Все иначе и горячий перцовый чай

 

Не знаю, как Эльму удавалось разглядеть хоть что‑то в окружавшей нас метели. Но когда буря наконец улеглась, выяснилось, что он совсем чуть‑чуть отклонился от рассекающей снежную равнину линии путевых столбов. Мы увидели черные столпы чуть левее от курса.

Горизонт очистился, тучи уползли прочь, и сквозь серую хмарь проступило ярко‑синее небо, а затем и первые лучи солнца пробили облака.

Большую часть пути мы проводили вместе, в рубке. Почти не разговаривая и иногда прыгая на месте в желании согреться или же ныряя на жилую палубу, поближе к горячим трубам. Храмовый ледоход полз вперед, но из‑за раскрывшихся перед нами просторов казалось, будто мы стоим на месте.

Я никогда в жизни не забирался так далеко от Кассин‑Онга. Всюду, куда ни брось взгляд, сверкал на солнце ослепительный снег. Мы не сговариваясь надели очки из мелкой проволоки. В таком ракурсе мир, конечно, становился не самым приятным местом. Но без столь неудобной защиты можно «досмотреться» до рези в глазах, а потом и вовсе ослепнуть. Человек, проживший всю жизнь во льдах, знает об этой опасности с пеленок. Впитывает с молоком матери и скупыми уроками отца.

Эльм наконец натянул на голову теплую шапку, отчего стал еще выше, чем был. Я вновь поразился его внешней мощи. У нас в деревне не нашлось бы никого, кто мог поспорить со здоровяком в комплекции. Шесть, а то и семь футов роста. Конечно, сложно сказать, мышцы или некрасивая полнота скрывались под мешковатой паркой. Но что‑то мне подсказывало – Эльм не из тех, кто может позволить себе страдания ленивых.

После того как мы ушли от Кассин‑Онга, прошло не более суток. Внизу, в носу нижней палубы, я нашел чулан с продуктами. Запасы старого шамана меня ошеломили. На полках я обнаружил как обычные для наших столов куски оленины, так и целый шмат рыжеватого мяса бродуна, пару плиток китового сала, ворох волокуньих ребрышек. Сканди ан Лиан любил покушать. Некоторых из этих деликатесов я никогда не пробовал. Рот моментально наполнился слюной, но потом я подумал, сколько же могла храниться здесь вырезка из бродуна, и решил, что ограничусь привычной пищей.

Вытащив пару кусков оленьего мяса, я отнес их на кухню, где встретился с Фарри. Тот, оказывается, отыскал где‑то в каютах два кувшина перцовой настойки. Вместе мы разогрели массивные плиты и первым делом сделали чай, щедро ливанув туда его находки. Такой напиток обжигал нутро, но после по телу расходились приятные горячие волны. Поджарив мясо, мы поднялись в рубку. Эльм, когда увидел кружку с парящим напитком, посмотрел на нее с едва заметной тоской и спросил:

– Что это?

– Перцовый чай, – честно ответил я ему. Здоровяк вздохнул, чуть смущенно улыбнулся:

– Сейчас бы чего покрепче. А?

Вряд ли на храмовом ледоходе можно было найти что‑нибудь покрепче. Я никогда не видел, чтобы Сканди ан Лиан пил хотя бы шаркунку.

Эльм облизнул губы и взял из моих рук кружку:

– Ну хоть что‑то, собачья жизнь.

 

Потом мы стояли, жевали жесткое, остывающее мясо и просто смотрели вперед, думая каждый о своем. Наш корабль полз по ледовой равнине, а частые облака рисовали на снегу замысловатые узоры. Насупившийся Эльм одной рукой держал штурвал и шумно прихлебывал из кружки. Фарри с отсутствующим видом буравил взглядом горизонт.

– Вы знаете, что случилось с остальными? – спросил я вдруг. Все это время мы старательно обходили тему появления Темного Бога. Но так не могло продолжаться вечно. Потому что жажда знания порой неудержима.

Эльм бросил быстрый взгляд на Фарри (я едва заметил его за сеткой проволочных очков). Мальчишка чуть напрягся и слегка пожал плечами.

– Думаю, с ними все в порядке. Я видел людей на той стороне расщелины, после того как Темный Бог ушел, и прежде чем нас отыскал тот старик, – медленно сказал Эльм. – Если все были на представлении, то, собачья жизнь, мастер Аниджи собрал твоих земляков и спокойно себе двинулся куда‑нибудь на запад, вдоль расщелины. Теперь тут будет жарко. Потрохами чую.

В его голосе слышалась смесь зависти и сожаления. Сожаления о том, что силачу Эльму и крошке Фарри не посчастливилось быть «собранными» мастером Аниджи.

– А как вы оказались по эту сторону? – с подозрением спросил я.

Мне не ответили. Потому что в следующий миг нас тряхнуло. Хотя нет, это неверно сказано.

