Состязание между ромеями и китайцами

 

Этот сюжет известен из более ранней суфийской литературы (например, он содержится в поэме Низами «Искандернаме»). В то время как ортодоксальные теологи и философы («китайцы») воссоздают дробную картину вещественного мира («сверкает целый мир на стенах»), суфийские мудрецы «полируют» свое сердце, очищая его от низших страстей, дабы оно стало «зеркалом», отражающим Творца и Его творения. Вместив образ Бога в свою душу, человек одновременно «принимает в себя» и весь мир («красок буйство и горенье»), поскольку последний является лишь «преломлением» красоты своего Создателя («солнечного света»). «Рум» – мусульманское наименование Малой Азии (как бывшей части Римской, т. е. Византийской, империи), и от этого названия происходит псевдоним Руми – «румиец», «обитатель Рума». Поэтому под «ромеями» здесь могут подразумеваться суфии – последователи самого Руми.

Д. Щ.

 

* * *

В притче созидательная, внешняя, деятельность (искусство «росписи дворцовой») противопоставляется усилиям по очищению сердец («полировка стен»). Чем более очищаются сердца («стены») от эгоизма и прочих пороков, тем более они способны отражать красоту сотворенного Богом мира – и, в конечном счете, совершенство Самого Создателя, «по образу и подобию» Которого воссоздается, очищаясь, наш внутренний человек. Указанное противопоставление мы видим и в русских народных сказках, когда Иванушка-дурачок (мечтатель не от мира сего), презираемый старшими братьями (хваткими хозяйственниками), в результате получает в жены царевну (мудрость) и царство, а братья остаются при том, что имели, а то теряют и это...

М. Х.

 

 

Состязание между ромеями и китайцами

 

«В искусстве красок, – молвили китайцы, –

Опередить нас лучше не пытаться!»

 

Но слово предоставили ромеям:

«Ну что ж, мы тоже рисовать умеем!»

 

Китайцам и ромеям приказали,

Чтоб расписали стены в царском зале:

 

Тем и другим отдав по половине,

Завесу поместили в середине.

 

Китайцы краски, кисти закупили

И к росписи дворцовой приступили,

 

Да и ромеи тоже не зевали –

До блеска стены отполировали.

 

Им тайна зеркала была известна:

И круг земной, и даже свод небесный

 

Способно зеркало изобразить,

Всю многоцветность мира отразить,

 

Поскольку красок буйство и горенье –

Лишь солнечного света преломленье.

 

Но вот китайцы завершили труд,

И входит царь произнести свой суд.

 

Вошел – и ахнул: в красках драгоценных

Пред ним сверкает целый мир на стенах!

 

Тут занавес убрали поскорее,

Чтобы взглянуть, что сделали ромеи, –

 

И вот правитель, крайне пораженный,

Увидел тот же мир, но отраженный,

 

Поскольку эта половина зала

Красу другой зеркально отражала!..

 

...Чтоб стал твой мир прозрачен и лучист –

Ты сердце, словно зеркало, очисть!..

 

Царь Соломон и удод

 

Здесь в иносказательной форме разрешается вопрос о том, почему даже мудрейшие суфийские шейхи (удод – символ мудрости) порой попадаются в «тенёта» ошибок и несчастий. Это происходит по воле Бога, определяющего судьбу каждому творению, которую ни один мудрец не в силах изменить. На более глубоком уровне «ошибки» людей просветленных связаны с чередованием мистических «дня и ночи» – «откровения и сокрытия» Лика Аллаха («Так происходит, если хочет Бог // Затмить мне взор, чтоб видеть я не мог!..»). Ср. развитие той же темы у Саади: «В своей способности к созерцанию Бога не всегда одинаков святой – она у него колеблется между озарением и слепотой. Бог то показывает Себя ему, то скрывается от него» («Гулистан», глава «О нравах дервишей», пер. Рустама Алиева).

Д. Щ.

 

* * *

В притче прекрасно выражена идея единства всех людей, благодаря которому «поймут друг друга тюрок и индус». Люди, особенно дети, зачастую сближаются и вступают в дружбу, несмотря на социальные, национальные, культурные и т. п. различия. Препятствия для дружбы, искусственно воздвигаемые из соображений элитарных, сословных, вероисповедных, расовых и т. п., приносят вред самой идее общечеловеческого единства – тому, что «...души связывает тесно // Союз не только мысленно-словесный». А разрушение солидарности, единящей всех людей, не только не дает уникальности каждой души («птицы» из притчи) быть востребованной в контексте всечеловеческой цивилизации, но и провоцирует бесчисленные конфликты – вплоть до мировых войн.

