Четвертая речь против Луция Сергия Катилины

 

Я вижу, сенаторы, что все ваши лица, все ваши взоры обращены на меня; вижу, что вас озабочивает не только ваша и общегосударственная опасность, но – в случае ее благополучного устранения – и моя. Ваше участие поддерживает меня в моем трудном положении и утешает меня в моем горе; но ради бессмертных богов, оставьте его в стороне, забудьте о моей судьбе и сосредоточьте свои мысли на деле вашем и детей ваших. Если уже такова воля рока, чтобы я в свой консулат испытал все горести, все страхи и мучения, какие только могут выпасть на долю человека, – я их перенесу не только покорно, но и с полной готовностью, лишь бы мои невзгоды были залогом славы и благополучия для вас и для народа римского; мой консулат, сенаторы, был обставлен такими условиями, что я нигде не чувствовал себя обеспеченным от предательского кинжала – ни на форуме, этой арене правосудия, ни на Марсовом поле, освященном консульскими ауспициями, ни в курии, этой всенародной гавани спасения, ни в собственном доме, этом природном убежище человека, ни на ложе сна, ни на кресле чести; о многом я смолчал, многое перенес, многое простил, многое направил к лучшему ценою действительной боли для меня и одного лишь страха для вас. И если бессмертные боги решили дать моему консулату такой исход, чтобы вы и римский народ были избавлены много от жестокой гибели, ваши жены, дети и девы-весталки от невыносимого поругания, храмы, святыни и весь наш прекрасный, родной Рим от нечестивого пламени, вся Италия от опустошения войны, то, какая бы участь ни ожидала меня лично, я встречу ее безропотно.

 

Август Октавиан. Фрагмент античной статуи

В самом деле, если Публий Лентул, дав веру вещателям, счел свое имя роковым символом гибели государства, почему бы и мне не лелеять радостной мечты, что мой консулат станет тоже, если это слово здесь уместно, «роковым символом» спасения римского народа?

Итак, сенаторы, позаботьтесь о самих себе, порадейте о государстве; охраняйте самих себя, жен, детей и имущество ваше, защищайте честь и благополучие римского народа; меня же щадить, обо мне думать перестаньте. Прежде всего я могу надеяться, что все боги – покровители нашего города воздадут мне ту благодарность, которую я заслужил; если же мне суждено иное – я встречу смерть спокойно и бесстрашно.

Смерть не позорна для того, кто достаточно потрудился на своем веку, не преждевременна для того, кто уже достиг консулата, не горестна для того, кто вкусил плодов мудрости. Конечно, я не настолько лишен человеческого чувства, чтобы оставаться равнодушным к скорби присутствующего здесь, столь же любящего, сколь и любимого брата, к слезам всех этих моих друзей, которые окружили мое кресло; мои мысли то и дело витают в покоях моего дома, где мне представляются – бледная от волнения жена, дрожащая дочь и малютка-сын, он, которого наша отчизна, думается мне, прижимает к своему лону как залог верности своего консула; не забываю я и о своем зяте, который стоит вот там – я его вижу отсюда – и дожидается исхода нынешнего дня.

 

Алтарь Мира. Фрагмент рельефа

Да, все это действует на меня, но действует в том направлении, что я скорее желаю им всем спастись вместе с вами, хотя бы и ценою моей гибели, чем погибнуть в той общей пучине, которая грозит поглотить и их, и нас, и все государство. Поэтому, сенаторы, еще раз прошу вас: приложите все свое усердие к спасению государства, подумайте о всех бурях, которым мы идем навстречу, если вы их не предотвратите.

Вы знаете, кто такие те, которые ждут решения своей участи от строгости вашего суда: это не Тиберий Гракх, пожелавший вторично стать народным трибуном, не Гай Гракх, попытавшийся возобновить аграрное движение, но Луций Сатурнин, убивший Луция Меммия, нет – уличены те, которые остались в Риме ради поджогов, ради вашего поголовного избиения, ради выдачи города Катилине; уличены они своими письмами, своими печатями, своими почерками, своими признаниями.

