Последнее перо из хвоста старого попугая

 

Через час Плавали‑Знаем ходил по Таиной каюте с перевязанным глазом, подвязанной челюстью и повторял:

– Будут судить…

А попугай подхватывал:

– Плавали – знаем! – и важно задирал единственное перо из своего хвоста.

– А может, и не будут? – раздался вдруг в двери голос артельщика. – Начнётся к вечеру прилив, и выберемся!

– Начнётся прилив… – задумчиво повторил Плавали‑Знаем. – Начнётся прилив, и мы выберемся! Только, – понизил он голос, – только нужно закрыть радиорубку, чтобы этот Перчиков не сообщил начальству. Немедленно закрыть радиорубку! Ты, Стёпа, становишься на пост у дверей, и никаких Перчиковых!

– И никаких Перчиковых!

– И может быть, судить не будут?

– Плавали – знаем! – подхватил попугай. – Судить будут! – И посадил капитану на фуражку громадное пятно.

– Что?! – сказал капитан.

– Судить будут! – крикнул попугай.

Капитан перекосился от злости и так хватил попугая, что последнее перо из его драгоценного хвоста застряло в стенке. Попугай подскочил, ударил крыльями и вдруг произнёс давно забытую фразу:

– Загоню дурака, доведёт до милиции! Загоню дурака, доведёт до милиции!

 

«ВЫЛЕТАЮ НА ВЫРУЧКУ. КАПИТАН МОРЯКОВ»

 

Перчиков проснулся от лая, петушиного крика, хрюканья и выглянул из каюты. Судно сидело на мели.

«Надо сообщить в пароходство. Немедленно сообщить в пароходство», – решил он и побежал в рубку. Но у её дверей прохаживался артельщик с палкой в руке.

– Куда? – с усмешкой спросил он и расставил ноги, как полицейский.

– Пусти, – сказал Перчиков.

– Ха‑ха, видали такого? А этого не хочешь? – И он постучал по ладони здоровой дубинкой.

– Всё понятно, – сказал Перчиков. – Понятно, они хотят скрыть это безобразие. – И он бросился искать Солнышкина.

Красный от волнения Солнышкин сам летел ему навстречу.

– Видал? – сказал Перчиков и показал на Стёпку. – Поднимай команду, собирай народ.

– Зачем? – удивился Солнышкин. – Зачем поднимать шум?

– Ну и ну! – возмутился Перчиков. – Значит, трусишь?…

– Да что ты!

У Солнышкина было такое замечательное предложение, что некогда было даже обижаться. Он потянул Перчикова за угол и стал что‑то шептать ему.

– Идёт! Порядок! – хлопнул его по плечу Перчиков. – Я всегда думал, что ты настоящий человек, Солнышкин!

И они направились к камбузу, где Борщик, несмотря на панику, продолжал готовить обед. На второе у него было пюре с сардельками. Он собирался уже опустить длинную связку сарделек в кипяток, но тут к нему подскочили Солнышкин с Перчиковым и схватили за рук и.

– Стой! – закричали Они. – Не бросай! Дай нам десяток!

– Вот так так! А чем я буду кормить команду? – удивился Борщик.

– Так ведь для общего дела! – сказал Солнышкин.

– Ну ладно, для общего дела можно, – сказал Борщик. – Как‑нибудь выкручусь. – И отсчитал им десяток сарделек.

Друзья, подпрыгивая, побежали на корму, туда, где отдыхали медведи.

А артельщик всё стоял на своём посту. Он чувствовал себя исполняющим очень важное дело. Вдруг до него донёсся крик Солнышкина:

– Перчиков, айда в артелку за сардельками! Вся команда жуёт. А мы что, стоять будем?!

Артельщик схватился за карман. Ключи были на месте. «Пугают, собаки. Не выйдет». Он стал успокаиваться, но вдруг прямо ему навстречу заковылял Миша‑1. Из пасти у него торчала сарделька, а в лапе была вторая. Через минуту мимо него затопал Мишка‑2 с целой гирляндой сарделек на шее. Артельщик заметался. И тут в конце коридора он увидел Солнышкина, который тоже весело жевал сардельку.