М. Х.

 

 

Царь Соломон и удод

 

Царь Соломон, во всем своем величье,

Уселся принимать посольства птичьи:

 

Любому зверю, всякой птице рад,

Царь понимал слова всех стай и стад,

 

Поскольку души связывает тесно

Союз не только мысленно-словесный.

 

И иногда, я утверждать берусь,

Поймут друг друга тюрок и индус,

 

Порой же тюрок не поймет и тюрка,

И выглядят они, как два придурка.

 

Нас единит не близость расстоянья,

А цель души и сердца состоянье.

 

И вот сошлись создания у трона

Премудрого владыки Соломона,

 

Чтоб каждый мог талант свой предложить

И Соломону службу сослужить.

 

Настало время выступить удоду:

«Я, – говорит, – отыскиваю воду,

 

Могу узреть я прямо с облаков

Подземный ключ. Вот мой талант каков!

 

Мне видно сверху: хоть земля черна,

Но влагу чистую таит она.

 

В пустыне жаркой вам я пригожусь,

Во славу Соломона потружусь!»

 

«Что ж, – молвил царь с улыбкой благосклонной, –

Коль ляжет путь наш по степи сожженной,

 

Мы без тебя не сделаем ни шага,

Поскольку влага есть прямое благо!»

 

Но ворон был завистливый придворный.

Он, воспылав к удоду злобой черной,

 

Вскричал: «Того не может быть никак!

Я видел – бился брат его в силках,

 

А если б с неба видел он хоть что-то,

То не попал бы никогда в тенёта.

 

Удод сей прозорливости лишен,

Убог и в хвастовстве своем смешон!»

 

А царь в ответ: «Вот первое заданье

Тебе, удод: себе ты в оправданье

 

Скажи хоть слово, мудрость изреки,

Из черной речи – влагу извлеки!»

 

Сказал удод, негодованья полон:

«О царь, не верь тому, что крикнул ворон!

 

Клянусь тебе – чем выше мой полет,

Тем лучше виден ток подземных вод.

 

Когда ж судьба готовит мне силки,

Они невидимы, хоть и близки:

 

Так происходит, если хочет Бог

Затмить мне взор, чтоб видеть я не мог!..»

 

Мотылек и ветер

 

По-арабски «рух» означает и «ветер», и «дух». В данном рассказе ветер символизирует Дух Божий, встреча и единение с которым – цель усилий суфия. Однако греховное состояние человека заставляет его уклоняться – «убегать» от Бога (ср. слова Адама после грехопадения, приведенные в Библии: «Голос Твой я услышал в раю, и убоялся, потому что я наг, и скрылся» – Быт. 3, 10, а также слова Давида: «Куда пойду от Духа Твоего, и от лица Твоего куда убегу?» – Пс. 138, 7).

Д. Щ.

 

* * *

Мотылек в этой притче символизирует состояние крайне эгоистичной души, стремящейся в целях самооправдания обвинить всех остальных в беззаконии и злодействе («он мучит безвинно, гоняет нас всуе»). Такие люди, активно противодействующие вере и духовности (ненавидящие «ветер»), умоляют о «суде» над другими, сами же пускаются в бегство, «лишь явит Свой лик Судия», – и возникает угроза суда над ними самими.

С другой стороны, мотылек, спасающийся от ветра, – образ крайне слабой (обладающей «еле слышным» голосом) души, которая на самом деле не в состоянии перенести соприкосновения с Духом Божьим, устоять в Божественном Присутствии («ветер»). И, всё же, такая душа хочет добиться для себя «суда» – испытаний суфийского Пути...

М. Х.

 

 

Мотылек и ветер

 

Царя Соломона однажды привлек

Призыв еле слышный – шептал мотылек:

 

«К суду твоему, о владыка, взывали

И люди, и джинны,[75] и прочие твари,

 

И ты им благой приговор возвещал,

И слабых от сильных всегда защищал.

 

И ныне – слабейшие в мире созданья –

Мы просим, о царь, у тебя состраданья:

 

Мудрец, поспеши нам на помощь прийти,

Могучий – бессильных ты нас защити,

 

Поскольку твой суд – повеление Божье!»

