Фарриан ан Лавани, добрый сын

 

Им совсем чуть‑чуть не хватило до того, чтобы вплотную подобраться к массивным зарослям ледяного черноуса. Голубоватый гребень, похожий на многопалую ладонь утонувшего и замерзшего великана, возвышался за грядой торосов ярдов на пять‑шесть, не меньше. И даже отсюда были видны спрятанные под трехдюймовой морозной броней угольные стебли. Хорошая добыча, ради которой ледоход Эвана ан Лавани уже двое суток таскался по снежным просторам.

Заросли черноуса тянулись к угрюмому свинцовому небу ярдах в пятидесяти к востоку. Казалось бы, почти рядом. Но сначала надо преодолеть изломанную гряду острозубых торосов, рваной раной пересекающую равнину на многие мили с севера на юг. Легкий ледоход отца здесь не проберется. Это большим кораблям есть резон прорубать себе дорогу в нагромождении льда, а таким хлипким посудинам, как их «Воробушек», лучше остаться в стороне от сверкающей преграды. Через вздымающиеся обломки ледника придется идти самому. Так что Фарри предстояла непростая прогулка. Хищный северный ветер угрожающе завывал в зубьях торосов, мягко толкал в спину, и мальчик ежился, чувствуя, как колючий воздух ищет слабину в его одежде.

Он обернулся на отца, который возился с кормовой пушкой. Широкоплечий, могучий Эван ан Лавани работал молча, в стотысячный раз проделывая корабельный ритуал. Ржавеющая турель жалобно и одиноко скрипела; стальной шип зазубренного якоря нацеливался на серый лед. В последнее время диск, на котором крепилась пушка, все чаще заедало, и потому Фарри подобрался, готовый прийти отцу на помощь.

Однако папа и сам справился со старым механизмом. Недаром в Айскипе, их родном городе, его уважали и боялись за недюжинную силу.

– Рустам, ты готов? – крикнул Эван. Обмотанный вокруг головы теплый вязаный шарф чуть заглушил его голос. Изо рта вырвалось облачко пара.

Его старший сын едва заметно кивнул. Он стоял на носу, и якорь давно уже был нацелен на лед.

Щелкнула, распрямляясь, стальная дуга. Застучала по металлической обшивке разматывающаяся цепь, а где‑то внизу в лед вонзился стальной шип. Почти сразу же захрустел ворот, наматывающий на себя грубые железные звенья. Рустам вслед за отцом выпустил и натянул носовой якорь. А дальше они вместе, поразительно схожие своей косматостью и неповоротливостью с белыми медведями, вбили в лед боковые якоря. Теперь, если налетит вьюга, ледоход устоит под ударами снежных кулаков. Впрочем, судя по спокойному небу, хоть и затянутому унылыми облаками, погода сегодня должна быть на стороне собирателей.

Но, к сожалению, это значит, что на равнину могут выйти ледяные волки. Фарри с опаской покосился на гряду, радуясь, что отец не видит его испуганного лица из‑за защитной маски. Мерзких хищников, размером ярда три в холке и покрытых серебристой шерстью, Фарри побаивался. Говорят, что в их зубах живет истинный холод. И кого укусит такое чудовище – тот вскоре превратится в ледяную глыбу. Одну из тысяч раскиданных отсюда и до самого Южного Круга.

Фарри пошевелился, прогоняя страх. Выскочит тварь – и пусть выскакивает. Отец и брат защитят, если что. Никто его не укусит!

Эван ан Лавани тем временем закрепил цепь, хлопнул отороченными мехом рукавицами, согреваясь, и отколупнул промерзшую крышку пульта, закрепленного на стене.

– Ну, Фарриан, начинай, – сказал отец и нажал на черную обшарпанную кнопку, глуша двигатель. Низкое гудение из‑под палубы тут же затихло, и наступила белая тишина, нарушаемая лишь свистом ветра. Недалекая гряда вдруг показалась Фарри самым неуютным местом на свете.

Эван скинул с плеча самострел, украшенный серебром, положил его на сгиб локтя и принялся оглядывать слепящий снегом горизонт. Проворчал что‑то насчет погоды и поднял повыше меховой воротник. За фасетчатыми очками было не видно, куда отец смотрит, но Фарри был уверен – взгляд его то и дело возвращается к гряде, отрезавшей людей от зарослей черноуса. Широкоплечий и молчаливый Рустам, так похожий на папу, тоже поглядывал на торосы, но от него не веяло обеспокоенностью, как от отца.

Старший брат родился в снегах и ничего не боялся. Даже Темного Бога не почитал. Так про него говорили в деревне, и Фарри в это верил. Могучий Рустам никогда не ходил на службу их шамана. Брат вообще предпочитал не делать лишних движений. Он всегда был спокойным, уверенным и надежным, как древний ледник.

