VII. Двойная контингенция, структура, конфликт

Четырнадцатая лекция

Дамы и господа, мы начинаем последнюю лекцию, и я хочу попытаться по-новому проинтерпретировать некоторые соци­ологические понятия или, другими словами, получить доступ к типично социологическим темам с новых, измененных точек зрения. При этом для меня также важно соотнести понятийную сторону теоретической работы с классическими спорами 1960- х гг. за или против системной теории, чтобы можно было полу­чить примерное представление о том, что изменится в этой дис­куссии в области критики идеологии или идейной полигики, если требования к точности понятий будут более высокими.

Первый момент касается «двойной конгингенции». Это име­ет отношение к теме, которую я рассматривал в своей книге «Социальные системы», и мое сегодняшнее изложение будет в общих чертах совпадать с тем. что написано там.^[117] С исто­рической точки зрения, вероятно, следует обратить внимание на то, что за странным выражением «двойная конт интенция» скрывается новая формулировка старого вопроса, а именно: «Как возможен социальный порядок?» Хотя этот вопрос тоже не очень старый, потому что речь здесь идет о кантовской тех­нике волрошания, когда спрашивают не о том, что имеет место, а о том, как это возможно. Как вообще возможно то, что сущест­вуют такие вещи, как познание, эстетическое суждение или тот же социальный порядок? К кантовскому триединству познания, разумной практики и эстетического суждения теперь добавля­ется еще один вопрос: «Как возможен социальный порядок?»

В предшествующей традиции ответом на этот вопрос были положения о природе человека - о его социальной или, в более древней традиции, «политической», т.е. неизбежно связанной с жизнью города природе. Человек вынужден жить вместе с дру­гими людьми, и это имеет свои последствия. Это происходит не как угодно, а только с помощью политике-этического или пред­писанного богом регулирования совместной жизни. Потом, в 328                                                                                                                                          —                                      —                          

XVI-XVII вв., после религиозных войн произошел поворот и человека стали оценивать более скептически ввиду его жажды борьбы и взаимного уничтожения, и тогда потребовалась идея социального контракта. Это продолжалось не более ста лет, но людей, очевидно, так измотало их желание калечить и убивать друг Друга, причем с перспективой, что так всегда будет и в бу­дущем, что они теперь заключили договор и подчинились су­верену, который мог делать все необходимое или же все, что он считал необходимым, - вспомните хотя бы Папу Римского. Социальный порядок на договорной основе считался возмож­ным. Это породило множество логических проблем и изощрен­ных дискуссий. Начиная с XVIII в. происходит возврат к идее о том, что порядок устанавливается насильственным путем. Кто- то силой подчиняет себе другого, и постепенно этот процесс становится все более цивилизованным за счет того, что в этом какую-то роль играет рассудок.

Понятие двойной контингенции пытается снова поднять эту проблему на другом понятийном уровне. Парсонс говорил о «гоббсовской проблеме социального порядка»¹*¹, т.е. открыто ссылался на Гоббса, но, разумеется, не мог принять договор за отправную точку, потому что он, как впоследствии и все осталь­ные, понимал, что договор уже предполагает существование порядка, который ведет к тому, что договор нужно соблюдать. Поэтому сам договор нуждается в социальном объяснении. Инициированная Дюркгеймом тенденция полагать, что соци­альный порядок существует уже до всяких договоров, верна также и по отношению к Парсонсу. Естественно, семьи сущес­твовали еще до того, как появилось семейное право. Религия существовала еще до того, как появились какие-то догматы или регламентации со стороны церкви. И так далее. Но это лишь отодвигает вопрос о том, как возможен социальный порядок, на шаг назад, и тогда по-прежнему нужно искать ответ на вопрос о том, как в процессе эволюционного дрейфа возникает социаль­ный порядок с потенциалом постоянного усложнения, выработ­ки все более сложных механизмов регуляции. Понятие двой­ной контингенции, насколько мне известно, было придумано в связи с междисциплинарными проектами по созданию нового факультета в Гарвардском университете, а именно факультета социальных отношений, т.е. в связи с попытками объединить в общих теоретических рамках представителей различных дис­циплин - культурных антропологов, психологов, социологов, политологов и так далее, в общем всех, кто имелся в наличии, С помощью понятия двойной контингснции ученые, очевидно, пытались еще раз проникнуть внутрь ценностной перспективы или структуры ожиданий, чтобы объяснить, как складываются общие ценности, как происходит символическое кодирование социального поведения и как культурные антропологи, психо­логи или социологи могут вычленить различные аспекты и, со­ответственно, по-разному над ними работать.

