Страх и отвращение в бункере

 

…Молочник оставил записку вчера:

убирайся из города до утра,

слишком ты ушл, в том и беда,

да и не нравился нам никогда…

Джон Прайн

Вуди‑Крик, Колорадо. – Странная эпитафия для странного года, да и смысла нет ее объяснять. У меня не было молочника с тех пор, как мне было десять. Тогда, в Луисвилле, в его фургончике. У фургончика была открытая платформа сзади, на которую можно запрыгивать прямо на ходу.

Фургончик полз от дома к дому, а я бегал с бутылками.

Я был разносчиком, толкачом товара, а иногда и выбивал деньги, вынуждая какую‑нибудь старушенцию, не заплатившую по счетам, либо платить наличкой, или пить за завтраком воду.

От таких сцен всегда было не по себе, – кому приятно, когда сонная домохозяйка средних лет в халате орет на тебя из‑за противомоскитной сетки? Впрочем, в те дни я был жестокосердным мерзавцем. «Простите, мэм, но мой босс вон фургоне говорит, что я не могу оставить бутылки на крыльце, если вы не дадите мне двадцать один доллар шестнадцать центов…»

Никакие доводы меня не трогали. Сомневаюсь, что я вообще понимал, что мне говорили. Я приходил за деньгами, а не за словами, и мне было плевать, платят или нет; мне было дело лишь до всплеска адреналина, который приходил с броском через чей‑нибудь газон, кульбитами через изгороди и запрыгиванием в тащащийся фургончик прежде, чем он остановится меня дожидаться.

Есть прочная связь между этим воспоминанием и тем, что я испытываю сейчас, когда закончился нынешний паршивый год. С кем бы я ни разговаривал, все от него в восторге. «Да будь я проклят, это был фантастический год, – говорят мне. – Наверное, самый невероятный в нашей истории».

Пожалуй, так оно и есть. Помню, как сам так думал, когда каждое жаркое летнее утро на моем экране вспыхивало лицо Джона Дина. Невероятный год. Прямо у нас на глазах мелкого хорька спустили в канализацию, а он и президента США за собой потащил.

Так хорошо, что даже не верится. Ричард Милхауз Никсон, главный злодей моего политического сознания, сколько я себя помню, наконец делает то, что все эти годы советовал остальным, – крепится. Человек, которого на дух не переносили даже Голдуотер с Эйзенхауэром, окончательно зарвался и теперь сам пошел по доске – в эфире на всю страну, по шесть часов в день, – и Весь Мир Смотрит.

Эта фраза раз и навсегда выгравирована на дальней извилине моего мозга. Никто, будь он в тот вечер августовской среды 1968 года на Бальбоа или в захолустье Мичигана, не забудет.

Сегодня Ричард Никсон живет в Белом доме благодаря тому, что случилось в ту ночь в Чикаго. Губерт Хамфри проиграл выборы на дюжину голосов – мой среди прочих, и если придется, я снова проголосовал бы за Дика Грегори.

Я немного горжусь, сознавая, что спас страну от восьми лет президентства Хамфри, от администрации, которая была бы такой же продажной и идиотической, как и президента Никсона, но действовала бы изощреннее и, вероятно, достаточно компетентней, чтобы не дать кораблю потонуть раньше 1976 года. А когда котлы взорвались бы от восьми лет пустой болтовни и небрежения, либералы холодной войны Хамфри смогли бы сбежать по линям, а катастрофу оставили бы тем, кто ее унаследует.

Никсон хотя бы наделен смесью надменности и глупости, из‑за которых котлы взорвались почти сразу после того, как он поднялся на мостик. Пустив управлять страной сотню головорезов, посредников и фашистов всех мастей, он сумел разбередить почти все проблемы, каких касался, до сногсшибательного кризиса. Единственная катастрофа, какую он нам пока не устроил, это ядерная война с Россией, или Китаем, или ими обоими разом. Но у него пока есть время, и шансы, что он успеет, довольно велики. Но к этому мы еще вернемся.