Вы знаете – они поднимали против нас аллоброгов, подстрекали рабов, призывали Катилину; их замыслом было произвести такую резню, чтобы некому было даже почтить погребальным плачем имя римского народа, воздать последний дар слез похороненному властелину мира. Все это удостоверено показаниями свидетелей, признаниями обвиняемых, да и вашими собственными многократными приговорами.

 

Август Октавиан. Античная монета

Когда вы в столь необыкновенных выражениях высказывали мне свою благодарность, объявляя, что я своею ревностью и осмотрительностью обнаружил заговор нечестивых людей; когда вы заставляли Публия Лентула сложить с себя претуру; когда вы того же Лентула, а с ним и остальных подсудимых, решали подвергнуть заключению; когда вы – что очень важно – назначали от моего имени благодарственное молебствие, являя первый пример такой почести гражданскому администратору; когда вы, наконец, во вчерашнем заседании присуждали щедрые награды послам аллоброгов и Титу Вольтурцию; когда вы постановляли все это, вы этим самым давали понять, что те лица, которых вы поименно приказали подвергнуть заключению, должны совершенно недвусмысленно считаться осужденными.

Тем не менее, сенаторы, я решил представить это дело, точно непочатое, на ваше обсуждение. Ваше право – высказать ваше мнение о самом деянии и о заслуженной им каре; мой консульский долг велит мне, однако, напомнить вам следующее.

Что умы в государстве сильно взволнованы, что готовится и назревает какое-то неслыханное до сих пор бедствие – это я знал давно; но я никак не ожидал, что этот заговор получит среди граждан такое огромное, такое гибельное распространение. Но раз это так – я должен требовать, чтобы ваше постановление, каково бы оно ни было, состоялось до наступления ночи.

 

Римская женщина. Мозаика. Помпеи

Каково злодеяние, отданное на ваш суд, это вы видите; если вы думаете, что число неприкосновенных к нему людей ограниченно, то вы сильно ошибаетесь. Шире, чем это думают, рассеяны семена этого зла; оно не только охватило Италию, но уже и проникает за Альпы, уже, незаметно распространяясь, образовало гнезда во многих провинциях. Выжидательной и медлительной политикой его никак не побороть; за какую бы меру вы ни высказались – ее следует применить круто и быстро.

Таких мер до сих пор было предложено две. За одну высказался Децим Юний Силан, требующий для врагов – опустошителей своей родины смертной казни; за другую – Гай Цезарь, не допускающий казни в виде наказания, но, впрочем, сосредоточивающий в своем приговоре все ужасы карательной строгости.

Оба они, таким образом, как и следовало ожидать от их достоинства при разборе столь важного дела, требуют крайне суровых кар. При этом, однако, первый из них не считает возможным хотя бы на один лишний миг продлить жизнь и пользование одним с нами воздухом тем, которые хотели лишить жизни всех нас, разорить нашу державу, уничтожить имя римского народа, – памятуя, что в нашем государстве такого рода наказание не раз применялось к нечестивым гражданам; другой держится того мнения, что смерть установлена бессмертными богами не как кара за прегрешения, а либо как закон природы, либо как отдых от трудов и злоключений.

 

Август Октавиан. Античная статуя

И в этом действительно заключается причина, почему мудрые люди никогда не роптали при встрече смерти, а мужественные нередко даже встречали ее охотно: напротив, заключение – и тем более пожизненное, – несомненно, придумано как крайнее наказание за ужасную вину.

Итак, он предлагает распределить их по муниципиям. На первый взгляд может показаться, что исполнение этой меры содержит в себе несправедливость по отношению к этим последним, если действовать принуждением, и сопряжено с некоторыми затруднениями, если ограничиться просьбами; но это соображение не должно вас удержать от ее принятия, если она кажется вам целесообразной.

Я уже возьму ее исполнение на себя и надеюсь найти достаточно муниципиев, которые сочтут несовместимым со своим достоинством отказать вам в том, что вы постановите ради всеобщего блага. Затем автор второго предложения требует тяжкого наказания для муниципиев на случай, если бы заключенные были освобождены; этим они усиливают суровость заключения до размеров ужасающих, хотя и вполне заслуженных, разумеется, преступлением этих нечестивых людей. Далее они требуют постановления, чтобы никто не смел предлагать сенату или народу смягчить участь осужденных: этим он отнимает у них даже надежду, единственную утешительницу людей в их несчастии.