Спросил Соломон: «Защитить? От кого же?

 

Преступники все, по суду моему,

Давно уже брошены были в тюрьму.

 

Всем слабым со дня, как ношу я корону,

Защита оказана и оборона.

 

С тех пор, как я стал над землею царить,

Обидчики зло перестали творить,

 

И свет правосудия пролил везде я,

А только во тьме обитают злодеи!»

 

Шепнул мотылек: «Умоляю о том,

Чтоб ветер предстал перед царским судом:

 

Он мучит безвинно, гоняет нас всуе:

Едва он подует, как мы врассыпную!

 

О царь, ты щадить нас ему повели,

Чтоб мудрость твою мы прославить могли!»

 

Сказал Соломон: «Справедливость мы явим,

Ответчику слово теперь предоставим:

 

Коль ветер тобой во грехе обвинен,

Пред царские очи да явится он!»

 

Тут ветер явился по царскому зову:

Едва он повеял, чтоб вымолвить слово,

 

Как тотчас без лишних речей наутек

Пустился почуявший страх мотылек.

 

А царь ему вслед: «Ну куда же, куда ты?

Еще моего не услышал суда ты!»

 

Но тот прошептал: «Так я ветра боюсь,

Что лучше из зала суда удалюсь!..»

 

...Встречаясь со злом, с беззаконьем и ложью,

На них ты готов призывать кару Божью,

 

Но, только лишь явит Свой лик Судия, –

Ты в страхе бежишь! Где ж решимость твоя?..

 

Набег огузов

 

Огузы[76] – союз тюркских племен, в середине XII в. жестоко разоривших при своем вторжении Хорасан.[77] В суфийской образности нападение разбойников нередко служит метафорой гнева Божьего, настигающего человека. Данная притча полемична по отношению к ортодоксальному мусульманскому взгляду, согласно которому Бог карает одних людей для того, чтобы устрашить других и привести их к покаянию (ср. в «Гулистане» Саади: «...Так как этот грех совершил не только я один, ты лучше другого подвергни наказанию тому, а я с него пример возьму!» – Глава «О любви и молодости», пер. Рустама Алиева). Суфийское учение о милости и строгости Творца основано на иных, более глубоких, представлениях о духовной реальности.

Д. Щ.

 

 

Набег огузов

 

Однажды в небогатое село

Кочевников-огузов принесло,

 

И там, прибегнув к методам скорейшим,

Огузы захватили двух старейшин.

 

Грабитель одного к стене прижал

И, угрожая, выхватил кинжал.

 

Вскричал старик: «Властители пустыни!

Какая вам корысть в моей кончине?

 

Ведь я – больной, покинутый и нищий,

Нет в доме у меня ни крошки пищи!»

 

Главарь ему: «Тебя распотрошим –

И твоего соседа устрашим:

 

Второй старик, что жаден и богат,

Расскажет нам, где прячет он свой клад!»

 

А старец им: «Клянусь, мы оба нищи,

Пошлите наши осмотреть жилища!»

 

Но тут второй старик вскричал: «О нет:

На поле он зарыл пятьсот монет!»

 

Ответил первый: «Если правда это,

И я боюсь отдать свои монеты, –

 

То пусть погибнет нищий мой собрат,

Чтоб от испуга отдал я свой клад!»

 

О Лукмане и его сотоварищах

 

В данном рассказе мудрый Лукман олицетворяет внутреннюю чистоту и упование на Бога («пекся об одном – о Божьей воле»). Верность Лукмана подтверждается в момент «испытания утроб», когда сокрытое выходит наружу (согласно мусульманскому вероучению, подобное испытание постигнет людей в день Последнего суда).

Д. Щ.

 

 

О Лукмане и его сотоварищах

 

Был скорбен и задумчив раб Лукман:

Хозяин в нем подозревал обман,

 

Но, преданный хозяину всех боле,

Он пекся об одном – о Божьей воле.

 

Всё это видя, прочие рабы

Брыкались и вставали на дыбы,

 

Составив план – покрыть его позором:

Ведь он для них служил живым укором.

 

И вот, в саду наевшись фруктов всласть,

Вместо того, чтоб их в корзины класть,

 

Они подняли крик: «Плодов не стало,

Всё съел Лукман – бесстыдный объедала!»