Голодные волки или же снежные львы, возможно, прячущиеся за грядой, – не могли испугать Русти. И за Фарри он, казалось, тоже не беспокоился. Очень хотелось думать, что это благодаря вере в младшего брата, а не из‑за равнодушия к его судьбе.

– Фарриан, – сказал отец. Он всегда его называл полным именем. – На гребне задержись, оглядись. Если услышишь рог – мигом возвращайся. Понял меня, Фарриан?

Он нервничал. Он всегда нервничал, когда кто‑то из сыновей уходил к черноусу. Эван очень любил своих детей и любви этой не скрывал. Будь его воля, он бы и сам пошел, но Светлый Бог наказал людям – только невинная душа может расколоть броню черноуса и не повредить стебля.

Раньше на охоту выходил Русти, но в прошлом году он нашел себе жену, и Фарри был уверен, что брат сделал это специально – лишь бы больше не ходить к зарослям.

– Ты меня понял? – повторил папа.

Фарри кивнул и ступил на металлическую лестницу, идущую вдоль правого борта. Ступенька загудела под его тяжестью, а холодный ветер неожиданно швырнул в спину колючий снег. Фарри вцепился в поручни, удержавшись на ногах, и перевел дыхание. Чуть не свалился!

Когда он спрыгнул на лед, первым делом поправил сшитую из шкур ледяных волков куртку. Она почти задралась, пока он спускался, и стылый ветер вот‑вот мог проникнуть внутрь, под одежду. Покрыть кожу противными мурашками, добраться до промокших от волнения подмышек. Но обошлось.

Фарри натянул шапку на глаза, чувствуя, как злится мороз, и зашагал к гряде. Под ногами неприятно скрипел серый снег, принесенный ветром из Южного Круга. Фарри старался дышать очень медленно и носом. Заматываться в шарф ему не хотелось. Он предчувствовал, как ткань мигом покроется льдом от дыхания и быстренько превратит тепло в морозную корку. Лучше немного потерпеть, а потом отогреться в кают‑компании ледохода.

Щеки покалывало от холода, но ничего. Это ненадолго.

Если, конечно, он не встретится с волками…

Рука Фарри потянулась к топорику, заткнутому за пояс. Светлобог, отец не одобрит никчемной бравады. Сейчас, пока он не доберется до зарослей, лучше озаботиться грядой и найти путь между вставшими на дыбы льдинами, а не хвататься за увесистое оружие. Топорик еще пригодится, когда Фарри дойдет до запертых во льду черных усов.

Но как же хотелось взять удобную рукоятку и заскользить к зарослям, притворяясь про себя грозным айронкастловским капером, идущим на бой с уродливыми пиратами мертвых вод.

Даже близость опасности не могла удержать его от мечтаний.

Фарри улыбнулся, представляя себе, как навстречу ему двигаются головорезы, закутанные в теплые пестрые шубы, как бестолково они размахивают оружием, а он суровым, одиноким хищником скользит между ними и ловкими ударами валит бандитов одного за другим. А потом его задевает отравленным клинком мерзкий уродец, но Фарри из последних сил достает противника и падает на снег. Откуда‑то появляется белокурая Ласса из соседнего дома, она плачет, говорит, что любит его. Что никогда не понимала, какой же он на самом деле чудесный. Что она просит его не уходить.

А он так грустно‑грустно на нее смотрит и красиво умирает.

Фарри улыбнулся, наслаждаясь развернувшейся в воображении картиной. Образ плачущей из‑за него Лассы как‑то странно согревал ему душу.

Но время возвращаться из грез на лед. Время приступить к ответственному делу. Фарри почувствовал нетерпеливое томление в груди. На самом деле он даже любил добывать черноус, хотя большинство сборщиков относились к подледному растению с отвращением. Ему нравилось смотреть, как осыпаются под осторожными ударами топорика прозрачные осколки льда, как съеживаются, оказавшись на свежем воздухе, длинные извилистые стебли. Как истекают они серым, жгучим соком, ради которого черноус, собственно, и собирают. В этом преображении было какое‑то непонятное таинство. Что‑то неуловимо притягательное и великое. Черноус казался ему живым существом, которое надо освободить из плена. Затем осторожно положить в мешок из жесткой кожи снежного кита и отнести на свободу.

Где папа или мама сделают из него горючий порошок и продадут старому купцу Седару. А потом дома будет праздник. На столе утвердится ароматное тюленье мясо «по‑лаванийски», приготовленное мамой по ее собственному рецепту. Папа будет много шутить и улыбаться, придет с женой‑красавицей Рустам, скромно сядут с краю стола, сделав семью полной.

В их городке мало кто может собирать черноус. Слишком много грехов надо льдом собралось, как говорил на субботних проповедях шаман Аррэн. Этот зловещий старик с пятнистым носом и длинными седыми лохмами раз в неделю собирал всех жителей в своем ледоходе‑храме. Фарри любил бывать на его теплой, просторной крытой палубе. Здесь приятно пахло благовониями из далеких сказочных городов Берега, и здесь на потолке были нарисованы покрытые зеленью острова. Аррэн говорил, что именно так и выглядит рай.

