Третья часть волшебный фонарь

 

Солнечные часы

 

 

1

 

Человек привыкает ко многому. Привыкла и Лариса Олеговна (тетя Лара!) к «беспутной» жизни внука. Она уже не терзала по вечерам телефон жалобами и тоскливыми вопросами: «Ваня, я схожу с ума: куда ты пропал? Ты носишься где – то с обеда (а то и с утра) до позднего вечера! И наверняка голодный!» Теперь фразы ее – вопреки обычной многословности – стали четкими и краткими. Первая: «Где ты?» Вторая: «Ты где – нибудь обедал?» Третья: «Когда явишься домой?»

Ваня, чтобы сделать тете Ларе приятное, отвечал подробно.

«С утра мы были на реке… Ой, да никуда я не потону, мы же не купаемся в одиночку, смотрим друг за другом. Да там и глубины – то не больше, чем до пупа́!» (Это был некоторый отход от истины, однако надо же было утешить любимую бабушку.)

«А потом мы ходили на дневное представление в цирк… Ну, я же говорил, нам всем дали билеты в школе – это приз за победу в футбольном матче… Даже Тростику дали, считается, что он запасной… А Тимка и Квакер купили билеты за свои деньги и тоже пошли… Знаешь какие клоуны! Даже в Москве таких нет! У меня чуть кишка не выпала от хохота… Да что ты, нормально я выражаюсь!»

«Да обедал я, обедал, у Лорки! Любовь Петровна молока дала и шанежек, я чуть не лопнул… Ну, что ты говоришь: «кормиться у чужих людей»! Какие же они чужие!»

«А потом немножко потренировались на площадке у общежития и полезли в лог на раскопки… Вдруг еще что – нибудь найдем!»

На откосах лога, где когда – то стояла столица ханства Чинги – Тумен (так и не раскопанная археологами), найти удавалось немало. Неровные черные монетки с непонятными знаками, обглоданные окисью наконечники стрел, витые ручки медных кувшинов, спекшиеся в ржавчине обрывки кольчуг… Трубачи знали места, где среди обычных свалок можно было добраться до «древних пластов».

Однажды нашли пуговицу с якорем. Конечно, не столь старинный экспонат, но и явно «не из нашего времени». Решили, что она с флотской одежды времен Гражданской войны. Из той поры, когда жил в этих местах старый капитан Булатов. Находку отдали Тростику, для его морской коллекции. Он булькал от радости…

А один раз юным археологам несказанно повезло. Нащупали полукруглый край какой – то металлической штуки. Откопали и выволокли из глины… боевой щит из черной меди! В полметра диаметром. По краю щита тянулась полоса арабской вязи, а на гладкой выпуклой середине светились четыре отверстия. Всякому было ясно, что сюда с внутренней стороны прикреплялись ручки щита.

Находку эту отрыли впятером: Никель, Лорка, Ваня и Трубачи. И торжественно понесли на сеновал Квакера.

У Квакера «паслись» Лика и Тростик. Лика срисовывала в альбом резьбу «Повилика», а Тростик боролся на половицах с Матубой, и оба были счастливы. Квакер чинил велосипед и шепотом поминал всю нечистую силу Антильских островов.

Щит все (даже Матуба) оценили по достоинству. Начали отскребать от «наслоений времени». Отскребли (кое – где добрались даже до желтой меди). Пришел Тимофей Бруклин и спросил:

– А что вы с этой штукой будете делать?

Лорка сказала, что есть смысл отдать находку в школьный музей. Под щитом повесят табличку с именами тех, кто его нашел и подарил.

Квакер возразил, что не стал бы этого делать. Школьным музеем заведует учительница истории Анна Леонтьевна Гауф по прозвищу «Княжна Нюра». Всем известно, какая это… ну, ладно… Он припаяла ему, Квакеру, переэкзаменовку на осень, хотя ни в одной четверти двоек у него не было, а было только то, что он с Нюрой то и дело препирался на уроках. «За то, что весь год вел себя вызывающе, будешь отдуваться в августе или загремишь на второй год!» Конечно, Княжна не имела права поступать так, и перед сентябрем Квакер пойдет к завучу и директору, чтобы откачать свои права. Но пока что незаконная переэкзаменовка висела у него над душой и портила настроение…

– Хотя щит – то не мой, делайте, что хотите, – спохватился Квакер.

Общее мнение склонилось к тому, что зловредную Княжну Нюру не стоит радовать ценной находкой…

Тим Бруклин сказал:

– И вообще в наши дни бескорыстие ценится наравне с дурью. Лучше оттащить эту штуку в краеведческий музей, там, глядишь, деньжат отстегнут за такой товар…

– Держи карман, – сказала Лика. – В музее всегда денег нет, они об этом во всех передачах трубят… Люди, знаете что? Отнесите этот тазик Герману Ильичу! Он понимает в древностях. Сразу определит, какой век, какая ценность, и посоветует, куда ее девать.