 

Лукман в ответ: «Ну нет, я не согласен,

И ты хозяин, нас проверить властен:

 

Ты едкий щелок в воду положи

И нам, рабам, напиться прикажи,

 

А сам, воссев на быстрого коня,

Хлещи кнутом – как их, так и меня!..»

 

...Бегут рабы, спасаясь от кнута,

И пищу извергают их уста.

 

Так их наветы с правдою не спелись:

Узрел хозяин, чем они наелись.

 

Один Лукман тотчас оправдан был:

Ведь он в тот день одну лишь воду пил!..

 

Мудрец Лукман

 

Смысл притчи в том, что суфий («Лукман»), в течение всей жизни благодетельствуемый Богом («хозяином»), не должен роптать на испытания и кары, которым Он его время от времени подвергает. Ибо и в эти моменты суфий не лишается радости, связанной с ощущением Божественного Присутствия («блаженствовал всегда я под твоим крылом»). Он постоянно чувствует ту нисходящую свыше любовь (мухабба), которая услаждает для него горечь испытаний («претворяет яд в целительный настой»). Терпение (сабр) – одна из главных суфийских добродетелей.

Д. Щ.

 

 

Мудрец Лукман

 

Хозяина Лукман разумностью пленил,

И тот его с тех пор так высоко ценил,

 

Что вместе с ним всегда садился он обедать,

И блюдо каждое давал ему отведать,

 

И лишь когда Лукман вкус пищи проверял,

То и хозяин ел и тоже одобрял.

 

Вот как-то он зовет Лукмана: «Слушай, ныне

К обеду нам сосед прислать изволил дыню.

 

Попробуй поскорей – сладка она, иль нет?»

Вкушает раб кусок с восторгом, как шербет,

 

А тот ему уже дает второй и третий –

Лукман смакует их, как будто нет на свете

 

Вкусней. А господин глядит, как раб жует:

«Ну что ж, пора и мне наполнить свой живот!»

 

Но только он кусок от дыни откусил,

Как тотчас побледнел, вскричал, лишился сил, –

 

Так горечь обожгла и рот, и всю утробу,

Что час ему пришлось отлеживаться, чтобы

 

Прийти опять в себя. И он спросил раба:

«Как мог ты это есть? Как понимать тебя?

 

Притом ведь на лице твоем сияло счастье?!»

А тот в ответ: «Во мне ты принимал участье,

 

Меня ты одарял сочувствия теплом,

Блаженствовал всегда я под твоим крылом.

 

И, если б от тебя взять горечь отказался,

Предателем бы я позорным оказался:

 

Чтоб языка не жег прогорклой дыни кус,

Неужто от любви твоей я отрекусь?!»

 

...Любовь из медяка чеканит золотой

И претворяет яд в целительный настой,

 

И силы от любви пробудятся в больном,

И уксус от любви взыграет, став вином.

 

Тому, кто полюбил, тюрьма – как светлый рай,

Тому, кто разлюбил, как цепи – вольный край.

 

Сменив на милость гнев и правду возлюбив,

Посланником добра предстанет страшный див.[78]

 

Скорбь станет от любви счастливым торжеством,

Храбрея от любви, мышь обернется львом.

 

А грозный царь, любви сиянием влеком,

Вокруг свечи кружит кротчайшим мотыльком.

 

И, ведая, что все дает любимый Друг,

Ты примешь полноту и радостей, и мук.

 

 

IX. Цель обучения

 

Умножение любви и мудрости, расширение сознания ученика, одоление им новой духовной ступени – все это может стать результатом прохождения очередного отрезка суфийского Пути, который бесконечен...

 

 

Слон

 

Притча иллюстрирует споры и трения, вплоть до взаимного неприятия и ожесточения, между представителями разных религий и философских учений. Между тем, по смыслу притчи, каждый из них воспринимает лишь часть Истины, всю же ее в целом способен обнаружить только свет «лампады», т. е. достоверное, «зрительное», восприятие, осуществляемое с помощью духовной интуиции (айн алйакин). Таким образом, светом подлинного знания обладает лишь озарённый мистик, остальные пребывают в «ночном мраке» неведения – и потому односторонни в своих суждениях. Сюжет об ощупывании слона в темноте (или слепыми) был распространен в суфийской литературе и до Руми – например, у Санаи (первая пол. XII века). В русской поэзии похожий образ встречается у А.К. Толстого, изобразившего Правду воспринимаемой каждым по-своему, со своей точки зрения (стихотворение «Правда»):

 

...И подъехали к правде со семи концов,

И увидели правду со семи сторон...

