Изначально – да, конечно. Но патриотизм – любовь к родине, а здесь говорится о других чувствах, общечеловеческих. Скорее, “Собибор” – космополитический фильм, разве нет?

Я называю патриотическим фильм, если он направлен на созидание. Патриотический фильм – про людей, про человеков, который кому‑то непременно напомнит либо себя, либо близкого. Он наполнен детальками и маленькими нюансами. Мне очень важно было уйти от красного кумача с любой эмблемой на этом красном. Не снять фильм, где не люди, а функции ходят. Бывают картины, где затрагиваются серьезные темы, а у меня никаких воспоминаний, никаких подробностей в памяти от них не остается. Поэтому я и старался по максимуму наполнить картину деталями, понятными и запоминающимися. Может быть, еще и благодаря этому “Собибор” понятен всем.

 

Будешь еще режиссировать?

Я сейчас надеюсь, что осенью в Московском художественном театре я как режиссер и актер выпущу спектакль “Поколение Маугли, или Чудак на букву М”. Это моя фикс‑идея, я начинал еще с детьми, со студийцами, и сейчас надеюсь, что спектакль найдет свою пристань в МХТ со студентами колледжа Табакова и с актерами МХТ. Это еще и проект, задуманный для обучения будущих актеров практике большой сцены. Думаю, что подуспокоюсь я на эту тему и займусь своими прямыми обязанностями, которые у меня записаны в дипломе: актер театра и кино.

 

Meduza, 2018

 

Увидеть Сталина, и?

“Танки” Кима Дружинина (2018)

 

Скоро “Танки” проедутся своими тяжелыми гусеницами и по вам. Искушение уклониться от такого удовольствия велико, но постарайтесь всё‑таки посмотреть этот фильм. Впечатление будет гарантированно сильным. Более откровенного автопортрета людей, управляющих сегодня Россией (по меньшей мере российской культурой), представить себе невозможно.

Некоторое время назад в нашей стране был осуществлен открытый акт цензуры – отмена проката британской комедии “Смерть Сталина”. Ратовавшие за этот радикальный жест органы власти, по сути, открыто признались: да, мы сталинисты. Ничем, кроме иррационально сильного пиетета к вождю – в пресс‑релизе к “Танкам” это слово пишется с большой буквы, – запрет безобидной картины объяснить было невозможно. Как это – “смерть Сталина”? Он разве не вечно живой?

Вот и доказательство. “Танки” – фильм, рабочим названием которого была формула “Увидеть Сталина”. Он сделан командой под руководством режиссера Кима Дружинина, известного по ленте “28 панфиловцев”, и при активном содействии министра культуры Владимира Мединского. “Это очень правильное кино”, – сказал министр о картине, в титрах которой значатся и он сам, на правах автора идеи, и лелеемое им Российское военно‑историческое общество. Сюжет картины – пробег двух опытных образцов новейших танков Т‑34 из Харькова в Москву в 1940 году. Конечная точка путешествия – Красная площадь, где конструктора Михаила Кошкина и его команду встречает лично Сталин. Лицо его светло и спокойно. “Это будет ласточка наших бронетанковых сил”, – произносит он со значением. На этом фильм победно завершается. Простите за спойлер.

Как и в фильмах сталинской эпохи, вождь народов – не главный и не эпизодический герой. Он – эдакая универсальная точка отсчета, величественный монумент самому себе, нерасчленимый на элементы знак. Бог из машины, благословляющий на бой другие машины. Не только танки, но и ведущие их люди здесь – хорошо отлаженные автоматы, готовые служить родине и начальству.

“Танки” сообщают о многом – не только о любви авторов к Сталину. Например, о концепции истории, дорогой сердцу и уму Владимира Мединского. Из всех режиссеров, снимающих военно‑патриотическое кино, он выбрал для покровительства именно Дружинина. А всё потому, что тот имеет дело не с осмыслением фактов, а с построением “правильных”, по определению самого министра, мифов. “28 панфиловцев” были первым тому доказательством, “Танки” подтверждают гипотезу.

Кошкин действительно перегонял танки в Москву из Харькова. Разумеется, тогда всё прошло бессобытийно и скучно. Не то что в фильме Дружинина. Еще на заводе немецко‑фашистские диверсанты начинают охоту на доблестных танкистов. Откручивают вентиль на баллоне, чтобы спровоцировать взрыв. Готовят группу захвата: бритоголовые, накачанные, с каменными лицами, вооруженные до зубов – не наши, ясно сразу, хотя по‑русски говорят без акцента. Кто они? Те самые враги народа, о которых мы не вспоминали с детских лет, когда читали “Судьбу барабанщика” и “Бронзовую птицу”.