– Обжоры! Тунеядцы! – завыл артельщик и бросился со всех ног вниз.

И в тот же самый момент Перчиков влетел в рубку и уселся за аппарат.

«Внимание, внимание! – понеслось из‑под ключа. – SOS! Пароход «Даёшь!» находится на мели у острова Опасности. Срочно принимайте меры! Перехожу на приём!»

И тут же издалека, с берега, донеслось в ответ:

«Держитесь! Жив, здоров, вылетаю на выручку. Капитан Моряков».

 

СЧАСТЛИВЫЕ ПЕРЕМЕНЫ

 

– Беда, беда! – ворвался в каюту Плавали‑Знаем артельщик. – Меня обманули. Перчиков сообщил в пароходство. К нам летит Моряков!

Плавали‑Знаем в бешенстве вскочил с кресла:

– Команду на корму! Всех до единого! Я сам буду командовать действиями. – Он сбросил сапоги, скинул китель и выбежал на палубу.

Команда шумно толкалась, ничего не понимая.

– За мной! – приказал Плавали‑Знаем и прыгнул с кормы на землю. Из‑под его ног с хрюканьем выскочил поросёнок. – За мной! – повторил Плавали‑Знаем. – Налегай! – И упёрся плечом в корму.

– Охота была! Видал я это дело в белых тапочках, – сказал сверху Федькин.

Но тут появился Челкашкин.

– Ничего не поделаешь, – сказал он. – Судно нужно спасать. – И полез в воду. Вокруг сразу запахло медикаментами.

Скоро вся команда навалилась на корму и пыхтела так, что вокруг поднимался ветер.

– Без толку! – ворчал Бурун. – Подождём прилива!

– Я вам подожду! – скрипел зубами Плавали‑Знаем.

Ему хотелось во что бы то ни стало сняться с мели до появления Морякова. Но тут в синем небе что‑то застрекотало, и все увидели прямо над собой большой вертолёт. Дверь его распахнулась, по трапу стал быстро спускаться Моряков, а за ним три молодых штурмана.

– Боцман! Перчиков! Петькин! Дорогие мои, да что с вами стряслось? – бросился к корме Моряков. – Ай‑яй‑яй! – И он закачал головой: – Кто это вас загнал в воду?

Тут из‑под кормы выбрался Плавали‑Знаем, весь в морской траве и в тине.

– А‑а‑а, это вы здесь руководите действиями? – грустно сказал Моряков. – Так вот: вас отзывают немедленно в пароходство.

Плавали‑Знаем взобрался наверх и заковылял в каюту.

– Теперь по местам! За работу, ребята! – скомандовал Моряков.

Все полезли на палубу. Волны стали подкатывать к судну. «Даёшь!» покачнулся, и из‑под его кормы с лаем разбежались собаки. На берег с квохтаньем полетела курица, и на палубе осталось одно беленькое яичко, которое она успела снести. Его тут же подобрал Борщик. В это время на палубу вышел Плавали‑Знаем. В сапогах, в капитанской фуражке, он полез по трапу на вертолёт. На руке у него болталась клетка, в которой сидел попугай и при каждом толчке кричал:

«Лево руля, право руля!»

Вертолёт взмыл вверх и скрылся из виду.

Тогда Моряков поднялся на мостик и скомандовал:

– По местам!

На рукавах его сверкнули золотые капитанские нашивки. Потом он посмотрел вниз и приказал Федькину, ставшему за штурвал:

– Лево руля!

Корма тихо поползла с мели.

– Ещё лево!

Пароход покачнулся на волне. И Моряков приказал:

– Полный вперёд!

«Даёшь!» понёсся вперёд.

Команда мыла судно, артельщик перетаскивал с кормы на место боцманское имущество и пыхтел:

– Уйду на берег! Хватит! Меня в любой магазин возьмут колбасником!