 

...А вернувшись на свою родину,

Всяк рассказывал правду по-своему;

Кто горой называл ее высокою,

Кто городом людным торговыим,

Кто морем, кто лесом, кто степию.

 

И поспорили братья промеж собой,

И вымали мечи булатные,

И рубили друг друга до смерти...

 

Д. Щ.

 

* * *

Согласно этой притче, именно невежество («ночной ли мрак, или умов затменье») разъединяет людей, поселяя в их душах фанатизм и взаимное недоброжелательство. Достаточно, однако, «лампады», т. е. внесения хотя бы частицы истинной мудрости в проблемы, разделяющие людей, чтобы реальность сделалась видима с разных сторон, а люди, прежде ожесточенно спорившие, пришли к общему мнению. Истинная мудрость, объединяя частные знания, дает узреть общую картину бытия и уничтожает вражду между носителями верных, но односторонних взглядов. Печальную картину «ощупывания слона в темноте» – фанатичного отстаивания узко понятых великих истин – мы наблюдаем в кровавой истории религиозных войн, взаимных гонений и истреблений между представителями разных вероисповеданий: вспомним Крестовые походы, многовековую деятельность «отцов-инквизиторов», Варфоломеевскую ночь, еврейские погромы, террористические акты, совершаемые современными фанатиками, и т. п. Суфийские наставники всегда старались внушить своим ученикам идею о том, что истина («слон» из притчи) многогранна, и никогда не следует считать себя обладающим ею «в последней инстанции». Пробудить в мюридах жажду поиска истинной мудрости («лампады») – еще одна из задач суфийского воспитания.

М. Х.

 

 

Слон

 

Для развлеченья люда в край неблизкий

Однажды был доставлен слон индийский.

 

Его в конюшне темной поместили,

А любопытных посмотреть пустили.

 

Те вкруг слона кружком сомкнулись плотным

И ощупью знакомились с животным.

 

Один из них нащупал хобот: «Ба!

Слон – это водосточная труба!»

 

Тот ухо взял: «Ничуть и не бывало:

Слон – это что-то вроде покрывала!»

 

А этот оказался близ ноги:

«Слон – это столб! Пожалуйста, не лги!»

 

А кто-то гладил бок: «Скажу я вам,

Что слон напоминает мне диван!»

 

«Слон – это вещь прямая, как алиф![79]»

«Нет, слон – сплошной наклон, сплошной извив!»...

 

...Ночной ли мрак, или умов затменье

Мешают нам сойтись в едином мненье?

 

Когда б в конюшню ту внесли лампаду,

Тотчас бы истина открылась взгляду!

 

Древо Бессмертия

 

Образы «Древа Жизни» и «Древа Познания» – одни из ключевых не только в Библии (ср. Быт. 2, 9 с Притч. 3, 13–18), но и в традициях самых разных народов. В данной притче «Древо Жизни» отождествляется с «Древом Знанья». Притча учит различению между буквальным смыслом (который большинство теологов придают Божественным Книгам) и символическим и мистическим (именно в таком ключе толкуют Коран суфии). Вражда между представителями разных религий объясняется приземленным, буквальным, пониманием их адептами сути собственных вероучений: «...Когда ж названье – как стена, // То может вспыхнуть среди нас война». См. также притчу «Названия винограда».

Д. Щ.

 

* * *

Рассказ начинается с описания «Древа Жизни». Однако жизнь, как и смерть, по учению большинства религий, бывает физической и духовной. Поскольку же наш мир традиционно рассматривается суфиями как «мир исправления», то, следовательно, сюда попадают именно духовно мертвые (или больные) души – с целью ожить (или выздороветь). Поэтому «Древо Жизни» приносит духовные, а не физические, плоды, дарующие воскрешение – для вечной жизни.

Где же следует искать это «Древо»? Поскольку оно «светом озаряет» только «познающих», то очевидно, что речь идет о «Древе», находящемся не вне, а внутри человека, и искать его среди феноменов внешнего мира – бесполезно. Это «Древо Знания» обретается только стремлением к Истине (ср. в Торе: «...Она не на небе... и не за морем... Но весьма близко к тебе... в устах твоих и в сердце...» – Втор. 30, 12–14; также в Новом Завете: «Вникай в себя и в учение...» – I Тим. 4, 16).