Неслучайно выбран 1940 год. Войны в СССР еще нет, но война идет всегда. Разумеется, коварные фашисты строят козни против товарища Сталина даже в годы пакта о ненападении. В секретном кабинете сидит немецкий генерал и приказывает неведомой белокурой валькирии: до Красной площади танки дойти не должны! Не сомневайтесь, противостояние подкупленных заграницей злодеев с Россией – мы же только защищаемся, это общеизвестно – продолжается веками, и несть ему конца. Когда один из предателей пытается убедить Кошкина перейти на его сторону, он щеголяет аргументами то ли из пропаганды сталинских времен, то ли из сегодняшней: по его словам, в Европе “чистые города, воспитанные люди”. Ну и зарплаты повыше. Герой с негодованием отказывается, ведь он служит народу.

Невольно вспоминается история с картиной Александра Миндадзе “Милый Ханс, дорогой Пётр”, по времени действия синхронной с “Танками”. Ее герои, немецкий инженер и советский рабочий, на засекреченном заводе рука об руку, сами не подозревая о том, ковали собственную смерть. Сценарий той ленты прошел экспертизу Минкульта, но в финансировании ему отказали – тогда мир и узнал о Военно‑историческом обществе, без одобрения которого нельзя было снимать кино на определенные темы. Миндадзе вынудили изменить время и некоторые обстоятельства действия, иначе картине не дали бы “зеленый свет”. Однако, получив финансирование, он всё‑таки сделал фильм по‑своему и даже попал с ним на Московский международный кинофестиваль. Такое впечатление, что “Танки”, премьера которых тоже прошла в рамках ММКФ, – персональный ответ Мединского, его вендетта.

Несмотря на обилие врагов, положительных героев в фильме больше, чем безликих отрицательных. Даже в бандитах, кое‑как партизанящих на границе Украины с Россией (обобщенные бандеропетлюровцы), есть что‑то человеческое: родная земля и им дороже поганой Европы с ее деньгами и посулами. Кошкин, сыгранный Андреем Мерзликиным, – средоточие всех достоинств: серьезный, основательный мужчина, которому в жизни ничто не мило, кроме танков и товарища Сталина. Вокруг него – персонажи попроще, но тоже достойные товарищи. Самый интересный из них – лейтенант НКВД Пётр Мизулин (Антон Филипенко). Молодой горячий идеалист без чувства юмора везде, как ему и положено, подозревает заговоры, диверсии и врагов народа. И настоящим спасителем ситуации в катарсическом финале на Красной площади оказывается именно он. Конструкторы конструкторами, а без любимых спецслужб никаких задач не решить и с неприятелем не сладить.

Неудивительно, что единственная героиня на весь фильм, Лида Катаева (Аглая Тарасова), влюбляется не в Кошкина, а именно в Петра Андреевича – герои называют друг друга по имени‑отчеству, только Лиду по имени и на “ты”. Она ведь женщина. Да, высказывание по актуальному гендерному вопросу “Танки” тоже содержат. Катаева, специалист по танковой броне, просится в поход с Кошкиным, но он ей отказывает: не женское это дело, лучше пусть с пирогами бойцов встречает. Она тем не менее увязывается за старшими товарищами.

Естественно, от Лиды сплошные неприятности. Из‑за нее герои вынуждены сдаться бандитам, и в кусты, струсив, она бежит не вовремя – тут же предатель нанесет удар ничего не подозревающему конструктору. Зато в фильме есть красивый кадр, в котором голая героиня входит в пруд, притягивая взор энкавэдэшника. Этот тонкий прием позволяет нам догадаться, что даже в железных людях скрыто что‑то человеческое. Так что и женщина пригодилась. К тому же именно она позволила композитору фильма Михаилу Костылеву включить в громыхающий саундтрек лирическую тему, пугающе похожую на битловскую “And I love her”.

Закончится фильм всё равно другим музыкальным произведением – “Маршем советских танкистов”. Где еще танковая тема так органично соединяется с восславлением товарища Сталина? Только в новом фильме, подаренном нам Министерством культуры к Дню Победы.

 

Попавшие под танк

“Т‑34” Алексея Сидорова (2018)

 

Фильмы, как правило, завершаются списком благодарностей. Эту статью с такого списка хочется начать.

Спасибо авторам за то, что сделали высокобюджетный военный блокбастер, почти очистив его от пропагандистской и идеологической составляющей. Возможно, при его описании даже можно будет обойтись без слова “патриотический”. И слово “Сталин” здесь упоминается лишь однажды, да и то в шуточном контексте. Редкость по нашим дням.