 

Алтарь Мира. Фрагмент рельефа

Наконец, он требует конфискации их имущества, оставляя безбожникам одну только жизнь, отнятие которой было бы для них равносильно освобождению, путем мгновенной боли, от многих душевных и телесных мучений, от всей кары за их злодейства. Недаром же, по верованиям старины, такого рода наказания ожидали нечестивых в подземной обители: было хорошо, чтобы дурные люди и при жизни видели перед собою такое пугало, без которого они, надобно полагать, и самой смерти не стали бы страшиться.

Таковы, сенаторы, предлагаемые меры. Которая из них выгодна для меня лично, это я прекрасно понимаю. Если вы примете предложение Гая Цезаря, то, ввиду демократического (как мы привыкли выражаться) характера его государственной деятельности, очень возможно, что благодаря его авторитету и заступничеству нападки демократов потеряют для меня свой опасный характер; если же вы выскажетесь за то, другое мнение, мое положение в государстве станет, вероятно, много затруднительнее. Но вообще расчеты о моей безопасности должны стушеваться перед соображениями государственной пользы.

 

Август Октавиан. Античная монета

Я благодарен Цезарю за его предложение, достойное его сана и славы его предков, предложение, в котором можно будет видеть залог его неизменной преданности государству; теперь выяснилось различие между легкомыслием уличных ораторов и истинно демократическим – то есть радеющим о благе народа – сердцем. Из тех мнимых демократов многие отсутствуют, желая, по-видимому, уклониться от подачи голоса в капитальном суде над римскими гражданами, хотя они же и третьего дня подвергли римских граждан заключению и предложили молебствие в мою честь, и вчера назначили щедрые награды доносчикам; а между тем ясно, какого взгляда на преступление и все дело держится тот, кто определил обвиняемым заключение, следователю – благодарность, доносчику – награду.

Гай Цезарь, напротив, прекрасно понимает, что Семпрониев закон имеет в виду одних только граждан, враг же государства никак не может быть в то же время его гражданином; не говоря уже о том, что сам автор Семпрониева закона понес кару за свои прегрешения перед государством помимо народа.

Равным образом он не думает, чтобы Лентул, как он ни заискивал пред толпою всякого рода щедротами, после своих жестоких и бессердечных помыслов об истреблении римского народа и разрушении этого город, мог претендовать на имя хотя бы даже и мнимого демократа. Так-то Цезарь, насилуя свою природную кротость и мягкость, безо всякого колебания осуждает П. Лентула на вечные оковы и вечный мрак. Мало того, он и на будущее время запрещает людям требовать смягчения его наказания, на случай если бы нашлись желающие заявить себя этим перед слушателями и под личиной демократизма злоумышлять против римского народа; к этому он прибавляет конфискацию имущества, чтоб ко всем прочим душевным и телесным мукам присоединилось еще сознание крайней нищеты.

 

Алтарь Мира. Фрагмент рельефа

Повторяю: если вы примете предложение Цезаря, вы дадите мне для речи в предстоящей сходке дорогого и приятного народу товарища; но, с другой стороны, если вы предпочтете мнение Силана, мне легче будет оградить себя и вас перед римским народом от обвинения в жестокости: действительно, все согласятся в том, что этот приговор гораздо мягче.

А впрочем, сенаторы – может ли быть речь о «жестокости», когда говоришь о возмездии за столь отвратительное преступление?

Я сужу по своему собственному чувству. Да откажут мне боги в моей заветной мечте насладиться вместе с вами спасенным государством, если обнаруженная мною в этом деле твердость была последствием какой-нибудь суровости моей души, которая у меня мягче, чем у кого бы то ни было, а не действительного человеколюбия и милосердия. Я живо представляю себе, как наш город – этот светоч вселенной, это убежище народов – внезапно гибнет, объятый одним сплошным пламенем; я вижу на могиле погребенной отчизны жалкие груды непогребенных трупов граждан, вижу исступленное лицо Цетега, ликующего среди потоков вашей крови.