М. Х.

 

 

Древо Бессмертия

 

Какой-то царь из книг старинных вызнал,

Что есть в стране индусов Древо Жизни:

 

У тех, кто от его вкусил плодов,

Вовеки не прервется счет годов.

 

И тут же начались приготовленья,

И через день по царскому веленью

 

В Индийский край направился мудрец,

Чтоб чудный плод доставить во дворец.

 

«Где мне найти бессмертной Жизни Древо?» –

Он спрашивал направо и налево,

 

И многие из тех, кто погрубей,

Смеялись – мол, приезжий не в себе.

 

А кто потоньше, отвечал без смеха:

«Дай Бог твоим исканиям успеха,

 

Чтоб ты и мне о чудном том плоде

Поведал – как сорвать его и где».

 

А кто-то плел об этом Древе басни –

Мол, видел сам: плоды его прекрасны!

 

И, сбитый с толку, наш мудрец блуждал

По всей стране – и новой вести ждал.

 

Так он страдал и странствовал годами,

Но не встречался с чудными плодами.

 

Дурным слугой боялся он прослыть,

Но все ж решил домой, к царю, отплыть.

 

И вдруг услышал: «Здесь неподалеку

Шейх обитает, чье отверсто око

 

И ввысь, и вглубь. К нему ты поспеши,

Пред ним излей печаль своей души!»

 

И наш мудрец пред шейхом прозорливым

Предстал. А тот: «Каким-то дивным дивом

 

Ты с толку сбит. Каким? Поведай мне!

Что ты искал годами в сей стране?»

 

Мудрец ему: «О шейх, ответьте мне Вы:

Немало лет искал я Жизни Древо,

 

Но отыскать мне было не дано.

Не знаю – существует ли оно?»

 

И шейх святой сказал ему с улыбкой:

«Да, существует, но большой ошибкой

 

Является вопрос наивный твой

Насчет простого дерева с листвой.

 

Представив образ, дерево искал ты,

Гонясь за формой, в сущность не вникал ты,

 

Меж тем в сказаньях, притчах всех широт

О Древе Знанья говорит народ.

 

Оно повсюду ветви простирает

И познающих светом озаряет,

 

Да я и сам, насколько было сил,

Узрел его и плод его вкусил.

 

По-разному то Древо называют,

И многие – плоды его срывают,

 

Хотя немногие наелись всласть.

Бессмертье и нетленье – только часть

 

Его даров. Но взгляд не одинаков

На суть его у всех. Есть много знаков,

 

Передающих людям эту суть.

Что одному – тупик, другому – путь.

 

И кто ушел от похоти и гнева,

В себе самом находит это Древо.

 

Тебя же в заблуждение ввело

Названья непрозрачное стекло.

 

Прекрасно имя, если имя это

Нам открывает существо предмета,

 

Как дверь. Когда ж названье – как стена,

То может вспыхнуть среди нас война,

 

Поскольку, в звуке видя господина,

Уходим мы от сущности единой!»

 

Башмак Пророка

 

Рассказ имеет двойной смысл. Во-первых, он иллюстрирует известную религиозную идею о «благе, обретаемом через лишения», которая выражена в изречении: «Бог всё совершает к лучшему». Во-вторых, орел в данном случае означает учителя мудрости, действия которого сначала могут показаться ученику неправильными и даже жестокими. Их истинный, спасительный, смысл постигается позже.

Д. Щ.

 

* * *

В рассказе описываются две потери. При этом только вторая объясняется вмешательством Провидения, которое стало наглядным для Пророка. Однако автор на обе потери распространяет свой вывод: «...Не слишком сетуй, потеряв что-либо, // Ведь без потерь и жить мы не могли бы». Отсюда проистекает назидание: Провидение не обязано всегда иллюстрировать цели своих воздействий на события. От человека, хотя бы однажды убедившегося в спасительности таких воздействий, в дальнейшем требуется вера в постоянное попечение о нем Бога.

М. Х.

 

 

Башмак Пророка

 

Пред тем, как вознести свои моленья,

Пророк свершил святое омовенье:

 

Омыл ступни, поставив обувь рядом,

И занялся молитвенным обрядом.

 

И тут-то ловкий вор, дождавшись срока,

Успел схватить один башмак Пророка.