Спасибо, что постарались сделать честную развлекательную жанровую картину – хотя, как показал опыт “Сталинграда”, многим зрителям до сих пор кажется кощунственным совмещение голливудского подхода с темой Великой Отечественной войны. Впрочем, судя по кассовым сборам, они в меньшинстве.

Спасибо, что не делают вид, будто “Т‑34” – картина по реальным событиям, хотя документальная основа у нее всё‑таки есть, а один из российских продюсеров после премьеры рассказал историю своего отца‑ветерана, в деталях совпадающую с частью сюжета фильма. Тем не менее в своей основе “Т‑34” – чистая фантазия, адаптированная для тинейджеров. Это, если что, комплимент.

Теперь перейдем к проблемам.

Идея “«Форсажа» на танках” звучит соблазнительно в теории, но на практике трудноосуществима. Фильм, как и его центральный герой – Т‑34 – достаточно тяжеловесен, местами однообразен и утомителен. Особенно если ты обычный смертный, зашедший в кино развлечься, а не действительный член Военноисторического общества. Трюк с замедленно летящим танковым снарядом (адаптация эффекта bullet time) производит впечатление в первые пару раз, однако его многократное повторение лишь тормозит действие. Танки вообще довольно неповоротливые звери, их специфическое обаяние трогает далеко не всех. Уместно вспомнить, что ни один из танковых блокбастеров последних лет, от “Белого тигра” до недавних “Танков”, не стал прокатной сенсацией. Однако расчищенные на праздники кинотеатры могут удивить, и заранее несложно предсказать, что “Т‑34” станет самым кассовым отечественным фильмом с танком в главной роли.

Схематизм сценария зашкаливает. Картина состоит из трех актов. В первом спонтанно составленный экипаж единственного танка под руководством младшего лейтенанта Ивушкина героически сражается с многократно превосходящими немецкими силами, защищая от них деревню Нефедово. Во втором Ивушкин оказывается в концлагере, где его находит давний противник – ныне повышенный в звании штандартенфюрер Ягер. Он предлагает “русскому Ивану” (на самом деле Ивушкина зовут Николай, а Ягера – Клаус, они тезки) послужить живой мишенью на полигоне, заняв трофейный Т‑34; тот соглашается, планируя побег. В третьем акте Ягер и Ивушкин сталкиваются в танковой дуэли на мосту маленького немецкого городка близ чехословацкой границы. Вы, наверное, догадаетесь, кто победит.

Главное, что мы знаем об Ивушкине, – он русский, “это многое объясняет”, как добавил бы Никита Михалков, один из сопродюсеров фильма. Национальный характер без шансов на отступление от канона: сметлив, энергичен, отчаян, мужественен. Свято верит в русский “авось”. Таким его, не размениваясь на излишние нюансы, и играет главный нынешний суперстар Александр Петров (также фигурирующий в вышедшем на экраны синхронно комедийном “Полицейском с Рублёвки”).

Об остальных героях фильма мы знаем еще меньше. Среди членов экипажа первого, почти сразу погибающего танка есть украинец и белорус – квота “братских народов” соблюдена. Боязливый украинец почти сразу погибает, а вот крепкий основательный мехвод‑белорус доживает вместе с Ивушкиным до кульминации; в этом раскладе трудно не усмотреть геополитическую метафору, даже если счесть ее ненамеренной. Нам удается узнать, что зовут его Степан Савельевич Василёнок, и кажется, что этим паспортным ФИО ограничиваются режиссерские указания хорошему артисту Виктору Добронравову. Еще он, конечно, должен был имитировать характерный акцент, с чем справляется весьма успешно.

В новом экипаже компания Ивушкина и Василёнка комплектуется более тщательно, хотя бойцов командир отбирает как бы случайно, на глаз, из толпы истощенных заключенных концлагеря, очевидно, состоящей исключительно из советских танкистов. Один – крепко сбитый Волчок (Антон Богданов), основательный уральский парень. Другой – хлипкий и вечно гнусавящий интеллигент Серафим (Юрий Борисов). Зачем такого взяли в танк? Да затем, что без духовности и в танке далеко не уедешь. В немецком городке, где остальные хватают одежду и еду, Серафим добывает копию Мадонны Боттичелли и в критический момент, выставив ее перед собой, как это делали православные воители Средневековья, читает молитву. Не она ли спасет танкистов? Очень может быть.

