Народная воля», № 5, 5 февраля 1881 г.

Как известно, университетский акт 8 февраля ознаменовался «беспорядками», которые продолжались и в последующие дни[342]. Наша пресса в значительной степени извратила характер и смысл этих происшествий. Постараемся восстановить их в истинном свете, на основании нескольких студенческих корреспонденций.

Министерство Сабурова*, со своими обещаниями разных льгот и вольностей, откладываемых, однако, на неопределенное время, вызвало против себя даже большее неудовольствие студентов, чем министерство гр. Толстого*. Система Сабурова, постоянно рекомендующая «погодить», «выждать», «быть благоразумными» и проч., начала деморализовать студентов, выдвигая в их среде на видное место разных молодых стариков, карьеристов, вообще тот тип, который уже окрещен в студенческой среде кличкой «бонапартистов»[343]. […]

Масса студенчества, разумеется, не имеет и не имела ничего общего с «бонапартистами», но, с другой стороны, они, как всякая масса, не отличаются и безусловным радикализмом. Обе крайние партии составляют, как везде, меньшинство.

Имея в виду сплочение, под непосредственным попечением начальства, самых безнравственных элементов студенчества, радикальное меньшинство начало сплачиваться и со своей стороны. В его среде образовался «Центральный Университетский Кружок»[344], который, ввиду невозможности фигурировать в качестве легальной организации, решился держать свой личный состав в секрете. Приближающийся акт 8 февраля, на котором можно было безошибочно предположить со стороны «бонапартистов» разные овации начальству, заставил Центр. Унив. Кружок принять меры со своей стороны для того, чтобы овации не состоялись, и чтобы, напротив, министерству было высказано недоверие студентов и их неудовлетворение одними посулами. Форма протеста не была строго предрешена и должна была сообразоваться с обстоятельствами. Человек 300 или 400 изъявили желание поддержать протест; можно было бы, конечно, набрать и более значительное количество пособников, если бы не необходимость конспирации в подготовке дела. Тайна была соблюдена действительно очень строго. […]

Акт 8 февраля, по обыкновению, собрал в университет значительную публику. Тысячи 4 человек присутствовали в зале. По прочтении проф. Градовским[345] университетского отчета раздались рукоплескания. Но в это время с левой стороны хор послышался голос[346]. Приводим эту речь целиком:

«Господа! Из отчета ясно: единодушные требования всех университетов оставлены без внимания. Нас выслушали для того, чтобы посмеяться над нами?! Вместе с насилием нас хотят подавить хитростью. Но мы понимаем лживую политику правительства; ему не удастся остановить движение русской мысли обманом! Мы не позволим издеваться над собой: лживый и подлый Сабуров найдет в рядах интеллигенции своего мстителя!»

Поднявшийся шум мешал расслышать слова говорившего. Крики «тише», «молчать», «слушай», наполнявшие залу, приводили публику в смущение: неизвестно было, к кому они относились – к говорившему студенту или к тем лицам, которые мешали ему говорить. В это же время из толпы товарищей выделяется студент 1‑го курса Подбельский*, подходит к Сабурову и дает ему затрещину. Несмотря на то, что внимание публики было отвлечено шумом на хорах, слух о пощечине разносится по зале. Подымается ужасный шум, раздаются крики: «вон подлого лицемера», «вон мерзавца Сабурова», «вон негодяев». Несколько человек юристов кидаются на хоры с целью схватить оратора. Происходит кое‑где свалка. […]

На другой день собрался совет университета и повесил головы; поставлен был вопрос: «как быть после вчерашнего скандала». Судили, рядили и порешили, наконец, назначить университетский суд. «Над кем?» – был второй вопрос. На это должен был ответить инспектор, расследовав предварительно дело. Тот долго не задумывался, он указал на лиц, намозоливших ему глаза в период царствования его в университете. И вот к суду привлекаются девять студентов и два вольнослушателя. 10 февраля в суд явились обвиняемые, за исключением Подбельского и Бернштейна. Роль прокурора выполнял тот же инспектор; один из помощников его был и судебным приставом и свидетелем, другие помощники были свидетелями; некоторые студенты являлись добровольно давать показания и уличать подсудимых. Пункты обвинения известны из легальных газет.

Из добровольных свидетелей студентов естественник Кутенов и юрист Латкин обнаружили качества, вполне достойные волонтеров III отделения: первый расписывал приметы и способы нахождения (фамилии не знал) одного протестанта, не привлеченного к суду; второй уличал троих подсудимых в «беспорядках» 8 февраля.

Суд всячески старался замять дело, т. е. взвалить вину на посторонних университету лиц и ограничить число протестовавших 10–15 человек, но тут были принесены листы, на которых подписалось до 500 человек, сочувствующих идее протеста, но считающих форму протеста бестактной, в том числе 82 человека, сочувствующих и форме протеста. Суд и совет растерялись. Обнаружить дело в таких грандиозных размерах – неудобно; профессора порешили запрятать эти листы в портфель, – благо ни одна газета не печатает заявлений и подписей тех студентов.

28.2. Прокламация Центрального университетского кружка (февраль 1881 г.)

Правительство сжилось за последнее время с мыслью, что студенчество неспособно ни к политической жизни, ни к гражданскому мужеству. К единодушным заявлениям всех высших учебных заведений оно отнеслось с пренебрежением. Но среда студенческая не обезличена, в ней таится скрытая сила; эта сила страстная, могучая, которая не согнет своей выи под игом железного деспотизма, прикрытого подачками и посулами. Она твердо и решительно будет защищать интересы студенчества.

8 февраля она впервые сочла своим долгом выступить пред лучшей частью русского интеллигентного общества и ученой корпорацией в открытую борьбу с представителем и выразителем желаний, столь излюбленных правительством и чуждых студенчеству.

Над Сабуровым произносится приговор. Студенчество клеймит наглого лицемера, срывает мантию эфемерного блеска, обнажает немощь и убожество всей безнравственной политики правительства и заявляет, что у всего молодого и мыслящего один ответ, одна кара: позор!

29. А. Д. Михайлов*