О команде галеры и о косоглазом незнакомце

 

Как только я почувствовал себя в безопасности, я свернул в боковую улочку и, не видя вокруг себя преследователей, со всех ног припустил по направлению к Лейту, где решил схорониться до тех пор, пока не сумею пробраться на борт какого‑нибудь судна. Надо было спешить, поскольку я хорошо понимал, что рано или поздно истина выплывет наружу, хоть находка бумаг и удержит власти некоторое время на ложном пути, – во всяком случае я мог на это надеяться, пока дело будет оставаться в руках тупоголового мастера Беннета.

«Вот к чему привели все мои хитроумные идеи «, – думал я, останавливаясь, чтобы перевести дыхание. Вместо солидного вознаграждения, вместо славы и почета я превратился в запыхавшегося беглеца, возможно будущего изгнанника, если и вовсе не покойника; однако, подумав о последней возможности, я потуже затянул пояс и снова бросился бежать, благодаря Господа за то, что при мне моя добрая шпага и знание хитрого приема де Кьюзака.

Не прошло и часу с момента моего поспешного бегства из тупика Черных Братьев, как я уже стоял перед дверью маленькой таверны возле верфи в Лейте. По вполне понятным причинам мне не хотелось опять возвращаться в» Деревянную Руку «, где все напоминало бы о вчерашних трагических событиях и где меня слишком хорошо знали; здесь же всего несколько случайных прохожих остановились и поглядели мне вслед – то ли потому, что я приобрел громкую славу после убийства де Папильона, то ли из‑за моей необычной фигуры, – не могу сказать, но выяснять этот вопрос мне было некогда да и ни к чему.

Я надеялся найти в таверне кого‑нибудь из моряков, с кем можно было бы договориться о небольшом путешествии подальше от здешних мест, а о возможности попасть в очередную драку я и не думал. Поэтому я храбро толкнул дверь и шагнул через порог; при моем появлении я заметил, как хозяин за стойкой выпрямился и замер, пристально уставившись на меня, из чего я сделал заключение, что слух о моей схватке с французом уже распространился среди прибрежных кабаков.

За столом сидели двое мужчин, подобных которым мне до сих пор не доводилось видеть. Одежда выдавала в них моряков, но была более яркой и живописной и сидела на них с какой‑то щеголеватой небрежностью. На ногах у них были высокие сапоги с широкими болтающимися голенищами.

У одного из них, плотного коренастого крепыша с густой черной бородой, висела на груди боцманская дудка на цепочке; второй был чрезвычайно толст, круглолиц и гладко выбрит, за исключением клочка редких светлых волос, торчавших над его двойным подбородком. Когда я вошел, чернобородый первым заметил меня.

– Иеремия! – заорал он во всю глотку. – Это еще что такое?

– Вы ошиблись, сэр, – сказал я, – но только самую малость: меня зовут Джереми.

– Шутник! – воскликнул чернобородый. – Шутник, клянусь святым Христофором Колумбом! Что это за фигура, Фил? Можешь определить?

– По‑моему, квадрат, – ответил другой каким‑то странным писклявым голосом. – Квадрат, но с придатками.

– Похоже, с касательными[28], – добавил бородач.

– Нет‑нет – разве ты не знаешь, что касательные бывают только у окружности, тогда как…

– К черту всю эту дурацкую чепуху! – воскликнул чернобородый. – Касательные или некасательные, квадрат, окружность или спутанный буксирный канат – вы должны выпить с нами, сэр!

– Это, – возразил я, – зависит от того, что вы пьете.

– Разборчивый малый, я вижу, – сказал бородач. – Впрочем, я и сам не знаю, что мы пьем, да и не забочусь особенно. Вино как вино и глотку смачивает изрядно – чего еще нужно? – И он налил мне полный бокал из стоявшей рядом с ним фляги.

Не желая ударить лицом в грязь, я единым духом осушил бокал; мне показалось, будто в нем был налит жидкий огонь, поскольку до сих пор я и понятия не имел, что такое чистейший ром.

– Ну? – спросил бородач. – Как тебе понравилось наше вино?

– Превосходное! – прохрипел я, с трудом переводя дух и стараясь удержать выступившие на глаза слезы.

Оба моряка закатились от хохота.

– Молодец! – сказал чернобородый. – Будь у тебя столько же силенок, сколько выдержки, я бы взял тебя к себе, потому что ты, парень, пришелся мне по сердцу!

Поняв, что передо мной открывается возможность выбраться из всех моих трудностей, а может быть и из самого Лейта, я невозмутимо заметил:

– Сила еще не самое главное, джентльмены; но, может быть, вы сумеете повторить такой фокус?

С этими словами я взялся обеими руками за край стола и, поднатужившись, приподнял его перед собой вместе со всем, что на нем стояло.

– Иеремия! – изумленно воскликнул чернобородый.

– Quod est demonstrandum[29], – пропищал второй.

– Послушай, – спросил бородач, – а со своим свиноколом ты тоже умеешь управляться? – и он указал на мою шпагу.