Об антагонисте Ягере – фамилия говорящая, “Охотник”, – мы знаем и того меньше. У артиста Винценца Кифера злое умное лицо, в начале украшенное бородой, к финалу – шрамами. Он очень злой, жестокий и упрямый. В общем, фриц. Тут и правда все русские – “иваны”, все немцы – “фрицы”. Имена запоминаешь с трудом.

Меньше всего конкретики досталось на долю единственного женского персонажа – заключенной‑переводчицы, которая помогает пленным танкистам совершить побег и присоединяется к ним. Ирина Старшенбаум, знакомая по “Притяжению” (там она тоже была партнершей Петрова) и “Лету”, совершает поистине героические усилия, чтобы сделать свою героиню объемной и живой. Сценарий изо всех сил сопротивляется. Даже ее имя – “Анечка!” – шепчет Ивушкин, – мы впервые слышим с экрана только после ночи любви, ближе к финалу фильма.

Создатели фильма, продюсер Рубен Дишдишян и режиссер Алексей Сидоров, вместе делали один из первых постсоветских блокбастеров – криминально‑боксерский “Бой с тенью”. Брутальный мужской мир той картины, конечно, отзывается в “Т‑34” на каждом шагу. Человеческим чувствам, кроме постыдного малодушия (оно встречается крайне редко) и отчаянной храбрости (вот она – на каждом шагу), здесь в принципе не место. Танки грязи не боятся. И всего остального тоже.

Это образцово‑показательное бесстрашие, этот программный героизм слегка смущают. Поначалу сам не понимаешь чем. А потом вспоминаешь, к чему – кроме голливудских образцов, той же “Ярости” с Брэдом Питтом, – возводит свою генеалогию “Т‑34” к советским фильмам о войне. В лучших из них противниками были не немцы, как здесь, а война как таковая. В “Судьбе человека”, “Ивановом детстве”, “Летят журавли”, “Балладе о солдате”, “Проверке на дорогах” при всех различиях было одно концептуальное сходство: они показывали, как человек сохраняет в себе человеческое благодаря стремлению к миру и памяти о нем. Пространство “Т‑34” устроено принципиально иначе. Оно отдано тотальной нескончаемой войне, в которой царит утешительная простота: есть наши, есть враги и врагов надо бить до победного конца. Без боли и горечи, с азартом и остервенением игроков компьютерного чемпионата. Поэтому войне позволено быть предметом новогоднего развлечения. Что может быть веселее, чем врезать фрицам и раздавить фашистскую гадину, закусив победу мандаринами и запив шампанским?

Возможно, поэтому так фальшиво выглядят картины мирной жизни, которые сопровождают финальные титры. Не только потому, что из немецкого концлагеря герои фильма, скорее всего, попали бы не в родные дома, а прямиком в концлагерь Сталинский. Мы два часа видели этих людей только в одном качестве: бойцов. Ничего другого мы о них не знаем, ни во что другое не поверим.

Зато на тех же титрах звучит песня Окуджавы “Бери шинель, пошли домой”. В ней больше правды, чем во всем “Т‑34” вместе взятом, и наконец‑то больше мира, чем войны. За этот отрезвляющий контраст создателям картины – отдельное спасибо.

 

Советское шампанское

“Праздник” Алексея Красовского (2019)

 

Впервые дни 2019 года режиссер Алексей Красовский выкладывает в сеть для общего доступа свой фильм “Праздник”. Смотреть его можно абсолютно бесплатно. Платить за просмотр – исключительно по желанию. Это первый случай, когда известный российский автор (Красовский сделал нашумевшую картину “Коллектор” с Константином Хабенским) так поступает со своей профессиональной работой, в создании которой принимало участие множество маститых кинематографистов – в частности, оператор Сергей Астахов (“Брат” и большинство других фильмов Балабанова) и такие актеры, как Ян Цапник (“Горько!”), Алёна Бабенко (“Водитель для Веры”), Тимофей Трибунцев (“Монах и бес”), Павел Табаков (“Дуэлянт”), Анфиса Черных (“Географ глобус пропил”). Собственно, в фильме всего шесть персонажей, и пятерых из них играют звезды. Широкая публика не знает только молодую Асю Чистякову.

Почему фильм попал в сеть бесплатно? Потому что еще до его завершения стало известно: Красовский снял черную комедию о блокаде Ленинграда. Реакция на сам этот факт, в том числе со стороны депутатов Госдумы, была настолько ожесточенной, что надежды на прокатную судьбу фильма сразу упали почти до нуля.

Говоря о “Празднике”, необходимо отделить друг от друга несколько разных тем, не смешивать их друг с другом.