Автором этого понятия был, по всей вероятности, Роберт Сире, однако широко известным оно стало благодаря «gen­eral statement» [общему положению] в изданной Талкоттом Парсонсом и Эдвардом Шилзом книге «Towards a General Theory of Action» («К общей теории действия»).^[118] Парсонс по разным поводам обращался к этому general statement, однако понятие двойной контингенции так и не стало основополагающим в его теории, потому как могло объяснить лишь возникновение со­циальных систем, а не общую систему действия как таковую. Потом это понятие пропадает, потом периодически снова по­является, но не имеет того значения, того места в понятийном аппарате, которого можно было бы ожидать, исходя из того, что оно в состоянии объяснить, как возможен социальный порядок. На этом этапе развития теории контингенция понимается как за­висимость, в значении английского выражения «contingent on». Это представление о зависимости имеет теологическую тради­цию, которая уже не заметна в словоупотреблении. Понятие, явно относящееся к теории модальности и означающее, что что-то возможно и по-другому, т.е. не необходимо и не невоз­можно, а где-то посередине, в рамках теологических рассужде­ний получило новое значение зависимости от бога, который в ззо                     —                      — —     

принципе мог обустроить мир как-то иначе. В англо-саксонской традиции представленьЕ обе эти смысловые составляющие по­нятия «contingency»: с одной стороны, «contingency» в значении «зависящий от» (в разговорном языке используется выражение «contingent ол») и, с другой стороны, «contingency» в значении возможности быть также другим, т.е. как отрицание невозмож­ности и необходимости. Я уже вкратце рассказывал об этом.

В этой первой попытке построить социальную теорию на понятии двойной контингенции содержится модель, согласно которой друг другу противостоят Alter и Ego (это может быть человек или группы людей), каждый со своими потребностя­ми и способностями. Первый зависит от результатов деятель­ности второго, а второй - от результатов деятельности первого. Каждый может осуществлять действия или воздерживаться от них. Тогда возникает вопрос, как найти такой путь, при кото­ром будет установлена взаимодополнительность ожиданий и деятельности, а не просто расхождение одного и другого.

Позднее эта модель была перенесена на конфликты, в част­ности. в анализе ситуации, когда к одному острову одновременно подходит военное и торговое судно. Остров лежит между ними, и военный корабль хочет задержать торговый корабль. Если тор­говый корабль обходит остров с севера, то и военный должен идти с той же стороны. Но если он так и сделает, то торговый корабль обогнет остров с другой стороны. И вот они ждут пе­ред островом. Парсонс на это отвечает, что есть «shared symbolic system» или общая ценностная ориентация, которая, однако, не функционирует, когда речь идет о конфликте и можно говорить разве что о положительно-отрицательной установке по отноше­нию к одной и той же ценности: прорыву или задержанию.

Преобразование данной модели в теорию конфликта показыва­ет, что необходим более абстрактный механизм решения чем тот. который предлагает Парсонс - в стиле социологии Дюркгейма по направлению к обшей ценностной ориентации. Предложение Парсонса, если вы вспомните лекцию, посвященную его теории, связано с тем, что Парсонс различает культуру и социальную сис­тему и ставит культуру на более высокую позицию в иерархии, т.е. исходит из того, что социальные системы невозможны без регламентирующего воздействия культуры, без общего призна­ния ценностей или норм, которые он не очень четко различает. К                                                           —                                                      331

этим ценностям или нормам относится также язык, являющийся как бы нормативной кодировкой, как можно говорить и как го­ворить неправильно, если хочешь быть понятым. В этой мысли­тельной модели язык, культура, ценности и нормы расположены очень близко друг к другу и выполняют по отношению к под­системе более низкого уровня, а именно к социальной системе, функцию регулирования двойной контингенции.