– Управляться? – вмешался трактирщик, глазевший на меня с широко раскрытым ртом. – Да ведь это же тот парень, что прикончил французского забияку, о котором я вам рассказывал!

– Черт побери! – стукнул кулаком по столу бородач. – Неужели правда? Тогда слушай: я – капитан Хью Дизарт, честный негоциант и судовладелец; вот он – Фил Бартлоу, самый достойный и, если угодно, самый толстый из всех штурманов, когда‑либо топтавших палубу судна. У нас отличная галера, готовая к отплытию, и добрые веселые ребята в команде. Как насчет того, чтобы присоединиться к нам?

В голове у меня шумело и кружилось от выпитого рома, но я старался держаться изо всех сил.

– Я умею управляться с парусным ялом, – сказал я в ответ, – но ничего не смыслю в больших судах.

– И не научишься, пока не поплаваешь на них, – сказал человек, назвавшийся Дизартом. – А вот Фил сможет помочь тебе постичь все, начиная от понятия, что такое окружность, до умения ходить по реям с закрытыми глазами! – И он с довольным видом громко захохотал.

– А что т‑такое окружность? – заплетающимся языком пробормотал я.

– Окружность, – ответил толстяк, прищурив один из своих тусклых бледно‑голубых глаз, отчего все лицо его перекосилось, приобретя лукаво‑насмешливое выражение, – есть замкнутая кривая, равноудаленная от центра и пустая внутри.

– Наподобие головы некоего Фила Бартлоу, например, – добавил чернобородый.

– Старая шутка! – поморщился толстяк. – Не мог придумать чего‑нибудь поновее? От нее за милю несет мертвечиной!

– Как и от тебя когда‑нибудь, Фил.

– Типун тебе на язык! Раскаркался не ко времени!

– Кстати, о времени, – серьезно заметил бородач. – Вино выпито, и пора идти. Что ты скажешь о моем предложении?

– А чем вы торгуете? – поинтересовался я, пытаясь поддержать приятную беседу.

– Разнообразным товаром, – ответил чернобородый. – Товар ведь постоянно меняется, не так ли, Фил?

– Верно, верно, – подтвердил толстяк. – От английских окороков до голландского сыра и норвежских шкур.

– Ну так как? – спросил капитан Дизарт. – Присоединяешься к нам? Как сказал поэт:» Жизнь у нас одна, так пей ее до дна!»Но что там за грохот?

За стеной послышался цокот лошадиных подков и вслед за этим громкий стук в дверь, которую я, войдя, запер за собой.

– Полагаю, джентльмены, – виновато улыбаясь, проговорил я, – это за мной. Но уверяю вас, я всецело с вами!

– В таком случае сюда! – сказал Хью Дизарт и, распахнув окно в задней стенке таверны, выскочил наружу; мы последовали за ним, причем толстый штурман, пыхтя, едва не застрял в узком оконном проеме. Я с удивлением обнаружил, что ноги почему‑то перестали мне повиноваться, то и дело подкашиваясь и норовя увильнуть куда‑то в сторону. Оба мои спутника подхватили меня под руки, и мы, оставив здание таверны, между собой и теми, кто шумел у входной двери, бросились бежать к береговому причалу, расположенному в полусотне ярдов отсюда, где стояла лодка, привязанная к железному кольцу на швартовой тумбе.

Мы были уже почти на полдороге к нашей цели, когда нас обнаружили, и толпа, возглавляемая человеком верхом на лошади, пустилась за нами в погоню. Всадник, несомненно, догнал бы нас, если бы Дизарт не выхватил из‑за кушака пистолет и не выпалил в него, попав в лошадь, которая споткнулась и упала.

В следующее мгновение мы добежали до лодки, вскочили в нее, обрубили швартов и налегли на весла, оставив на берегу орущую и приплясывающую в бессильной ярости толпу преследователей.

– Ха‑ха! – смеялся Дизарт. – Вот эта забава мне по душе! Честному торговцу редко приходится участвовать в сражениях и кровопролитии, а ведь каждый истинный мужчина тоскует по ним, и даже наш достопочтенный штурман тоже!

– Боже сохрани! – возмущенно пропищал толстяк. – Я испытываю к ним отвращение!

– Они отправились за лодкой, – сказал я.

– В таком случае следует приналечь на весла, мастер Джереми. Как, кстати, твое второе имя?

– Клефан.

– Недурно звучит, – одобрил толстый штурман.

– А почему, мастер Клефан, кому‑то понадобилось устраивать за тобой погоню?

– Вы забыли, – сказал я, – что вчера я убил француза.

– Так‑так, – проговорил чернобородый. – Ну что ж, зато теперь ты в полной безопасности. А вот и наша галера, – он указал на длинное, низко сидящее в воде судно, выкрашенное в темно‑зеленый цвет, с двумя мачтами и далеко выступающими за борта реями с натянутым на них большим парусом.