Нас ТРЯХНУЛО. Именно так. Корабль резко накренился влево, словно ухнул в яму. Очень громко завизжал крошащийся где‑то под нами лед. Загремело что‑то на нижних палубах, срываясь с привычных мест. Я чуть не упал и выбросил перед собой руки, застыв с испуганным, перекошенным лицом. Пол ушел у меня из‑под ног, и не знаю, каким чудом мне удалось устоять на месте. Фарри скользнул в сторону люка, падая, но все‑таки ему посчастливилось перепрыгнуть его и облокотиться на стекло купола. Эльм выронил чашку, и теплый напиток брызнул мне в лицо.

Стараясь удержаться на накренившейся поверхности, я медленно двинулся к столу штурмана. За него можно ухватиться, и он прикручен к полу. Эта мысль билась у меня внутри и заполняла все пространство. Добраться, дойти, схватиться. Думать потом.

– Что это?! – вскрикнул Фарри. Я вцепился в стол и посмотрел на нашего рулевого. Здоровяк пошел пятнами, желваки на скулах ходили ходуном. Рука, вцепившаяся в штурвал, побелела.

– Собачья дрянь! Собачье дело! – зарычал он, дернув за тормоз.

Корабль замер. Несколько секунд мы не шевелились, с ужасом ожидая, что бронированный гигант со стоном поползет вниз, под лед.

– Собачья печень! – продолжал ругаться Эльм. – Ведь не было ничего! Чистая дорога была, раздери меня голубая акула!

– Мы провалились? – поинтересовался Фарри. Он, в отличие от меня, не испугался, и это придало мне сил.

Здоровяк отмахнулся от него:

– Пойду посмотрю… Собачья жизнь!

Когда Эльм вернулся, он принес неутешительные вести. Нам не повезло, и мы наткнулись на колонию белых волокунов. Эти покрытые короткой шерстью животные питались в основном рыбой. Проделывали целые шахты в многоярдовой толще льда и предпочитали хранить добычу у поверхности, выгрызая для этого настоящие пещеры.

Одна из них и «поймала» левый трак.

Да, вы можете смеяться. Но ни я, ни Фарри и ни Эльм даже не думали о подобной возможности. Никто из нас никогда не водил кораблей по снежным просторам. А когда мне доводилось ездить с кузеном к Дальнему Кряжу, на ледовые карьеры, чтобы привезти шаману вырезанные кубы, предназначенные для превращения в энгу, – мы ни разу не сталкивались с подобным. Конечно, опасность подледной колонии – это прописная истина для многих свободных капитанов, которые прошли по льду не одну сотню миль. Но для двух циркачей и мальчика из глухой деревни существование такого городка волокунов не было столь очевидным. Да и не селились эти животные рядом с Кассин‑Онгом.

Выбраться из пещеры, куда целиком провалилась одна из гусениц, не представлялось возможным. Ледоход ревел, рвался наружу, содрогаясь всем телом, но постоянно соскальзывал вниз, проваливаясь все глубже и обрушивая галереи, прогрызенные волокунами. Эльм зверел, ругался. Пытался отъехать назад, развернуться. В конце концов судно село на лед днищем, а гигантские острые траки врез а  лись в снежную кашу и теперь бессильно молотили воздух.

– Надо идти пешком, – наконец вынес приговор Эльм.

– Это было бы слишком просто – взять и доехать до города, – неожиданно бодро сказал на это Фарри. Он непринужденно улыбался. – Трудности закаляют, да, Эльм?! Ты все еще считаешь, что это не было глупостью, да?

Здоровяк стащил с глаз очки, натянул их на лоб и уставился на мальчишку злобным взглядом:

– Все сказал?

Стало еще холоднее, чем раньше. Мальчик и мужчина буравили друг друга взглядами. Угрюмость против испуга. В душе здоровяка поднималась страшная и злая сила, от которой хотелось бежать без оглядки. Я сделал шаг назад, немея от ужаса.

– Хорошо подумал, собачий сын? – тихо процедил Эльм.

Фарри стушевался:

– Прости, Эльм, – промямлил он.

Из бочки с гневом силача словно выбили заглушку, и темные мысли вылились прочь, будто их и не было. Я вздохнул с облегчением.

– Трудный путь иногда самый верный, – с довольным видом промолвил силач, все еще не сводя взгляда с мальчишки. Я стоял, стараясь даже не дышать и чувствуя, как звенит в голове от сокрытых эмоций.

– Малец, – здоровяк обернулся ко мне, – поищи лыжи, снегоступы, теплую одежду. Должно же быть на этом корыте хоть что‑то… Собери припасы. А ты ему поможешь, Фарри, правда ведь?

Рыжий чуть кивнул, так и не подняв глаз.

– Я буду думать, как нам идти дальше. – Он вновь нацепил на глаза очки, накинул капюшон и подошел к штурманскому столику. – Собачье племя, клянусь требухой Темного Бога: если не везет, так не везет совсем. А ты, малец, не стой! Дуй ветром!