Федя сказал Лике, что «сама ты тазик», и они впятером (той компанией, что отрыли щит) двинулись в Пристанский район, к старому пакгаузу.

Щит несли на тонкой палке, которую продели в одно из отверстий. Палку держали с двух концов Федя и Андрюшка, а Никель и Ваня стукали по медному краю обломками той же палки. Щит гудел. Это был «голос иной эпохи», как выразился Никель. Лорка легонько пританцовывала впереди. Она была в своем «ромашкином» наряде. А остальные – в «футбольных одежках», таких же, как у Вани, только разных цветов. Было похоже на мини – карнавал или шествие маленького туземного племени. Прохожие поглядывали со стороны и одобрительно хмыкали.

Герман Ильич встретил веселых гостей недалеко от дома, узнал, в чем дело, и решил вернуться с «юными археологами» в свое жилище («Поскольку я никуда особо не спешу…»).

В комнате среди картин, коряг и масок он внимательно рассмотрел находку. И… разочаровал ее хозяев. Оказалось, что Лика в своем определении «тазик» была близка к истине.

– Это, друзья мои, не щит, а старинное восточное блюдо для плова. Скорее всего, из Бухары, с которой торговало здешнее ханство. Вещь интересная, но вполне мирного назначения…

– А дырки? – не захотел сдаваться Федя. – Они же для ручек, как на щите! Получается что же? Как детский горшок для малогабаритной квартиры?

Герман Ильич с интересом наклонил голову:

– Поясни…

– Ну, анекдот такой. Одна фирма для экономии места придумала ночные горшки с ручками внутри…

– Блистательная идея!.. Но здесь не было ручек ни внутри, ни снаружи. В эти отверстия вставлялись ножки, чтобы блюдо не качалось на столе и не сыпало рис и баранину на расшитые халаты гостей… А иногда хозяева вешали такие блюда на стены, чтобы похвастаться утварью… – И Герман Ильич прошелся глазами по своим стенам, словно подыскивая место…

Лорку осенило:

– Герман Ильич! Вот вы и повесьте это блюдо здесь! А мы будем приходить к вам и смотреть. А то ведь у себя – то, у всех сразу, мы его повесить все равно не сможем…

– Правильно! – завопили Трубачи. И Ваня с Никелем сказали, что правильно (хотя и не так громко, потому что дома их учили быть воспитанными).

– Да ну, ребята, что вы… Такой подарок…

– А подарок и должен быть такой, – мудро рассудила Лика. – А иначе это просто мелочь, которую дарить даже неприлично… А вы нас сфотографируйте с этим блюдом всех вместе, ладно? А мы карточки повесим у себя…

– Я давно заметил, девочка, что ты умна не по годам, – с удовольствием заметил художник. И достал мобильник с аппаратом. – Берите эту штуку и становитесь плотнее…

Затем они «приспособили» блюдо на железном штыре – он торчал между этюдом «Спящие баркасы» и деревянной маской улыбчивого пирата.

– Вписалось, – покивал Герман Ильич. – Хотя привередливая Анжелика Сазонова сказала бы, конечно, что композиция «не та»… А теперь вот что, друзья – следопыты. Я вам сделаю ответный подарок… Я вообще – то хотел сделать его безвозмездно, без подношения с вашей стороны, а раз уж так вышло, то одно к одному… Я выпросил эту вещь у одного своего приятеля специально для вас. Учитывая ваш интерес к бригам…

Он сходил в другую комнату и вернулся с плоской, потрепанной по углам книжкой. Сразу видно – не нынешней. У нее был потертый кожаный корешок и серо – пятнистые корочки. Герман Ильич откинул обложку. На сероватом титуле выделялись крупные слова:

 

Кругосвҍтное Путешествiе

на бригҍ Рюрикъ

Флота лейтенанта Отто Коцебу

в 1815, 1816, 1817 и 1818 годахъ

 

– Ни фига себе… – шепнул воспитанный Никель. И восторженно задышал.

– Этот бриг, насколько я помню, чем – то был похож на «Артемиду», – сказал Герман Ильич. – Можете сравнивать, когда строите… свои гипотезы…

– Когда придумываем напропалую, – высказался прямолинейный Федя.

