Глава 12. Большая задумчивость

 

Звонок Ларисы застал Григория за столом. Впервые за все время пребывания в первопрестольной их с Гошкой вечером оставили в покое. И они ужинают в гостиничном ресторане. Кормят там так себе, но сил куда‑то идти просто нет.

Он едва закончил с салатом, как зазвонил телефон. И имя абонента не вызвало никаких положительных эмоций. Но не ответить он не мог.

– Да, Лариса?

Сидящий напротив Гошка откладывает в сторону вилку. Ни о какой приватности речи не идет, это дело касается их обоих. И, наверное, даже не только их.

– Здравствуй, Гришенька…

Когда они говорили в прошлый раз, она была пьяна. Сейчас же голос ее обманчиво мягок, а слова… слова, определенно, расчетливы. Главное, не заводиться. Они все равно выиграли и добились своего.

– Здравствуй, Лара.

– Как ты там, Гришенька? Говорят, ты в Москве?

Кто это, интересно, говорит? Впрочем, объективности ради, узнать об этом труда не составит.

– Правильно говорят.

– И как там в Москве? Как погода?

– Слякоть. Но по Интернету узнать об этом проще и дешевле, чем звонить мне сюда.

– Ой, Гришечка, ну что ты о деньгах! Мне ради тебя ничего не жалко…

Так, этот спектакль ему надоел. Длительные прелюдии никогда не были его коньком.

– Лариса, давай к делу. Что тебе нужно?

– Да я просто соскучилась, родной. И не я одна.

– А кто еще? – не удержался, поддался на подначку. Но это «родной» его просто взбесило. Ни черта он ей не родной, и не был никогда! – Алиночка соскучилась по дяде Грише? Или по машине?

– Ай‑ай, Гриша, ну что ты такой злой? – голос ее до противного озноба сладок. – Твои женщины по тебе тоскуют, а ты…

– Мои женщины? Чувствую себя прямо‑таки владельцем гарема.

– Конечно, мы по тебе скучаем. И я, и Людочка…

Пальцы с силой сжимаются на рукоятке столового ножа. Голос же звучит так тихо, что Гошка, знающий, что значит такой голос брата, смотрит совсем встревожено.

– Тааак… Лариса, что это значит?

– Гришечка, ты не знаешь, как это бывает, когда по тебе скучают? Это значит, думают постоянно, фантазируют… Домысливают разное…

Он мгновенно понимает, о чем она.

– Ты с ней встречалась?! Что ты Люсе сказала?! – теперь он говорит уже громко. Но пока еще не орет.

– Ой, да ничего особенного, Гришуля. Так, между нами, девочками. Ты же понимаешь, у нас с Милочкой много общего… теперь. Я могла бы ей подсказать, посоветовать… Ну, ты же понимаешь? Я‑то знаю, как ты любишь, как тебе нравится больше всего…

Отброшенный нож звонко стукает о край тарелки.

– Лариса, мать твою!!! Ты совсем охренела?! Кто тебя за язык тянул?! – вот теперь Григорий орет так, что на него оборачиваются.

– Да что такое, малыш? Что ты завелся? Я же хочу как лучше. Чтобы тебе было комфортно. Как ты привык…

Алая пелена гнева перед глазами, но почему‑то внезапно холодная в своей ярости голова.

– Лариса… – успевает удивиться, как странно спокойно вдруг звучит его голос. – Ты помнишь, что тебе говорил Гошка про Алину?

– Помню, – ему показалось или она там чуть замешкалась с ответом? – Ты сказал, что он блефовал.

– Георгий блефовал. А я – нет.

– Гриша…

– Не смей подходить к Люсе! Даже и думать о ней забудь! Иначе я…

– Гриша, ну что ты?! Шуток не понимаешь?

– Не понимаю! Лариса, ты меня знаешь! Я не блефую и слов на ветер не бросаю! Если ты не угомонишься, пеняй потом на себя. Я тогда тебе ничего не гарантирую! Ни тебе, ни дочери твоей! Ты поняла меня?!

Ответом ему тишина, которая вскоре обрывается короткими гудками. Но Григория такое окончание разговора не устраивает. Снова набирает ее номер под напряженным Гошкиным взглядом.

– Ты мне трубки тут не бросай! – едва дождавшись ответа. – Я хочу, чтобы ты мне сказала: «Григорий, я все поняла. Я больше не побеспокою Люсю и вообще забуду о том, что она существует». Скажи мне это так, чтобы я тебе поверил! Это в твоих же интересах!

Пауза. А потом ему говорят то, что он хочет услышать.

 

Зачем она ему звонила? Зачем встречалась с этой Люсей? Да просто не могла это все оставить, как есть! Вместо головы включились эмоции. Но о том, что для самой Ларисы все уже слишком поздно, она поняла вот именно сейчас. Заигралась… А с этими двумя играть опасно, очень. Можно и проиграть. Причем, с Григорием играть особенно опасно. Ну и черт с ним! На нем свет клином не сошелся, в конце концов. Остается надеться, что крови она ему хоть немного, но подпортила. На прощание и «долгую и светлую память», так сказать.