Ну. с этим можно согласиться, тем более что в эмпиричес­кой реальности вряд ли найдутся общества, в которых не было бы хотя бы минимального ценностного консенсуса или общих нормативных основ в праве, морали или языке. Но, несмотря на это, не совсем понятно, как отсюда можно прийти к урегулиро­ванию проблемы двойной контингенции, которое бы работало в повседневной жизни. Если уже есть общие ценности, то тем бо­лее ожесточенным может получиться спор - при определенных обстоятельствах. Если мы посмотрим на наши ведущие партии - социалистов и христианских демократов, которые претенду­ют на способность управлять страной, и посмотрим на их спи­сок ценностей, мы не увидим почти никакой разницы; различия будут в лучшем случае в ранжировании ценностей. Одни снача­ла называют стабильность, потом свободу, другие - наоборот. Но в любом случае должно быть не больше трех ценностей, чтобы можно было успеть их заметить на плакатах, проезжая в автомобиле, если, конечно, соблюдать ограничение скорости, установленное в черте города. Ценности одни и те же. но не­взирая на это по всем вопросам они не согласны друг с другом. Поэтому возникает вопрос: как от ценностной программы пе­рейти к регулированию ситуации двойной контингенции, кото­рое осуществимо посредством интеракций или операций? Если ответить на этот вопрос, то можно увидеть, что возникновение общих ценностей или общих бесспорных моментов происхо­дит, пожатуй, во вторую очередь. Сначала [участникам] вообще неизвестно, какие у них ценности, и лишь когда на протяже­нии какого-то времени им удается оперативно решать проблему двойной контингенции, т.е. образуются взаимодополняющие ожидания, совершаются совместимые действия, последова­тельности действий, тогда, наверное, можно сформулировать консенсус, который был как бы продемонстрирован.

Эти размышления подвели меня к вопросу о том, не явля- 332                                                                                         ■                                                                                     

ется ли здесь решающим моментом чисто временной аспект, асимметрия во времени. Кто-то действует первым и тем самым устанавливает срок, который ставит другого (помните, что мы говорили о понятии коммуникации?) перед выбором - сказать «да» или «нет», принять или отклонить. Он не может сделать что-то совершенно произвольное, поддаться своему настрое­нию, а должен руководствоваться тем, как началась ситуация. Чтобы утвердиться в этой ситуации, ему достаточно сказать «да» или «нет», но он не может сделать что-то другое. Если это так, то логической посылкой или ответом на вопрос, как воз­можен социальный порядок, пожалуй, следовало бы считать не ценностный консенсус, а временной аспект (Zeitlichkeit), временною структуру. Социальный порядок образуется тогда, когда кто-то задает время, запускает действие, делает предло­жение или самопрезентацию и тем самым ставит других перед необходимостью реагировать. Они должны принять это пред­ложение или отклонить его. Они могут запустить процесс уточ­нения, но только по отношению к тому, что уже имеет место, что уже установлено, так что асимметрия, которую мы видим в этой модели, является в первую очередь временной, а не иерар­хической. Дело не обстоит так, что существует некий высший уровень ценностей, который в общем и целом работает, мотиви­рует и который можно слегка модифицировать, в зависимости от того, как достигается взаимопонимание или же как ведется противостояние (предметно-иерархическая модель). Вместо этого мы имеем дело прежде всего с временным порядком. Как в ситуациях двойной контингенции устанавливается последова­тельность, которая действует по принципу воронки, направляя систему или на путь конфликта (к этой теме я еще вернусь), или на путь сотрудничества и закрепления определенных моментов, которые затем станут отправными точками для совместного будущего, для построения общей истории? Мне представля­ется, что здесь нужно пройти путь от парадигмы Дюркгейма- Парсонса до теории, уделяющей больше внимания вопросу о том, как возможны операции, к которым могут присоединиться следующие операции, или как возможны операции, способные формировать системы и, следовательно, способные проводить границы и отличать системы от того, что к ним не относится.

