Глава 3 на допросе с Морганом фрименом

 

В «переговорной» комнате полицейского участка я сидел в одиночестве. Слева от меня находилось прозрачное с одной стороны зеркало, в котором отражался я, сидящий на стуле: сгорбленная спина, растрепанные волосы, щетина на бледном лице, словно плесень на фарфоре.

Парень, тебе нужно сбросить вес.

Я сидел там уже минут тридцать — ил и два часа, или полдня. Если вы думаете, что время останавливается в приемной стоматолога, значит, вам еще не приходилось сидеть в одиночестве в комнате для допросов. Известный трюк: вас оставляют в тишине, и вы варитесь в собственном соку, вина и сомнения прожигают дыру у вас в животе, а на кафельный пол вытекает правда.

Знал ведь, что Джона надо отвезти в больницу. Черт побери, нет чтобы позвонйть в «Скорую» сразу же после телефонного разговора с ним! Вместо этого я полдня страдал фигней, а тем временем черная дрянь разъедала Джону мозг.

Человек, способный найти правильное решение только спустя несколько часов после того, как совершил ошибку, — вот вам определение «тормоза».

В комнату вошел Морган Фримен и положил передо мной конверт из плотной бумаги. Внутри лежал и фотографии. Вскоре к нам присоединился еще один полицейский, белый. Что–то в их поведении раздражало. Они напоминали хищных птиц, бросившихся на добычу. А ведь я не преступник. Не я же торгую этой черной дрянью.

— Спасибо, что согласились прийти, мистер Вонг, — сказал Морган Фримен. — Бьюсь об заклад, ночка у вас выдалась нелегкая. Ну, если уж на то пошло, она и у меня вышла непростая.

— Угу. Могу посоветовать отличное средство — большой стакан горячего напитка «Пошел ты к черту». — А где Джон?

— С ним все в порядке. Он беседует с офицером полиции в одной из соседних комнат.

Я не мог вспомнить, на какого актера похож чернокожий коп, и поэтому мысленно прозвал его Морган Фримен. Хотя теперь, когда я его рассмотрел, то понял, что он совсем не похож на Фримена: крупнее, круглощекий, с бородкой, бритоголовый. Он представился, но его имя я забыл. Коротко стриженный напарник топорщил усы: вылитый Дж. Гордон Лидди[5], стандартный коп из модельного агентства. Я невольно подумал о том, что он выглядел бы гораздо круче, если бы тоже побрил голову.

— Джон разговаривает? Правда? — спросил я.

— Не волнуйся, парень. Вы оба расскажете нам чистую правду, значит, о том, что ваши версии не совпадут, можно не беспокоиться, верно? Мы — твои друзья. Я не заставлю тебя сдавать анализ мочи, не буду спрашивать о том, что за история вышла у тебя в школе с тем мальчиком, Хичкоком.

— Эй, я не имею никакого отношения…

— Я же говорю — на этот счет можешь не волноваться. Тебя ни в чем не обвиняют — просто расскажи, что ты делал вчера ночью.

Инстинктивно мне захотелось соврать, но в последнюю секунду я сообразил, что не совершал ничего противозаконного. По крайней мере насколько мне было известно. Хотя мой голос почему–то звучал виновато.

— Ходил на вечеринку у озера. Вернулся домой после полуночи. В два заснул.

— Точно? Может, ты заехал в бар «Одно яйцо» выпить стаканчик на сон грядущий?

— На сон грядущий?

— Все твои дружки там были.

Господин полицейский, у меня только один друг…

— Нет. Вы же знаете, мне утром на работу. Я сразу поехал домой.

Я понимал, что нужно рассказать ему о ямайце, но меня удерживал инстинкт — ничего не сообщать копам по собственной воле. Что за бред! На моем месте должен быть Роберт Марли — ведь это он раздавал черное волшебное масло, которое, похоже, создает трещины во вселенной. Настоящее преступление, да?

Я вспомнил, как эта дрянь, словно червяк, вылезала из шприца, потом подумал, что она попала в Джона, и содрогнулся.

— Ты нормально себя чувствуешь?

Мой голос донесся до меня словно со стороны.

— Ага.

По телу прошел пульсирующий заряд какой–то странной энергии и потек наружу через мою грудную клетку.

Шприц.

В кармане.

Уколол мне ногу.

Пятно крови.

Движется. Внутри Джона. Внутри меня.

Внезапно мир стал невыносимо ярким, словно кто–то увеличил насыщенность цвета, словно я вдруг начал принимать сигнал высокой четкости. Я увидел мотылька на противоположной стене комнаты и заметил, что одно крылышко у него надорвано. Я услышал, как кто–то говорит по мобильнику, и понял, что этот человек стоит на тротуаре рядом со зданием.

Какого черта?

Я посмотрел детективу в глаза и с удивлением обнаружил, что могу дословно воспроизвести вопрос, который мне сейчас задаст коп…

Ты знаешь…

— Ты знаешь Натана Карри? Парень твоего возраста, у родителей автомастерская?