– В придумывании порой больше истины, чем в не окрашенных фантазией фактах, – сообщил Герман Ильич и поднял коричневый палец с мелкими пятнышками белил…

 

Главным читателем книги про «Рюрика» сделался самый юный член «Артемидовой команды» – Тростик. За прошедший год он так приохотился к чтению, что любая книжка была для него удовольствием. Пускай даже «Справочник по уходу за комнатными растениями» или мемуары княгини Дашковой. А уж если про бриг!.. Поднаторевший на старинном «Коньке – Горбунке», он глотал станицы с «ятями» и допотопными «i», выбирал на свой вкус наиболее интересные места, а потом – на сеновале Квакера или во дворе у Чикишевых – эти отрывки читали вслух. Нельзя сказать, чтобы всегда было очень увлекательно, однако приобщение к морской старине превращало такое чтение в обычай. И паруса «Артемиды» незримо вырастали над кудлатыми, украшенными репейными шариками головами…

Такими вот пятиминутными чтениями чаще всего и заканчивались долгие, прожаренные солнцем, пропахшие уличными травами дни. Когда солнце уходило за решетчатые вышки недалекого стадиона, команда разбегалась. Ваня шел провожать Лорку. Дорога была не длинная, велосипеды оставляли в Андрюшкином сарае или на дворе у Квакера и шли пешком. Раздвигали ногами теплую лебеду, от которой на коричневых ногах оставалась алюминиевая пыльца…

От Лорки Ваня вещал по телефону тете Ларе:

– Ну, не могу я бежать сразу, Любовь Петровна оставляет пить компот. И Лорка вцепилась… Кто «безответственная особа»? Любовь Петровна?.. А, Лорка! Ладно, передам. – И он показывал Лорке язык. А она пританцовывала у стола, расставляя запотевшие от холода кружки…

Любовь Петровна смотрела на внучку и Ваню и напевала привычную мелодию. Про стальной волосок. Ваня в этом доме совершенно не стеснялся, поэтому однажды продолжил мотив.

– По – моему, ты исполняешь данную тему несколько в иной тональности, – заметила Любовь Петровна.

– Ну, конечно! Я ее протянул дальше, а она вдруг поехала на Бетховена. На вторую часть Восьмой сонаты! Там похоже немножко…

– Ну уж… – сказала Любовь Петровна с сомнением и в то же время с любопытством.

– Нет, в самом деле! Немножко по мелодии, а главным образом по настроению… Но вообще – то у меня «чудовищно субъективные музыкальные ассоциации», это папа однажды сказал. Когда я довел его до «состояния барабанной колотушки».

– За что ты так папу?

– А мы поспорили. По каналу «Культура» передавали «Ленинградскую симфонию», и я «осмелился сделать наглое заявление», что Шостакович главную тему позаимствовал из Пятой симфонии Чайковского. Папа сказал, что я безмозглый цыпленок и что надо различать заимствование и развитие музыкальных традиций… Я обиделся на «цыпленка» и добавил, что романс Шостаковича из фильма «Овод» похож на «Итальянское каприччио»… Папа раскричался, велел мне убираться на кухню и не выходить до вечера… Это давно было, когда мы жили вместе и я ходил в музыкалку…

– А почему ты не стал ходить в музыкальную школу?

– Ну, Любовь Петровна, никаких же способностей! Кроме умения барабанить гаммы и пиликать простенькие песенки на флейте. Вроде бетховенского «Сурка»…

– Тогда почему же папа хочет устроить тебя в музыкальный кадетский корпус?

– Потому что «сын, достигший подросткового возраста, должен быть как – то определен в жизни»…

– А ты не противишься?

– Я пробовал… слегка. А мама с папой говорят: «Предлагай тогда альтернативные варианты». А у меня нет пока никаких вариантов. Я еще ничего не выбрал… Да там не совсем настоящий корпус, а вроде продленного дня. Сначала общие занятия, потом музыкальные. А вечером – домой. Главное отличие от школы в том, что форму носят. Из – за этой формы туда многие и хотят попасть… Ну, интересно же: погоны, аксельбанты, участие в парадах…

– А тебе это неинтересно?

– Не знаю… Иногда как представишь, то вроде бы интересно… Только я ведь этого еще не пробовал…

Лорка слушала разговор молчаливо и грустновато. И Ваня понимал ее: «Вот кончится лето, уедешь в Москву…» Эта грустноватость проникала и в его настроение. Одно утешало: «Еще не скоро». Стоял конец июля…

 

2

 

Как – то снова заговорили про пушку, про обычай полуденного выстрела, попавший сюда из далеких времен, с «Артемиды». Бывший при разговоре Тимофей Бруклин вдруг заявил, что обычай этот исполняется туренскими пацанами неправильно.

– Ведь на самом – то деле солнцестояние настает не точно в полдень, а в каждом году по – разному. Это надо смотреть в астрономических сборниках.

– А нам по фигу, – заявил Квакер. – У нас тут свое время отсчета. Да, ребята? Шарахнули в двенадцать часов – и гуляй дальше.