 

Римлянка. Фрагмент античного бюста

Стоит мне подумать о царе Лентуле (а таковым он действительно, по его собственному признанию, надеялся быть, дав веру прорицаниям), о порфироносце Габинии, о приближающемся во главе своего войска Катилине – как я тотчас содрогаюсь, представляя себе вопли матерей, бегство мальчиков и девушек, поругание дев-весталок; и именно жалость и сострадание, вызванные этой картиной, делают меня строгим и решительным к тем, которые желали ее осуществить.

В самом деле, позвольте вас спросить: если бы отец семейства, видя, что какой-нибудь его раб умертвил его детей, зарезал его жену, истребил огнем его дом, не захотел бы предать этого раба жестокой смерти – сочли бы вы его кротким и милосердным или, наоборот, бесчувственным и бесчеловечным?

По-моему, жестокое и каменное сердце у того, кто в таком положении отказался бы смягчить собственное горе и страдание – горем и страданием преступника. Но таким же точно является и наше отношение к этим людям, которые желали умертвить нас, наших жен, наших детей, которые пытались разрушить наши дома и это общее средоточие нашего государства, которые добивались того, чтобы водворить аллоброгов на развалинах нашего города, на пожарище нашей испепеленной державы: как бы мы ни были строги к ним, мы будем сочтены милосердными, и, наоборот, желая быть снисходительными, мы заслужим славу людей бесчувственных к гибели отечества и сограждан.

 

Римская женщина. Мозаика. Помпеи

Или, быть может, Гай Цезарь, этот доблестный и преданный своей родине муж, показался вам третьего дня жестоким, когда он потребовал казни для стоявшего тут же и слышавшего его слова мужа своей сестры, достойной женщины, – ссылаясь на то, что его собственный дед был убит по приказанию консула, что молодой сын этого его деда, будучи отправлен своим отцом, в качестве посла, был казнен в тюрьме?

А между тем, можно ли сравнить их вину с той, о которой идет речь? можно ли их обвинить в намерении разрушить государство? Нет; все дело заключалось в недозволенном стремлении к популярности, в чересчур буйных партийных распрях. И все же именно тогда дед нашего Лентула, почтенный муж, вооруженный преследовал Гракха; мало того, он даже получил рану, ратуя за полную сохранность государственного величия. Этот, напротив, приглашает галлов срыть до основания государственное здание, поднимает рабов, призывает Катилину, поручает Цетегу избиение всех нас, Габинию – избиение прочих граждан, Кассию – истребление пожаром города, Катилине – опустошение и разграбление всей Италии.

 

Аудиенция у Агриппы. Художник Л. Альма-Тадема

Да, сенаторы, советую вам остерегаться, как бы ваш приговор об этом столь нечестивом и чудовищном преступлении не показался слишком суровым! – ах, нет: гораздо страшнее для нас, при снисходительности в наказании, упрек в жестокости к отечеству, чем при его строгости – упрек в чрезмерной суровости к его лютым врагам.

Но вот что я слышу, сенаторы, слышу так ясно, что никакое притворство для меня невозможно: ведутся разговоры, настолько громкие, что они доходят до моих ушей, о том, хватит ли у меня средств, чтобы исполнить ваше сегодняшнее постановление.

Да, сенаторы, хватит: все предусмотрено, заготовлено и налажено, благодаря и моей немалой заботливости, и еще большему рвению римского народа, направленному к сохранению его державы и к спасению общественного благосостояния. Все сословия, все возрасты предлагают вам свои услуги; ваши доброжелатели наполняют и форум, и окружающие форум святыни, и всю ограду храма, в котором мы заседаем.

Впервые со времени основания города нашлось дело, соединившее всех узами общего сочувствия, – кроме тех, которые, предвидя свою неминуемую смерть, предпочли вкусить ее заодно со всеми, чем отдельно. Их я охотно исключаю и выделяю, мало того, причисляю не к пропащим гражданам, а к заклятым нашим врагам.

 

Август Октавиан. Фрагмент античного бюста

Но зато другие, боги бессмертные! В каком множестве, с каким рвением, с какой энергией участвуют они в общей службе на пользу благосостояния и достоинства государства! О римских всадниках и говорить нечего: уступая вам имя первого сословия и почин в управлении государством, они предоставили себе право соперничать с вами в любви к нему.