Сердце забарабанило у меня в груди.

— Нет, — пробормотал я.

А Шелби Уиндер?

—А Шелби Уиндер? Толстушка, учится в Восточной средней школе? Это имя тебе знакомо?

— Нет. Извините.

В голове будто солнце зажглось, наступила полная ясность, и я вдруг понял: коп идет по списку тех, кто был на вечеринке.

И все они умерли — или скоро умрут.

Как я это узнал? Как? Магия?

Черт побери, ты прекрасно знаешь как. Черная дрянь, которую принял Джон, попала в твою кровь. Ты под кайфом, приятель.

— А Дженнифер Лопес? — спросил полицейский.

— Ой. Да. Ее я знаю.

— Нет, не актрису, а…

— Я в курсе. Да, я вчера ее видел. С ней ничего не случилось?

— Аркейм Гиббс?

— Нет. Постойте… Да. Высокий чернокожий парень? Я с ним не знаком, но в моей школе он единственный чернокожий…

Я замолчал и взглянул на детектива. Да, это совсем не похоже на обычное дежурство. Он стал чему–то свидетелем, и воспоминание сидит в его мозгу, словно опухоль, отравляя все вокруг.

Внезапно я увидел копа насквозь.

У него двое детей — две прекрасные дочурки. Он очень, очень сильно напуган тем, что им придется жить в мире, где происходит такое. Этот человек — католик, и обычно он носит на шее золотой крестик на цепочке, но сегодня положил крестик в карман и постоянно потирает его между пальцами. Ему кажется, что наступает конец света.

Нет, я не читал мысли, я просто видел, что написано на лице. Каждый из нас может взглянуть на человека и сказать, что ему не понравилась шутка или что он ест что–то невкусное. Вот и у меня то же самое. Вся информация уже была написана на лице, зашифрована в движениях лицевых мышц, сокращавшихся каждую микросекунду.

Полицейский зачитал несколько имен — Джастин Уайт, какой–то Фред и еще парочку. Их я не знал, о чем и заявил. Последним в списке значился Джим Салливан.

Огурец волновалась не зря.

Я не сказал Моргану, что это имя мне знакомо. За годы, прошедшие с того дня, я часто думал о том, сколько жизней я мог бы спасти, если бы поступил по–другому.

— С тех пор как ты окончил школу, не прошло и трех лет. Почти все эти люди учились вместе с тобой, но ты знаешь только девушку? •

— Я, в общем, был сам по себе.

— А потом тебя отправили в другую школу…

— Я больше ни слова не скажу, пока не узнаю, что с Дженнифер. Это же не секретная информация.

Забудь. Он не знает.

— Понимаешь, мы не знаем. В том–то все и дело. Вот почему сегодня я уже шесть часов работаю сверхурочно. К закрытию «Одного яйца» в баре оставалось по крайней мере девять посетителей. Четверо из них пропали. Твой друг здесь.

Коп помолчал — видимо, для большего эффекта.

— Все остальные мертвы.

Смешно — несмотря на предъявленные доказательства, до меня только сейчас дошло, во что я влип. Я снова подумал о том, что убил Джона, не доставив его сразу в больницу.

Я повернулся и посмотрел на себя в зеркало. Изображение искажено, а полицейского, находящегося в другом конце комнаты, не видно. В зеркале отражались только я и Морган: высокий, опрятный защитник народа и сгорбившийся небритый юноша в мятой майке с логотипом видеопроката, которая, похоже, пару дней валялась на полу в салоне автомобиля. Хороший парень и плохой парень. Уборщик и мусор.

— А Джастин «Рейнгольд и парни, с которыми Джон ушел? — спросил я. — Келли и…

— Им ничего не угрожает. Я уже поговорил со всей группой: они разъехались по домам еще до того, как вечеринка продолжилась в другом месте. Таким образом возникает следующий вопрос: из приехавших в «Одно яйцо» твой друг — единственный, кто остался в живых, но — только не обижайся! — похоже, он сейчас не в лучшей форме. Утром он тебе ничего не говорил? Может, упомянул о чем–нибудь, пока вы расставляли по полкам возвращенные клиентами порнофильмы?

Белый коп сделал шаг вперед и подбоченился. Морган спокойно ждал, не сводя с меня глаз. Повисло напряженное молчание. Старый трюк следователей.

— Джон позвонил мне часов в пять утра, совершенно не в себе: паранойя, галлюцинации, полный набор. Я приехал к нему. Он вел себя… ну, как псих, ему мерещились разные штуки, хотя соображал он нормально, и ни тошноты, ни конвульсий у него не было. Я успокоил Джона, мы пошли перекусить, потом поехали на работу. Вот и все.

— А что именно он сказал?

— Что в его квартире чудовища, что он не помнит, как там оказался, и тому подобное.

— Он говорил, чем обторчался?