Во‑первых, любая цензура – зло. Она запрещена Конституцией РФ, недопустима и непростительна. В этом случае говорить о цензуре столь же закономерно, как в случае запрещенной “Смерти Сталина”. Вал общественного негодования, включая прямые угрозы со стороны представителей власти, привел к логичному результату. Создатели почли за лучшее не добиваться получения прокатного удостоверения и не уговаривать кинотеатры взять “проблемную” (хоть никем и не виденную) картину, а сразу выложить ее в сеть.

Если отвлечься от эмоций, то крайне любопытно изучить те болевые точки, которые вызывают подобную неадекватную реакцию: все они сходятся к одной конкретной эпохе, из которой мы каким‑то невообразимым образом не можем выкарабкаться до сих пор. Особенный ужас у разных категорий граждан‑чьи‑чувства‑так‑легко‑оскорбить вызывает жанр комедии. Смеяться над некоторыми материями, как выясняется, грешновато. “Великого диктатора” Чаплина, “Быть или не быть” Любича или “Большую прогулку” Ури можно было смотреть и показывать в СССР, но в теперешней России они бы точно не прошли. “Смех” и “война” теперь считаются материями несовместными. Это тема для отдельного исследования, прямо не связанного с фильмом “Праздник”, который возмущенные в любом случае не смотрели.

Во‑вторых, Красовский демонстрирует завидную независимость от всего, что в современной России можно назвать “системой”. Он сделал камерную малобюджетную картину, сам выступив в качестве сценариста и продюсера, и не прибегал для ее финансирования ни к помощи государства, ни к крупным инвесторам, каковых просто не нашлось. Количество зрителей у “Праздника” в YouTube, скорее всего, будет впечатляющим. Удастся ли вернуть потраченные деньги за счет добровольных пожертвований – интереснейший вопрос. Но и он, прямо скажем, касается самой идеи независимого кинопроизводства и проката в нашей стране, а не художественных качеств картины. Оценивать их после всех событий стало только сложнее.

Однако – в‑третьих – попробуем отрешиться от обстоятельств и сделать это.

На дворе 31 декабря. Ленинград, война, блокада. Одно на удивление благополучное семейство встречает этот день с другими мыслями и заботами, чем большинство жителей осажденного города. Рассеянный добряк‑профессор Георгий Александрович Воскресенский (неузнаваемый Цапник в бороде и очках, что‑то вроде пародийного Преображенского из “Собачьего сердца”) не может вспомнить, куда подевал ключи от лаборатории. Его беспокойная жена Маргарита (Бабенко в искусственных кудрях) тяжело переживает вынужденный уход кухарки – ей самой предстоит ощипывать курицу для праздничного стола, а она к этому не привыкла. Но настоящие проблемы явятся на порог в обличии взрослых детей Воскресенских. Прекраснодушный студент Денис (Табаков) приведет новую знакомую, встреченную в бомбоубежище Машу (Чистякова), которая мечтает лишь о том, чтобы вымыться, просушить стельки и поспать хотя бы час. Его капризная сестра Лиза (Черных) объявит, что порвала с женихом – ассистентом профессора Максимом – и пригласила на праздник нового кавалера, одноногого фронтовика Виталия (Трибунцев).

Привилегированному семейству есть из‑за чего нервничать. Непрошеным гостям предстоит объяснить, откуда в возмутительно уютном доме взялись еда, топливо и одежда. И это только начало. С чердака, как сердитое божество, стучит палкой онемевшая, но не дающая о себе забыть бабушка.

“Праздник”, конечно, никакая не комедия. По жанру фильм ближе всего к комедии положений, но смеяться особо не над чем. Напротив, смотреть чем дальше, тем дискомфортней. Дело и не в том, что Красовский якобы смеется над тем, что не должно быть смешным (над блокадой). Смешны люди, живущие в блокадном городе и не замечающие этого. То есть делающие перед самими собой вид, что не замечают: зрелище более жуткое, чем комичное. “Праздник” не пытается исследовать феномен блокады или блокадника – надо сказать, что единственная настоящая жертва трагедии, Маша, выглядит самым схематичным из персонажей. Это картина о том, каково жить и не замечать, что рядом умирают. И почему твоя жизнь, в особенности жизнь благополучная, так или иначе связана с чужой смертью.

Фильм снят с минимальным бюджетом, действие не выходит за пределы трех комнат и кухни домика, где на разумном отдалении от центра города живет семья Воскресенских. Несмотря на изысканную палитру – чуть подцвеченная сепия время от времени кажется черно‑белой, Астахов всё‑таки виртуоз, – больше всего “Праздник” напоминает театр. Точнее, добротный советский телеспектакль по какой‑то не вполне советской комедии, вроде Эрдмана или позднего Маяковского. Если пьеса Красовского впечатляет своей продуманной драматургией в утешительно старомодном духе, то в игре отличных актеров отчетливо видна искусственность, деланность. Кажется, перед нами не фильм и не спектакль, а читка. Будто артисты адаптируются к тексту на ходу, а прожить и прочувствовать его элементарно не успели. Вполне возможно, это слабость “Праздника”, но сама ситуация оборачивает ее в преимущество.