Но чаще всего шаман поднимал к потолку скрюченные узловатые пальцы и скорбно вещал о тяжелых временах, спустившихся на лед. О том, что черноус хранит в себе гнев Темного Бога и, почувствовав грешника, бьет наотмашь. Что его броня ранит сборщиков пуще стали, а гибкие стебли пронзают человека насквозь и выпивают из него душу. До самой последней капли.

И каждый знал, что это правда. Да, таких случаев давно не было, и Фарри не мог вспомнить ни одного на своей памяти, но священной истиной для него было: подходить к зарослям черноуса, переродившись, смертельно опасно, и никто не вправе требовать этого от других.

…Парень отмахнулся от нахлынувших ужасов и зорко огляделся, вслушиваясь в завывания ветра. Потявкивания волков или ровного басовитого рыка львов он не услышал, и это очень хорошо. Хищных теней в небе тоже не видать. Впрочем, голубые акулы старались держаться западнее, у плавучих городов, где им чаще перепадала добыча. Да и людей там было побольше.

Фарри улыбнулся: в лиге к югу, над грядой торосов, неторопливо плыл по воздуху огромный снежный кит. Длинный и могучий хвост, покрытый белой шерстью, то медленно поднимался, выправляя полет, то опускался. Отсюда небесный повелитель вдруг показался мягкой игрушкой. Добрый знак увидеть кита. А еще более добрый, как любил говорить папа, добыть его. Но подстрелить гиганта могут только опытные охотники, и некоторые проводили в путешествиях не один месяц, дожидаясь момента, когда кит спустится пониже.

Фарри проводил тихохода взглядом и продолжил свой путь, как только снежный красавец исчез на той стороне гряды. Добравшись до первых вздыбившихся льдин, юноша остановился у них и поглядел наверх, на заросли черноуса. Если не приглядываться, то их можно было принять за одну из множества синеватых глыб.

Он обернулся на папу: Эван тут же ободряюще махнул ему рукой.

Карабкаться среди острых зубьев зимы – не самое приятное занятие. Ледяная кромка то и дело норовила располосовать куртку, больно впиться в ладони или ступни, ударить по ногам. Пару раз куски льда, на которые опирался Фарри, предательски обламывались, и юноша повисал на руках, испуганно оглядываясь в поиске, за что бы еще зацепиться.

Теплый накинутый капюшон закрывал ему обзор, и Фарри то и дело останавливался и задирал голову, всем телом поворачиваясь из стороны в сторону, чтобы разглядеть, сколько еще осталось пройти.

Ветер почти утих. Хоть в чем‑то повезло.

Перебравшись на ту сторону гряды, Фарри привалился спиной к ледяной стенке и перевел дыхание. А ведь еще обратно ползти… С мешком!

 

– Стой ровно, сученыш. И не двигайся, – сказали вдруг справа.

Фарри дернулся, повернулся. У гряды в ледяной яме сидел человек, закутанный в черные шкуры. Незнакомец, лицо которого скрывали большие очки и полоса грязного шарфа, держал его на прицеле допотопного самострела.

– Пасть свою закрой сразу. Пон я  л? Пикнешь что‑нибудь, дернешься – вмиг пришибу, паскуду. И тех, на ледоходе, отправлю прямиком к Темному Богу!

Фарри неожиданно для себя улыбнулся. Почему‑то ему показалось, будто мир дернулся и превратился в сказку. Что он в любой момент может воспарить в небо, догнать уплывающего кита и посмотреть на этого страшного человека свысока. Что это все ему чудится.

Чувство быстро пропало.

Из ямы, в которой сидел бандит, поднялся его товарищ. Тоже грязный, заросший. Без очков и шарфа. Лицо второго заросло густой бородой, маленькие заплывшие глазки моргали, стряхивая с себя остатки дремы.

– Кивни, если понял. Только медленно, звереныш, – проговорил разбойник с самострелом и обратился к товарищу: – Сэмми, передай по цепи, что, возможно, мы взяли собирателя. Найди Кривоногого.

Сэмми несколько секунд хлопал глазами, потом неприятно чмокнул, зябко повел широкими плечами и натянул на лицо шарф.

– Угу, – прогудел он.

Стрелок тем временем выбрался из ямы, не сводя с Фарри самострела. Он оказался почти гигантом. Огромный, чудовищно огромный. На пару голов выше папы как минимум. Сердце испуганно сжалось, а ноги предательски задрожали.

– Ты кивнешь или нет, а? – процедил разбойник.

Фарри торопливо кивнул.

– Сборщик? – то ли спросил, то ли утвердил бандит.

Фарри замотал головой, понимая, что ему все равно не поверят. Понимая, как жалко он выглядит со стороны. Но сейчас никак не получалось думать о чем‑нибудь еще. В голове крутилась лишь одна надежда: только бы его отпустили. Только бы отпустили. Очень хотелось сказать: «Я так не играю». Лишь бы эти странные люди улыбнулись и сказали: «Ладно, малыш. Иди куда шел».