Мне не нравилось его обращение «малец». Однако никто из циркачей так и не спросил моего имени, и это казалось удивительно странным. Подозрительным. И чуточку очаровывающим. Потому что мне были известны их имена, я чувствовал их души, их мысли.

Я начинал узнавать их, по‑прежнему оставаясь маленьким деревенским несмышленышем, верящим в ледовых гончих. Чутье подсказывало мне: пусть так остается и дальше.

Тем более что циркачи не ошибались.

 

Пока я бродил по кораблю (Светлый Бог, ведь нам придется его бросить, нам придется выйти туда, на белые равнины, где не будет теплых труб, где не будет горячей еды), пробираясь через завалы мусора, образовавшиеся после аварии, – увидел, как изменились внутренности ледохода. В кухне свернуло плиту, и она впечаталась в стену, прогнув металл. Пару кают я не смог вообще открыть: их завалило изнутри. В других же чернели распахнутыми зевами створки стенных шкафов, из которых высыпалась жизнь старого шамана. Весь его скопленный за многие годы скарб. По большей части не заслуживающий никакого внимания, кроме памяти.

Наверняка каждая вещь из тех, что попирали мои ноги, что‑то да значила для Сканди ан Лиана. Места, где он был, люди, которых он любил. Непросто думать о таких вещах, когда тебе пятнадцать лет.

Фарри ходил вместе со мною. Подавленный произошедшим наверху, насупленный. Он двигался легче и ловчее, чем я. Мне страшно было сделать шаг по накренившейся палубе. От усилий болели стопы, а руки под перчатками ныли от постоянных ударов о стены, когда я соскальзывал вниз, не удержавшись, и останавливался только у противоположной стены, которая норовила стать полом.

Фонари шамана все еще горели.

– Он не плохой, – вдруг сказал мне Фарри. – У него не самый легкий характер, но он не плохой. Он несколько раз меня выручал.

Я не сразу понял, что речь идет об Эльме. События последнего дня давили на плечи и опускали голову. Очень хотелось лечь, забраться под теплое одеяло и уснуть. А еще лучше проснуться дома, в Кассин‑Онге. Рассудок отказывался принимать произошедшие в жизни перемены.

– Просто иногда он срывается… – При этих словах Фарри неосознанно потер бок. – Но ты не думай, он хороший человек.

Он не говорил бы так, почувствовав вкус и цвет гнева, таящегося в лысом здоровяке. Разубеждать мальчика я не стал. Хотя, наверное, следовало бы…

 

Собирались мы до ночи. В недрах ледохода нашлось все нам необходимое плюс два каркасных рюкзака. Фарри где‑то раздобыл горелку, а потом мы вместе слили из топливных баков немного энгу, чтобы в пути могли растапливать лед или снег.

Страх перед снежной пустыней с каждой минутой становился все сильнее. Оказаться без тепла среди льдов – очень суровое испытание. Признаться честно, в глубине души я паниковал и жадно тянулся к спокойствию Фарри, надеясь хоть так унять животный ужас. А ближе к вечеру Эльм спустился на жилую палубу и стал помогать нам собираться. Один из рюкзаков он сразу отбросил в сторону, как ненужный:

– Все равно мне тащить, – хмыкнул здоровяк.

Казалось, что ему в радость предстоящее путешествие. Ледоход мертвого шамана тяготил силача.

 

Ауры циркачей чуточку помогли мне побороть страх, однако я все равно вспоминал истории о мертвых огнях и смертельном сиянии, застигающих путников в снежных пустынях. Больше всего на свете я хотел вернуться в прошлое, в момент явления Темного Бога, и оказаться на другом берегу расщелины.

А еще лучше, чтобы Одноглазый никогда не приходил в нашу деревню! О, как я ненавидел старика в тот момент. Лишь маленькая толика во мне радовалась предстоящему путешествию, но она была настолько ничтожной и незаметной (там не будет укрытия, не будет ничего – лишь белое безмолвие, снежная слепота и бесконечные лиги мертвых льдов) …

 

– Переночуем здесь, – сказал Эльм, когда еще раз проверил, все ли мы собрали.

Нам с Фарри достались два небольших рюкзачка, в которые здоровяк запихал теплые одеяла. Это забота тронула меня, хоть и чувствовалось в душе силача легкое недовольство тем, что весь скарб окажется на его плечах. Забитый вещами титанический рюкзак Эльма, с одной стороны которого торчали пила и бур, а с другой висели два ледоруба, был с меня ростом, не меньше.

– Трудно будет устроиться с таким‑то уклоном, но мы попытаемся, верно? – Он подмигнул Фарри, посмотрел на меня.

Набросав ненужных вещей в просевшие вниз углы, где соприкасались стена и пол, мы устроились на ночлег. На нижней палубе басовито урчал двигатель умирающего ледохода. Мощного корабля, которому уже завтра была уготована участь железного остова, брошенного в снегах.