* * *

А пока надо очень постараться смотреть на светлую сторону никсоновской администрации. Она провалилась с таким умопомрачительным треском, что политическая апатия вышла из моды, даже стала небезопасной, – и это для миллионов людей, которые всего два года назад считали, что любой открыто не согласный с «правительством» либо параноик, либо провокатор. В 1974 г. политические кандидаты будут иметь дело с рассерженным, разочарованным электоратом, который едва ли удовлетворится размахиванием флагами и помпезной белибердой. Уотергейтский спектакль, конечно, всех шокировал, но от того, что президент‑миллионер платит подоходного налога меньше, чем большинство строительных рабочих, а бензин в Бруклине стоит доллар и к весне нам грозит массовая безработица, промахи мистера Никсона пробирают до печенок. Даже сенаторов и конгрессменов выбило из их апатичной колеи, и вероятность импичмента представляется все более реальной.

Учитывая все это, трудно не проливать крокодиловых слез Над Трагическим анализом никсоновской катастрофы, какой предложил составитель речей для Белого дома Патрик Бьюкэнен. «Это как в мифе о Сизифе, – сказал он. – Мы вкатили камень на самый верх… а он покатился прямо на нас».

Ну… какая жалость. Просто слезы наворачиваются. Но я очень верю в Пата и подозреваю, что он сумеет сыскать себе еще уйму камней.

Миф о Сизифе я читал довольно давно, но если память мне не изменяет, в нём нет ничего про то, задумывался ли бедняга хотя бы раз, что у него за валун и какой точно вес рано или поздно на него скатится, – впрочем, его можно понять: когда влип в заварушку, где пан или пропал, то закатываешь камень наверх, а вопросы задаешь потом.

Если хотя бы один из шестиста доблестных идиотов, скачущих в «Атаке бригады легкой кавалерии», и задумывался, а что собственно тут делает, то промолчал. В крестовом походе, особенно на командном уровне, нет места людям, которые спрашивают «почему?». Ни у Сизифа, ни у генерала бригады легкой кавалерии, ни у Пата Бьюкэнена не нашлось ни времени, ни желания задаться вопросом, а что же они делают. Они – Божьи Солдаты, Истинно Верующие… и когда сверху спускали приказы, они делали то, что должно,‑ исполняли.

На некий извращенный лад достойно восхищения. Вот только Сизифа расплющило, бригаду легкой кавалерии порубили, а Пат Бьюкэнен уцелеет в сносках истории как своего рода полусумасшедший Дейви Крокетт на стенах никсоновского Аламо – мученик до горького конца во имя «ущербной» идеи и узколобой, атавистической концепции консервативной политики, которая за пять лет принесла себе и стране вреда больше, чем ее либеральные враги за два или три десятилетия.

Когда холодный взгляд истории устремится на пять лет неограниченной власти Ричарда Никсона в Белом доме, станет ясно, что влияние на политику консерваторов/республиканцев он оказал такое же, как Чарльз Мэнсон и «Ангелы ада» на хиппи и детей цветов, и ущерб на обоих фронтах в конечном итоге будет сопоставимым.

А может, и нет, – во всяком случае, размах несколько иной. Задним числом понимаешь, что дикое насилие Мэнсона или вояжей «ангелов» напрямую сказалось лишь на очень немногих, а алчная, фашистская некомпетентность президентства Ричарда Никсона оставит шрамы в умах и жизнях целого поколения, ляжет на его сторонников и политических союзников так же, как и на его оппонентов.

Возможно, поэтому исход этого безумного года кажется столь пустым. В свете шестидесятых и даже пятидесятых факт Ричарда Никсона и всего, что случилось с ним – и с нами, – кажется настолько жутковато предсказуемым и неизбежным, что, думая о тех десятилетиях, трудно представить себе, как события могли бы разворачиваться иначе.