Вот только игры закончились…

– Будешь врать – пристрелю! – прорычал бандит. За его спиной вылез из ямы Сэмми и, неуклюже переступая ногами, побрел куда‑то вдоль ледяной гряды.

Только сейчас Фарри разглядел замаскированный снегом и тканью ледоход бандитов. Большой, человек на пятьдесят. Приземистый и широкий, что хорошо для мертвой воды и не очень удобно для льда. Именно из‑за его низкого корпуса папа и не увидел корсарского корабля. Торосы скрыли его от Лавани…

И ведь отец сейчас его тоже не видел. А если броситься назад, под укрытие переломанных торосов, то Фарриана убьет этот страшный стрелок. Но что, если они захотят отобрать у папы ледоход?

Что же делать?!

…Пока Сэмми ходил за главарем, к Фарри и его пленителю подтянулось несколько приятелей, до этого укрывавшихся в небольших обустроенных во льду пещерках. На Фарри они поглядывали без злобы, с интересом профессионального, скептически настроенного оценщика.

– Повезло тебе, Лаум, – несколько раз печально повторил один из них. Приземистый, широкоплечий, завернувшийся в отороченный мехом зеленый плащ. Он смотрел на приятеля с нескрываемой завистью. – Вечно тебе везет, Лаум.

Стрелок лишь фыркал ему в ответ, буравя взглядом испуганного Фарри. Очки бандит снял, и его голубые глаза, невероятно яркие, будто горели на закутанном в шарф лице. Они словно светились изнутри бирюзовым цветом. И ничего доброго во взгляде Лаума не было. Фарри не мог понять: за что его так возненавидел этот страшный человек? Что он, мальчик‑сборщик, плохого сделал этим людям? За что на него так смотрят?..

И еще он не понимал, почему от бандита так странно пахнет. Будто тухлятиной какой‑то. Несмотря на холодную свежесть, Фарри ощущал, как от Лаума исходят горячие волны тошнотворной вони.

Остальные старались держаться от соратника подальше.

– На ледоходе зашевелились, – раздался тихий возглас откуда‑то сверху. – Что‑то заподозрили! Говорил я вам…

– Заткнись, – грубо оборвал его Лаум. Задрал голову, глядя на не замеченного Фаррианом наблюдателя. – Сил больше нет слушать твои причитания. Далеко они от гряды?

– Спускаются с ледохода! – Голос изменился. В нем появились обиженные нотки. – Надо брать их. Машинка, конечно, дрянь. Но топливо можно забрать. Да и барахло какое…

Воздух прорезала далекая сирена. Папа решил, что поблизости оказались волки, и включил бортовой пугач.

Фарри как молнией ударило. Страшные, нереальные слова наблюдателя так больно ранили сердце юноши, что он понял: надо действовать сейчас. Без промедления, иначе беда затронет еще и отца с братом! Он прянул в сторону от бандитов. Изо всех сил толкнул того, что стоял между ним и грядой. Разбойник от неожиданности охнул и плюхнулся задницей на лед, а Фарри юркнул к изломанным плитам льда и быстро‑быстро принялся карабкаться наверх.

– Держи его! – заорал Лаум.

– Папа! – закричал Фарри. Чувствуя, как ломается под ним лед, слыша гневные вопли внизу, мальчик рвался наверх, на гребень, и не переставал звать отца:

– Папа!

Откуда‑то с той стороны донесся встревоженный крик Эвана:

– Фарри?!

И в этот момент юноша поскользнулся. В тщетной попытке удержаться он схватился рукой за ледяной выступ, торчащий из огромной плиты, но тот обломился, и мальчик, кроша сосульки, рухнул вниз, на снег. От удара потемнело в глазах и сбилось дыхание, но Фарри быстро пришел в себя, перевернулся на четвереньки (одна льдинка больно впилась ему в колено) и понял, что оказался в западне. Отсюда можно было спастись, только вскарабкавшись наверх.

А там, на фоне серого неба, уже виднелись силуэты бандитов.

– Папа! – взвыл Фарри. – Беги, папа! Тут разбойники! Беги!

– Иди сюда, щенок. Иди по‑хорошему! – прорычал кто‑то сверху.

– Ну все, ты допрыгался. – Фарри узнал голос Лаума и попытался забиться в щель между двумя покрытыми снегом глыбами. Сильные руки вытащили его оттуда, пребольно ударили о лед и подняли, как нашкодившего щенка.

– Папа! Беги! – опять закричал Фарри и охнул. Лаум ударил его кулаком в солнечное сплетение. Легкие вспыхнули огнем, и мальчик скорчился от боли, жадно хватая воздух ртом.

Разбойник выволок Фарриана из укрытия, протащил, тяжело отдуваясь, через гряду и швырнул на лед.