— Нет.

— Ты ведь понимаешь, это легко проверить. Сажать в тюрьму твоих дружков–рейверов просто за то, что они закинулись какими–то таблетками, мы не хотим. Нет, для таких, как я, главное — жмурики. И если кто–то прямо сейчас, в данную минуту, продает отраву…

— Если бы я что–то знал, я бы вам сообщил. Вы же полицейский, вы видите, что я говорю правду. Значит, остальные умерли от передозировки?

— Дженнифер Лопес — твоя подружка?

— Нет.

Мне захотелось повторить свой вопрос, но я промолчал, а вместо этого еще раз прокрутил в голове вопрос копа, сосредоточился, изучил очертания каждого слова — и с ужасом понял, что способен извлечь целые библиотеки сведений из пауз между слогами. Дыхание полицейского, то, как он слегка подергивал уголком рта, как приподнял левое веко на третьем и пятом слове — все это было настоящим кладезем информации.

Семь часов и пятнадцать минут назад детектив съел два макмаффина и выпил четыре чашки кофе. Об этом свидетельствует запах жиров, которые выделяются через кожу. Посмотри на позу копа: он не спал уже сутки. Он заставляет свой голос звучать мягко, пытается выглядеть образованным и проницательным. Всем говорит, что его любимый герой — Шафт, а на самом деле—Джеймс Бонд в исполнении Шона Коннери. В мечтах Морган Фримен, одетый в смокинг, лезет по веревочной лестнице в летящий вертолет.

И вдруг в одно мгновение я узнал все, что знает этот детектив. Я узнал, как умерли те, кто был в «Одном яйце».

Натан Карри покончил с собой, выстрелив в висок из пистолета калибра 7,65 мм; который хранил под кроватью.

Аркейм Гиббс прыгнул в бассейн родительского дома. Юношу обнаружили несколько часов спустя, когда он уже утонул.

Шелби Уиндер и еще одна девушка, Кэрри Сэдлворт, умерли от сердечного приступа. Правая кисть Шелби была завернута в насквозь промокшую от крови рубашку.

Остальные—Дженнифер Лопес, Фред Чу, Большой Джим Салливан — исчезли. Прошлой ночью все они пили с Джоном в «Одном яйце».

Теперь в живых оставался только Джон.

Ты знаешь все это, но не можешь запомнить имя полицейского?Парень, ты стоишь на краю Скалы безумца и смотришь в Долину полного бреда.

— Перейдем к следующему вопросу, — продолжал я. — Мы с Дженнифер не были особенно близки, и поэтому я не знаком с ее друзьями и понятия не имею, куда она подевалась. Извините.

Детектив Фримен подошел к столу, открыл конверт и разложил передо мной четыре фотографии. На одной из них был запечатлен чернокожий юноша с дредами, мой ямаец, — я знал это еще до того, как мои глаза сфокусировались на изображении.

На остальных трех снимках только яркие алые пятна.

Однажды — мне было лет двенадцать — по причинам, которые в тот момент казались очень вескими, я открыл три банки вишен для коктейлей, вылил содержимое в блендер и добавил льда. Закрыть блендер крышкой я не сообразил, а просто нажал на кнопку, и алая смесь изверглась наружу, словно вулканическая лава. То, что было запечатлено на лежащих передо мной фотографиях, очень походило на мою кухню в тот день — все залито красной жидкостью, в которой плавают какие–то комочки.

Полицейский указал на снимок ямайца.

— Его ты знаешь?

— Он был на вечеринке. Именно он дал Джону наркоту. Так сказал сам Джон.

Но это вам уже известно — верно, детектив?

— Брюс Мэтьюс, торгует разными фармацевтическими препаратами на углу Тринадцатой улицы и Лексингтон–аве–ню. Без лицензии.

Я кивнул в сторону красных фотографий.

— А это что?

Морган показал на снимок Мэтьюса.

— До.

А затем на снимки, залитые красным.

— После.

На первой фотографии кто–то словно вывалил на пол ведро сырых бифштексов и куриных костей: куски мяса на ковре, некогда коричневом, а теперь покрытом свежей багряно–черной краской. На следующем снимке крупный план одной из стен; поверхность наполовину покрыта темно–красным, повсюду куски мяса. На третьем виднелась отрубленная смуглая рука в луже крови — пальцы полусогнуты, на ладони пластырь.

Я отвел глаза; внезапно меня прошиб пот. В зеркале снова та же картина — я лицом к лицу с Морганом. Неужели он думает, что я замешан в этом деле? Меня подозревают в совершении преступления? Я запаниковал и уже не мог «читать» полицейского. Он глядел на меня сверху вниз, позволяя тишине сгуститься в воздухе. В конце концов я сломался и нарушил молчание.

— Как это произошло? Бомба? Может, какой–то…

— В любом случае, вряд ли это сделал ты. Возможно, мы столкнулись с чем–то… э–э… находящимся за пределами нашего понимания.