Активные движения и свежий морской воздух немного выветрили хмель из моей головы, и я смог более четко разглядеть палубу, на которую я поднялся вместе с моими двумя спутниками. Спереди, на шкафуте, были установлены поперечные скамьи с длинными веслами, прикрепленными изнутри высокого бульварка; еще дальше начинался фордек, поднимавшийся до массивного бушприта с крестообразной перекладиной, где был укреплен небольшой треугольный парус. На шкафуте собралось человек двадцать или тридцать команды, и я вспомнил слова Хью Дизарта о» веселых ребятах «. Веселые или нет, они выглядели сборищем самых отъявленных головорезов в ярких цветастых колпаках, в кожаных безрукавках на голое тело, с широкими кушаками, за которыми торчали рукоятки ножей; они праздно разгуливали по палубе, лениво поплевывая за борт или прямо себе под ноги. Мне очень не понравился их вид, но еще больше не понравился вид четырех пушек на юте и такое же количество на фордеке; и вновь я припомнил слова Хью Дизарта о том, что честному торговцу редко приходится участвовать в сражениях. Зачем же тогда здесь столько пушек?

Одно происшествие, случившееся в тот же вечер, заставило меня насторожиться. Мы снялись с якоря и плыли вдоль южного побережья; начинало уже темнеть, когда я, поднявшись на фордек, прислонился к фальшборту, наблюдая за далекой береговой линией, где воды Северного моря вливались в залив Олберледи. Неожиданно я почувствовал рядом с собой присутствие человека, который подошел так бесшумно, что я не расслышал и вообще не догадался бы о его близости, если бы он не дал о себе знать легким покашливанием, словно прочищая горло.

Когда я обернулся, чтобы получше его рассмотреть, он прошептал мне на ухо:

– Спокойно, парень! Продолжай смотреть на берег, и пусть никто не заподозрит, что я говорю с тобой. Как ты попал на борт этого судна?

– Приплыл на лодке, – ответил я, не будучи расположенным чересчур откровенничать с незнакомцем.

– Чисто по‑шотландски сказано! – усмехнулся он под нос.

– А ты не шотландец? – также шепотом спросил я.

– Нет, – ответил тот. – Я англичанин, и зовут меня Саймон Гризейл.

– В таком случае, – в тон ему поинтересовался я, – что ты делаешь на этом судне?

– Заплачено той же монетой, – удовлетворенно прошептал он. – Здесь, на» Блуждающем огоньке «, собрались отщепенцы доброй половины всех наций и рас, существующих под солнцем, – сплошные воры и убийцы. Поскольку ты не похож на них, я решил тебя предупредить, парень, но только молчок и меня здесь не было, понял?

И он исчез так же тихо, как и появился, растворившись в надвигавшихся сумерках, оставив в моей памяти бледное, чуть желтоватое лицо, сильно косящий глаз и хриплый, невнятный шепот. Спустившись вниз, в крохотную клетушку на корме, где мне было отведено место для ночлега, я долго ломал голову над тем, что сообщил мне странный незнакомец и что я увидел собственными глазами. Тем не менее, несмотря на это и на непристойные песни, которые распевал, судя по писклявому голосу, толстый Фил Бартлоу где‑то по соседству с моей каютой, я в конце концов свалился на койку и заснул, утомленный тревогами и событиями минувшего дня.

Проснувшись, я долго не мог сообразить, где я и что со мной; со всех сторон до меня доносились монотонный скрип и плеск, а над головой раздавались тупые звуки тяжелых шагов. Койка подо мной раскачивалась, словно норовя столкнуть меня на палубу, и из иллюминатора в стенке каюты проникал яркий солнечный свет. Я вспомнил, что нахожусь на галере, а по размеренной и солидной качке пришел к заключению, что мы вышли в открытое море. Легкое подташнивание и неприятную сухость во рту я приписал морской болезни, которой, как я слышал, страдают все новички, впервые очутившиеся на море; впрочем, подобные же ощущения могли быть и результатом моего вчерашнего знакомства со стаканом крепчайшего рома. Тем не менее я встал, оделся и вышел на палубу.

– Отличный денек сегодня, мастер Клефан, – пропищал толстый штурман, вперевалку подкатываясь ко мне, – и» Блуждающий огонек» тоже держится молодцом! Если такая погода простоит подольше, то вскоре мы доберемся до устья Гаронны.

– И где же это? – немного суховато спросил я, не испытывая особого расположения к этому человеку.

– Во Франции, дружок, во Франции – величавая река, впадающая в Бискайский залив, и отличнейшее место, славящееся вином и женщинами, что, вместе взятое, представляет собой истинный рай для моряков! – и он покатился дальше, писклявым голосом отдавая приказы нескольким матросам, занятым какими‑то работами на шкафуте.

Я был доволен тем, что мы направляемся в страну де Кьюзака, ибо если рассказы его о ней были правдой, то эту землю действительно стоило посмотреть; но мои мысли неизменно возвращались в Керктаун, к его цветущим зеленым склонам и шумящим лесам, а также, несмотря на все мои внутренние запреты, к госпоже Марджори. В памяти моей всплывало ее милое нежное лицо, такое, каким я увидел его впервые, – ее улыбка, ее веселый смех, – и, вспоминая обо всем этом, я не мог сдержать громкий стон отчаяния и боли.