немного помолчали, а потом Микаэль сменил тему:

– Как вы чувствуете себя сейчас, спустя двадцать пять лет, когда снова стали генеральным директором?

– Это временный компромисс… Но я бы предпочел быть помоложе. Сейчас я работаю лишь по три часа в день. Все заседания проходят в этой комнате, и Дирк Фруде опять стал моей торпедой. Ведь всегда приходится преодолевать чье‑нибудь сопротивление.

– Ну уж вы‑то дадите фору юниорам! Я не сразу понял, что Фруде – не просто скромный экономический советник, но еще и самое доверенное лицо, и он решает за вас многие проблемы.

– Вот именно. Правда, теперь все решения принимаются совместно с Харриет, и на нее возложена основная нагрузка в офисе.

– Как у нее дела? – спросил Микаэль.

– Она унаследовала доли брата и матери. Вместе с ней мы контролируем около тридцати трех процентов концерна.

– Этого достаточно?

– Не знаю. Биргер сопротивляется и всячески ее тормозит. Александр вдруг прозрел, что у него появилась возможность выйти из тени, и объединился с Биргером. У моего брата Харальда рак, и он долго не протянет. Он единственный, у кого остался крупный пакет акций – семь процентов, – который унаследуют его дети. Сесилия и Анита объединятся с Харриет.

– И тогда под вашим контролем окажется более сорока процентов.

– <