После долголетней вражды с вашим сословием они вновь стали его союзниками и друзьями; соединили же их с вами этот день и это дело, и я ручаюсь вам: если нам удастся сохранить на веки это согласие первых сословий в государстве, окрепшее в мой консулат, – то нет такой внутренней язвы, которая могла бы повредить малейшей части государственного организма.

То же усердие в защите государства собрало сюда и наших дельных эрарных трибунов.

То же можно сказать и о сословии писцов в его полном составе; по случайному совпадению они сошлись сегодня в большом числе у государственного казначейства, но интерес к предстоящей жеребьевке отошел у них на задний план в сравнении с интересом ко всеобщему благосостоянию.

Поддерживает нас и вся толпа свободнорожденных граждан, не исключая и самых бедных; да и в самом деле, есть ли между ними такой, которому эти храмы, вид этого города, свобода, ясное небо и сама почва нашей общей родины не были бы и дороги, и приятны?

 

Марк Випсаний Агриппа. Фрагмент античного бюста

Не следует пренебрегать, сенаторы, сочувствием также и отпущенников: удостоившись, благодаря своим заслугам, счастья быть нашими согражданами, они считают наш город своей настоящей родиной, между тем как некоторые его природные граждане, и притом граждане высших сословий, отнеслись к нему не как к родному городу, а как к городу врагов.

Но надо ли говорить о людях этих сословий, которых либо их частное имущество, либо участие в управлении государством, либо, наконец, сладкое имя свободы призвало к защите благосостояния их отечества? Нет такого раба, который при мало-мальски сносной обстановке своей рабской жизни не возненавидел бы преступного замысла граждан, не желал бы видеть спасенным наш город, не участвовал бы, по мере сил и возможности, своим усердием в общем деле спасения!

Итак, если кого из вас смущает слух, что какой-то человек неопрятной профессии из челяди Лентула шляется вдоль торговых рядов в надежде, что ему удастся силою денег поднять бедняков или неопытных, то я могу его успокоить: такая попытка была действительно сделана, но не нашлось такого нищего или пропащего человека, который бы не дорожил тем самым местом, где стоит его скамья, где он работает, где добывает себе свой насущный хлеб, не дорожил своим углом и кроватью, всем мирным течением своей жизни. Действительно, громадное большинство торгового люда – да и весь он, правду говоря – безусловно, предано миру.

 

Мозаика. Помпеи

Всякое ремесло, всякий труд, всякое средство заработка поддерживается численностью заказчиков и, стало быть, требует для своего процветания мира; если уже одно закрытие торговых рядов вредно отзывается на заработке их обитателей, то чего же им было ожидать от их сожжения?

Отсюда вы видите, сенаторы, что вы не будете оставлены римским народом; ваше дело – позаботиться, чтобы римский народ не оказался оставленным вами. Есть у вас консул, избегший многих опасностей и засад, вырванный из самой пасти смерти не ради его собственной жизни, а ради вашего блага; есть у вас сочувствие всех сословий, умом и сердцем, словом и делом содействующих сохранению государства.

Окруженная факелами и кинжалами нечестивого заговора, наша общая отчизна к вам простирает свои умоляющие руки; вам вверяет она себя, вам – жизнь всех граждан, вам – кремль и Капитолий, вам – алтари Пенатов, вам – неугасимый огонь Весты, вам – все храмы и святыни богов, вам – стены и здания города. Но это не все: сегодня вам придется решить участь вашу, ваших жен и детей, всего, что кому-либо из вас дорого, ваших жилищ, ваших очагов. Теперь у вас есть вождь, забывший о себе и помнящий об одних только вас, но не всегда у вас бывают таковые; теперь у вас есть полное единодушие всех сословий, всех людей, всего римского народа, – но это в политическом вопросе первый пример.

 

Марк Випсаний Агриппа. Фрагмент античного бюста

Подумайте: сколько понадобилось труда, чтобы воздвигнуть нашу державу, сколько доблести, чтобы укрепить нашу свободу, сколько божьей милости, чтобы взрастить и увеличить нашу силу, – и от одной ночи зависело все это уничтожить!

Ваша обязанность – сегодня же принять меры, чтобы такая опасность стала отныне невозможной не только в действительности, но даже и в предположении.