 

– Что она сказала Люсе?

– Почем я знаю? – Григорий устало трет виски. – Но даже у меня фантазии хватает представить, что она могла наговорить.

– Нда… – соглашается Гоша. – Вот же дрянь… Слушай, Гриш, позвони ей.

Григорию не надо уточнять, кому это – ей.

– И что я Люсе скажу?

– Что‑нибудь! Ты представляешь, в каком она сейчас состоянии? Ты же Ларису знаешь, она такое может учудить.

– Да я все понимаю! Но… как ей все это объяснить по телефону?! Ты же знаешь, что я не мастак вообще, а уж тем более, когда так вот… не видя человека, по телефону. Вот приеду – и поговорим.

– Гришка, она там совсем изведется, – Гоша качает головой.

– Я не смогу по телефону! И потом… Люся не такая… она поймет.

– Гришка, ты, ей‑Богу, наивный! Даже я бы не понял.

Григорий в ответ только вздыхает.

 

– Гошка, неужели все закончилось?!

– Да как бы не так! – фыркает Георгий, щелкая ремнем и устраиваясь удобнее в кресле. – Все только начинается. Никто нам на блюдечке ничего не принесет. Все самим придется делать.

– Да будто нам когда‑то приносили на блюдечке, – Гриша синхронно повторяет действия брата. – Конечно, сами. Но зато выход появился. Понятно, куда двигаться.

– Это да, – соглашается Гоша. – Кажется, путь к спасению обозначен. Теперь надо рвать туда из всех сил.

– Слушай, а вот по поводу первого транша…

– Не морочь себе этим голову, – перебивает его младший. – Технические вопросы я согласую, будь спокоен. Главное, что принципиальное согласие мы получили. А остальное уже детали. Утрясу.

– Что бы я без тебя делал?

– Хороший вопрос, – невесело усмехается вдруг Гоша. – Полагаю, как минимум не вляпался бы в это дерьмо с головой.

– Гош, ты чего?! Я совсем не это имел в виду. Я, наоборот, сказать хотел, что…

– Я понял.

– Как же здесь тесно! – ворчит Григорий в попытке заполнить неловкое молчание. – Куда людям ноги девать?

– А кто тебе виноват? – с готовностью парирует Гоша. – Я предлагал лететь бизнес‑классом. Но твоя тяга к нищебродству сильнее здравого смысла.

– Это не нищебродство! Это разумная экономия. Вот вылезем из ямы – и будем летать бизнес‑классом.

– Да мне‑то что! Я себя вполне комфортно чувствую. Это ты в эконом‑класс не влезаешь! И не смей заваливаться на меня, когда заснешь.

– Ты же знаешь, я не могу в самолетах спать.

– Мое дело предупредить.

И, несмотря на предупреждения, Гоше пришлось терпеть голову брата на своем плече почти два часа. И он терпел. Гришка жаловался, что совсем плохо спит в последнее время. Пусть хоть сейчас.

 

– Неужели мы дома?..

– И не говори, – Гоша открывает бутылку с пивом, протягивает ее брату, устроившемуся на диване. – Ну, за нас?

– За нас, – чокаясь с младшим бутылкой. – Кажется, выгорело дело.

– Да, выгорело, – соглашается Гоша. – Когда будешь Люсе звонить?

– Вот сейчас допью… и позвоню.

– Ладно, я тоже сейчас допью и в душ пойду. Чтобы не мешать.

 

– Лютик, привет.

– Гриша… – как же она ждала его звонка! Как же трудно было его ждать.

– Я вернулся.

– Здорово. Со щитом или на щите?

– Что? А… Ну, со щитом, наверное. Только шит такой тяжелый оказался…

– Устал?

– Почти умер.

– Ясно.

Повисает пауза.

– Люсь, слушай… Я завтра, наверное, буду работать до упора. Нас с Гошкой больше недели не было. Там в офисе дурдом.

– Я понимаю, Гриш, – старается, чтобы голос звучал ровно. – Я тоже раньше девяти не освобожусь. А, скорее всего, позже.

– Ох, Люся, Люся… – вздыхает он. – Совсем себя не бережешь.

«Было бы ради кого» – хочется ей сказать, но фраза кажется ужасно инфантильной, и поэтому Людмила просто молчит.

– Лютик, тогда… в субботу увидимся? – произносит Григорий после паузы.

– Хорошо.

– Приедешь к нам? Как освободишься?

– Хорошо. Часов в шесть нормально?

– Отлично! Я буду ждать.

 

– Я чувствую себя зайцем, который пустил лису в свою избушку, – ворчит Гоша, одеваясь в прихожей. – А теперь маленького младшего братика, как сиротинушку, выгоняют вон. Из собственного дома!