Истинный хозяин судна останется вместе с ним, у алтаря Светлого Бога. Скорченный смертью и скованный холодом. Может быть, когда‑нибудь его найдут случайные путники. Может быть, им удастся (что вряд ли) запустить старые двигатели.

Но скорее всего он просто навсегда останется стоять во льдах – последним памятником деревни Кассин‑Онг. Ведь дальше к северу никого нет.

Двигатель успокаивающе гудел. Неподалеку посапывал уснувший Фарри, ворочался Эльм, устраиваясь поудобнее. На меня накатывала дремота, но перед тем как провалиться в сон, я вдруг вспомнил, что случается с местами, где проломил лед Темный Бог. Не будет никакого памятника. Как только пройдет весть, что здесь обнаружился Пролом, – сюда отправятся искатели поживы, и Храм разберут на части, а потом продадут в Снежной Шапке.

С этой мыслью я и уснул, и всю ночь мне снились летящие в небо глыбы льда, размахивающая клешнями гигантская фигура Черного Бога и окровавленное лицо старого шамана, а в ушах хрипло улюлюкала Гончая. Компас, который хранился за пазухой, протыкал мою кожу коричневыми иглами, врастал в меня и высасывал кровь, отчего его щупальца‑лапки пульсировали в такт сердцу. Я кричал и пытался отбросить их прочь, но они вцепились в меня, словно металл на морозе, и причиняли такую невыносимую боль, что в глазах меркло.

Очнувшись от кошмара и радуясь тому, что ужас ушел, я вновь засыпал и возвращался в объятия дурных снов.

 

Утром меня разбудил Эльм, сунул еще сонному в руки кусок вяленого вонючего мяса.

– Пора, – буркнул он.

Выбравшись из‑под теплого одеяла, я увидел, как Фарри возится с горелкой, подогревая чай.

– Скоро выходим.

Здоровяк постоял недолго надо мной, а потом широко и обезоруживающе улыбнулся:

– Тебя как звать‑то, малец?

На душе сразу стало теплее.

– Эд… Эд ан Бауди.

– Будем знакомы. Я Эльм, а это Фарри. Ну да ты, наверное, уже знаешь, собачья жизнь.

Торопливо позавтракав (Светлый Бог, ты торопишься выйти на лед? Ты хочешь познать мир без тепла?), мы наконец покинули корабль. Волею судьбы выходить пришлось через дыру, проделанную Гончей.

В темноте грузового трюма я видел, что алтарь Светлого Бога соскочил со своего места и врезался в альков своего темного противника. Что же стало с телом шамана после аварии?

– Сканди… – прошептал я. Эльм повернулся, проследил мой взгляд и покачал головой:

– Идем. Нет времени.

 

Мы вышли на лед. После тепла жилой палубы холод чувствовался не так остро. Я пару минут даже размышлял, заматывать лицо шарфом или нет, но в конце концов принял правильное решение и прикрыл шерстью все, что можно было прикрыть. На ветру, когда на улице находишься не час и не два, не стоит лишний раз рисковать. Холод коварен.

Так началось наше путешествие. Долгий путь трех замотанных в одежды фигурок с лыжами на плечах, с рюкзаками, в очках против снежной слепоты.

– Идем, – еще раз сказал Эльм. Из‑под его шарфа с дыханием вырывались клубы пара. На улице было градусов двадцать, не меньше. Фарри, похожий на колобка из‑за одежд, стоял рядом с ним и, задрав голову, смотрел на покосившийся ледоход.

– До того как стемнеет, мы должны пройти как можно больше. Ночью будет холодно, – Эльм глянул на небо. – Очень холодно, собачье племя!

 

Глава седьмая

Смерть во льдах

 

Впервые я увидел ту черную тень совершенно случайно. Весь вечер мы ворочали выпиленные ледяные блоки, сооружая укрытие на ночь. Фарри, уставший за день больше всех, топил на горелке снег, и мы то и дело подходили к парящему котелку, чтобы уловить озябшим телом хотя бы толику тепла. Мальчишка, у которого из мохнатого капюшона торчал лишь побелевший нос, изучал, как тают кристаллики льда, превращаясь в воду. Лед, политый энгу, шипел и горел синим пламенем.

Эльм работал молча, иногда прерываясь, чтобы попрыгать и помахать руками, согреваясь. Ледовый домик, честно говоря, он мог построить и один, но я все равно старался ему помочь, тем более что никогда раньше мне не приходилось сооружать убежище в таких местах. Вокруг, куда хватало глаз, катились замерзшие волны заструг, а там, откуда мы пришли, бугрились их особенно крупные карнизы.

Вместе с силачом мы составили блоки так, чтобы злой пронизывающий ветер не задувал внутрь. Затем Эльм полил стыки талой водой из котелка Фарри, и она почти сразу замерзла. Дольше всего пришлось возиться с узким входом, который на ночь предполагалось засыпать снегом. Лаз мы продолбили прямо во льду, так чтобы он был ниже уровня пола нашего пристанища. Признаться честно, я промок насквозь, пока махал ледорубом. Мышцы гудели от усталости, но неровная канавка, скрывающаяся под снежным куполом, радовала глаз, и я почти не обращал внимания на то, что потихоньку замерзаю.