Солнышкин с медведями драил палубу, а Моряков говорил о нём:

– Матрос, прирождённый матрос! Как работает а? И что за фантазия! Придём в Океанск – премирую его десятью порциями мороженого.

А сзади парохода весело плыл знакомый кит и выбрасывал вверх весёлые фонтанчики. Он так и приплыл вместе с судном в Океанск. И когда председатель Океанского горисполкома узнал о его подвиге, он тут же пообещал построить для кита специальный бассейн в Океанском аквариуме.

Кита знают все жители Океанска и зовут его Землячком. Каждое лето Землячок приплывает в бухту Золотой кит и смотрит, скоро ли выстроят обещанный ему бассейн.

 

ВОЗВРАЩЕНИЕ

 

Солнышкин возвращался из первого рейса и, конечно, волновался. Он выбрался на бак, ухватился руками за край фальшборта и вглядывался в очертания Океанска. Слева от него, положив на лапы морду, смотрел Миша‑1, справа стоял Мишка‑2. Вот вдалеке уже показался бронзовый трубач в краснозвёздной будёновке, вот знакомая сопка, на которой сверкнул стёклами островерхий домик старого Робинзона. Сердце Солнышкина закачалось, как лодка во время прилива. Он обнял медведя. Вот откуда‑то сверху грянула песня:

 

Штормы нас всех позовут,

В море герои уйдут…

 

Солнышкин поднял голову. Слева от сопки раскрылись ворота мореходной школы, и из них строем вышли курсанты. Сверкали трубы, будто в городе готовились к празднику.

Солнышкин бросился одеваться. Сегодня он будет ходить по городу, заглядывать в магазины и кино, и никто не будет знать, что за человек идёт, какие штормы он пережил.

Солнышкин надел чистую рубаху, приоткрыл воротник, чтобы виднелся уголок тельняшки, но тут же решительно застегнул его снова. «Не хвастать!» – решил Солнышкин и вышел из каюты. Он шёл по коридору и думал, как заявится к старому Робинзону.

– Ах, Солнышкин, какой же ты красивый! – раздался тихий вздох. Из каюты выглядывала Тая. – А ну‑ка, стой! – сказала она и осмотрела его. – Всё в порядке, не хватает только одной вещи.

– Какой? – с испугом спросил Солнышкин.

– Сейчас узнаешь! – сказала Тая. Она открыла чемодан и достала свитер. Его, солнышкинский, свитер! – А ну‑ка, надевай, – сказала Тая. – Моему племяннику он, наверное, мал, а тебе как раз. Надевай!

Солнышкин молча продел голову в свитер, просунул руки, и Тая всплеснула ладонями:

– Смотри, ну будто на тебя связан! Теперь хоть в Москву поезжай!

Солнышкин промолчал, но глаза его заблестели от благодарности.

Едва судно вошло в порт, он разогнался по трапу.

– Куда? – преградила ему путь тяжёлая толстая рука. Перед ним, расставив ноги, стоял Петькин. – Куда? А вахту за меня кто стоять обещал?

– Ты что? – возмутился вдруг появившийся следом Перчиков.

И Петькин втянул голову в плечи. Он хорошо помнил, как однажды в бурную ночь помогал тащить Перчикова за ноги…

В это самое время на причал въехал зелёный грузовик с тяжёлой металлической клеткой. В неё можно было бы упрятать слона. Из‑за решётки выглядывали несколько человек в цирковых ливреях. Из кабины выпрыгнул румяный мужчина в форме укротителя, в галифе с лампасами и с бичом в руке. Он подошёл к пароходу и спросил:

– Медведи здесь?

– Там, – живо откликнулся Петькин и показал на корму.

– Вперёд! – скомандовал укротитель и хлопнул в воздухе бичом.

Пять работников цирка выпрыгнули из клетки, пригибаясь, будто на охоте, и побежали за ним по трапу. В руках у них громыхала ржавая железная цепь.

– Обходи слева, обкладывай справа! – кричал дрессировщик.

– Храбрецы! – язвительно усмехнулся Перчиков. – Интересно, почему они не притащили с собой взвод гвардейских миномётов?