– Ублюдок, – плюнул он в мальчика.

– Капитан идет. – Рядом с Лаумом оказался еще один бандит и ткнул куда‑то рукой.

И тут из его шеи словно выросла стрела. Она пробила высоко поднятый воротник и вонзилась в горло пирату. Глаза разбойника изумленно расширились, он захрипел и схватился было за древко, но тут же ноги его подкосились, и бандит повалился на лед. Вокруг него стремительно таял снег, насыщаясь парящей кровью. Темная лужа медленно расширялась, превращая серые кристаллики в бурую массу. Фарри испуганно смотрел, как в агонии дергается нога корсара, и не мог оторвать взгляда от того, что минутой раньше было частью разумного, живого существа. А теперь превратилось во что‑то… Жуткое. Наделенное собственной жизнью.

Лаум с хищным видом припал к земле и лихорадочно огляделся.

– Ах вы, пожиратели дерьма! – прогремел сверху голос отца. – Отпустите мальчишку!

Фарри попытался отползти от Лаума, но тот неожиданно прыгнул на него, схватил за шиворот и рывком поднял на ноги. Спустя миг сквозь меховый воротник Фарри прогрызлось узкое стальное лезвие и больно кольнуло его в шею.

– Брось самострел, болван! – с ухмылкой крикнул Лаум.

– Ну конечно! – ответил ему отец. Стрела тут же сбила с ног еще одного разбойника, стоящего чуть позади Лаума. Остальные бандиты, оскальзываясь, испуганно ринулись под укрытие торосов. – Уже бросил, тупорылая гнида! Прячешься за ребенком? Ты выбрал верную дорогу. Твое место среди такой же падали, как и ты!

Фарри не видел отца. И Лаум тоже не видел. Он тянул грязную шею, вглядываясь в просвет между вздыбившимися ледяными обломками, и сквозь зубы поминал Темного Бога.

– Я прикончу твоего ублюдка, идиот! – вдруг гаркнул он.

– Валяй, – неожиданно весело ответил невидимый отец. Фарри не поверил в то, что услышал. Он забыл о страхе, забыл о боли, забыл о ноже у горла. Все сознание заволокло это беззаботное «валяй», вылетевшее из уст Эвана ан Лавани. – Посмотрим, что скажет на это твой хозяин, пес.

– Чертов крестьянин, – процедил Лаум. От него опять пахнуло гнилым мясом, и Фарри почувствовал, как к горлу подкатила дурнота. Разбойник выругался, тряхнул мальчика, словно набираясь смелости, и, прикрываясь им, попятился вдоль гряды к притаившемуся кораблю. Двигался он неуклюже, неуверенно. Фарри слышал его тяжелое и хриплое дыхание.

– Чертов крестьянин, – сипло повторил Лаум.

– Отпусти ребенка, мразь! – крикнул сверху отец. – Отпусти ре…

Фарри вздрогнул, почувствовав, как в душе что‑то лопнуло. Голос отца оборвался так резко, так неестественно…

Ему показалось, что он услышал хрип.

– Папа?! – Он рванулся из рук Лаума, но тот с силой толкнул его на лед, отчего Фарри вновь упал. Но тут же поднялся на ноги: – Папа!

Он знал, что ответа не услышит. Он боялся этого, но что‑то внутри уже понимало – отца больше нет. Где‑то в груди, чуть повыше живота, защемило. На глаза навернулись слезы, и сквозь дрожащую пелену он увидел, как наверху, среди обломков льдин, появилось несколько уверенных в себе бандитов. Один из них держал в руках отцовский самострел.

Фарри шмыгнул носом:

– Папа…

– Заткнись, щенок! – рыкнул Лаум.

– Ледоход уходит! – крикнули сверху. – Уходит!

– Брось его, сборщик у нас!

Фарри вытер глаза рукавом. Повернулся к бандиту. В груди клокотала ненависть к этому огромному и воняющему гнилью человеку. Хотелось сказать что‑то гадкое, что‑то больное, но ничего, кроме оскорблений, на ум не шло, а просто так заходиться в крике недостойно мужчины.

Так учил его отец…

Лаум вдруг стал для мальчика олицетворением случившегося горя.

– Тебя сожрет Темный Бог, – прошипел‑процедил Фарри. – Я буду молиться об этом каждый день.

Бандит стащил с лица шарф, обнажив черные извилистые прожилки, покрывающие его тяжелый подбородок. Вздувшиеся от болезни вены тянулись вниз, по шее, и уходили куда‑то под куртку. Опять пахнуло гнилью.

Черная лихорадка… Фарри отшатнулся прочь от пирата, забыв на миг, что смертельная южная болезнь не заразна.

– Плевать я хотел на твои молитвы, щенок, – тихо сказал Лаум и резким движением замотался в шарф. В его взгляде промелькнуло нездоровое удовлетворение.

– Это он?