Налице Моргана снова промелькнул испуг. Теперь я уже четко определял это чувство.

Там есть что–то еще, только спрятано так глубоко, что даже ты не сможешь ничего прочитать.

Дверь открылась, и детектив замолк. В комнату вбежал толстый полицейский–латиноамериканец и что–то шепнул Моргану. Тот удивленно вскинул брови и вышел из комнаты вслед с толстяком.

За дверью послышался шум, крики и звуки шагов. Минут через десять Морган с выпученными глазами ворвался в комнату.

Нет, нет, нет, нет–нет–нет. Нет. Не говори это…

— Твой друг умер.

Щелк!

В кассете кончилась пленка, и диктофон выключился. Должно быть, в какой–то момент Арни положил его на стол передо мной, а я и не заметил. Журналист что–то пробурчал, извиняясь, вытащил новую кассету и начал вставлять ее в диктофон. Я взглянул на его блокнот и увидел, что записи обрываются на слове «холокост».

Я отодвинул от себя тарелку с «Воссоединением огненных креветок» — блюда, состоявшего из куриного мяса, риса и зеленого горошка. Я уже полчаса ковырялся в тарелке, откладывая в сторону курятину. При жизни эта птица страдала, поэтому я не мог заставить себя есть ее мясо. Кроме того, с рождения до смерти курицу с головы до ног покрывало дерьмо.

— А звонок в кафе «У Денни» указан в счете за мобильник?

— Что? Извините, я не понял.

— Ваш друг позвонил, когда вы были в кафе «У Денни»; при этом он сидел напротив вас без телефона. Этот звонок указан в счете за мобильник?

— Мне и в голову не пришло проверять.

Официантка, проплывавшая мимо столика, забрала мою тарелку и оставила мне печенье с предсказанием и счет. Арни она проигнорировала. Я взял печенье и попытался сосредоточить на нем внимание и «увидеть» текст. Не вышло.

Арни почесал затылок; его брови, словно вязальные спицы, вопросительно задвигались.

— Значит, это черное вещество, «соевый соус» — наркотик?

— Об этом мы еще поговорим.

— Он делает людей умнее? Позволяет читать мысли и тому подобное?

— Не совсем. Кажется, он усиливает ощущения. Точно не знаю. Когда вы под «соусом», это как будто ваш радиоприемник подключили к антеннам программы по поиску внеземных цивилизаций, SETI: вы принимаете сигналы отовсюду, видите то, что не должны были видеть. Но вряд ли «соус» поможет вам заполнить налоговую декларацию.

— И он у вас остался? — Арни бросил взгляд на серебряный контейнер.

— Это мы тоже обсудим.

— Вы приняли наркотик, да? Именно поэтому у вас получился… э–э… фокус с монетами, сном и всем прочим?

— Да, сегодня я принял немного «соуса». Впрочем, он уже выветривается.

— Значит, его эффект длится недолго.

— Недолго длятся побочные эффекты. Основные, наверное, останутся со мной до конца жизни.

А может, и дольше.

Арни почесал лоб.

— Значит, эти подростки передознулись на рейве? В прошлом году подобный сюжет показывали на Си–эн–эн. Дети съели отравленное экстази или что–то в этом роде. Так вы…

— До сих пор не понимаю, с какой стати журналисты обозвали вечеринку «рейвом»: ни тебе музыки «техно», ни танцев, ни виниловых штанов — и уж точно никакого рейва.

Хорошенький рейв, черт побери! Это одно из тех слов, которыми пенсионеров пугают.

— Какого цвета комната для допросов в полицейском участке?

— М–м, белая. Местами краска облезла, и под ней виден слой зеленой.

— А если я свяжусь с детективом Эплтоном, он вспомнит разговор с вами?

— Удачи вам его найти.

Арни что–то записал в блокноте.

— Ну? Что вы об этом думаете? — спросил я.

— Если добавить подробностей, получится неплохая книга.

— Книга? В смысле — роман? То есть вы считаете все это бредом?

Арни пожал плечами.

— Мне без разницы. Сюжет есть сюжет. Я репортер, и ваша уверенность в том, что это произошло в действительности, составляет часть моего сюжета. С другой стороны, возьмем Уитли Стрибера: никто не видел, как он общался с инопланетянами, однако же он продает свою книгу как документальный роман и божится, что все написанное в ней — чистая правда.

Журналист еще раз взглянул на маленький металлический контейнер, и я понял, что снова кручу эту штуку в руках.

— Арни, я не увлекаюсь теориями про НЛО, но мне кажется, что не следует обвинять этого парня во лжи.

— Вот именно. У него хороший дом, свое шоу на радио, в фильме его играет Кристофер Уокен… Вам этого не хочется? Кстати, по–моему, утром у меня в карманах не было мелочи. Вы сами подбросили мне монеты.

— И вы не почувствовали?! Да будет, Арни.