– Ну, ладно, пусть в двенадцать, – не унимался Тим (и украдкой поглядывал на Лику). – Но полдень – то должен быть астрономическим. А не тем, что нам предписывают всякими указами, когда назначают часовые пояса да летнее – зимнее время… Истинный полдень – это когда тени смотрят строго на север…

Занудного Бруклина готовы были снова оспорить, но Никель вдруг сказал:

– Ребята, а Тим, наверно, в чем – то прав… Истинный полдень – это… как – то честнее. С точки зрения природы… Ведь выстрел – то – в честь солнца. Значит, надо, чтобы все было по его закону…

Ваня уже не первый раз подумал, что у Ника есть право на такие суждения. У мальчика, который в неполные одиннадцать лет побывал на границе жизни и смерти. На этой границе, наверно, приходит особое знание законов мира…

– А как определить, чтобы строго на север? – недовольно сказал Квакер. – По компасу нельзя, там всякие магнитные уклонения, нам на географии толковали про это.

– Очень просто, – вмешалась Лика. – Надо понаблюдать перед полуднем. Когда тень станет самой короткой, это и есть направление на северный полюс.

– А есть еще примета, – напомнил Андрюшка. – У церковных крестов один конец всегда смотрит на юг, другой на север. Такой обычай…

 

Линию истинного полдня искали и определяли три дня. И никто не сказал «да на фиг мозги себе пудрить, айда купаться». Проверяли направление и по крестам, и по длине тени (а полуденное солнце жарило макушки и плечи). Отдельно работал Тим, с помощью своего туристического компаса, в который вносил какие – то таинственные поправки. И когда все собрались на краю лога, на береговом выступе, куда в день солнцестояния выкатывали пушку, оказалось, что Тимкина линия и линия остальных совпадают! Ура! Бруклин удостоился Ликиной снисходительной улыбки…

Выяснилось, что истинный полдень с теперешними двенадцатью часами не имеет ничего общего. В Турени он наступает на два часа с минутами позже.

– Оно и понятно, – разъяснил Тимофей. – Еще давным – давно, в Советском Союзе, ввели декретное время – добавочку на час. Мол, так удобнее вставать на работу. Когда на небе полдень – в стране уже час дня. А сейчас добавляют еще «летнее время» – с весны по осень. Кому это надо, непонятно, однако добавляют. И получается, что солнце доезжает до зенита у нас только в два часа. Да плюс еще минутные поправки из – за часовых поясов и меридианов. А мы живем и ничего не знаем о таком безобразии…

Лика сказала, что это еще не самое большое безобразие. Два дня назад на улице Чюрлениса повырубили старые яблони. Говорят, чтобы «расширить полосу движения». Квакер сказал, что надо сделать с теми, кто отдал такой приказ. Лорка и Лика деликатно притворились, что не расслышали… Тимофей напомнил, что ни чиновников, ни законы времени переделать не хватит сил. А вот построить солнечные часы с линией истинного полдня – вполне по силам.

За эту идею он удостоился еще одного благосклонного взгляда Анжелики Сазоновой.

 

На том самом выступе, на обрыве у лога, выложили из обломков кирпичей окружность. Набрали в логу несколько ведер мягкой глины (надо сказать, была работка!), выстелили глиной внутри окружности площадку. Из собранных на свалках фаянсовых осколков – разноцветных и блестящих – стали выкладывать циферблат. Получался пестрый, непонятно что изображающий узор.

– Дикий абстракционизм, – сказала Лика. Но она руководила укладкой черепков, и «абстракционизм» вышел красивый. Что – то вроде неземных, перепутавшихся крыльями птиц.

По кругу разместили вверх блестящими донышками пустые консервные банки. На них черной нитрокраской написали римские цифры. Это для «нормального» времени. А для истинного полдня выложили чисто – белую тонкую полоску.

Посреди круга решили поставить гладкий двухметровый шест – нашелся такой в Андрюшкином сарае. Покрыли той же нитрокраской. А для верхушки Квакер вырубил из тонкого дюраля силуэт петушка.

– В честь петуха Евсея, – усмехнулся он.

Евсей отражал солнце, как серебряный.

Встали вокруг часов. Тонкая тень шеста подползала к белой сияющей черте. И наконец закрыла ее.

– Ребята… – сказала Лорка. И взяла за руки с одной стороны Ваню, а с другой Квакера. Квакер, видать, слегка застеснялся, но другой рукою взял за ладонь Тростика. А тот – Лику. А Лика – Тимофея… В общем, все сцепились руками, и получился ребячий круг.

– Все здесь, да? – спросила Лика, хотя и так было ясно, что все.

– И Агейка, – вдруг тихонько сказала Лорка.

– И Гриша Булатов, и Павлушка Григорьев… – откликнулся ей Никель.

– И Костик, и Ремка, – проговорил Ваня, и у него щекотнуло в горле…

Помолчали, ощущая толчки крови в ладонях.

– В общем все мы тут… – вздохнул Андрюшка Чикишев.

– И всегда… – сказал Никель…

 

А через день часы оказались разломаны, растоптаны, разбиты. И опять собрались все. И стояли молча. Просвеченные солнцем уши Квакера пылали, как два сигнала боевой тревоги. Наконец Квакер выговорил:

– Ну, Рубик, ну, с – су… сволочь…

– А что теперь будет с часами? – спросил Тростик. Он успел слазить под откос и храбро отыскал в кусачих травах помятого, но уцелевшего Евсея.