– Не ной, – старший стоит, опираясь плечом о дверной проем. – Ты же сам говорил, что мне надо с Люсей поговорить. Сам понимаешь, разговор у нас непростой, тема деликатная. Поэтому лучше всего дома, в спокойной, доверительной остановке.

– Для того чтобы поговорить с Люсей, совсем не обязательно выставлять меня на мороз!

– Я сейчас заплачу.

– Ага, дождешься от тебя! – Гоша сует ноги в ботинки.

– Все, вали, давай. И раньше десяти я тебя не жду!

– Дожил! Родной брат из дому гонит! На ночь глядя!

– Иди‑иди. Пройдись по магазина, прикупи пару шмоток… сладенький…

– Эй, это мои слова!

– До вечера, – перед носом Георгия захлопывается дверь.

 

Людмила ловит себя на мысли, что эта квартира ей как родная. Так много с ней связано. Решительно подносит палец к кнопке звонка, но дверь открывается до этого. На пороге – он. Конечно, он, кто еще.

На Григории джинсы и темно‑синий простой джемпер. Щеки гладко выбриты, взгляд… взгляд серьезный. Они стоят так какое‑то время, молча.

– Люсь, давай, заходи, – он наконец‑то отступает вглубь квартиры. – Через порог нельзя говорить, вроде как.

Ужасно хочется его поцеловать, но первой делать это почему‑то страшно.

– Давай, помогу снять, – руки его, освободив ее от верхней одежды, снова возвращаются на плечи. Он стоит у нее за спиной, она чувствует, как его щека приживается к ее затылку.

– Люсь… – от его вздоха мягко колышутся ее волосы. – Я должен тебе кое‑что рассказать.

– Ты ничего мне не должен, Гриша, – она, правда, так считает. Только если он сам хочет. – Но я бы хотела знать… Потому что это касается и меня тоже.

– Я расскажу, обязательно. Но, маленькая… – он вдруг разворачивает ее лицом к себе. Глаза у него такие… просящие? – Можно, я расскажу тебе… потом? После… Я соскучился просто смертельно.

 

Он действительно рассказал ей о Ларисе. Позже, когда они, уже снова одетые, пили чай на кухне.

– Люся, я тебе обещаю. Она больше тебе не побеспокоит.

– Ты говорил с ней? Встречался?!

– Не встречался. А говорили мы по телефону. И, кажется, достигли… взаимопонимания… по ряду вопросов. Но если вдруг что‑то случится… из‑за нее – ты мне сразу скажи!

В голосе его звучит странное сочетание: забота и раздражение.

– Гриш, скажи мне… вы из‑за меня расстались?

– Да, наверное, – он проводит ладонью ото лба к затылку, взъерошивая волосы. – Из‑за тебя.

– Прости. Мне очень жаль.

– А мне – нет. Я ни о чем не жалею.

 

Вот все и выяснилось. И оказалось не так уж страшно, как она себе это представляла. Ну, в самом деле, трудно же было ожидать, что такой мужчина жил все эти годы бирюком? Впрочем, и ревность колола, и недоумение его выбором было, хотя в целом эта Лариса была ухоженная, что да, то да. И очень… худощавая, в отличие от самой Люси. Но теперь это ее как‑то беспокоило уже не так. Гораздо больше пугало то, что тосковать по нему она начала, еще не успев добраться до дому. Ведь выдержала же она как‑то две недели без встреч и почти без звонков? А теперь, стоило только его увидеть… почувствовать… на себе, в себе… Как будто, чем больше она получала от него, тем больше хотелось. Расставаться снова оказалось почти что больно.

 

– Ну что, презервативы повыбрасывал? – младший аккуратно вешает куртку в шкаф.

– Жоржета, ты в кого такой циник?

– Ты мне еще скажи, что вы тут чай пили!

– И чай пили… тоже.

– Так и думал. Тоже, – Гошка качает головой каким‑то странным осуждающим, старушечьим жестом.

– Что не так? Я тебя совсем не понимаю, – Гриша раздраженно пожимает плечами. – Ты же сам меня к этому…

– Ну, так пора двигаться дальше!

– Куда дальше‑то?

– Вот дурак! А еще старший брат называется.

 

– Я так понимаю, на неделе у нас увидеться не получится?

– Гриш, я работаю допоздна.

– Люся, это ненормально! – он раздраженно откидывается в крессе.

– Что поделаешь…

Он не знает, что с этим можно сделать. Но невозможность с ней видеться раздражает ужасно!

– Тогда до субботы?

– Да, наверное.

 

Они ужинают дома, но разговор за столом быстро отбивает аппетит.

– Я никуда не уйду из дому, даже и не проси! Нечего устраивать из моей квартиры дом свиданий!

– Жорка, но что ты как маленький… – удивительно, но в голосе старшего звучат то ли примирительные, а то и вовсе просящие интонации.

– Это кто из нас маленький?! Мне кажется, кое у кого начался старческий маразм уже. И впадение в детство.