Все обожают скептиков, чувак.

— Однажды в Вегасе я видел, как фокусник вызвал на сцену зрителя, украл у него очки с носа, а потом отправил беднягу на место. Несчастный зритель щурился и пытался понять, почему у него внезапно испортилось зрение… Нет, это не шутка. Мистер Вонг, магии не существует, есть только трюки, о которых знаете вы — но не ваша аудитория.

Я встал.

— Пойдемте, я покажу вам то, что лежит у меня в машине.

Мы пошли к старому, дребезжащему «форду–бронко».

Я купил его после того, как разбил свою «хёндай» в самой уникальной аварии за всю историю автомобилестроения.

Я подошел к машине и опустил задний откидной борт: за ним виднелась белая простыня, накинутая на ящик размером с портативный контейнер для перевозки собак. Неудивительно, ведь это и был контейнер для перевозки собак.

— Арни, назовите самое странное из того, что вы в жизни видели.

Он ухмыльнулся, разглядывая ящик… Черт побери, он смотрел на него, словно ребенок — на рождественские подарки.

Глядите, сумасшедший с огромнъш ящиком! Давайте не будем его злить!

— Однажды, — начал Блондстоун, — я спустился в подвал нашего дома. Атам из освещения только пара голых лампочек на проводах, понимаете? Сплошной сумрак, ваша тень тянется по всему полу… Ну вот, стою я в подвале и вдруг краешком глаза замечаю, что моя тень вроде как движется отдельно от меня — нет, не просто дрожит в свете качающейся лампочки, а машет конечностями, и притом довольно быстро. Это длилось всего секунду, но, честное слово, с тех пор в темное время суток я в подвал не спускался. У вас есть что–то покруче?

— Арни, вспомните, что вы чувствовали в тот момент. Мы в людном месте, здесь светло, это реальный, упорядоченный мир, но в темном подвале вы верили, что существует и другой мир — мир, в котором есть силы зла. Вспомните, откройте свое сознание.

— Мистер Вонг, мне просто показалось. Я же не говорил, что в подвале что–то было.

— Сделайте мне одолжение. Готовы?

Я стянул с ящика простыню. Долгая пауза.

— Видите?

— Нет. Вижу пустую клетку.

— Поверните голову и посмотрите на меня, тогда увидите ящик краем глаза, как тогда — тень в подвале.

— Ладно. — Улыбка Арни погасла. Он терял терпение.

— Арни, вы когда–нибудь ходили ночью в ванную? Вам никогда не казалось, что на секунду, на долю секунды, в зеркале есть что–то, кроме вашего отражения? А потом вы, конечно, включаете свет — и все снова в порядке. Однако полсекунды — может, когда выходите из ванной — краем глаза вы видите, что в зеркале не вы… а может, вы, но изменившийся. Может, на вас смотрит совершенно другое существо — не похожее на человека?

— Давайте вернемся в ресторан. Ваша история понравилась мне гораздо больше.

— Арни, вы умрете. Когда–нибудь, вне зависимости от вашего мировоззрения вам придется столкнуться с абсолютным небытием — которое вы не можете себе представить — или с чем–то еще более странным, о чем тоже невозможно и помыслить. В тот день, Арни, вы побываете в невообразимом. Подумайте об этом.

На несколько секунд воцарилось молчание. Затем журналист едва заметно кивнул.

— Хорошо.

— Теперь посмотрите на коробку, не поворачивая головы.

Арни так и сделал — после чего подпрыгнул, завопил, потерял равновесие и плюхнулся на задницу.

— О, черт! — выдохнул он. — Черт! Что за херня? Ч–черт! Черт!

Я накрыл ящик простыней и запер машину. Арни поднялся и сделал десяток шагов назад, почти пол пути к ресторану.

— Как вы это сделали? Что там? Какого черта…

— Я не знаю, как ее зовут. Жутковатая штука, верно?

— Вы… вы заставили меня! Я все выдумал. Вы напугали меня, чтобы я что–нибудь увидел…

— Нет, эта штука действительно существует. Хотя обычно ее замечают только пьяные или укуренные.

Арни все отступал, бормоча себе под нос.

— Я служил во флоте аквалангистом, и мне пришлось кое–что повидать — глубоководных тварей, похожих на инопланетян, но даже они не сравнятся с этой… тварью.

— Арни, дослушайте мою историю до конца. Вы должны поверить, что я говорю правду. Готовы?

Журналист неуверенно посмотрел на меня и кивнул.

— Ладно, поверю вам на слово — пока сам не разберусь что к чему.

— Договорились.

Секунду спустя мы уже шагали к ресторану. Пройдя через створчатые двери (на которых все еще виднелся лозунг «HOLA AMIGOS», я продолжил свой рассказ.

— Так вот, полицейский подошел ко мне и сказал, что Джон умер…

В мгновение ока я вскочил со стула и бросился к выходу.

— Что?.. Как?!