* * *

Одна из странностей пяти ущербных, тощих лет президента Никсона – что, невзирая на варварские эксцессы людей, которых он подбирал для управления страной, не возникло ни реальной оппозиции, ни реалистичной альтернативы нищенской дешевке, какой выглядит в представлении Ричарда Никсона Американская мечта. Словно бы кислые выборы 1968 г. опустили занавес над профессиональными политиками.

Ужас американской политики сегодня не в том, что Ричард Никсон и его подельники были ослаблены, преданы суду, опозорены и даже посажены в тюрьму, но что единственно‑доступные прочие кандидаты немногим лучше: все то же цветное стадо выдохшихся кляч, которые отравляли нам воздух галиматьей последние двадцать лет.

Доколе, о Господи, доколе? И сколько еще нам ждать, пока какая‑нибудь акула от власти с горсткой ответов наконец поставит нас перед неприятным вопросом, который уже настолько в этой стране назрел, что рано или поздно им придется заняться даже политикам?

Стоит ли демократия всех рисков и проблем, необходимых для ее существования? Или мы станем счастливее, признав, что с самого начала она была дурацкой проказой и что раз она не сработала, долой ее?

Молочник, отправлявший меня собирать деньги, был не дурак. Я исполнял его приказы и не задумывался, кто приказывает ему самому. Мне хватало раскатывать по обсаженным вязами улицами в большом, ярко раскрашенном фургоне и доставлять товар. Но тогда мне было десять и я мало что понимал… или хотя бы меньше, чем сейчас.

Но иногда, безрадостной ночью вроде этой, я вспоминаю, каким ловким и уверенным я себя чувствовал, когда бежал по ухоженным газонам, перепрыгивал тщательно подстриженные изгороди и заскакивал на платформу медленно катящего фургона.

Если бы молочник дал мне пистолет и велел стрелять в живот любому недотепе, который пререкается из‑за счета, я, скорее всего, всадил бы в бедолагу пулю. Потому что молочник был мой босс и благодетель. Он был за рулем, и для меня – он был все равно что господь бог или президент. С позиции «рассказывай, сколько нужно», молочник понимал, что я не среди тех, кому «нужно». Да и сам он к ним не относился. Мы оба были гораздо счастливее, просто делая, что нам велели.

У Джорджа Оруэлла есть для этого определение. Ни он, ни Олдос Хаксли не слишком верили в будущее демократии для всех. Оруэлл даже назначил дату: 1984. А из всего, что всплыло на слушаниях прошлого года по Уотергейту, больше всего пугают не столько высокомерие и преступность прихвостней Никсона, сколько агрессивно тоталитарный характер всей его администрации. Гадко сознавать, как близко мы подошли к крайней черте Оруэлла.

А пока большим искушением было бы отмахнуться от того зловещего факта, что Ричард Никсон все еще президент, хотя призрак импичмента делает его отставку все более вероятной. Будь я игроком (коим и являюсь, когда есть возможность), я поставил бы на то, что в ближайшие полгода Никсон уйдет на покой «по состоянию здоровья».

Когда это случится, дело будет скверно: слезливый спектакль в прайм‑тайм по всем четырем телеканалам. Он пустится во все тяжкие в отчаянной попытке заполучить мученичество, а после улетит навсегда к жизни мрачной изоляции – скажем, на какой‑нибудь частный остров Роберта Абпланальпа в Багамском архипелаге.

Будут ночи за покером посреди затененного пальмами патио в компании других богатых изгнанников вроде Говарда Хьюза, Роберта Веско и – иногда – Бебе Ребозо. И Никсон, обреченный изгнанник, дневные часы будет проводить, в горячечной жажде мщения диктуя мемуары своей верной секретарше и компаньонке Роуз Мэри Вудс. Кроме них единственными обитателями острова будут телохранители из спецслужб, сменяемые каждые полгода по приказу исполняющего обязанности президента Джеральда Форда.