– Чего?!

– Свидерский! – младший, кажется, не на шутку рассержен. – Ты в паспорт и в зеркало давно смотрел?

– Какой‑то странный вопрос. К чему он? – Гриша раздражен, но пытается не выказывать этого.

– К тому, что ты не мальчик давно уже. А время‑то идет!

– И что?

– Да ну тебя! – машет рукой Георгий. – Ты безнадежен.

 

Ужин в ресторане удался за одним «но». Логического продолжения вечера не предвиделось. А Люся была так невозможно хороша в трикотажном платье, мягко облегавшем все то, что он уже успел достаточно близко изучить. Настолько близко, что мог отчетливо представить, что там, под этим мягким сиреневым трикотажем. Представлять – и только. Чертов Гошка!

 

– Лютик, за тобой во сколько заехать?

– Гриш, я не могу.

– Что значит – не могу?! – он реально уже начинает ненавидеть эти «нет», «не могу», «у меня не получится».

– У меня тут дома лазарет. Всех вирус скосил, а у бабушки еще и давление. Я одна на ногах, и то – только на таблетках. Я не могу их оставить, понимаешь? Бабуля даже встать не может, да и мама очень слабая.

– Ясно. У нас тоже многие в офисе болеют. Вирус какой‑то очень пакостный.

– Оно и понятно. Потеплело, дело к весне. Вот вирусы и оттаяли.

– Может быть, помощь какая‑то нужна? Привезти что‑то? Лекарства?

– Знаешь… – тон ее нерешительный. – Если не сложно…

– Говори, что нужно.

 

Вот теперь он у нее в гостях. Маленькая прихожая, дверь в комнату закрыта. У Люси вид совсем измученный. Сразу понятно становится, что ей вот в данный момент не до поцелуев и прочих нежностей.

– Спасибо, Гриш, – забирает у него пакет из аптеки. – А то я даже выйти из дому боюсь. Да и слабость у самой тоже…

– Ты лечишься? – строго.

– Да.

– Точно? – он делает шаг к ней.

– Нет‑нет, Гриша, не подходи! И вообще – езжай домой. Мы заразные, заболеешь еще.

– Я не болею!

– Все болеют, Гриш. Правда, езжай. Спасибо за лекарства.

– Ты в понедельник на работу собралась?!

– Как будто у меня есть выбор, – Люся вздыхает. – У меня же люди записаны…

– А Людмила Пахомова – не человек?!

– Я к понедельнику оклемаюсь.

– Люся, это не дело!

– Все будет в порядке, не переживай.

– Люся, кто там? – это из комнаты подает голос мама.

– Все, уходи! – она весьма невежливо подталкивает его к входной двери. – Пока тебя не посчитали.

– Я не понял – куда меня посчитали?

– В число потенциальных женихов! Все, – это уже через порог, – созвонимся!

 

Он ехал назад и злился. Ему все это страшно не нравилось. А больше всего не нравилось то, что он не мог на это никак повлиять. Люся себя загоняет, они почти не видятся, и он не знает, что с этим делать! Он скучал по ней страшно, а возможностей для встреч ничтожно мало. Раз в неделю – это почти ничего. Резкими, раздраженными выворачивая руль, он думал. Например, о том, что раньше был счастлив, когда его оставляли в покое. Теперь же каждый вечер засыпал с мыслями о ней. И конца‑края и избавления от этого не видно. И, главное, что делать – непонятно.

 

– Я тебе уже сказал все, что думаю по этому поводу!

– Значит – нет?

– Нет, Григорий Сергеевич, нет! Это приличный дом, а не бордель!

– Слушай, ты уже перебарщиваешь!

– Я не собираюсь потворствовать эти ненормальным отношениям!

– Да чем это мои отношения с Люсей ненормальные?!

– Не понимаешь? Боюсь, это неизлечимо в твоем возрасте.

– Так, все! Я снимаю квартиру и съезжаю от тебя!

– Хозяин – барин.

 

– Лютик, тебе нравится?

– Да вроде бы… Тебе же здесь жить, Гриш… – они стоят посреди просторной гостиной. Риэлторша, верно оценив ситуацию, деликатно отошла в сторону, выдав все дежурные дифирамбы относительно предлагаемой жилплощади. Квартира действительно хороша. Места достаточно, приличная меблировка, центр города. Арендная плата подтверждает элитный статус этой квартиры, но вот сейчас Григорий совершенно не склонен экономить. Потому что думает, в первую очередь, не о себе.

– Да, конечно, но… – он ожидал более яркой реакции от нее. Неужели она не понимает, ради чего он затеял это все с квартирой? А Люся как будто подавлена чем‑то. Хотя, может быть, это перенесенная болезнь сказывается. Но вид у нее такой, будто ей все это не нравится… или все равно ей.

– Хорошее место, Гриша, – она слабо улыбается. – Центр города, от офиса недалеко. Гараж подземный. Думаю, тебе тут будет комфортно.