Воскресенские делают вид, что их жизнь совершенно нормальна. Они лгут, лукавят, фальшивят так давно, что сами начали себе верить. Причем это касается не только старших, но и циничной Лизы или романтичного Дениса, да и их несчастных гостей, как выяснится, тоже. Двоемыслие – вирус, от которого не так просто излечиться. Актеры Красовского и он сам тоже делают вид. Они рассказывают историю не из времен блокады. На самом деле речь идет о нынешнем празднике, с которым совпадает премьера “Праздника”. В этом, а не в воображаемом надругательстве над прошлым и есть подлинная причина возмущения сенаторов и депутатов.

Условные патриоты, консерваторы и государственники не смирятся с той прямолинейной идеей, на которой построен фильм: и в самом суровом аду, если его действие происходит в России, найдутся люди специальных категорий, у которых будут пайки и теплые дома, благополучие и комфорт. Неравенство и несправедливость, счастье за чужой счет, жирование элиты и нищета всех прочих – наш modus vivendi, какой бы год ни был на календаре.

Условные либералы и оппозиционеры, в свою очередь, вряд ли обрадуются тому, что представителями такой элиты в фильме показаны не цэковские чиновники или гэбэшные генералы, а интеллигенция – микробиолог и его семья. Дело не в исторической правдоподобности такой ситуации (сценарий построен так, что не поверить в нее невозможно), а в том, что обвинить бюрократов было бы слишком очевидно и просто. “Праздник” – картина о людях, которые по привычке играют перед самими собой роль коллективной совести нации, эдаких блаженных неумех и растерях, чеховских недотеп, случайно доживших до суровых военных лет. Их трусость, эгоизм и жадность, так понятные по‑человечески (и даже простительные), слишком уж легко примерить на себя.

Да, сегодня в России не идет война. Или всё‑таки идет, а мы тоже ее не замечаем, ощипывая курицу и нарезая оливье?

В “Празднике”, который сделан очень традиционно, есть всего несколько ярких образов, которые организуют вокруг себя пространство фильма. Во‑первых, несообразно гигантская елка, верхушка которой не влезает в кадр; кажется, что и сами герои, как в главном новогоднем балете – “Щелкунчике” – вот‑вот окажутся анекдотическими игрушками на колоссальной ели. Во‑вторых, пистолет, который по чеховской заповеди обязан будет выстрелить. Война, как‑никак. Есть и один радикальный прием – неожиданный воздушный налет и выключенное электричество, превращающее прямоугольник экрана в малевическую черную дыру. Несколько секунд ты ждешь, что состоится возмездие за все прегрешения. Но потом свет зажигается, и праздник продолжается. “Мы, дядя Ваня, будем жить”.

Безбедная жизнь во время апокалипсиса и есть единственное наказание за мелочность и малодушие, за жареную курицу и советское шампанское.

Как уже было сказано, довольно неуютное зрелище. Любопытно, многие ли захотят после просмотра, как предлагают создатели фильма, за него заплатить. Лично я заплатил.

 

От святого духа

“Дылда” Кантемира Балагова (2019)

 

Дебют 25‑летнего Кантемира Балагова, ученика Александра Сокурова из Нальчика, – “Теснота” – стал сенсацией, попав в Канны и вызвав восторги критиков по всему миру. Раздавались и скептические голоса, от “учитель помог” до “новичкам везет”. Что ж, вот и опровержение. Второй фильм Балагова, которому сейчас двадцать семь, сделан на другом материале и с другим продюсером, Александром Роднянским, хотя снова по оригинальному сценарию режиссера (соавтор – известный писатель Александр Терехов). И “Дылда” не оставляет сомнений: Балагов – настоящий мастер, природное дарование, самобытный художник, чье существование в российском и теперь уже мировом кино игнорировать невозможно.