В основе этого лежит модель, начинающаяся с саморефе-                                                                                                                                                                                  333

ренции, с цикличности, так как двойная коптингенция - кру­говое явление: «Если ты сделаешь то, что я хочу, я сделаю то, что хочешь ты». Но кто инициирует разрыв этого круга? Кто создает асимметрию? Ответ следующий: время или тот, кто действует первым. Самый быстрый перехватывает инициативу. Необязательно, что тем самым он добьется того, что другие за ним последуют, но он определяет issues, темы, пункты, которые затем обсуждаются на предмет принятия или отклонения и тем самым в какой-то мере задает тон или устанавливает тип сис­темы, которая может образоваться в результате присоединения последующих операций.

Данная модель составлена таким образом, что можно подумать, что сначала существует двойная контингенция, а затем возника­ют системы. Теорию социального договора тоже час то понимают и, соответственно, критикуют таким образом: как будто сначала жили дикие люди, все они были вооружены и мечтали только о том, чтобы перебить всех остальных, пока те спят, и лишь потом, по прошествии времени, они увидели, что жить, потакая естест­венным наклонностям, не очень приятно, и тогда появился дого­вор. Точно так же можно было бы сказать, что сначала возникает проблема двойной контингенции, и лишь потом кому-то приходит в голову идея сказать, что же, собственно говоря, должно теперь произойти, как обстоят дела или в каком направлении они долж­ны развиваться. Конечно же, в обоих случаях такое представление ошибочно, Никому не удалось доказать, что в истории человечес­тва было «естественное состояние», как его понимал Гоббс, хотя, наверное, можно отличить общества цивилизованные от обществ явно менее упорядоченных. Так же и вопрос двойной континген­ции следует рассматривать не в рамках модели До/После, а исхо­дить из того, что всякий раз, когда ставится и развивается пробле­ма социального порядка, т.е. последовательно раскрываются его предпосылки, в конечном итоге мы приходим к вопросу о том, как решается проблема двойной контингенции. Любую социальную ситуацию можно изучить на предмет того, каким образом полу­чается так, что она не попадает в порочный круг, ведущий к пол­ному бездействию, потому что никто не знает, какие формировать ожидания, чтобы другой формировал такие ожидания, которые первый бы одобрял и хотел бы оправдать.

Таким образом, это модель реконструкции условий, делаю­щих возможным социальный порядок, а не историческая мо­дель. Это верно, пожалуй, и в отношении кантовского вопроса, как возможно познание, разумное практическое деяние или эсте­тическое суждение. В этом случае тоже вряд ли кто-нибудь стал бы утверждать, что люди сначала жили без всего этого, а потом в один прекрасный день наступило трансцендентальное озарение и они стали разумными. Здесь тоже вопрос касается того, к чему мы придем, если будем последовательно раскрывать предионя- тыс (vorverstandigt), предпонятные (vorverstandlich), известные, общепринятые предпосылки. Вопрос такого рода тесно связан с переходом к общест ву Нового времени, когда люди уже не одоб­ряли иерархический общественный порядок и не соглашались с тем, что некоторые от рождения и благодаря рождению лучше остальных. Но когда происходит коллапс иерархии, возникает вопрос, как возможен социальный порядок. Когда у современно­го территориального государства больше нет социальной опоры в стратификации или в религии и оно может опираться только на себя, это приводит к вопросу о том, как возможен социальный порядок. Если проанализировать это с точки зрения социологии знания, то можно увидеть, что вся эта постановка вопроса была придумана для того, чтобы разобраться с конкретными ситуаци­ями неопределенности или переходными ситуациями и вырабо­тать соответствующие концепции. 11аверное. неслу чайно теория двойной контингенции возникает в обществе, которое не берет на себя смелость ссылаться на какие-то естественные констан­ты, некие абсолютности или априори в социальном порядке, а практикует- то, что мы сегодня называем «постмодерном», т.е. не принимает такой ситуации, в которой нельзя было бы задат ь вопрос, почему кто-то использует именно эту схему. В любой ситуации должна быть возможность спросить, как этот кто-то обосновывает свои причины. Никто не может сослаться па то, что в какой-то момент достигается некая точка, в которой все в конце концов приходят к полному согласию.