Он вздыхает. Есть ощущение, что он что‑то делает неправильно. Но он, хоть убей, не понимает, что именно!

 

Вроде бы, ничего плохого не происходит. Он внимателен, заботлив. Так беспокоившая ее история с Ларисой благополучно разрешилась. Гриша ей все рассказал, и, действительно, больше она Ларису не видела. Но сказанные ею слова будто занозой застряли в голове. «А ты, что, думаешь, если переспала с ним, так он сразу на тебе женится?» «Наиграется и бросит, поверь мне, девочка» Наиграется и бросит. От этого становится так тошно, что хоть вой. А если правда – бросит? А она уже не представляет, как жить будет без него. Стыдно, да и опасное это дело – себя обманывать. И она признается себе: любит его.

Так ее воспитали, видимо, что для Люси было очевидным – если люди любят друг друга, они живут одной семьей. Все, как положено: дом, семья дети. Проблема была в том, похоже, что из них двоих любит только один. А второй… Знать бы, что чувствует этот второй?! Кто она для него? Люся зажмуривается, плотнее кутаясь в одеяло. Явно, совсем не то, кто он для нее. А для нее он – все. Она не может даже думать о том, во что превратится ее жизнь, если в ней не станет Григория. И поэтому она примет все, что он ей даст. Лишь бы был с ней. Пока… Нет, об этом даже думать не стоит сейчас! Гордой она будет потом, когда придет время держать удар. А сейчас… сейчас она просто будет с ним. Столько, сколько ей отмеряно. Потому что без него – невыносимо уже.

 

Переезд в снятую квартиру затягивался. Вроде бы и договор уже подписан, и деньги перешли из рук в руки, что называется. А времени все не хватало, банально не хватало времени на то, чтобы собрать вещи. И еще было ощущение, что он в чем‑то неправ. Какое‑то странное чувство вины, не пойми перед кем. А Гошка масла в огонь подливал, демонстративно игнорируя его дома. А в офисе изображал из себя такую политкорректность, что у Григория даже зубы ломило. Хорошо хоть, новый главбух на работу вышел. Илья Борисович был интеллигентно сдержан, обманчиво мягок и еще более обманчиво улыбчив. Но бухгалтерия под ним уже третью неделю уливалась, что называется, кровавыми слезами, а Илья, не обращая внимания ни на что, железной рукой наводил порядок во вверенном ему бабьем царстве. Судя по всему, Гошка привел весьма ценного кадра. Илья оказался и мужиком нормальным, адекватным, и специалист на вес золота. В общем, новый главбух Григорию нравился. До определенного момента.

У него в глазах потемнело, когда увидел. Даже головой тряхнул, потому что картина была настолько нереальной, неправильной, что этого просто не могло быть!

Лютик у них дома. Нет, это приятный сюрприз, кто бы спорил! Он даже и предположить не мог, когда возвращался домой из офиса, что застанет в их с Гошкой квартире Люсю. Так что это очень приятный сюрприз. Но вот остальное!

Ее руки на плечах какого‑то полуголого мужика. Тот сидит за столом, опустив голову на руки, а Люся… Люся его трогает!!!

– Что происходит?!

Люся поворачивает, улыбается ему. Но он не видит ничего кроме ее рук на чужих мужских плечах!

– Привет, Гриш. Нет, нет, Илья! – это уже явно не ему. – Голову не поднимайте. Мы продолжаем.

Так это Илья Борисович?! Мать его! Видимо, у него такое лицо, что в разговор вмешивается уже Гошка.

– У Илюхи шею скрутило, как у тебя тогда, помнишь? Поворачивается как робот Вертер. Пришлось срочно вызывать нашу спасительную фею Лютика.

Нашу?! Какого хрена – нашу?! Да как бы не так!

– Насколько я помню, у Людмилы Михайловны весь день допоздна расписан, – Гриша удивляется тому, как спокойно звучит его голос, когда внутри так клокочет.

– Да так совпало, что у меня как раз сегодня на двух поздних сеансах окно. У одних курс закончился, а новые начинаются только завтра, – Люся отвечает безмятежно, продолжая работать. А он не может глаз оторвать от того, как ее пальцы так знакомо разминают плечи и основание шеи чужого мужика, будь он не ладен. Который, если Григорию не показалось, уже постанывает от наслаждения. Хотя самому Грише вот сейчас бы очень хотелось, чтобы тот стонал от боли!

Он резко разворачивается и уходит в спальню. Потому что еще чуть‑чуть – и он начнет бить морду своему главбуху. А это, все‑таки, как ни крути, не совсем правильно, хотя и очень хочется.

В спальне сел на кровать, невидяще уставившись в дверцу комода. Но перед глазами совсем другое. Она… его Люсенька… трогает другого! И жгучая ревность просто не дает протиснуться внутрь ни одному разумному доводу. Это неправильно! Такого не должно быть!