Первое, что здесь поражает, – свобода, позволяющая взять изъезженный и без пяти минут опасный материал (Ленинград в первые месяцы после окончания войны, впереди новый 1946 год) и найти абсолютно свежий подход к нему, неожиданный материал и героев. Точнее, героинь. Ия по прозвищу Дылда – долговязая застенчивая блондинка, бывшая зенитчица, после контузии отправленная с фронта домой вместе с трехлетним сыном (как кажется поначалу) Пашкой. Там она работает медсестрой в госпитале, туда к ней возвращается подруга и сослуживица – бойкая рыжая Маша, которая подселяется к Дылде в коммуналку. У Ии и Маши есть общая тайна, связанная с ребенком, да вот только ребенка к возвращению Маши уже нет. Травма его потери – не центр и не эмоциональная кульминация, а только начало пути, завязка сюжета.

В “Тесноте” Балагов уже проявил редкую способность соединять документальное и личностное с выдуманным и сконструированным: действие происходило в его родном Нальчике, но в почти мифические 1990‑е, когда режиссер еще был ребенком, и в еврейской общине, к которой он никогда не принадлежал. Этот же дар сполна развернулся в “Дылде”. С одной стороны, перед нами допотопные времена, давно ставшие легендой, с тщанием воссозданные на экране: аутентичные одежды, плакаты, даже исторические трамваи. С другой, на экране мы подобного Ленинграда не видели – здесь нет никаких примет советской идеологии, обошлось даже без портретов и бюстов вождей, НКВД упоминается единожды (и так и не появляется), а визит в цитадель высокопоставленных чиновников больше напоминает путешествие во времени – из демократического послевоенного убожества в хоромы высокомерной аристократии с колоннами и просторным садом, где баре выгуливают породистых гончих.

В этом есть что‑то сюрреалистическое, но военный опыт, давно известно, искажает перспективу, подходить к нему с реалистическим инструментарием бесполезно. В любом случае “Дылда” – кино прежде всего современное, в котором Балагов рассказывает о своих ровесниках и об эпохе, в которую мы все живем сейчас: война вроде бы кончилась давным‑давно, а мы почему‑то никак не можем ее завершить, от нее избавиться, переключиться. Это касается и искусства, и повседневности.

До визита к Минотавру – хозяину жизни (точнее, хозяйке: роль Ксении Кутеповой, единственной известной актрисы в фильме, одна из лучших в ее карьере) – Ия и Маша пройдут длинный путь. Он будет разделен между двумя пространствами. Первое – госпиталь, общественное и одновременно интимное, почти монохромное, но освещенное тихим и несущим надежду светом, будто рассветом новой послевоенной жизни: есть в этом что‑то умиротворяюще голландское, то ли вермееровское, то ли рембрандтовское. Здесь исцеляют, но и умирают тоже. Второе – квартира, так непохожая на знаменитые коммуналки из картин Германа, проницаемые и неуютные, а главное, черно‑белые. У Балагова, напротив, за закрытой дверью комнаты – независимое царство, в котором доминируют иные цвета, по‑фламандски яркие зеленый и красный. Зеленые обои, красный свитер, праздничное зеленое платье, брызнувшая из носа красная кровь. Здесь живут, ревнуют, ненавидят, любят. “Дылда” – фильм о посттравматическом синдроме (редкая для российского военного кино тема), но прежде всего – о победе любви над болью. Это если совсем по‑простому, в двух словах.

Зацикленность нынешнего российского общества на Дне Победы, в котором одни видят спасительный символ объединения, а другие – тупик, объясняется еще и неуютностью разговора о том, что происходит после великого праздника. Как жить после Победы? Где взять ресурсы, чтобы вернуться к отмершему за ненадобностью? Нужно ли прощать непростительное? В “Дылде” режиссер со всем пылом романтического идеализма бросается задавать эти (как принято считать, проклятые и безответные) вопросы и давать свои варианты ответа на них. В центре интриги – мечта Маши о нормальной жизни, о семье, детях. Постепенно, однако, выясняется, что представления о норме слишком сместились, чтобы их восстанавливать, и необходимо искать иные, непривычные дороги к возможному счастью.

Это, пожалуй, самое поразительное в “Дылде”. Фильм Балагова отрицает привычную нам всем дихотомию между бравурными “патриотическими” фильмами и авторским кино, приговоренным потребителями мейнстрима к клейму “чернуха”. Перед нами что угодно, но никак не чернуха, невзирая на жуткую фактуру: травмы, ранения, смерти. Напротив, картина наполнена светом (в прямом и переносном смысле), игрой с цветами. Лица актрис‑дебютанток – иркутянка Виктория Мирошниченко (Ия) в 2019 году выпустилась из ГИТИСа, москвичка Василиса Перелыгина (Маша) – из ВГИКа – живут странной молчаливой жизнью, более осмысленной, чем любые произнесенные в кадре слова. Бесстыже‑приближенная подвижная камера скользит, к примеру, по пространству бани, где деловито смывают грязь и шрамы десятки женщин, и откровенность самой ситуации остраняется взглядом художника. Если вновь прибегать к ассоциациям с живописью, то это уже Энгр, мир, из которого мужчины исчезли, уехали или вымерли, а вера в завтрашний день материализуется через очищение от сегодняшнего. Вероятно, здесь важно сказать, что “Дылда” – очень деликатный фильм, в котором нет объективирующего взгляда. Это может быть связано и с тем, что молодая оператор Ксения Середа (ей всего 24 года!) – женщина, но в большей степени объясняется ее недюжинным дарованием.