Это также означает, что понятие двойной контингенции не приемлет никакой метафоры истока, никакого возвращения к первоначалу и что эта модель совместима с эволюционной те­орией, которая не в состоянии, да и не желает ничего сообщать о том, как все начинаюсь. Эволюция в каком-то смысле порож­дает сама себя. В рамках данного курса у меня нет возможности             —                                     —                      335

подробно рассматривать эволюционную теорию, но идея заклю­чается в том, что в какой-то момент возникает разрыв между ва­риацией и отбором, и это даст импульс к развитию и изменению стру ктур. Эволюция сама дает импульс к построению порядка, и это невозможно объяснить наличием первичного бульона или исходными условиями возникновения жизни или языка и обще­ственною порядка. Если мы рассматриваем понятие двойной контингенции как вопрос проблематизации или как изобрете­ние проблемы референции применительно к функциональному анализу, то у нас появляются определенные параллели с эволю­ционной теорией и с другими попытками отделить объяснение общественного развития от вопроса о том, как все возникло или каковы исторические первопричины. Конечно, можно задавать этот вопрос снова и снова, но это не приведет к истокам. Можно спрашивать, в чем причины особого пути Европы в эпоху поз­днего средневековья, в отличие, скажем, от Китая, и указать на такие факторы, как географическая диверсификация или что-то еще, но любой ответ уже предполагает какую-то предшествую­щую историю, т.е. представляет общество уже существующим и уже упорядоченным, и вопрос тогда заключается лишь в том, как, например, в этом случае технически гораздо более разви­тое, гораздо более богатое, гораздо более упорядоченное китай­ское общество с гораздо более многочисленным населением не смогло перейти в Новое время.

Я думаю, этого достаточно о понятии двойной контингенции. Вы видите, что в это понятие приходится вкладывать огромный труд, для тотхз чтобы, с одной стороны, вписать его в теорию, а не оставлять болтаться относительно бессвязным фрагментом (а именно такая судьба, как мне кажется, постигла его в тео­рии Парсонса), и, с другой стороны, чтобы помест ить его в кон­текст, знакомый нам из других областей, в частности в контекст эволюционной теории или кантовской техники вопрошания.

Мой следующий пример касается понятия структуры. Если вы на секунду задумаетесь над тем, что вы себе представили, когда я сказал «понятие структуры», то у вас перед глазами, ве­роятно, возникнут такие сущностные свойства, как долговеч­ность и устойчивость. Это также связано с традицией, в которой принято обозначать системы или какие-либо другие взаимосвязи понятием отношения (Relation). Есть элементы, и есть отноше- 336                                                                                                           —                      

ния между ними, и эти отношения в каком-то смысле неизменны во времени. Конечно, они могут меняться, но об отношении (ре­ляции) говорят только тогда, когда имеет место не однократное событие, а типичное соединение А и В, В этой традиции отно­шения имеют более низкий онтологический статус, потому что сначала есть релатумы, элементы, души, что угодно, а потом уже есть отношения, которые в некотором роде вторичны.

Итак, с одной стороны, есть эта связь понятия «структура» с понятием отношения, обусловливающая момент устойчивости. В позднем структурализме, прежде всего у Клода Леви-Стросса и у французов эпохи 1950-1960-х гг., и, если угодно, у Парсонса к этому добавляется еще один момент - когнитивный или ана­литический.^[119] Структуры являются в том числе условиями познания, кем бы ни был познающий - наукой или участником социальных отношений, социальных сетей, социальных групп, социальных систем и так далее. Нужно уметь распознавать, с чем ты имеешь дело, уметь определять типы, нужно знать, где ты находишься - в университете, в пивной, в трамвае или где- то еще. Если бы все можно было увязать между собой, если бы структурные образцы не содержали определенных обещаний в отношении познания и ориентации, то, согласно этой трактовке, нельзя было бы говорить о действующих структурах. Если бы мы последовали совету Уильяма Блейка и перенесли пивную в церковь, чтобы улучшить церковные песнопения^[120], то опре­деленные ориентации оказались бы под вопросом. Структуры нужно разделять хотя бы для того, чтобы знать, как себя вести в том или ином месте. Вот те предзаданные величины, которые, на мой взгляд, в качестве определенной теоретической пара­дигмы сегодня проходят под именем структурализма: реляцио- нальность, относительная устойчивость отношений и все это в целом в качестве условия познания.