Коп остановил меня, грубо толкнув в грудь.

— Успокойся, — сказал Морган, хотя сам спокойным не выглядел. — У парня начались конвульсии, потом остановилось сердце… Слушай, через полминуты здесьбудет «скорая». Винни делает ему искусственное дыхание и массаж сердца. Винни подрабатывает спасателем, так что мальчик в руках профессионала. Аты к ним не относишься, поэтому прекрати истерику и не лезь не в свое дело.

Я оттолкнул его руку. К нам подошел белый полицейский — похоже, не очень потрясенный тем, что в его участке кто–то умер. Наверное, заниматься писаниной будет не он.

Губы Моргана слегка раздвинулись, приоткрыв крепко сжатые зубы.

О черт. Парень на грани срыба…

— Сынок, ты сейчас сделаешь вот что… — Он вздохнул и продолжил: — Жди меня здесь. Через пять минут я вернусь, и ты расскажешь всю правду. Я хочу разобраться с этим делом; если попытаешься мне помешать, то будешь жалеть об этом всю оставшуюся жизнь.

Мертвым повезло, они еще легко отделались.

М–да, совсем не похоже на мысли нормального полицейского.

За стеной раздавались крики, звуки контролируемой паники, затем послышалась сирена. «Скорая».

Пискнул мобильник. В любой другой день я бы просто его отключил, но сейчас это показалось не лучшим решением. Я посмотрел на офицера Лидди, стоявшего в центре комнаты, указал на свой карман, словно спрашивая разрешения. Коп ничего не ответил, и поэтому я принял звонок.

— Да.

— Дейв? Это Джон.

— Что? Ты…

Жив?

— …где, в «скорой»?

— И да, и нет. Ты все еще в полицейском участке?

— Да. Нас обоих…

— Я уже умер?

Долгая пауза.

— Ну, копы говорят, что да. — Я взглянул на белого полицейского, который не проявлял к нашему разговору ни малейшего интереса.

— Некогда объяснять. Уходи оттуда.

— Но… но тогда меня объявят в розыск, — зашептал я, отворачиваясь от копа. — Они знают, где…

— Встань. Подойди к двери. Выйди из комнаты. Затем на улицу. Видишь здоровенного белого копа? Ни в коем случае не смотри на него в зеркало.

— А?

Я бросил взгляд через плечо на полицейского. Что–то было… не так.

— Уходи. Немедленно.

Я попытался «прочитать» копа и понял, в чем дело. Извлечь информацию из детектива, похожего на Дж. Гордона Лидди, не удавалось даже с помощью «соевого соуса». Я повернул голову на несколько градусов вправо…

Не смотри в зеркало, не смотри в зеркало… и посмотрел на прозрачное с одной стороны зеркало — в точку, находившуюся напротив полицейского.

Дейв, в зеркале отражались только ты и Морган. Даже после того, как подошел белый коп.

В зеркале я увидел себя с мобильником в руке.

И больше никого.

Я повернулся к полицейскому.

— Не понимаю.

— Дейв, он не настоящий — по крайней мере в привычном ном смысле слова.

— Коп идет ко мне!

— Беги, Дейв. Иногда ты будешь видеть что–то подобное, так что не пугайся.

Полицейский схватил меня за лицо; пальцы, твердые, словно железные прутья, воткнулись в мои щеки, и мне показалось, что зубы сейчас раскрошатся. Коп вдавил меня в стену.

Я попытался оторвать его руку, но с таким же успехом я мог бы отламывать конечности у бронзовой статуи. Я врезал ему по носу мобильником; усы копа дернулись, словно это сильно его позабавило. Усы все дергались и дергались и наконец выгнулись вверх и начали отделяться от лица, словно накладные. Затем они оторвались совсем, и под ними обнаружилась полоска розовой, изрезанной кожи. Половинки усов задвигались, словно крылья летучей мыши — нет, честно! — перелетели ко мне на лоб, устроились над правой бровью и впились в кожу. Я отмахнулся от них левой рукой, затем из всех сил засадил полицейскому коленом в живот, точно под ребра.

Бедро пронзила боль, как будто я упал на кучу бетонных блоков, но удар заставил копа отшатнуться. Усы вцепились мне в ухо: боль была такая, словно кто–то делал мне пять пирсингов одновременно. Я снова отмахнулся от усов и внезапно обнаружил, что полицейский отступил и упал на одно колено. Рука продолжала цепляться за мое лицо…

Вы только посмотрите, рука… оторвалась.

Вместо плеча у копа зияла кровавая дыра. Оторванная рука — которая теперь казалась совершенно бескостной — обвилась вокруг моей шеи в два оборота, словно мясной шарф.

Я забился, пытаясь стряхнуть ее. Змея–рука, мускулистая, жилистая, медленно сжалась, перекрывая трахею.

Перед глазами заплясали цветные пятна: недостаток кислорода вызвал в мозгу серию коротких замыканий. Я мигнул и увидел, что пол стал гораздо ближе, чем раньше: я стоял на коленях.