Последним штрихом стала плошка с оленьим жиром, которую Эльм достал из рюкзака. Окинув нас взглядом, жалких и бессильных, здоровяк сказал:

– Скоро можно будет отдохнуть, потерпите. Фарри, не спи!

Мальчик сонно вскинул голову, а Эльм спрыгнул в желоб и полез внутрь.

Я посмотрел назад.

Тогда мне подумалось, что это морок. Зимний мираж. Черная фигурка мелькнула среди далеких холмов‑карнизов и исчезла. После трудного перехода и постройки укрытия могло почудиться и не такое. Глаза слипались сами собой, но я держался, а тут и вовсе очнулся от дурной слабости.

Зверь ли это был? Или мне просто показалось?

Несколько долгих минут я буравил горизонт усталым взглядом, но движение не повторилось.

– Залезайте! – выбрался наружу Эльм.

Внутри ледового убежища оказалось неожиданно уютно. На вырубленной в блоке полочке стояла плошка, и в ней горел жир, даря тепло и свет. Я заполз внутрь и достал из мешка изумительно сухое одеяло. Следом за мной появился Фарри, похожий на диковинное и пушистое животное.

Последним залез Эльм.

– Ну что, мальцы, скоро надышим, нагреем – и будет совсем хорошо, – улыбался он.

Оборудовав спальные места, мы разлеглись, положив замерзшего Фарри между собой. Он ощутимо дрожал, но вскоре подуспокоился, пригревшись. Холод от пропитавшейся потом одежды какое‑то время не давал мне покоя, но вскоре я надышал под одеялом так, что постепенно начал отключаться. Компас больно тыкался в ребра, и потому пришлось выложить его и запихнуть под скомканную одежду, превращенную в подушку.

– А ведь я не хотел сюда ехать, – вдруг сказал Эльм. – Помнишь, Фарри? Я же говорил, что здесь, собачья плешь, гиблое место!

Фарри молчал и лишь сопел носом. Снаружи царила мертвая тишина, даже ветер, вымотавшись за день, утих.

– Но ничего, мелюзга, – продолжил здоровяк. Он лежал на спине, и я видел его закрытые глаза. – Ничего. Пару деньков померзнем…

Меня передернуло от воспоминаний перехода. Пронизывающий ветер и холод, от которого не укрыться. Бескрайние равнины ослепительной белизны, режущей глаза даже в очках. Если бы не путевики, оказавшиеся единственным ориентиром для нашего путешествия, – я бы сошел с ума, клянусь. Ледяная пустота давит одиночеством, цепляет к ногам тяжелые кандалы и забирается в голову дурными мыслями. Она убивает, поверьте. Ты идешь и стоишь одновременно.

– А там и тепло… – сонно пробормотал Эльм и уснул.

Мы лежали под сводами ледовых блоков, в свете дрожащего огонька. Фарри спал, рядом с ним сопел Эльм, а я смотрел в черный потолок, глядя на игру тени от плошки, и наслаждался покоем. Мышцы ныли, но сейчас это казалось мелочью – стены вокруг нас успокаивали. Никогда раньше я не ночевал в таком месте. И удивительно – здесь было значительно теплее, чем на улице. Если бы еще не мерзость сырой одежды, то…

Я проваливался в сон, когда снаружи под чьими‑то ногами захрустел снег. Совсем рядом с нашим убежищем!

Или это мне приснилось?

 

– Собачья плешь! – разбудил меня глухой крик. – Проклятье!

Рядом со мной дернулся Фарри и сразу же подобрался, словно ждал удара. Я ошеломленно хлопал глазами, пытаясь очнуться от глубокого сна. В нашем укрытии по‑прежнему горела плошка, но свет проникал и снаружи, сквозь ледовые стены. Скверно пахло немытым телом и сырой одеждой.

Но зато тут было тепло. Так тепло, что я смело вылез из‑под одеяла.

Снаружи раздался удар по избе. Затем второй.

– Собачья жизнь! – Эльм ревел снежным львом. – Собачья жизнь!

– Что‑то случилось, – тихо сказал Фарри. Он испуганно посмотрел на меня.

Когда я выбрался на свет, в носу засвербело от вцепившегося в меня холода. Глаза тотчас заслезились, а чуть позже от мороза запылали уши (шапка осталась в домике). Однако увиденная картина моментально вытеснила все неудобства.

Кто‑то выпотрошил рюкзак Эльма. Обрывки одежды и различные обломки (кто знает, что тащил с собой здоровяк, но теперь это невозможно было как‑то классифицировать) усыпали лед вокруг нашего убежища, будто здесь всю ночь топталась стая обозленных и ненавидящих нас нищих.

Я недоуменно уставился на погнутый бур, который валялся в конце желоба‑входа.