Фарри обернулся на говорившего. Невысокий опрятный человек в дорогой шубе, с медвежьей шапкой на голове. В руках он держал длинноствольный, украшенный самоцветами дальнобой с диковинным прицелом. Очков или шарфа на его загорелом лице не было. Густые брови выгорели от яркого солнца. Вместо левой ноги от колена вниз шел металлический протез. Невыносимо тонкий по сравнению с его скрытой под теплыми одеждами фигурой.

– Капитан Кривоногий, – чуть кивнул ему Лаум. – Да, это сборщик.

– Привет, малыш. – Командир корсаров тепло улыбнулся. – Ты один?

Мальчик плюнул ему в глаза и с неуместным наслаждением отметил, что одноногий пират неловко отшатнулся и выругался. Спустя миг Фарри почувствовал, как рванулся к нему гниющий заживо Лаум, как затылок ожгла боль от удара, а после этого в лицо прыгнул лед.

Наступила тьма…

 

Глава пятнадцатая

Лаум, Фарри и Паскуда

 

Очнулся Фарри в тепле. На мягкой кровати, какой даже дома у него не было. От одеяла приятно пахло чем‑то необычным: неуловимо легким и сладким. Точно так же пахли безделушки Лассы, которые ей дарил отец, и почему‑то эта мысль сжала сердце тупой болью.

На одно мгновение ему подумалось, что все случившееся могло оказаться сном. Что ему приснились те заросли и та проклятая гряда торосов. Где‑то в глубине души он отчаянно надеялся, что это все огромная и жестокая шутка сонных демонов. Но болела рассаженная коленка, саднила шишка на затылке, и горел разбитый нос, которым он врезался в лед при падении.

Очень страшно было понимать, что отца больше нет.

Фарри осторожно огляделся, изучая тесную комнатку. На стенах, на высоте трех‑четырех футов, горели ажурные светильники, света которых едва хватало, чтобы выдрать из темноты угрюмые пятна на переборках да привинченный стол. Пиратская темница.

Это корсарский ледоход, у Фарри не было никаких сомнений. Где‑то палубой ниже, а то и двумя, гудели двигатели, которые приводили в движение мощные гусеницы, несущие стальную тушу по мерзлым водам.

– Зачем вы убили его папашу, а? – пробасил где‑то в отдалении глухой голос.

Фарри плотно стиснул челюсти, чувствуя, как заныли скулы. В груди заклокотала обида, губы скривились, но он сдержался.

Ему нужно выбираться отсюда… Темный Бог, только бы Рустам успел убежать и увести ледоход… Без отца их семье и так придется несладко, но если еще и корабль потерять, то что ждет маму и сестер? Голодная смерть?

Нищих в их городке никогда не было. Не выживали. Особенно когда приходила зима и ветра с Южного Круга приносили ядовитый снег.

Ответа на вопрос мальчик не расслышал. Кто‑то что‑то прогудел извиняющимся тоном, но тут же умолк, припечатанный гневным:

– Идиоты!

Дверь оказалась заперта, и за ней кто‑то стоял. Фарри отчетливо слышал его хриплое дыхание, и как гудит металлический пол, проминаясь под тяжестью охранника.

– Ваши мозги даже на корм акулам не годятся, клянусь щупальцами Темнобога!

Фарри прижался к стене, откуда доносился голос. Здесь было лучше слышно беседу пиратов.

– Но щенок начал кричать, – оправдывался кто‑то. – А потом пришел этот бугай и застрелил Солнцекрада и Шлепка! Капитан, у нас не было выбора…

– Всегда есть выбор, тупоголовый ты пес! Всегда! Даже если тебя сожрали, у тебя есть, будь я проклят, целых три выхода! – бесновался Кривоногий.

– Три?! – глупо переспросил отчитываемый бандит.

– Крылья Светлобога, кому я это рассказываю?! Тупица! Что мне прикажешь теперь делать, а? Мальчишка не станет с нами работать, после того как вы зарезали его папашу! И что тогда? Кто пойдет к черноусу? Может быть, ты?!

– Простите…

– А ведь это вариант, – гораздо тише и гораздо спокойнее сказал капитан. – Так и поступим, будь я проклят. Если мальчишка не соберет черноус – это сделаешь ты, идиот!

– Я заставлю щенка собрать все, что вам нужно, мой капитан. Вы знаете, я умею.

Фарри сразу узнал Лаума. Злой, затаившийся хищник. Гнилой монстр.

Враг навсегда.

– В том‑то и дело, старпом, – холодно ответил Кривоногий. – В том‑то и дело, что я знаю как ты «умеешь». Мне нужен был хотя бы один добровольный сборщик. Хотя бы один! Но вы опять все умудрились испортить! Но это же ребенок. Понимаешь? Мальчик. Маленький мальчик. То, что вы с Паскудой сделали с нашими двумя собирателями, – ужасно.