– Или танковую дивизию, – дополнил Солнышкин.

Румяный укротитель свысока посмотрел на них и хотел что‑то сказать, но Перчиков подтолкнул Солнышкина в бок:

– А ну‑ка, покажи им настоящую цирковую работу!

Солнышкин, раздвигая цирковых служителей, направился к корме.

Но ещё из‑за угла он увидел странную группу: старый Бурун стоял около медведей и из обеих рук подкармливал их сахаром.

– Медведики мои, славные, хорошие! – приговаривал он и грустно улыбался.

Мишки хрустели сахаром и тёрлись мордами о его рукава.

Солнышкин окликнул их. Медведи повернулись. А Бурун испуганно вскинул голову.

– Что, уже в цирк? – спросил он.

– Угу, – кивнул Солнышкин.

– А может, спрячем их, Солнышкин? – сказал боцман. – Ведь как палубу драят, ни один матрос так не сработает. Спрячем, а?

– Нельзя, внизу ждёт машина, – развёл руками Солнышкин.

Боцман взглянул на причал и вдруг подскочил с криком, преграждая дорогу:

– Не дам, не позволю в клетку! Что они – звери какие‑нибудь? – И на все увещевания Солнышкина он продолжал кричать: – Не дам, не пущу!

– Боцман, медведи‑то цирковые, – сказал Солнышкин. – Мы их и так проведём через весь город. – И в обнимку со своими мохнатыми друзьями он прошёл мимо изумлённого дрессировщика. Потом взял под руку Перчикова, и они двинулись по улице к зданию цирка с полотняным куполом.

Сзади громыхал грузовик с клеткой, внутри которой сидели служители цирка. Укротитель стоял на подножке и каждую минуту с бесстрашным видом щёлкал бичом. Изо всех дворов выскакивали мальчишки и кричали:

– Цирк на улице!.. Медведи!

Выходили и взрослые. Говорили:

– Это в нашем цирке придумали к празднику, хорошо!

Над улицей хлопали разноцветные флаги расцвечивания – голубые, жёлтые, красные. Солнышкин чувствовал себя счастливым.

А сзади толпы по улице, забыв все судовые дела, шёл старый боцман. И с завистью смотрел на Солнышкина. С боцманом происходили удивительные вещи.

 

ПОДАРОК БАБУШКЕ

 

Оставив медведей в цирке, Солнышкин и Перчиков выбрались на улицу.

Трепетали листья акации, от цветочных запахов щекотало в носу, носился белый тополиный пух…

– Ах, всё как дома у бабушки, – сказал Солнышкин и вдруг спохватился: – Перчиков, идём на почту! Я должен дать бабушке телеграмму.

– Телеграмму! – сказал Перчиков. – Нашёл чем удивить!

– А что? – спросил Солнышкин.

– Пошли ей денег, пусть купит себе подарок.

– Денег… – вздохнул Солнышкин. Он бы послал, но он ведь ещё не успел получить ни одной копейки, и, кроме пятёрки, подаренной старым Робинзоном, у него ничего не было. Но Перчиков сказал:

– Пошлём денег!

Он сунул руку в карман, вытащил три красные хрустящие бумажки и приказал:

– Заполняй бланк!

Солнышкин вывел на бланке адрес и с обратной стороны крупными буквами стал писать:

«Дорогая бабушка Анна Николаевна, шлём Вам привет и эти деньги. Купите себе новый платок и…»

– Приёмник «Рекорд», – подсказал Перчиков.

«…приёмник «Рекорд», – написал Солнышкин.

– И слушайте передачи с Тихого океана, – сказал Перчиков, – по которому плавает ваш внук.

«Желаем счастья и здоровья. Матрос парохода «Даёшь!» Алексей Солнышкин».

Потом он подумал и дописал:

«И его друг радист Перчиков».

Оба они подписались, отправили деньги и вышли на улицу.

Земля перед ними покачивалась, дома покачивались, а ноги медленно вели вверх на сопку, где стоял островерхий домик старого Робинзона.