Открывается дверь комнаты, он даже не поворачивает голову. Он вообще не понимает, как ему дальше существовать, как пережить то, что увидел. Эта сцена его просто нокаутировала.

– Гриша… – она садится рядом, легко опускает руку на его плечо. – Все в порядке?

– Нет! – он взрывается, сбрасывает ее руку с плеча, резко встает с кровати. – Ни черта не в порядке!

– Гриша? – в ее глазах недоумение, которое вот‑вот превратится в обиду. – Что случилось?

Он не знает, как сказать правильно. Как внятно объяснить, отчего его буквально скручивает всего изнутри. И поэтому просто орет то, что чувствует:

– Какого хрена ты его трогала?! Какого хрена ты трогала какого‑то чужого мужика?! – дальше заканчиваются слова и воздух внутри, и он просто стоит и смотрит на нее. И она встала и тоже смотрит на него. Смотрит, как тяжело поднимается и опускается его грудь, будто он марафон пробежал. Как бьется на виске нервная синяя жилка. И какие у него глаза. Темные и абсолютно… невменяемые.

– Гриша, ты что?.. Ты ревнуешь, что ли? К Илье?

– А что, тут был кто‑то еще?!

– О, Господи! Ты, правда, ревнуешь?

– Люся!!! – он буквально рычит. – Ты трогаешь другого мужчину! Почти голого! Как прикажешь это понимать?! Я должен радоваться, что ли?!

Ему уже абсолютно фиолетово, что он орет так, что его слышно и у соседей, наверное. А уж то, что его слышат Гошка и Илья – это совершенно точно. Но ему все равно. Когда он злится – он орет. Сейчас он не может не орать.

 

– Слушай, – вновь надевший рубашку Илья в компании друга пьет чай на кухне. – А меня с работы не выгонят за это? А то мне нравится у вас работать.

– Не переживай, все будет нормально. Григорию Сергеевичу полезно взглянуть на ситуацию немного под другим углом.

– Да? Ну ладно… И все‑таки, – присушиваясь к гневному голосу, рычащему из глубин квартиры, – не хотел бы я отказаться в ситуации… когда генеральный директор будет говорить таким тоном со мной.

– Да с чего бы? – беспечно пожимает плечами Георгий. – В профессиональном плане к тебе претензий нет и быть не может. А по поводу этой истории… Я тебе прикрою, если что.

– Обязательно. У меня жена и маленький ребенок. Меня убивать нельзя, так Григорию Сергеевичу и передай.

– Это и буду тебя отмазывать, если что, – смеется Гоша.

 

– Гриша… – она поверить не может, что он это все говорит всерьез. Абсурд какой‑то. – Это ведь моя работа – трогать других людей. Прикасаться к ним так, чтобы помогать, приносить облегчение, стимулировать развитие или реабилитацию. В этом смысл работы массажиста. Как ты себе представляешь массажиста, который не прикасается к своим пациентам?

– Ты работаешь с детьми! – у него все‑таки получается что‑то сказать, несмотря на то, что гнев по‑прежнему душит.

– Во «Фламинго» – да, – согласно кивает она. – Да и на дому тоже много именно детей‑пациентов. Но есть и взрослые. И в том числе мужчины. Ведь мы именно так и познакомились – я делала массаж твоему брату.

Хочет завыть от бессилия. Стоит только представить, что она еще кого‑то трогает, вот как его самого тогда, когда у него в шею вступило. Одно дело Гошка, а другое – какие‑то неизвестные мужики. А он ведь даже не задумывался раньше, до сегодняшнего дня, когда увидел. Хоть об стену головой бейся.

– Для меня нет разницы, какого пола клиент, – пытается образумить его Люся. – Гриша, пожалуйста… Неужели ты не понимаешь?

Нет, он не понимает, не хочет понимать категорически ничего, кроме одного – она его, и он не собирается ее ни с кем делить!

– Гриш, пожалуйста… – она подходит к нему, робко снова кладет руку ему на плечо. – Пожалуйста… я не знаю, в чем я виновата перед тобой. Это только работа, правда. – Люся вдруг всхлипывает. – Гриш, ну разве я что‑то плохое делаю?

Каждое слово, словно пощечина ему, его эгоизму и такой внезапной ревности. И совестно становится, и противно. Прижимает ее к себе. Что сказать, кроме банального:

– Прости меня. Я дурак.

 

Он переехал, в конце концов. Собрал вещи под ехидные комментарии брата, на которые даже ответно огрызаться желания не было. Новая квартира была объективно хороша, но ему в ней было… никак. Пусто, уныло, бесприютно. Словно в гостиничном номере. Желание туда возвращаться после работы отсутствовало.

У него был дом. Потом дома не стало, но в Гошкиной квартире ему тоже было комфортно. Большей частью потому, что там был брат. Да и времени ни на что не хватало – все мысли даже дома занимала работа, тем более, что о ней было с кем дома поговорить. Теперь же тишина и пустота нового жилища угнетали. Если быть до конца откровенным, то, переехав, он рассчитывал… на что?