Все это я сказал не для того, чтоб увеличить ваше рвение, которое едва ли не сильнее моего, а для того, чтоб сделать мой голос, которому принадлежит первое место в государстве, выразителем моего консульского долга; теперь, прежде чем возобновить прения, я желал бы сказать несколько слов о себе самом.

Я прекрасно сознаю, что у меня отныне будет столько же врагов, сколько эта шайка заговорщиков насчитывала членов – а что она очень велика, это вы видите сами; но пока я считаю ее столь же бессильной и презренной, сколь и гнусной.

Да и если бы она когда-либо, поднятая на ноги каким-нибудь безумцем или нечестивцем, одержала победу над достоинством вашим и государства, – я, сенаторы, никогда не раскаюсь в своих действиях и помыслах. Смерть, которой они мне, быть может, угрожают, всем нам суждена: жизнь же, увенчанная такими наградами, каких вы удостоили меня в ваших постановлениях, никому еще не доставалась в удел.

 

Марк Юний Брут. Фрагмент античного бюста

Другим вы присуждали благодарность за их заслуги пред государством – мне одному за его сохранение.

Славен, конечно, тот Сципион, своим умом и своею доблестью принудивший Ганнибала оставить Италию и вернуться в Африку; достоин высокой хвалы другой Африкан, сокрушивший два наиболее неприязненных нашей державе города, Карфаген и Нуманцию.

Велик и тот Павел, триумфальную колесницу которого украсил столь могущественный некогда и именитый царь Персей.

Бессмертен Марий, дважды освободивший Италию от погрома и порабощения.

Всех прославленнее Помпей, дела и доблесть которого нашли себе предел лишь там, где и движению солнца положен предел.

Все это я признаю; но я думаю, что среди венцов их славы найдется место и для моего венка, если только вы не считаете большей заслугой покорение провинции, куда можем отправляться мы, чем сохранение для отсутствующих воителей того города, куда бы они могли после победы вернуться.

Правда, в одном отношении внешняя победа обставлена лучшими условиями, чем внутренняя: враг-чужеземец либо, покоренный, теряет свою самостоятельность, либо, принятый в союз, считает себя обязанным своему благодетелю; напротив, если граждане, извращенные безумием, раз стали врагами своей родины – мы, даже вырвав у них поднятый на отечество меч, не можем ни силою их усмирить, ни благодеянием примирить.

 

Музыкант. Мозаика. Помпеи

Нет, я знаю, что с злодеями-гражданами мне предстоит вечная война; но я уверен, что, опираясь на помощь вашу и всех добрых граждан, на память, оставшуюся после стольких опасностей не только у нашего спасенного народа, но и в легенде и живом сознании всех других племен, – я сумею отвратить ее бедствия от себя и от своих; не может ведь возникнуть такой силы, которая смогла бы пошатнуть и разрушить ваш со мною союз, и сочувствие римских всадников, и единодушную преданность всех добрых граждан.

Ввиду всего этого, сенаторы, я – взамен власти, войска и провинции, от которых я отказался, взамен триумфа и прочих почетных наград, которыми я пожертвовал ради охраны города и вашей, взамен провинциальных клиентел и союзов гостеприимства, которые добываются так легко, между тем как приобретение и поддерживание моих городских связей стоит мне такого труда, – взамен всего этого, взамен моей ревностной службы вам и признанной вами неусыпной заботливости о благе государства, требую от вас только одного: помните о переживаемом ныне времени, помните обо всем моем консулате; пока эта память будет запечатлена в ваших сердцах, я буду считать себя огражденным надежнейшей стеной.

 

Алтарь Мира. Фрагмент рельефа

Если же могущество злых обманет мою надежду и восторжествует над ней, то я поручаю вам моего сына; ему будет достаточно обеспечена не только жизнь, но и дорога славы, если вы будете помнить, что он – сын того человека, который, жертвуя одним собою, сохранил (с жестом по направлению к городу)  все это.

А теперь продолжайте начатое дело, решайте добросовестно и мужественно вопрос о высших благах ваших и римского народа, о ваших женах и детях, об алтарях и очагах, о святынях и храмах, о всех зданиях города, о власти и свободе, о благе Италии, об участи всего государства.

Во мне вы имеете консула, способного и покориться вашему решению, и в продолжение всей своей жизни самоотверженно его защищать и отстаивать.