* * *

Это один из сценариев, и шансы как будто в его пользу. Но возможна и уйма других: все основаны на неприглядной вероятности того, что Ричард, возможно, вообще не намерен уходить в отставку. Возможно, он уже набросал отчаянный план битвы в духе Судного дня, которая одним ударом и одним перебежчиком положит конец всем планам импичмента.

А это возвращает нас назад к вопросу ядерной войны или хотя бы точечного ядерного удара по Китаю при полной и официальной поддержке нашего старого союзника России.

В подобном плане есть адская простота, гитлеровская логика, настолько ужасная, что мне и в голову бы не пришло публиковать, не будь я совершенно уверен, что Никсон по меньшей мере на год опережает меня в разработке плана всех его деталей. Подозреваю, даже сейчас он по полчаса перед сном подновляет его стадии на страницах офисных блокнотов.

И вот вам, пожалуйста, – «Окончательное решение всех наших проблем»:

1. Долгосрочный договор с Россией, заключенный Генри Кисинджером и обеспечивающий поддержку Москвы американскому вторжению и временной оккупации всех нефтедобывающих стран Ближнего Востока. Это не только разрешит «Энергетический кризис» и разом покончит с безработицей, поскольку все бездельные и здоровые мужчины будут насильно завербованы для войск вторжения/оккупации, но заодно Переведет экономику на военные рельсы и даст федеральному правительству неограниченные «полномочия на период чрезвычайного положения».

2. В обмен на поддержку России нашего насильственного захвата всех запасов нефти на Ближнем Востоке США согласятся поддержать СССР в «упреждающем ядерном ударе» по Китаю, который разрушит по меньшей мере девяносто процентов промышленности этой страны и вызовет хаос, панику и голод среди населения на ближайшие сто лет. Это положит конец озабоченности Кремля из‑за Китая, гарантирует в ближайшем обозримом будущем мир в Индокитае и обеспечит сильного и доброжелательного союзника в лице Японии как ключевого элемента на Дальнем Востоке.

* * *

Здесь – лишь основные положения Плана. Без сомнения, есть и другие его аспекты, менее приятные, чем эти два, но тут не хватит времени и места для утомительного перечисления всех. Единственно реальный вопрос заключается в следующем: достаточно ли безумен мистер Никсон, чтобы рискнуть парализовать и Конгресс, и страну, прибегнув к столь решительным мерам.

На мой взгляд, нет ни малейших сомнений, что он на такое способен. Но сегодня для него это будет сложнее, чем в прошлом году.

Полгода назад у меня каждый день настроение улучшалось, когда я видел, как разворачивается кошмар. Теплое ощущение иронии судьбы, когда видишь, как «судьба» изгоняет торговцев из храма, который они с такими усилиями старались украсть у его полноправных владельцев. Слово «паранойя» вышло из употребления, бытует как шутка или проскальзывает в серьезных разговорах столпов общества о национальной политике. Правда оказалась много хуже моего самого «параноидального бреда» в период тех мучительных выборов 1972 года.

Но тогдашний накал начал спадать, поблекнув до смутного ощущения страха. Теперь уже не так важно, что случится с Ричардом Никсоном, когда волки наконец выбьют его дверь. Он так долго просидел в своем бункере, что даже его друзья занервничают, если он попробует подняться. В настоящий момент просить от него можно лишь подобия сдержанности, пока не найдется способ тактично от него избавиться.

Перспектива не слишком радостная для мистера Никсона или кого‑либо другого, но с ней было бы чертовски проще смириться, если бы мы могли увидеть хотя бы проблеск света в конце вонючего туннеля этого года, – лишь молочники и бешеные псы станут утверждать, что пережили его без серьезного ущерба для мозга.

Но, может, дело только во мне. За окном десять ниже нуля, И снег валит вот уже два дня. Солнце, очевидно, затянуло в орбиту за комету Когоутека. Неужели это Новый год? Достигали ли мы нижней черты? Или просто началась Эра страха?

New York Times, 1 января, 1974