Люся даже ни разу не осталась у него ночевать. Отказалась, сначала сославшись на какие‑то малоубедительные доводы – что у нее нет с собой зубной щетки, что ей завтра рано на работу, еще что‑то. А потом и вовсе сказала странное: «Меня дома не отпустили». Он никак не мог взять в толк – как можно взрослого человека куда‑то не отпустить? Как?! Но Люся упорно стояла на своем, и ему пришлось смириться. Видимо, у них в семье как‑то все иначе устроено. Так, что ему не понять. Но вот какая‑то почти детская обида грызла. И чувство, что она ему нужнее, чем он ей. А еще его доканывала ревность. Он просто не мог не думать о том, как Люся работает с другими мужчинами. Его Лютик!

Мелькавшие смутные мысли предложить ей переехать к нему так и остались невысказанными. Если уж она даже ночевать у него не хочет, то и не переедет. Откажется. А отказы Григорий Свидерский плохо переносил.

 

– Что значит – домой ночевать не приду?!

– А что в этом непонятного?

– Чем твоя кровать вдруг плоха стала? – бабушка закидывает полотенце на плечо и упирает руки в бока. – Что, на ней теперь спать нельзя?

– Да не в этом же дело…

– А в чем? Людям, чтобы ночь ночевать, кровать нужна только. Чем твоя вдруг стала не годна?

Людмила вздыхает. Вот с самого начала ясно было, что это затея обречена на провал. Не объяснишь. Если только поступить наперекор, по‑своему. Но во что это может вылиться… Да и не хотелось ей особенно, если честно. Большего хотелось. Гораздо, гораздо большего. Не на одну ночь, и не на две. Навсегда. На всю жизнь.

 

Ему ее не хватает просто смертельно. Они так редко видятся, Люсе постоянно некогда. Что он за мужик, если у его женщины нет достаточно времени для него?! Он ужасно злился от этого ощущения бессилия, невозможности, неправильности.

Последняя капля в чашу его многострадального терпения упала в офисе. Они с Георгием собрали развернутое совещание по результатам месяца работы в режиме «антикризисных мер», как это не без пафоса называл Жорка. В конференц‑зале, человек двадцать народу, все ключевые сотрудники из числа руководства. И, едва начавшись, совещание прерывается звонком мобильного генерального директора. А потом генеральный директор вскакивает с места и начинает метаться из конца в конец по конференц‑залу. Что‑то громко и бессвязно, по крайней мере, на слух собравшихся, кричит в трубку. А затем и вовсе вылетает вон, не дав никаких указаний. Совещание завершается, не успев начаться.

 

Его трясло, пока он ехал до места. Люсин звонок. Ее слова, которые он перестал толком понимать, едва услышав слово «авария». Она что‑то говорит про машину, но он не слышит – все затмевает страх за нее. Он кричит, чтобы она сказала, где находится. А еще ему начинается казаться, что она плачет. А потом он слышит чей‑то резкий и агрессивный голос на заднем фоне. И он просто срывается с места.

На его счастье, это недалеко от офиса, долетел за десять минут. Красную «Сузуки» заметил сразу, Люсю – бесконечное мгновение спустя. Подбежал к ней, едва не поскользнувшись на льду дороги. Наверное, выглядел как идиот, ощупывая ее – руки, плечи, наклонился к ногам. А она пытается ему что‑то сказать, про машину, но ему плевать на машину!

– Люсенька, с тобой все в порядке? Больно где‑нибудь?

– Да все в порядке со мной! Вот на машине… Там бампер задний, фара, крыло левое повело, кажется…

– Крыло повело! У меня чуть голову не повело! – он наконец‑то верит, что она не пострадала, и обнимает ее крепко‑крепко. – Люська, ты перепугала меня насмерть!

– Прости, – неразборчиво ему в лацкан пиджака. Он так торопился, что даже пальто не надел. – Но я думала, что ты должен знать, это же твоя машина. Гриш, но я не виновата, правда! Меня догнали перед светофором. Я даже тормозила не очень резко. Он просто не соблюдал дистанцию, а на дороге видишь, что творится! Ночью же резко подморозило, лужи застыли, скользко. А он еще утверждал, будто я его подрезала. Кричал на меня, что я ездить не умею, – тут Люся вдруг шмыгает носом.

– Кто – он? – Григорий отстраняется.

– Вон, – кивок за его спину, – он. Другой… участник.

Гриша оборачивается. Мужик, немного младше его, уже лысеющий. На лице смесь наглости и опаски. Теперь Григорий замечает и стоящий неподалеку от «Сузуки» «Ниссан Патфайндер» с развороченным капотом. А удар‑то был сильным… Снова накатывает страх при мысли о том, что могло бы случиться. И еще – ярость.

– Так, ты… – он шагает к водителю «Патфайндера», тот поспешно отступает назад.