Усы закружили вокруг головы, жаля в щеки и лоб, потом нацелились на глаз, потянули за веко. Я не мог отогнать эту тварь: руки не слушались.

Мясной шарф еще сильнее сдавил горло, и комната потемнела. Я опустился на четвереньки, внезапно захотелось лечь и заснуть.

Краем глаза я заметил какое–то движение. Полицейский встал и пошел ко мне.

Черт!

Я неуклюже пополз по направлению к двери. Гордон дотянулся до меня второй рукой, пальцы ухватили мою рубашку. Я бросился к двери, боднул ее, попытался нащупать ручку. Я задыхался; казалось, голова моя сейчас лопнет, словно воздушный шарик.

Только бы дверь была открыта, только бы она была открыта…

Ручка повернулась. Я ударил в дверь головой, вывалился из комнаты…

…И все было кончено.

Толстые кольца руки–змеи исчезли, пропали и летающие усы. По коридору промчались четверо парней с носилками. Я засунул в рот палец, затем вытащил: палец был в крови. Я посмотрел на мобильник, несколько секунд назад послуживший мне оружием — корпус в трещинах, микрофон вдребезги, — и обругал себя зато, что уничтожил единственный, пусть и безумный канал связи с Джоном.

Мимо бежали люди; хотелось пробиться сквозь толпу и узнать, что стало с моим другом, но тут я вспомнил его инструкции и, воспользовавшись всеобщим замешательством, спокойно вышел из здания полицейского участка на улицу.

Сердце ухало в груди. Что теперь?

Толстяк в лоснящемся деловом костюме прошел мимо, даже не взглянув в мою сторону.

Вдруг, не прикладывая ни малейших усилий, я понял, что через две недели толстяк умрет от сердечного приступа, пытаясь ручкой швабры согнать с дерева кошку.

По улице проехал новенький «транс–ам», и по осанке водителя я понял, что машина украдена, а ее владелец мертв. Ремень вентилятора порвется через 26 931 милю.

Черт, нужно фокусироваться на чем–то одном, иначе мозг расплавится и вытечет через уши, словно клубничный джем.

Ладно. Я сделал глубокий вдох. Теперь что?

Моя машина осталась в двух милях от участка, рядом с «Уолли». И даже если одно из трех городских такси случайно находится где–то рядом, денег у меня все равно нет. Тут, к моему удивлению, зазвонил мобильник. Прижав сломанный аппарат к уху, я подумал о том, что должен сказать спасибо инженерам «Моторолы».

— Алло?

— Дейв? Это я.

Джон.

— Где ты сейчас, Дейв?

— Рядом с полицейским участком, иду по улице. Аты где? В раю?

— Если догадаешься, дай мне знать. А пока продолжай идти. Двигай к парку. Не нервничай. Ты нервничаешь?

— Не знаю. Удивительно, что телефон еще работает.

— Долго он не протянет. На углу должен стоять продавец хот–догов. Видишь его?

Я сделал еще десяток шагов и почувствовал запах хот–догов раньше, чем увидел того, кто ими торгует. У тележки, облепленной наклейками с лозунгами правых, под желто–оранжевым зонтиком стоял болезненно худой старик, с виду лет ста шестьдесяти — достопримечательность нашего города.

— Ага.

— Купи у него сосиску.

Судя по всему, задавать сейчас вопросы — значит попусту терять время.

Я дал старику три доллара и пятнадцать центов, а взамен получил сосиску в булке, завернутую в вощеную бумагу.

Помедлив, я взял бутылку с горчицей и провел по всей длине хот–дога две аккуратные полосы. Мне показалось, что так будет правильно.

В мобильнике, зажатом между плечом и ухом, снова заговорил Джон. С каждой секундой его голос слабел.

— Приставь к уху.

Я посмотрел на ручейки жира, вытекающие из хот–дога и смешивающиеся с горчицей, и порадовался, что не взял кетчуп или коричневый луковый соус.

Оглядевшись, я постарался как можно более непринужденно поднести сосиску к уху. В эту секунду мобильник сдох.

Капелька жира попала в самый центр моего уха, червяком проползла по щеке, затем по шее и, наконец, забралась за шиворот. Группа мужчин и женщин в деловых костюмах резко изменила курс и обошла меня стороной. С противоположной стороны улицы на меня с любопытством уставился одинокий бомж.

Да, я практически опустился на самое дно.

Я решил утереться салфеткой и оправдать вложенные средства, съев хот–дог, но тут до меня донеслись звуки.

— Дейв? Ты слышишь?

Голос Джона раздавался из сосиски. Я посмотрел на телефон: дисплей черный, стекло выбито, из покореженного корпуса торчит зеленое плато. До меня дошло.

— Понятно. Твой голос я слышу благодаря каким–то телепатическим волнам. Все ясно. Так бы и сказал. — Я опустил руку с хот–догом и приложил к уху мобильник. — Что дальше?