Эльм стоял посреди остатков своего нехитрого скарба и злился. Лицо его побагровело, и он, плотно сжав зубы, цедил проклятья. Увидев меня, силач скривился:

– Чего уставился, а?

Я поспешно отвел взгляд, чувствуя ярость взрослого и смертельно опасного мужчины.

Фарри благоразумно вылезать не спешил, и теперь несложно было догадаться почему. Пару минут Эльм мерил меня взбешенным взором, но вскоре справился с собой и принялся бродить по обломкам, грустно ругаясь.

Тот, кто копался в вещах Эльма, явно что‑то искал, и я не понимал, почему он не полез внутрь, когда не нашел искомого.

Когда не нашел компаса.

Замерзая на морозе, глядя на разруху вокруг нашего бивака, я понимал, что незнакомцу нужен именно компас. Проклятый дар Одноглазого. То самое, чего ледовая гончая требовала у старого шамана тогда, в рубке.

Но мы же убили ее! Эльм свернул шею поганой твари!

– Надо собираться, Эльм, – сказал я. – Надо идти. Солнце встало.

Душная волна ненависти толкнула меня назад. Здоровяк сделал шаг ко мне, но осекся.

– Да, – резко сказал он и отвел взгляд. – Да, надо идти…

Эльм склонился и принялся выискивать среди обрывков и обломков то, что могло нам пригодиться. Выглядел он подавленным. А я старался не смотреть на превратившиеся в щепки лыжи. Незнакомец не хотел, чтобы мы уходили быстро.

 

– Ума не приложу, кто это был, собачья жизнь, – с досадой крикнул Эльм.

Его рюкзак стал значительно легче. Кое‑что из вещей удалось спасти. Слава Светлому Богу, плошка, котелок и горелка хранились в домике и не пострадали. Канистру с энгу ночной гость хорошо погнул, но драгоценное для нас топливо не пролилось. Нашего провианта тварь тоже не тронула, лишь раскидала вокруг домика.

– Кто это был и что он искал, а?

Мне не хотелось говорить ему о возможной причине. Страшно представить, что бы со мной сделал Эльм, если бы узнал, что это я повинен в визите ночного крушителя. Поэтому вопрос силача канул в стенания ветра.

Мы опять шли вдоль путевых столбов. Основания старых, покрытых ржавым налетом, но по‑прежнему могучих столпов прятались в пирамидах смерзшегося снега. Кое‑где виднелись следы путейщиков, иногда проезжающих по дороге и сбивающих намерзший лед с исполинских дорожных указателей, чтобы те не терялись в метели. Эти столбы стояли тут еще тогда, когда меня и вовсе не было на свете. Их установили, наверное, в те времена, когда на месте Кассин‑Онга остановилась первая платформа.

После полудня ветер взбесился. Он стонал, выл, ревел, его колючие лапы пытались сбить нас с ног, но мы вгрызались снегоступами в занесенные следы траков и неуклонно шли вперед, останавливаясь у каждого столба, прячась за ним от ветра (благо в диаметре они были ярда два‑три) и выискивая в мельтешении снежной крупы очертания следующего путевика.

Эльм вел нас в рыбацкий поселок. Он подолгу оглядывал каждого черного исполина в поисках дорожных меток, потом бормотал что‑то себе под нос и, тяжело переступая, озирался по сторонам.

В это время мы с Фарри прятались от пронизывающего ветра, покорно ожидая решения нашего проводника. Так повторялось у каждого путевика, и ничто не менялось. Лишь холод пробирался все глубже под одежду да деревенели мысли.

Вскоре мы сошли с колеи ледоходов, потому что с каждым переходом становилось все тяжелее переступать через выломанные и смерзшиеся куски льда, и двинулись по твердым волнам заструг. Эльм шел чуть впереди, я следом за ним, и замыкал шествие молчаливый Фарри.

Ближе к вечеру ветер утих, метель унялась, и выглянуло солнце, что ненадолго приподняло наш боевой дух. Снежная бескрайность распростерлась впереди, и черные столбы, удаляясь и утончаясь, стремились убедить в том, что дорога идет в никуда.

Мы отдыхали, когда спину вдруг ожгло яростным взглядом, и я обернулся. Вместе со мной повернулся и Фарри. Мы оба почувствовали нечто позади нас. Это показалось мне интересным: неужели мальчик из цирка обладает толикой схожего дара? Но сейчас не стоило забивать себе голову такими мыслями.

– Эльм, – дрожащим голосом позвал он.

Черная тень преследователя нырнула под прикрытие далекого путевика за миг до того, как отреагировал силач. Сердце мое забилось сильнее от испуга и предвкушения. Что‑то близилось. Что‑то способное изменить в худшую сторону и так не самый привлекательный путь.

– Что?! – буркнул он.