– Сделаем снова, – сказал Квакер. – У меня на дворе. Даже лучше будут. Вместо глины я приготовлю цементный раствор. На века…

И за два дня сделали часы снова. Почти такие же. Тростик сказал, что «даже лучше».

– И пусть теперь эти гады сунутся, – добавил Квакер. – Матуба оборвет им штаны и… все остальное…

– Игорь… – сказала Лика. – Здесь дети…

– Ну, не всё. Частично, – уступил Квакер.

Затем опять встали вокруг часов. Опять дождались настоящего полдня и вспомнили тех, кто был здесь незримо. Все равно эти мальчишки были!..

И старый профессор по прозвищу Граф сейчас тоже был мальчишкой, хотя, наверно, не знал об этом…

Стоял самый конец июля. Солнце палило, как в июньские дни. Закаты стали наступать чуть раньше, но пока на это никто не обращал внимания.

«Еще целый месяц…» – думал Ваня. Лорка была рядам и держала его за пальцы. На реке ритмично вскрикивал буксирный катер…

 

Саша Юхманов

 

 

1

 

– Изверги! – слезно возглашала Андрюшкина бабушка Евдокия Леонидовна. – Как я буду теперь смотреть соседкам в глаза?!

– А ты смотри мимо глаз, – посоветовал Андрюшка. – На уши или еще куда…

– Молчи, паршивец!.. Степанида Игнатьевна сама не своя. Говорит: всю смородину ободрали в огороде.

– А ты скажи ей, что вранье – это грех, – посоветовал Андрюшка. – Мы в огород и не совались. А если смородина свои ветки вывешивает за плетень, прямо к дороге, кто виноват? Какой нормальный человек пройдет и не сорвет ягодку?

– «Ягодку»! – ахнула Евдокия Леонидовна. – Небось, полпуда!

– Да какие полпуда! – постарался отстоять истину Федя. – Она уже перезрела давно, там остатки… А зачем вывешивает? Провоцирует прохожих…

– Ты умными словами не закрывайся!.. Про… ци… Я вот вас сейчас процитирую! Где мой мешок?

– На балконе твой мешок, на перилах, – напомнил внук. А Федя попросил:

– Баба Дуся, только вы его сначала выхлопайте. А то в прошлый раз столько пыли было, не продохнешь…

– Вот о вас, о двоих злодеев, и выхлопаю, – пообещала Евдокия Леонидовна.

– А почему о двоих! – возмутился Никель. – Опять неравноправие! Я тоже…

– Святые силы, да тебя – то, Никитушка, за что?! – изумилась Евдокия Леонидовна. – У тебя ангельская душа…

– Ага, «ангельская», – заметил Федя. – Трескал больше всех.

– И не больше, а столько же, – уточнил Никель.

– А я! – востребовал справедливости Ваня! – Я ведь тоже там был, мы одинаково…

– Ванечка, да тебя – то как можно! Ты же гость, не чета этим иродам!.. Вы, небось, там в вашей Москве настоящих ягод и не видите. Одна какая – нибудь синтетика, вроде черной икры из нефти…

Ваня хотел заступиться за Москву, но Евдокия Леонидовна твердыми шагами покинула комнату. И скоро вернулась. Однако не с мешком, а со смородиной в большой стеклянной миске. И с ложками.

– Лопайте, мучители… Сейчас молока принесу…

– Вот это настоящая педагогика, – сообщил Андрюшка, двигая к столу табурет. – Воспитание добром и любовью. Наша бабушка – настоящий Макаренко. «Заслуженная макаренка России первой степени»…

– Доберусь я, узнаешь «макаренку», – пообещала Евдокия Михайловна. – Больше не вздумайте к чужим ягодам соваться…

– Куда там соваться – то, – сказал Никель, отправляя в рот полную ложку. – Все равно уже ничего не осталось…

– Ох, Никита. И тебя они переделали на свой манер, – пригорюнилась Евдокия Леонидовна. – Такой был мальчик… Хорошо, что хоть Ванечку не успеете испортить, уедет скоро…

Ничего хорошего Ваня в этом не видел. И тоскливое предчувствие отъезда заглушил двойной порцией смородины и глотком холодного молока. И утешительной мыслью, что «еще три недели»…

Это происходило на даче у Чикишевых, где Трубачи, Никель и Ваня проводили августовские дни. Ваня отпросился сюда у Ларисы Олеговны, и та после долгих наставлений и после консультаций с Андрюшкиной бабушкой отпустила внука. Потому что пора ей, Ларисе Олеговне, было выходить после отпуска на работу в свою страховую компанию «Ариадна» (в контору, где, по словам Графа, заняты двумя делами: обсуждением новостей и отчаянными попытками ни за что на свете не выплачивать клиентам законные вознаграждения).