Солнышкин уже представлял себе, как они встретятся, как, сидя на медвежьей шкуре, будут пить кофе и вспоминать разные приключения…

Но, подойдя к дому, Солнышкин увидел: окна были заколочены, а на двери висел большой ржавый замок.

– Куда делся Робинзон? – волновался Солнышкин. – Что с ним случилось?

– Чудак! – успокоил его Перчиков. – Просто он, наверное, переехал в новый дом. Выбрал себе что‑нибудь поуютней этой развалины.

И хотя Солнышкину этот дом очень нравился, он, в общем, согласился с Перчиковым. И они направились в порт.

А по другой стороне улицы шагал счастливый Бурун. Он шёл готовиться к своему последнему рейсу, потому что после него уходил на пенсию – и на работу в цирк. Правда, не укротителем и не дрессировщиком, но он был готов даже расстилать ковёр, на котором будут выступать его любимые медведики!

 

НЕУЖЕЛИ ВСЁ КОНЧИЛОСЬ?

 

Вечером, когда усталый от ходьбы Солнышкин прилёг отдохнуть на своём втором этаже, в каюту ворвался Перчиков.

– Дрыхнешь и ничего не знаешь?

– А что? – вскочил Солнышкин.

– Как «что»? Идём в Антарктиду! Солнышкин так подскочил, что врезался головой в потолок, но даже не обратил на это внимания.

– Не может быть!

– Может! – крикнул Перчиков. – Всё может быть, Солнышкин. Мы везём продукты полярникам!

И друзья бросились обнимать друг друга:

– Да здравствует Антарктида! – крикнул Перчиков.

– Да здравствуют айсберги!

– Да здравствуют пингвины! – ещё громче заорал Солнышкин и с маху сделал стойку на руках.

С этого часа дни помчались наперегонки, как дельфины. Все бегали, суетились, к пароходу подлетали грузовики. В трюмы вносили ящики с консервами и компотом, мешки с сахаром и мукой, сгущённое молоко и шоколад, сухари и галеты.

Солнышкин торопился со всеми, сам себе командовал и сам всё исполнял. Он купил карту, чтобы отмечать маршрут судна, смастерил клетку, в которой решил привезти на Большую землю настоящего королевского пингвина. По ночам он часто вскакивал с постели и, выглянув в иллюминатор, вздыхал: ему снились айсберги! И он совсем не замечал, как к нему исподтишка подкрадывалась беда.

Наступил день отплытия. Пароход «Даёшь!» торжественно вывели на рейд. Солнышкин стоял на вахте у трапа и всматривался в берег. Там махали платочками женщины, инспекторы носились с бумагами, а Моряков получал на берегу последние документы и особо важные распоряжения.

Он должен был подойти к судну на катере, и Солнышкин привязывал к борту красивый капитанский штормтрап. Он завязал его уже на один узел, как вдруг за спиной раздался знакомый возглас:

– О, привет Солнышкину!

Солнышкин оставил трап и оглянулся. С другой стороны, прямо через борт перебрасывая длинные ноги, с маленького буксирного катера кто‑то перелезал на «Даёшь!». Нос человека медленно вращался, принюхиваясь к запахам, а глаза уже нашаривали дверь камбуза. И хотя лицо и руки человека были чернее сажи, Солнышкин сразу узнал Ваську‑бича. Он вспомнил первую встречу, путешествие по городу и с улыбкой спросил:

– Ну, как компот?

– Ах, Солнышкин! – торжественно сказал Васька. – Я ведь работаю. Работаю, Солнышкин. В жизни, кажется, есть кое‑что поважнее компота…

В это время с катера закричали:

– Васька! Васька!

Он кивнул чумазой головой и заторопился:

– Видишь, без Васьки никуда! Лошадиных сил у мотора не хватает. – Он перекинул ногу через борт и улыбнулся: – Будь здоров, Солнышкин! Нас ждут великие дела!

Солнышкин протянул ему свою руку, и вдруг Васька оцепенел: на руке у Солнышкина сверкнул удивительный старинный компас.