Ничего.

Еле слышные звуки донеслись из сосиски, и я снова приставил её к уху.

— Дейв? Ты там?

— Да. По мобильнику тебя не слышно.

— Теперь тебе придется говорить со мной по сосиске.

— Почему…

Вздохнув, я потер глаза и почувствовал, что скоро разболится голова.

— Ладно. Что будем делать?

— Ты слышишь меня только потому, что в твой организм попал «соевый соус». В шприце его оставалось немного, так что надолго не хватит.

— Что это за соус, Джон? Он живой! Клянусь, я видел, как он…

— Послушай, доберись до дома Роберта. Сейчас полицейских там нет, но времени у нас мало — они обязательно туда нагрянут. Бери такси и двигай к «Уолли» за своей машиной. Затем поезжай по Лэтроп–авеню в Шир–Виллидж — этотрейлерный парк к югу от города, за кондитерской. Если повезет, за двадцать минут доберешься.

— У меня нет денег. Было всего пять долларов, и три из них я потратил на хот–дог.

— Хот–дог стоит три бакса? Ни фига себе! Ладно, подожди секунду. Так, посмотри между сосиской и булкой — там сложенная стодолларовая купюра.

Обрадованный мыслью, что от черной магии может быть польза, я несколько секунд ковырялся в хот–доге.

— Джон, здесь ничего нет.

— Ладно, значит, не получилось. У тебя банковская карта есть?

 

 

Глава 4 «СОЕВЫЙ СОУС»

 

Два часа спустя я приехал в Шир–Виллидж. Остывший хотдог лежал на приборной панели; на ветровом стекле, в месте контакта с бумагой, остались потеки горчицы. Я поднес сосиску к уху.

— Джон?

Сквозь взрыв помех прорвался голос Джона, хотя и не так громко, как раньше.

—Дейв?

— Да.

— Ты что, под мостом проехал?

— Нет. Мы в трейлерном парке. Наконец–то. В каком из трейлеров живет Роберт?

Снова помехи, затем голос Джона:

— Действие «соуса» заканчивается. Ничего не говори, только слушай. Войди внутрь и…

Помехи.

— …ни в коем случае этого не делай, и все будет в порядке. Удачи.

Тишина. Голос исчез вместе с помехами: хот–дог перестал быть средством связи. Оставалось надеяться на то, что все станет ясно, когда я войду в дом Роберта.

Его дом оказался одним из двух трейлеров, дверь и крыльцо которых полиция обклеила желтой пластиковой лентой. Второй, похоже, хозяева бросили несколько месяцев назад. Метамфетаминовая лаборатория.

Я оставил машину на лужайке перед домом и зашагал к жилищу Роберта. В доме никого не было — по крайней мере из тех, кто ездит на машине. Я зачем–то постучал в дверь, а затем вошел.

Кишки и кровь уже убрали — не удивительно, ведь полиция не хотела допускать, чтобы внутренности полдня приманивали к себе мух. И все же я узнал эту комнату — по фотографиям, которые показывал коп. Здесь взорвался Роберт. Стоял жуткий запах органики — смеси протухшего молока, плесени и дерьма.

На голых стенах — ни фотографий, ни дешевых пейзажей, ни плакатов с изображением кинозвезд. Может, все сняли полицейские? Телевизора нет. Диван, кресло, обивка которого прожжена окурками. Это жилой дом или сквот?

Я заглянул в кухоньку, расположенную в одном из концов трейлера, затем развернулся, прошел по короткому коридору, ведущему в другую часть дома, толкнул дверь, за которой должна была быть спальня…

…и застыл. Внезапно передо мной появилось поле, припорошенное снегом, а на горизонте — горные вершины, врезающиеся в потрясающее фиолетовое небо. Казалось, кто–то отпилил конец трейлера. Только если бы это произошло на самом деле, я бы увидел соседский ржавый трейлер и брошенный «олдсмобиль» в зарослях сорняков.

Я отступил в коридор — сбитый с толку, напуганный тем, что меня может втянуть туда. Только минуту спустя я понял, что увидел фреску, протянувшуюся по стенам от пола до потолка.

Художник раскрасил стены, оконный переплет и, черт побери, даже сами стекла. Он раскрасил занавески, ковер, простыни и смятое одеяло на неубранной кровати — так что, если смотреть с порога, возникал не фотографический эффект, а нечто большее. Покрытая инеем трава, нарисованная на стене, продолжалась на тумбочке и на стоявшем на ней стакане, наполовину заполненном водой. Стакан был с трещинкой, но художник включил в картину и ее, превратив в отблеск солнечного света на обледеневшем листке.

Эффект был слишком мощный. В последний раз я чувствовал такую тяжесть в желудке в детстве, когда впервые увидел небоскреб. Сам Пикассо за всю жизнь не смог бы написать подобную карт