– Но только ты должен мне обещать, что не будешь там… – И дальше следовал бесконечный перечень того, что Ваня «не будет». Ваня охотно обещал исполнять все пункты, которые тут же забыл.

Дача была в тридцати километрах от Турени, на краю деревни Черкишево. Мальчишек отвезла туда на машине Графа неутомимая Марго.

И началось дачное существование. Неспешное, беззаботное и почти беспечальное. Слегка (а временами и не слегка) Ванину жизнь омрачали только два обстоятельства: то, что время движется к осени и что рядом нет Лорки.

Лорку родители наконец самым решительным образом затребовали из Турени на свой загородный участок. Ее старшая сестра готовилась поступать в институт, и «должен же кто – то помогать престарелым отцу и матери!». Правда, Лоркины мама и папа были не столь уж престарелые, они бодро трудились какими – то агентами в компании «Стройпланета» и обладали решительным характером. Много не поупрямишься. Но Лорка шепнула Ване: «Все равно удеру…» И это его слегка утешило.

Квакер уехал к дядюшке в Каменск.

Лика (в сопровождении Тростика, разумеется) отправилась в недельную экспедицию с юными живописцами из Дворца школьников – «на пленэр», как изящно выражались эти растущие таланты.

Тимофея Бруклина, по некоторым слухам, родители увезли на самолете в Геленджик. По другим слухам, он заперся дома и сочинял поэму, где были такие слова:

 

Онегин, если б мы однажды

Зашли с тобою в Интернет,

То пересохли бы от жажды,

Поскольку там киосков нет.

Нет ни воды там, ни ответа:

Как быть, коль рядом вовсе нету

Моей возвышенной любви?

Увы и ах, и се ля ви…

 

Впрочем, не исключено, что эти незабываемые строки он сочинял, валяясь на приморском песочке. Приятное с полезным…

В дачном домике было тесно (в нем обитала не только бабушка, но и Андрюшкины родители, и появившаяся в гостях тетушка), поэтому Трубачам, Никелю и Ване отвели под жилье пустой сеновал над сараем. Конечно, сначала заставили поклясться, что «ни свечек, ни спичек и вообще ничего такого …». Андрюшкина тетушка, дама весьма образованная, особенно нажимала на меры безопасности. Утверждала, что пубертатный период мальчиков (откопала где – то неслыханное Ваней словечко!) характерен для них «повышенным интересом к никотину». Но для этих четырех мальчиков он не был характерен. Ваня сроду не помышлял о курении, а Федя и Андрюшка, если и помышляли, то все равно не стали бы пробовать. Из солидарности с Никелем, для которого курение было «все равно, что головой о бронепоезд»…

По ночам заглядывали в щели редкие звезды и молодой месяц, орали на ближнем болоте лягушки (хотя, вроде бы, и не сезон был), пищали комары и вякали на краю леса «музоны» заезжих туристов.

Все четверо, еле волоча ноги от усталости, в сумерках являлись на двор, плескались под душем, ужинали молоком и свежей картошкой и у себя на сеновале валились на тощие надувные (вернее, полунадутые) матрацы. На слушанье лягушек и любованье мерцающими звездами не оставалось времени. Мохнатый сон тут же накрывал прожаренные солнцем тела и лохматые, выгоревшие под лучами солнца головы.

Вроде бы никаких особых дел и не случалось, а к концу дня все мышцы сладко ныли от усталости. Из – за чего? Ну, гоняли футбол с местными пацанами (славными, недрачливыми), бултыхались в деревенском пруду (довольно чистом, в нем даже рыбки водились), загорали на песке (вернее, просто валялись кверху пузом, потому что загорать уже было некуда), ловили рыбу в речке Тараскульке (никого не удавалось поймать, но все равно было интересно). А еще собирали в ближнем лесу грибы. Ваня научился отличать маслята и грузди от поганок и гордился этим знанием природы. Ну и на грядках приходилось иногда проявлять усердие (а то «где мой мешок?»). И вот глядишь – еще один день пролетел.

Да, сон пытался сморить моментально, и все же Ваня ухитрялся урвать у него минуту – другую. Чтобы повспоминать. Когда вспоминаешь – время растягивается, заново дарит человеку прошлые часы и дни…

Ваня вспоминал, что было до отъезда на дачу.

 

2

 

До отъезда был Ванин день рожденья, в самом конце июля. Ваня про него почти не помнил и уж совсем не думал, что про него вспомнят другие.

Ну, поцелуи и объятия тети Лары (и новая алая футболка с корабликом на пузе в придачу) – это понятно. Торжественное рукопожатие деда и его старый складной нож («Еще в студенческие годы в колхоз ездил с ним») – это не только понятно, а просто замечательно! Мамин «специально – поздравительный» звонок и обещание подарка «когда встретимся» – тоже хорошо (хотя для встречи там придется уехать отсюда, а это не очень весело).