– Оно там…

Безмолвная снежная равнина, тело которой вспороли шрамы от прошедших тут ледоходов и пронзила черная нить путевых обелисков, смотрела на нас, а мы буравили взглядом тот столб, у которого увидели движение. Ярдов четыреста, не больше. Совсем рядом…

Эльм сбросил рюкзак и, не глядя, отцепил от него ледоруб. Вес «оружия» придал ему уверенности.

– Что там?! – чуть раздраженно спросил он.

И тут черная тень без опаски вышла из укрытия.

– Это та гнида, что разбила нам лыжи, – понял Эльм. Облепленный инеем шарф скрывал его лицо, но я чувствовал гнев циркача.

Незнакомец стоял у столба, смотрел на нас и не шевелился. Мне показалось, будто он голый, и чернота его – это цвет кожи.

Но какой человек выдержит лютый мороз без одежды?!

Это лишь подтверждало мои опасения. Там, у путевого обелиска, был не человек.

– Это ледовая гончая… – сказал я.

Эльм лишь фыркнул. Мех на его капюшоне смерзся и торчал во все стороны белыми колючками.

– Стойте здесь, – приказал силач и сделал шаг в сторону черного незнакомца. Под его ногами заскрипел лед.

Чужак немедленно отступил.

– Гнида, – бессильно прорычал Эльм, но продолжил шагать к преследователю, угрожающе набычившись и разминая руку, сжимающую ледоруб.

Преследователь вновь попятился и остановился, только когда здоровяк с руганью встал. Эльм в ярости проорал:

– Иди сюда, собачья задница!

Черный человек не ответил. Он стоял на льду, опустив руки, и безмолвно ждал, как поведет себя силач.

– Ему нужен компас, – вдруг сказал Фарри. Слава Светлому Богу, его приятель не слышал этих слов. Меня прошиб холодный пот от мысли, что будет, если они узнают.

– Компас?

– Тому человеку на корабле тоже нужен был компас… – пояснил Фарри. Он повернулся ко мне: – Помнишь, как он кричал тогда в рубке? «Компас‑с‑сь», «компас‑с‑сь», – передразнил мальчишка. – Что это за люди, Эд?

– Это не люди…

Фарри минуту молчал, наблюдая затем, как Эльм потрясает ледорубом и шлет безмолвному преследователю жуткие проклятья. Потом зябко поежился. Я переступил с ноги на ногу, чувствуя, как от холода опасно немеют пальцы.

– Он голый, да? – спросил Фарри. В голосе его сквозили усталость и обреченность. – Голый?

Мне оставалось лишь пожать плечами, надеясь, что мальчик не вернется к теме компаса. А про то, что за нами идет не человек, я уже говорил. Голый, не голый – одинокий путник, не желающий подходить к другим странникам, не может нести добрых вестей.

– Ледовых гончих не существует, – убежденно тряхнул головой Фарри и замолчал.

Вскоре вернулся разгоряченный Эльм, от которого валом валил пар, а в душе кипел неистовый гнев.

– Собачий выродок! – цедил он себе под нос. Прошел мимо нас, рывком поднял рюкзак и зашагал дальше. Затем остановился и уставился почему‑то на меня:

– Чего встали? Идем!

Мы с Фарри переглянулись и покорно поплелись следом, зная, что едва мы тронулись с места – черный человек пошел за нами. Мне стало страшно. Невыносимо страшно, и именно в тот момент я подумал, что мы никогда не дойдем до рыбацкого поселка. Нас убьет либо мороз, либо преследовавшая нас ледовая гончая.

В голове колотилась мысль о компасе, хранящемся у меня под паркой, на груди. Может, стоило бросить его на лед и надеяться, что странное существо подберет проклятый артефакт и оставит нас в покое? Сделать это незаметно – так, чтобы не увидели мои попутчики…

– Мы так и пойдем? – подал голос Фарри. – А если этот…

– Чего ты хочешь! – взорвался Эльм. – Бежать за ним? Так у меня нет сил и желания гоняться за собачьим ублюдком по этому собачьему снегу! Нам нужно добраться до рыбацкой шахты! Вот куда нам нужно!

Он шагал чуть впереди, и движения у него были резкие, злые.

– А как мы будем спать… Он же… – ошеломленный Фарри попытался вразумить силача.

– Разберемся. Будем дежурить по очереди. Если что – будите меня, и я вышибу из него душу, клянусь этой собачьей жизнью! Пусть только подойдет!

 

В нереальности происходящего я не мог понять, почему наш преследователь не пытался подойти поближе. Почему он не убил нас ночью? Почему вышел на свет, хотя мог прятаться и дальше? Ведь если ему нужен компас, то он мог давно его заполучить, выпотрошив нас, а не наши вещи. Но, может, он хочет чего‑то еще? Чего‑то большего, чем артефакт старика? Может, он упивается нашим страхом и потому предпочел такой путь? Чувства ледовых гончих, их ярость и ненависть вполне оправдывали такое поведение. Черный человек просто играл с нами.