– Вот это штучка! – сказала Васька. – Продай!

– Не могу, – ответил Солнышкин.

– Меняю на тельнягу и ботинки.

– Не могу, – сказал Солнышкин. – Не нужны мне тельняшки и ботинки. Компас‑то особенный…

– А что? – спросил Васька.

– Да так… Говорят, если правильно живёшь, на север показывает, плохо – вертится из стороны в сторону.

Солнышкин разговорился, а именно в этот момент Моряков возвращался с берега на судно. Он был человек верного слова и держал в руке десять порций сливочного мороженого, которыми обещал премировать Солнышкина.

– Отличный, настоящий матрос! – повторял он.

И как только катер подвалил к борту «Даёшь!», Моряков прыжком повис на штормтрапе и стал подниматься вверх.

«Фьюить!» – свистнуло вверху.

«Фьюить!» – свистнуло второй раз.

– Стойте! – крикнул Солнышкин, но трап уже дёрнулся, узел развязался, и Моряков вместе с десятью порциями мороженого бултыхнулся вниз.

Он тут же вынырнул, но короткая балясина – деревянная ступенька – стукнула его по лбу. Он вынырнул второй раз, но вторая ступенька больно шлёпнула его снова. Солнышкин с ужасом смотрел, как десять раз выныривал Моряков и десять раз ступеньки шлёпали его по одному и тому же месту. Наконец трап свалился совсем, и на поверхности рядом с ним закачалась капитанская фуражка.

– Спасайте! – завопил Солнышкин.

– Человек за бортом! – закричали на катере и бросились на помощь.

Моряков, вынырнув, приоткрыл один глаз, высунул из воды крепкую руку, ухватился за конец каната и в минуту оказался на палубе. С него ручьями стекала вода, на лбу вырастала громадная шишка. Потирая лоб, он бросился в каюту.

«Всё! – подумал Солнышкин. Он побледнел, и его рыжий чубчик стал бледным, как лёд в Антарктиде. Он закрыл рукой лицо. – Вот тебе и Антарктида! Вот тебе и пингвины! Неужели всё кончилось?»

 

ВПЕРЕДИ ПАРУСА!

 

Вокруг Солнышкина собралась вся команда.

– Бедный Солнышкин! – ехидно ухмыльнулся артельщик, которого не успели выгнать из‑за срочности рейса.

– Разиня! – сердито процедил сквозь зубы Федькин и отпустил Солнышкину щелчок.

– Ах, Солнышкин, мы все тебя любим, – сказала Марина, будто уже прощалась.

– Ну и ну, отмочил! – вздохнул Перчиков.

А Солнышкин стоял ни жив ни мёртв и думал:

«До свиданья, Антарктида, до свиданья, океан!»

– А всё из‑за Васьки и ещё из‑за этой вот штуки! – с горечью проговорил он и щёлкнул пальцем по крышке маленького бронзового компаса.

– Не мели ерунду, – возразил Перчиков, который никогда не интересовался, что это за компас у Солнышкина на руке. – При чём тут эта коробка?

– А при том, – сказал Солнышкин и выложил Перчикову историю робинзоновского подарка.

– Забавно, – качнул головой Федькин, глядя на компас.

– Всё показывал правильно! А тут, когда я болтал с Васькой, в самую трудную минуту не мог шевельнуться! За штурвалом я стоять не умею, а на компасе – всё правильно. Узлы вязать не умею, а на компасе – правильно. И моряком я ещё не стал – всё равно правильно, – чуть не глотая слезы, говорил Солнышкин.

– Знаешь, – задумчиво перебил его Перчиков, – ты, конечно, прав, настоящим матросом ты ещё не стал, но не беда, Солнышкин, не всё сразу! Самое главное, чтобы работал как следует твой самый надёжный компас. – И Перчиков положил ладонь Солнышкину на грудь, где тихо и грустно стучало его сердце. – А он работал неплохо. И этот бронзовый старичок всё показывал верно.

И тут все увидели, как стрелка маленького бронзового компаса, едва шевельнувшись, твердо указала на «норд».