– Они вечно норовят улизнуть, вне зависимости от возраста, – равнодушно отметил Лаум. – Я бы на всякий случай отрезал мальчуганам…

– Ну уж нет, Лаум. Отрежь им хоть что‑нибудь – и твоя болезнь покажется тебе страстной любовницей. Понял меня? Я тебе сам все отрежу!

Лаум промолчал. Некоторое время капитан ждал его реакции, а затем хмуро сказал:

– Был бы у меня выбор… Эх… Ладно, не буду влезать в твои порядки, Лаум… Делай с ними что хочешь, но обойдись без своей страсти к отрезанию. Мне нужен черноус! Проклятье, тупые вы идиоты. Опять выставили меня чудовишем… Ладно, мы потеряли чертову уйму времени, дожидаясь сборщиков. Я могу вычесть нашу неустойку из вашей доли, сэр Олой. За то, что вы прикончили его отца.

– Простите, капитан, – жалобно протянул тот бандит, на которого ругался командир корсаров.

– Старпом, проверь мальчишку…

Ответа Лаума Фарри не услышал. Но отчего‑то живо представил его безразличный взгляд ярко‑синих глаз и шарф, скрывающий нижнюю половину лица.

Скрывающий болезнь Южного Круга.

…Он успел вернуться на кровать, прежде чем верзила Лаум, наклонившись, вошел в каюту, заполнив собой едва ли не половину комнаты. В свете ламп чуть блеснули белки его глаз.

Фарри зажмурился, отчаянно делая вид, будто все еще не пришел в сознание. Запах от старшего помощника медленно окутал каюту, и к горлу подкатил комок тошноты. Где‑то внизу взревели двигатели, и ледоход чуть качнулся, проламывая собой торос.

Куда они едут? Что будет дальше? Почему все так случилось? В голове мальчика бешеным водоворотом крутились разные вопросы, кроме одного – зачем пиратам понадобился сборщик.

Теперь ему придется добывать для них черноус. Откалывать лед, питать освобожденные стебли собственной кровью, и не потому что семье нужно рассчитываться за новый дом в деревне, купленный на свадьбу Русти, а потому что бандитам нужен горючий порошок для пушек и дальнобоев. Потому что так им проще грабить свободные ледоходы. Отец рассказывал о таких людях.

В детстве Фарри очень боялся, что придут пираты и поймают его. Но шли годы, «Воробушек» все чаще уходил прочь от деревни в поисках черноуса, а ледовых корсаров на их пути так и не попадалось.

До вчерашнего (или нынешнего?) дня.

Фарри чувствовал на себе злой взгляд Лаума, кожу на груди неприятно покалывало и жгло. А вонь от старшего помощника становилась невыносимой, и мальчик про себя молился Светлобогу, чтобы гниющий пират вышел наконец из комнаты. Или сделал бы хоть что‑нибудь, позволяющее больше не притворяться спящим. Не скрывать чувств и эмоций.

Он вдруг понял, что Лаум видит его обман и наслаждается мучениями пленника. Эта мысль сверкнула в голове, и Фарри уже собирался открыть глаза и сдаться, как в этот самый момент старший помощник вышел, тихо закрыв за собой дверь. Громыхнул засов по ту сторону. Что‑то глухо сказал охранник.

Фарри зарылся носом в пахнущее одеяло, силясь побороть сладковатую вонь лихорадки.

Очень хотелось плакать, но он понимал, что не имеет права на слабость. Ему никто не поможет. Папы больше нет. Рустам и мама далеко.

Он с силой царапнул себя по руке, надеясь хоть болью прогнать предательские слезы. В конце концов он почти взрослый мужчина. Ему двенадцать лет. Эдвард Сталь, известный охотник за пиратами, в пятнадцать лет уже был капитаном «Броненосца». И разве он мог себе позволить лежать на кровати и плакать, как девчонка?! Нет!

Фарри шумно выдохнул, все еще чувствуя в нагретом воздухе запах Лаума.

Ему надо сбежать. Как угодно. Где угодно. Потому что кроме рассказов про Эдварда Сталя и пиратов папа не уставал напоминать о судьбах несчастных сборщиков, попавшихся в руки к пиратам. О тех, кому приходилось из года в год добывать черноус для корсарских капитанов, которые ревностно следили за своими рабами. Он рассказывал о том, как несчастных запирали в деревянные коробки‑гробы, где бедняги проводили все свое время, кроме тех редких часов, когда работали в зарослях… Рассказывал о том, что многих калечили, чтобы они никогда не могли переродиться.

Именно это и предлагал Лаум. И если бы не воля Кривоногого… Фарри заскулил от отчаяния.

Он так не хотел верить в те недобрые истории. Так не хотел становиться их героем.

Но стал…

 

Плавучий пиратский город, который тщетно разыскивали как каперы Айронкастла, так и дружины Берега, являлся приютом для братии, привыкшей выживать в ледяной пустыне по своим законам. Там и оказался Фарри. Там и начался ад, которого он никак не мог даже представить в хорошей, прежней жизни.