В этой дискуссии наблюдается определенный прогресс или тенденции развития, две из которых я хотел бы выделить. Первая касается согласования структуры с ожиданием. Это относится именно к психическим или социальным системам, а не к поня-                                                                                                              337

тию структуры в самом общем виде. Возникновение этого поня­тии (я сейчас повторяю то, па что уже указывал в предыдущих лекциях) связано с тем, что у ученых была модель Input/Output, т.е. они представляли себе живую систему, которая вынуждена прибегать к ресурсам окружающей среды и, в свою очередь, вы­полняет для нее определенные функции или выделяет какие-то побочные продукты, а в промежутках в ней происходят процес­сы, которые не совпадают один в один с процессами окружаю­щего мира. То есть внутри системы, очевидно, есть структура, которая пе является точным отображением различий, присущих окружающему миру, а демонстрирует определенные обобщения. Мы хотим купить фрукты, но еще не знаем, какие именно. Тогда мы смотрим, что нам предлагается. Что-то уже подгнило, что-то слишком дорого, в чем-то нет витаминов, а что-то не относится к модным сегодня «биофруктам». Таким образом, есть крите­рии, которые устанавливают дистанцию по отношению к тому, что конкретно мы видим, и позволяют формировать мотивы по­купки или воздержания. Этот внутренний порядок обработки, отделенный от различий, воздействующих через восприятие на психическую систему, был сформулирован где-то в 1930-х гг. с помощью понятия ожидания, а оттуда представление о компле­ментарном ожидании проникло и в теорию Парсонса.

При этом проблема заключается в определенной привилеги­рованности будущего. Ведь ожидания относятся не к прошлому, а к будущему. С формальной точки зрения, отсюда возникает сложность (которую мы неоднократно обсуждали на семина­рах) с пониманием того, почему понятие структуры соотносят с будущим. Возможно, потому, что при этом исходят из систем, прошлое которых так и так завершено или в инвариантном виде зафиксировано в форме фактов и воспоминаний, так что эластичность или способность к обобщению нужны только для определения будущих моделей поведения. В любом случае это нужно иметь в виду: когда структуры соотносят с ожиданиями, тем самым в теории в целом отдается очень сильное предпочте­ние будущей перспективе. Fxjih вы вспомните парсонсовскую парадигму четырехкратного деления, то там было то же самое. Там тоже была сторона инструментального, которая была ори­ентирована на будущее, и сторона консуматорного или эффек­тивного удовлетворения потребностей, которая была ориенти- 338                                                                                                                                                                                                                                                   

рована на настоящее. А прошлым была сама система - или что бы то ни было еще. Это связано с данным понятием ожидания. Об этом стоит поразмыслить. Может быть, кому-нибудь придет в Iолову какая-то другая идея, но абстрагироваться от понятия ожидания не так-то просто. По крайней мере, мне не удалось найти удовлетворяющее меня решение.

Кроме того, эту тему следует отделять от так называемой субъективности структур, которые определяются исключи­тельно через ожидания. Это возражение мы не раз слышали в ходе дискуссии с Йоханнесом Бергером.^[121] Согласно моде­ли ожидания, ориентированной еще на Карла Маркса, струк­тура должна быть чем-то объективным, а не субъективным. Производственные отношения и тому подобное объективны не­зависимо от того, делает ли их кто-то частью своих ожиданий или нет. Вопрос о том, видит ли, воспринимает ли их кто-ни­будь вообще, оценивают ли их так же, как это сделал бы Маркс или какой-нибудь другой теоретик, является второстепенным. Тем не менее разработка понятия структуры, ориентированного на понятие ожидания, имела своей целью как раз высвобожде­ние систем из их детерминированности окружающим миром, В этом случае «субъективно», вероятно, означает просто «относи­тельно системы», а это неотъемлемая составляющая системной теории, если довести эту точку зрения до логического конца. Нет порядка, который не был бы выстроен и сконструирован системой как ее собственный или как порядок окружающего мира, т.е. который не существовал бы относительно системы. Это означает, что смещение в сторону будущего мне самому ка­жется проблематичным, хотя я и не знаю, как его можно испра­вить, а вот системную относительность я, напротив, считаю не­отъемлемой составляющей системно-теоретического подхода.