Стоит сказать, что мысли о компасе занимали меня все больше, однако я чувствовал, как крепнет во мне отчаянная решимость не сдаваться. В конце концов, если во всем виновата странная игрушка Одноглазого, – выбросить ее означает то же самое, что и предать Кассин‑Онг. Предать всех, кто погиб (а выжил ли хоть кто‑нибудь?) во время явления Темного Бога.

Преследователь не отставал от нас ни на шаг и остановился, только когда мы приступили к постановке лагеря (одна из заструг образовала очень удобный карниз, и Эльм выдолбил под ним яму для нас всех).

Мы видели его, когда оттаскивали в сторону куски льда, отколотые силачом. Видели, когда подогревали на горелке пищу и готовили перцовый чай. Все наши мысли занимала эта зловещая фигура вдалеке. Мне показалось, что она ни разу не пошевелилась, но и ни на секунду не отвлеклась от наблюдения.

Больше всех беспокоился Фарри. Он тщательно скрывал свой страх и то и дело поглядывал в сторону Гончей (я не мог называть это существо иначе, и в уме постоянно прибегал к уже привычному имени). Эльм, грозный Эльм, суровый Эльм делал вид, что ничего не происходит, хоть и пробегали в его душе волны слепого гнева.

Когда пришла пора ложиться спать – первым вызвался дежурить Эльм. Вооружившись ледорубом, он отдал второй Фарри и поднялся на карниз заструги, где скрестил на груди руки и уставился на нашего конвоира.

Мы же забрались в яму, утопленную в теле смерзшегося массива, и, накрывшись теплыми (и сухими!) одеялами, попытались уснуть, что, надо сказать, не так‑то просто сделать, когда совсем рядом с тобой караулит нечто зловещее, нечто непонятное. То, чему не страшен мороз.

Однако холод и усталость прожитого дня сказали свое веское слово. Первым задурманилось сознание Фарри. Мальчик долго ворочался, вслушиваясь в мерный скрип сверху, где ходил, греясь, Эльм, но потом пристроился поудобнее, пригрелся, и я почувствовал, как он вздрагивает, проваливаясь в сон.

Сегодня нам тепла не хватало, несмотря на то что ночь наступила безветренная. В ледовой избе спалось лучше. Так что я лежал на боку, глядя на то, как игра небесных огней то освещала вход в наше убежище красно‑синим цветом, то отступала, погружая его в темноту. Зачарованно наблюдая за этими вспышками, я думал о том, как же здесь холодно. И что если поднимется ветер…

В таверне Пухлого Боба часто потчевали байками о том, как люди засыпают на морозе, чтобы не проснуться. Что нужно будить такого человека, что смерть и сон – во льдах это одно и то же. Но, несмотря на все рассказы, мне не спалось. Я почти окоченел, я дрожал от холода под одеялами, чувствуя, как мороз обнимает меня все крепче, но просто не мог заставить себя уснуть.

Измученный разум то и дело цеплялся замерзшими пальцами за шумы сверху. Мне казалось, что в любую секунду наверху раздастся крик Эльма и страшная черная Гончая спрыгнет к нам в яму, залитая парящей кровью и жаждущая одного.

Моего компаса.

Наверное, дрема все же победила страх, потому что я вдруг вынырнул из темноты и обнаружил, как моей ноги что‑то коснулось. Осторожно, словно боясь вспугнуть. Однако страх тут же подступил к горлу, тело застыло в напряжении, и мне стало жарко. Глаза закрывало одеяло, и стоило огромных усилий не закричать, не выдать себя. Но при этом страстно хотелось увидеть, что трогало меня за ногу.

Это была рука. Определенно рука. Собравшись с силами, я резко сел и одновременно откинул покрывало. В наше убежище влезла черная фигура, заслонившая собой игру огней. Я почувствовал, как его рука сжала мою ногу.

– Подъем, – прошептал Эльм. – Твоя очередь сторожить. Я его потерял, собачье племя. Так что будь начеку.

Очень хотелось выругаться и пнуть его из‑за глупой обиды на собственный страх.

– Вот, возьми, – он сунул мне в руки свой ледоруб, а потом пошарил рядом с сопящим Фарри и нашел второй. Чуть успокоился. – Если что – сразу кричи, понял?! Сразу!

Я кивнул, прижал оружие к груди и торопливо выбрался наружу, на лед, по которому плыли сине‑красные всполохи. Человека непривычного наши ночи могут напугать. А могут и наоборот, заставить остановиться и долго‑долго смотреть в переливающееся цветами небо.

Матовое марево висело под звездами, и бесконечные барханы заструг на многие мили вокруг словно дышали в такт с ним. Ленивое, величественное и великолепное дыхание неба. Черные тени карнизов то отступали под наплывом света, то бросались назад, отвоевывая ярды смерзшегося снега.

Я забрался на «крышу» нашего дома и, сжимая в руках ледоруб, осмотрелся. Где‑то среди этого великолепия скрывалась Гончая, и сам факт, что преследователь зат<