А вообще – то мама звонила регулярно два раза в неделю. Один раз тете Ларе, другой – сыну. Тетя Лара подвергалась допросу: здоров ли Ваня, занимается ли чем – то полезным и как себя ведет. Лариса Олеговна сначала давала многословные отчеты, а затем стала отвечать более лаконично и с долей иронии. Мол, занимается археологическими раскопками, футболом и ныряньем с баржи за пристанью (а это для мальчиков очень полезно, особенно в летнее время). Читает ли? Да, они отыскали какую – то невообразимо древнюю книгу про путешествия и на своих сборищах штудируют ее по вечерам. Что за сборища? Ну, Ванечка свел тут знакомство с несколькими растрепанными мальчишками, двумя обаятельными девочками и длинновязым подростком, который пользуется славой хулигана и обалдуя… («А что я могу сделать? Ты сама всегда была сторонником демократического воспитания…») Какие отношения с дедом? Кажется, прекрасные. Обсуждают проблемы черных дыр, в которые скоро все мы скатимся. Один раз, правда, подрались, но потом помирились.

Ваня слышал в трубке отдаленные мамины восклицания и просьбы «не шутить так». И возгласы, что футбол и нырянье могут привести к травмам…

Сам он маму успокаивал и говорил, что купанье – безопасное, ребята – замечательные, Квакер (то есть Игорь Григорьев) никакой не хулиган, а наоборот: недавно он трем здешним хулиганам так начистил портреты, что те больше носа не кажут в окрестностях… «Ну, как я выражаюсь? Нормально выражаюсь. Раз начистил…»

– Вот когда ты окажешься в корпусе, там тебе быстро укрепят навыки дисциплины… Плохо только, что папа вернется с гастролей лишь к октябрю и лишь тогда может заняться твоими делами. Но в корпус, говорят, можно быть принятым и в середине осени, если есть связи…

Ваня морщился и «переводил стрелки»:

– Ма – а! А когда ты отправишься в свой круиз? А ты успеешь вернуться из него к сентябрю?

– Нет, Ванечка. Тебе придется пожить первую неделю учебного года под присмотром тети Жанны, я договорилась. И походишь в прежнюю школу. А уж потом…

– Ма – а, ну тогда у меня к тебе просьба! Когда будешь на Гваделупе, раздобудь несколько серебряных монеток с кораблями… И узнай поподробнее про вулкан Матубу… Ма – ту – бу… И про форт, которым давным – давно командовал полковник Дельгре… Лу – и Дель – гре… Туда сейчас водят туристов… Ну, мне это очень надо!.. Что?.. Хорошо, буду… Хорошо, не буду… Хорошо, не забуду…

Похожим был и разговор в день рожденья. Все то же. И лишь одно уточнение. В Москву Ваню отвезет бабушка Лариса Олеговна. Это гораздо лучше, чем лететь со случайным знакомым, как было на пути в Турень. Но все равно радостного мало…

Вот так. А то, что про день рожденья знают ребята, Ваня и не догадывался, Как – то давно он упомянул о нем Лорке, но не думал, что она запомнила. А она… То есть «а они»…

Нет, не было ни подарков от каждого, ни шумных попыток «двенадцать раз дернуть за ухи, чтобы рос большим». Просто на сеновале у Квакера Лика выставила на верстак пластмассовую бадью с украшенным кремовыми узорами мороженым. Ване дали большущую деревянную ложку с выжженной надписью «Лопай, именинник!». А остальные взяли обычные ложки. Ване велено было зачерпнуть первому и побольше…

Мороженого хватило всем. И даже Тростик, обычно не желавший ничего есть, нынче не отказывался. Потому что «от мороженого, как и от арбуза, не толстеют».

Он за последний месяц изрядно отощал, его просторные шортики то и дело грозили съехать вниз. И особенно сегодня, потому что в кармане лежала большущая линза. Эту линзу Тростик нашел среди мусора на краю лога (какой балбес ее выбросил?) и нынче разглядывал сквозь выпуклое стекло всякие мелочи: сучки на досках, вяло бредущую по верстаку муху, собственный сбитый ноготь, а больше всего – стеклянную картинку с парусником, которую подарил в прошлом году Герман Ильич.

Тростик рассмотрел на паруснике много деталей, но, к сожалению, понял и то, что судно это – не бриг «Артемида». Во – первых, под бушпритом не было женской фигуры, а красовался усатый дядька в чалме. А кроме того, парусник был трехмачтовым, что никак не соответствовало понятию «бриг».

– Жалко, – вздыхал Тростик, очередной раз хватаясь за резинку на поясе.

И тут Ваню осенило:

– А может быть, и не надо жалеть! Может быть, эта картинка все равно имеет отношение к нашим делам… То есть к нашей истории!