Это была одна тенденция развития структурализма или фор­мирования понятия «структура». Другая тенденция восходит к краткому, но важному замечанию Парсонса. которое встречает­ся в статье, написанной в начале 1960-х гг., а также в лекци-                                                                                                339

ях^[122]. Может быть, оно есть и в других работах, но мне сейчас не вспомнить, в каких именно. Это замечание касается разли­чения. Парсонс говорит о том, что нужно различал, два разных различения. Во-первых, это различение структуры и процесса: системы имеют структуру, и в системах происходят процессы, а это подразумевает, что нужно уметь различать между структу­рами процессов и процессами структур. В очень долгосрочной перспективе изменение структур, вероятно, можно рассмат­ривать как процесс, например, как процесс эволюции. В обо­их случаях нужно использовать различение: и когда говорят о структуре процесса, и когда говорят о процессе структурных изменений. Без этого различения невозможно сделать данное высказывание, потому как оно основывается на том, что струк­туру и процесс можно различать на абстрактном уровне. Это различение является ответом на критику в виду того, что струк­турализм якобы не способен ничего сказать об изменениях и тому подобном. Парсонс полагает, что это вполне ему по силам. Нужно только отделить различение структуры и процесса от вопроса о том, идет ли речь о структурах или о процессах как объекте процессуальных или структурных изменений.

С другой стороны, от этого необходимо отличать второе раз­личение-различение стабильности и трансформации - или про­блему изменения. Не имеет смысла выстраивать понятие струк­туры таким образом, как будто утверждается нечто неизменное. Это значит, что стабильность без изменения структур является предметом другого, поперечного различения. Можно изучать и размышлять над тем, используются ли структуры в неизменном виде и если да, то как долго, а можно, с другой стороны, ис­следовать структурную трансформацию, изменение структур, и тогда речь может идти также о сравнительно краткосрочном изменении, если имеется в виду, например, динамика развития в области компьютерных технологий, инструментов между­народного финансового рынка или изменения в тематических структурах общественного мнения. С помощью этого второго различения можно исследовать быстрые и медленные процессы структурных изменений. Тогда вопрос о том. является ли струк­турное изменение каким-то моментом н рамках процесса, будет 340                                                                                               

относиться к контексту первого различения. Можно зафиксиро­вать изменение структуры, например, изменение конституции, но для этого необязательно выявлять процесс, который исто­рически, через последовательность эпизодов, привел к этому структурному изменению. Мы видим изменение в отношении До и После, но необязательно относительно процесса.

В ситуации конца 1950-х - начала 1960-х гг. Парсонсу было важно с помощью большей точности различений противостоять критике, утверждающей, что структурализм по природе своей консервативен. Перед ним все еще стоял вопрос о том, меняют­ся ли структуры, в связи с чем и за счет чего они меняются, и в этом случае важно было различать между структурами и про­цессами. Структурализм нельзя упрекать в том, что он вражде­бен к процессам или игнорирует их. Это связано с переменами в самой социологии, в которой, как и в этнологии, антропологии, культурной антропологии и так далее, существовала мода, в со­ответствии с которой структуралистские тенденции, не прини­мавшие в расчет время, следовало заменить процессуальными тенденциями, как будто какая-то из этих тенденций была лучше или правильнее другой. В конце 1920-х гг. тема процессов была «в моде» в связи с теорией Уайтхеда¹⁵⁷ и другими философски­ми контекстами. Под эгидой понятия «процесс» проводились целые конгрессы. Социальная трансформация тоже стала темой дискуссий. Структуры остались без внимания, а в 1950-х гг. это снова изменилось, но, собственно, смысл этого различения различений заключается в том, что здесь нет никакого выбора и речь всегда идет лишь о том, как обращаться с различением структуры и процесса или как различать между непрерывнос­тью и скачкообразностью или между стабильностью и измене­нием и как не перепутать одно с другим.

Вы видите, что, если оставаться на уровне явленного нам в виде книг или статей, дискуссия уже кажется довольно сложной и не допускает простой классификации по схеме «за общество / против общества» или «консервативный / критический». Но. как мне представляется, сейчас снова должно произойти изме- нение основ дискуссии с помощью концепции строго олера- 157 См. Whitehead Alfred North. Process and Reality, an Essay in

Cosmology. New York: Free Press, 1979. [Руе. пер.: Уайтхед A.H.