– Пожалуйста, давайте не будем горячиться! Я признаю – виноват, не соблюдал дистанцию. Так что, вина только моя, я отпираться не буду!

– А пять минут назад другое говорили, – подает голос Людмила из‑за спины Григория.

– Он тебя обижал, Люся? Хоть пальцем тронул? – Гриша оборачивается к ней.

– Нет. Орал только.

Григорий делает еще шаг вперед, мужчина отступает назад.

– Прошу вас, давайте вести себя как взрослые люди! Я готов извиниться перед вашей женой! Я просто… очень расстроился, понимаете? Вез дочку на обследование, мы два месяца очереди ждали. Ну, вы должны понять, наверняка у вас с женой есть свои дети, вам все это тоже знакомо? А тут в пробках простояли, опаздывали, торопились.

– Теперь все – не торопитесь? – сардонически интересуется Гриша.

– Теперь уже – нет, – вздыхает мужчина, оглядывая поврежденные машины.

– Ваше счастье, что с вами ребенок, – цедит сквозь зубы Григорий, замечая стоящую недалеко женщину, а рядом с ней девочку лет четырех‑пяти. – А то бы я… С ребенком все в порядке, кстати?

– Да, в порядке, напугалась только. Нет, вы меня действительно извините, – это за его спину, Люсе. – Я просто очень… ну и не сдержался. – И, уже снова Григорию: – Я не хотел обидеть или напугать вашу жену!

– Да иди ты…

– Гриш, пойдем, на бампер посмотришь, – Люся тянет его за руку. – Мне кажется, его выправить можно. А вот насчет крыла я не уверена.

– Да к черту и бампер, и крыло! – он снова обнимает ее, прижимается губами к виску. – Главное, что с тобой все в порядке.

 

В офис он вернулся только после обеда. Хорошо, что аварийные комиссары довольно быстро приехали. Но все равно, пока бумаги заполнили… Он остался с Люсей до самого конца, убедился, что машина на ходу. Левую заднюю дверь, правда, заклинило, но на управлении машиной это не могло сказаться. А эта упрямая девочка Люся поехала ведь работать дальше! Поблагодарила его за помощь, еще рад десять многословно извинилась за машину, а потом уехала… трогать кого‑то. А он вернулся на работу – что ему еще оставалось?

Гошка не торопится прийти к нему и начать выяснять подробности. Может быть, не знает еще, что брат вернулся. Григорий попросил секретаршу сварить кофе и никого к нему не пускать. Но «никого» на Гошку не распространяется, Оксана знает.

Кофе медленно остывает, пар от белой чашки отражается в полированной поверхности его стола. А он сам задумчиво смотрит в стену, будто там написано что‑то.

Почему так получается, что нечто очень важное о себе, своей жизни, мы зачастую узнаем от совершенно незнакомых нам людей? Как вышло так, что то, что он должен был давно понять сам, он услышал сегодня случайно, от постороннего и не очень‑то симпатичного ему человека? Услышал то, что теперь казалось ему таким очевидным.

«Я не хотел обидеть вашу жену». А ведь если бы это было так… Вот тогда он бы положил конец этим возвращениям домой в десять вечера, этой работе по четырнадцать часов в сутки. И она была бы рядом с ним. Каждый день. В его доме, в его постели, в его жизни. Он внимательнее вглядывается в стену, будто там вот‑вот появятся ответы на его вопросы. А в голове вдруг звучит собственный голос, будто он говорит кому‑то: «Знакомьтесь. Людмила Свидерская, моя жена». Фраза звучит так… правильно. И отчетливое видение ее руки с обручальным кольцом на безымянном пальце. Кольцом, которое он сам ей наденет. И вот рука с этим кольцом уже точно не коснется другого мужчины, он не позволит!

Именно это было нужно ему, оказывается. Не чтобы она ночевала у него время от времени. И не жить с ней просто так. А чтобы она стала его женщиной насовсем. Навсегда. Гошка прав – он уже далеко не мальчик, чтобы дело все абы как. Все надо делать правильно. Шанса исправить может уже и не представиться. Именно это надо было ей предлагать. Не остаться на ночь, не пожить с ним. А сразу и навсегда. И теперь очень хочется, чтобы на стене, в которую он по‑прежнему всматривается, появился ответ на главный вопрос: «Какого черта он дошел до этого только сейчас?!».

Распахивается дверь кабинета, и он наконец‑то отрывает взгляд от стены. Гошка.

– Что с Люсей?!

– Все в порядке. Машину ей слегка помяли. Но Люся цела, слава Богу.

– Но ты и переполошил всех, Григорий Сергеевич!

– Так я и сам перепугался.

– Ну‑ну, – Гоша протягивает руку, берет чашку с кофе с его стола. – Ой, а чего такой холодный? – И, не дождавшись ответа брата: – Гришка, ты когда уже признаешь очевидное?

Григорий запрокидывает голову, разглядывая теперь потолок. И все так же, откинувшись затылком на спин