– Это как? – спросил Тростик. А остальные (даже Матуба) глянули на Ваню с молчаливым вопросом.

– А вот так! – вдохновился Ваня. – Можно ведь представить, что у Максаровых, у которых жил Гриша Булатов, был волшебный фонарь, старинный фильмоскоп. Ну, вроде того, от которого у Германа Ильича есть подставка! И что эта картинка – от того фонаря!.. Вот они сидели по вечерам, рассматривали, а этот кадрик был у Гриши самый любимый… Может, с него все и началось…

– А может, и не с него… А может, и не было ничего, – кислым голосом сказал из угла Бруклин.

Лика издалека проткнула его взглядом.

– Для человека, сочиняющего стихи (пускай даже совсем бездарные), полезно иметь хоть капельку воображения.

– Я понял. Я молчу, – отозвался Бруклин. И уныло замолчал. Его поняли и простили. Знали причину его мрачности. Ему не удалось проникнуть в состав экспедиции юных художников. Лика пыталась хлопотать за него, но ей намекнули, что хватит, мол, и одного не склонного к рисованию участника – юного Трофима Зайцева…

Зато у других воображения хватало. Тут же заговорили, что волшебный фонарь у Максаровых вполне мог быть и даже что подставка с музыкальными лепестками (на которой художник Суконцев режет луковицы) вполне могла принадлежать именно этому фонарю. И если бы подставку принести сюда и перед началом «Артемидских фантазий» крутить валик и слушать музыку про стальной волосок, это было бы «самое то».

Никель негромко проговорил:

– Будто бы вернулись те времена. И будто бы те ребята приходят сюда, в наш кружок. Как тогда, у часов…

«А музыкальные лепестки на подставке – это будто мы все…» – появилась у Вани мысль. Но он постеснялся высказать ее вслух и лишь позже поделился с Лоркой. И она сказала: «Ты молодец…»

Если есть идея, чего тянуть время! Оседлали велосипеды, покатили к Герману Ильичу. Застали его за «ужасно занудной работой» – грунтовкой холста. Он помахал испачканной в белилах пятерней.

– А у Вани сегодня день рожденья, – без подготовки сообщила Лика.

– О – о! Мои поздравления… А почему не сказали заранее? У меня даже заварки для чая нет…

– А не надо чая, – объяснила Лика. – Ваня приехал выпросить у вас подарок. – (И Ваня чуть не провалился в подвал пакгауза, но заспорить не успел).

Герман Ильич осведомился с некоторой осторожностью:

– А что за подарок? Надеюсь, это не лучшая моя работа «Мальчик и Дон Кихот»?

– Не – е! – вмешался Тростик. – Нам нужно вашу дощечку от волшебного фонаря. Ну, ту, с музыкой… Для игры в «Артемиду».

– И всего – то! – воскликнул художник, явно счастливый, что отделался столь малой жертвой. – Сейчас принесу!

И принес.

Валик в окружении лепестков работал исправно. Тонкие жестяные пластинки без фальши воспроизвели мотив:

 

Тронет пружинку стальной волосок…

 

«Артемидная» команда не очень дружно, однако от души прокричала «спасибо».

– На здоровье… А не будет ли нескромностью с моей стороны поинтересоваться: в чем суть предстоящей игры?

Начали объяснять. Порой бестолково и сбивчиво, но в общем – то понятно. Как это здорово: сидеть в дружном кругу и открывать заново те события, которые случились давно. «С такими же, как мы, пацанами, только без компьютеров и мобильников… Они будто приходят и садятся рядом…»

– Да – а… вы творческий народ… Никита Кельников, а тебе эта тема для нового реферата.

– Нет! – Похоже, что Никель испугался.

– Почему нет?

– Это Ванин сюжет.

– Почему мой? – удивился Ваня. – Это общий…

– Не спорь, – строго сказал Никель. – Я понял: он твой. От начала до конца.

Может, Никель был прав. Когда собирались поговорить о Грише, о Павлушке, об «Артемиде», само собой получалось, что начинал Ваня. И часто – с таких эпизодов, которых раньше и сам не знал, но вдруг «обнаруживал» в своей голове. И они вплетались в цепочку уже известных событий…

Когда вернулись на сеновал и несколько раз прокрутили дребезжащий вальсок, к Ване пришла еще одна догадка:

– А наверно, у фонаря и в самом деле был ключик. Со стальным волоском. Волосок трогал пружинку, все заводилось, а на экране листались картинки… Не хуже, чем телевизор…

– Но пружинки – то нет, – заметил Федя.

И вдруг вмешался Квакер, который в общем – то не был склонен к фантазиям:

– Ну и что же, что нет. Можно ведь считать, что есть. «Как будто»… В книгах тоже многое «как будто», а читаешь и видишь, словно все по правде…

– Можно сделать картонную стенку, а в ней щелку для ключа, да, Ваня? – сказала Лорка и придвинулась