Фокус этого фильма – именно в женском взгляде, который делает специфически, казалось бы, российскую историю актуальной и в мировом контексте, где художники постоянно стараются рассмотреть привычные конфликты и ситуации через призму женского опыта. Этой тенденцией (а не, как считают многие, баснословной “русофобией”) объясняется и писательская популярность, и Нобелевская премия белоруски Светланы Алексиевич. Из ее первой книги “У войны не женское лицо” Балагов позаимствовал материал для фильма. Война, пережитая женщиной, становится иной: более болезненной, не настолько героичной, лишенной привычного мученического мазохизма, но получающей шанс когда‑нибудь завершиться и забыться. Об этом и “Война Анны” Алексея Федорченко, и, вероятно, грядущий “Воздух” Алексея Германа‑младшего – фильм о летчицах Великой Отечественной. “Дылда” же еще и о том, что после войны тоже есть жизнь, и выжить в ней может оказаться не проще, чем под ураганным огнем неприятеля. Об этом (хоть в нем и нет слов) звучащее на финальных титрах обманчиво‑ностальгическое танго, будто в нерешительности прерывающееся на паузы, – единственная мелодия, написанная для фильма Евгением Гальпериным.

На блеклых руинах вырастет трава – такая же зеленая, как на Гентском алтаре ван Эйка, как на платье, которое не по праву примеряет Маша. Красный цвет напомнит о торжественных ангельских одеяниях, а не только о пролитой крови. История, которая когда‑то завершилась распятием, обратится вспять. В начале фильма мы увидим Ию с Пашкой, смотрящих сквозь тусклое стекло трамвайного окна, как Богоматерь с младенцем; позже встреча с Машей напомнит о том самом свидании Марии с Елизаветой (Ия верит, что беременна); наконец, последняя сцена неожиданно отзовется благой вестью о невозможном чуде – зачатии в мире, в котором не осталось мужчин. Но, возможно, в воздухе еще носится что‑то наподобие Святого Духа.

 

Кантемир Балагов: “Мы не имеем права показывать своих героев слабыми, мы должны уважать их личность”

 

Хочу начать с названия фильма. Оно совершенно не очевидное, плохо переводимое, странно звучащее по‑английски, да и по‑русски. Откуда оно взялось?

Оно появилось, когда мы с моим соавтором Александром Тереховым уже написали сценарий. Поймали себя на мысли, что у нас часто повторяется: дылда, дылда, дылда. Мы долго думали над названием, были какие‑то пафосные. Мы понимали, что должно быть одно слово, очень простое. И остановились на “Дылде”. Для меня дылда – не только героиня фильма Ия, но и какой‑то способ существования. Дылда – это отсутствие грации, неуклюжесть, какая‑то растерянность в пространстве. Мои герои так же растеряны после войны в мирном пространстве, они не понимают, как им существовать. Были, конечно, опасения, что современному уху слово будет непривычно. Не знаю, прекрасное слово “дылда”.

 

Послушав слова о неуклюжести, сразу хочется спросить: было ли в этом замысле что‑то личное, автобиографическое? В “Тесноте” ощущалось, что вы говорите если не о себе, то о чем‑то очень близком. Аздесь какая‑то война, женщины сплошные, всё очень далеко.

Я так же, как Ия, боюсь, что я не способен на какие‑то чувства, что я пустой внутри. Маша, наоборот, это сублимация моих недостатков: мне часто кажется, что нужно действовать и всеми способами добиваться своего, даже если эти способы нравственно неправильны.

 

Что такое для вас война и вообще погружение в военную стихию? Хоть действие происходит уже после войны, ей пропитано всё, ее травма определяет поведение и портрет каждого из героев фильма, включая ребенка.

Войны всегда были. Они настолько уже в норме человеческой истории… По природе своей человек – зверь. Для меня война неприемлема, это смещение человеческой природы. Особенно в случае женщины, которая по своей природе биологической должна давать жизнь. В течение нескольких лет она просто окружена смертью – насколько это влияет на ее физику, ее биологию, психологию?