– Жаль только, что случилась вся эта ерунда, – сказал Перчиков и подумал вслух: – А что, если нам всем пойти к Морякову?

Вдруг среди общего крика раздался голос боцмана:

– Солнышкин, к капитану!

Все замерли. Где‑то далеко в городе звякнул трамвай, за бортом плеснула волна, и с криком пролетела чайка.

Солнышкин вздохнул, пригладил чуб, поднялся по трапу и переступил порог капитанской каюты.

Моряков ходил взад и вперёд, прикрывая подушкой посиневший лоб.

– Та‑ак, – мрачно сказал капитан и повернулся к Солнышкину: – Значит, убить меня захотел?

– Нет, что вы… – грустно ответил Солнышкин.

– Значит, утопить меня захотел?

– Не хотел… – ещё грустнее сказал Солнышкин.

– Опозорить меня перед всем флотом захотел?

– Нет‑ет, – покачал Солнышкин головой.

– Так не хотел? – спросил сердито Моряков.

– Нет, – повторил Солнышкин и посмотрел на свои ботинки.

– Ну что ж, раз не хотел – так и быть. Марш на вахту! А шишку я тебе ещё посажу не такую! – погрозил Моряков кулаком и потёр лоб.

– Десять шишек! – раздалось за дверью, и в каюту влетел Перчиков.

– Тысячу шишек! – крикнула Марина и чмокнула Солнышкина, как после долгой разлуки.

Всё это время они стояли за дверью. Солнышкин хлопал рыжими ресницами и не верил своему счастью.

– Марш на вахту! По местам! – сердито приказал Моряков и выглянул в иллюминатор. И вдруг он охнул и запричитал: – Батюшки, батюшки! Мирон Иваныч! – Он прикрыл ладонью шишку и, повернувшись к Солнышкину, крикнул: – Трап! Немедленно парадный трап!

Солнышкин выглянул в дверь и увидел, что к борту подходит катер, а с него машет мичманкой старый добрый Робинзон.

– Батюшки! Мирон Иваныч! Как же так?! Куда?

– В отпуск. В Антарктиду, – сказал Мирон Иваныч и весело улыбнулся.

Робинзон выбрался в плавание. За долгие годы он наконец взял отпуск и решил провести его на пароходе своего прославленного воспитанника.

– А как же дом, хижина, глобус? – крикнул Моряков.

– Всё пошло в музей пионерам, – махнул рукой Робинзон. И подошёл к трапу, который на редкость быстро наладили Солнышкин с Перчиковым.

Моряков осмотрел узел, потрогал его рукой и крикнул вниз:

– Поднимайтесь! Поднимайтесь! – И скоро принял в объятия отважного старика.

– А где же Солнышкин, что с ним? – спросил Мирон Иваныч.

– А вот он, вот он, – показал на него Моряков, прикрывая шишку на лбу.

– И как он? – спросил старик.

– Отлично, отлично! – потирая лоб, сказал капитан. – Будет настоящим моряком. – И он повёл Робинзона в свою рубку.

Через минуту оттуда раздался его громовой голос:

– Все по местам!

Бывалый капитан показывал своему воспитателю старую выучку.

Но тут на катере за бортом раздался знакомый возглас:

– Стойте! Стойте!

Это, как всегда, в последнюю минуту с катера по трапу поднимался доктор Челкашкин.

Наконец все встали по местам. Загудела машина, загрохотали лебёдки.

Боцман Бурун выбирал якорь и, поглядывая на берег, шептал:

– До свидания, медведики! До скорого свидания, родные!

Судно разворачивалось, вдали оставались сопки и становились лилипутиками белые домики Океанска; по бортам парохода пенилась зелёная вода.

Капитан Моряков отдавал команды. А на самом носу парохода «Даёшь!» в обнимку стояли Солнышкин и Перчиков. Над ними кричали чайки, мимо пробегали яхты и впереди покачивались белые паруса.

Друзья всматривались в горизонт, и навстречу им катились волны далёких океанов.