Фарри с содроганием рассказал мне о том, как он часами, днями лежал в тесной клетке, не в силах даже пошевелиться. Руки его крепились цепями к стенам, так что даже почесаться он не мог. У капитана Кривоногого было трое сборщиков, и в комнате, где они проводили ужасные дни, царил настоящий смрад от нечистот, которых толком‑то и не убирали. Сам капитан нечасто отправлялся за черноусом, и на корабле правил Лаум, отчего сразу ухудшались все условия. Их кормили отбросами, а про мытье и вовсе можно было забыть. Только когда Кривоногий собирался ступить на борт, в комнате кое‑как прибирались и растирали пленников снегом.

Фарри ненавидел умирающего от яда Южного Круга Лаума.

Вылазкам на снег мальчик радовался, как лучшему подарку. Когда внутрь их темницы заходила Паскуда, страшного вида толстая надсмотрщица, товарищи по несчастью наперебой просили выбрать именно их. Лаум говорил, что это наилучшая мотивация для узников. Хочешь хоть ненадолго освободиться от пут – иди работай.

Но при всем этом гордый Фарри никогда не вызывался сам, вспоминая смерть отца. Но и не отказывался, когда Паскуда предлагала ему выйти хотя бы прогуляться. Такое случалось еще реже, чем вылазки за черноусом. Троих бедолаг, связав им руки за спиной, выводили на прогулку на верхнюю обледенелую палубу и тщательно следили за тем, чтобы те не приближались друг к другу. Кривоногий с радостью отыгрался бы на своем помощнике, потеряй тот хотя бы одного сборщика, и Лаум это прекрасно понимал. За пленниками, зло посмеиваясь, наблюдала вся команда. Все эти недобрые, одичавшие в недрах ледохода бандиты. Сборщики были излюбленным объектом их шуток. Одна девушка, один юноша и один ребенок.

Фарри знал, что нужно сделать, чтобы переродиться. Каждый сборщик с младых лет знает эту тайну, недоступную прочим сверстникам. Для перерождения можно даже не искать себе супруга (хотя это еще больший грех, как говорил их шаман). Таинственный обряд, проходящий между мужчиной и женщиной, снимал связь с черноусом. Но мальчику всегда для этого нужна девочка, и наоборот. Иначе никак. В этом было нечто волнительное, непонятное и загадочно‑постыдное.

Вместе с Фарри в плену пиратов томились еще двое. Северяне, лет семнадцати. Они часто разговаривали между собой о таких грешных вещах, что уши новичка горели от стыда. Нет, совсем не потому что ритуал перерождения настолько его смущал. Просто эти двое, не сводящие друг с друга взглядов, полыхающих животным огнем, «путешествовали» с пиратами уже несколько лет. И были братом и сестрой, доведенными в поиске освобождения до самого жуткого греха. Они истово мечтали освободиться. Даже ценой кровосмешения.

Слушая рассказ приятеля, я сидел красный, как рак, понимая, о чем он говорит. Конечно, тайной горячего льда это назвать нельзя. Я уже достиг того возраста, когда девушки стали привлекательными. Я уже чувствовал нечто, тянущее меня к слепой сказительнице. Но Фарри так буднично, так омерзительно говорил об этом «перерождении»… Ребенок… С такими знаниями… В нашей деревне никто и никогда не занимался сбором черноуса. Слишком холодно для плодов Темного Бога. Слишком много традиций, идущих от Добрых.

Но это был ужасный рассказ. Все дни сборщиков сливались в мечты о том, как это случится. То, что для людей типа Эльма было развлечением, для несчастных собирателей черноуса было шагом к свободе от ужасного рабства. Порок, дарующий иную жизнь, через который втайне хочет переступить каждый, но годами позже, не в детстве…

Однако не это было самым страшным. Паскуда, средних лет женщина с обезображенным лицом, постоянно измывалась над детьми. Злая, как демон Темного Бога, с неровными гнилыми зубами, она то избивала пленников, то развлекалась, лаская кого‑нибудь из них. И самое чудовищное, что это ужасное, омерзительное создание знало, как добиться своего. Ее жертва сначала плакала, пыталась отстраниться, кричала, звала на помощь, но потом сдавалась, покорно отдавшись грязным рукам тюремщицы. А Дина, красивая девочка с севера, со временем начинала даже стонать от наслаждения, и от этого Фарри с ее братом просто сходили с ума, захлебываясь в жажде тела. Паскуда же таинственно намекала, что она может «поступиться принципами» и дать им переродиться. А потом сдвигала клетки и заставляла смотреть, как извивается от ее ласк тело сборщицы. Сарин бился в своей темнице и слал в адрес надзирательницы то проклятья, то мольбы, а Фарри не мог отвести глаз от лица Дины. От того выражения, с которым она принимала «игру» тюремщицы.

На корабле Кривоногого Фарри пришлось пробыть больше полугода…

 

– Я не хочу об этом говорить, – вдруг прервал он рассказ. – Мне противно <