 

Пророк свернул своих молитв шатер

И сразу руку к обуви простер,

 

Как вдруг орел – о Неба тайный знак! –

Ниспав, схватил оставшийся башмак.

 

Когда ж взлетел он с ним под облака,

То выпала змея из башмака!

 

Пророк, узрев, что сотворил орел,

Был изумлен. Когда же речь обрел,

 

Сказал: «Орел, я понял лишь сейчас,

Что ты, как друг, меня от смерти спас!

 

Поскольку ж я отвлекся от моленья,

То на меня напало ослепленье:

 

Я думал, ты мне причинил утрату, –

А ты ко мне отнесся, словно к брату!..»

 

...Не слишком сетуй, потеряв что-либо,

Ведь без потерь и жить мы не могли бы.

 

Подумай – чем ты менее богат,

Тем меньше и грозит тебе утрат.

 

Немного я встречал таких, признаться,

Кого б счастливым сделало богатство!

 

Сомнения судьи

 

Духовный разум, вооруженный интуицией, изображен здесь «судьей» над всеми делами человека. Он боится, что не справится с таким призванием, поскольку ему придется иметь дело с явлениями физического мира, а для этого более приспособлен плотский разум, пользующийся услугами рациональных доводов – «ответчиков и истцов». Однако, пока очи духовного разума не омрачены земными страстями («сребролюбьем»), именно он остается для человека наилучшим судьей, которого отличают «страх пред Творцом и души прямота».

Д. Щ.

 

 

Сомнения судьи

 

Был муж благородный судьею назначен.

Роптал он в тревоге и сетовал с плачем:

 

«За промах малейший в судейских делах

С меня полной мерою взыщет Аллах!»

 

Писец возразил: «Но правитель по праву

Вознес твое имя, воздал тебе славу:

 

Твои приговоры несчастных спасут,

И будет угоден Аллаху твой суд!»

 

Но тот сомневался: «Учен я не шибко –

А вдруг на суде допущу я ошибку?

 

Начну я оправдывать иль обвинять –

Но тонкости дел нелегко мне понять!»

 

Писец отвечал: «Рассуждение чисто,

Когда правовед не охвачен корыстью,

 

Но если судья сребролюбьем влеком,

Он суд извратит, хоть прослыл знатоком!

 

Не бойся незнанья затверженных истин,

Но сердце очисти и будь бескорыстен:

 

Лишь страх пред Творцом и души прямота

Закону и правде отверзут уста!»

 

Близость

 

В этой притче Меджнун, как всегда, символизирует суфийского мистика, в то время как «мастер, в искусстве целительном... известный» – рационалиста. Попытка последнего «кровь отворить» Меджнуну (т. е., опасаясь за его здоровье, посоветовать ему умерить экстаз, отказаться от чрезмерно восторженного поклонения Богу) решительно отвергается, ибо во внутреннем мире мистика проявляется Дух Божий, а не только его собственные эмоции и воля: «...Ведь сущность – одна!».

Д. Щ.

 

 

Близость

 

Меджнуна разлука с любимой Лейлой

Ввергала в безумье, пронзала иглой,

 

Не мог он напиться: «Еще бы глоток!» –

Ведь кровь в нем вскипала, как лавы поток.

 

Как тело с душою в больном примирить?

И лекарь велел ему кровь отворить.

 

Вот мастер, в искусстве целительном том

Известный, стянул ему руку жгутом,

 

Но в гневе болящий сорвал этот жгут:

«Уйди! Твои методы не подойдут!»

 

В ответ ему мастер: «Не ты ли в былом

В пустыне бродил вместе с барсом и львом?

 

Тебя не страшили их когти, клыки,

А тут разве боль? Потерпи, пустяки!»

 

Меджнун же ответил: «В пустыне разлук

Бродя, не боюсь я ни боли, ни мук, –

 

Я к ним так привычен! Надрезы твои

Сравнятся ль по боли с терзаньем любви?

 

Другим опасением сердце полно:

С любимой Лейлой мы не двое – одно,

 

И пусть между нами пролег целый свет –

Но четкой границы меж душами нет!

 

И вот я боюсь, что раненье мое

Ей боль причинит и поранит ее,

 

Уж слишком мы связаны – я и она:

Пусть тела и два, но ведь сущность – одна!»

 

Меджнун и собака

 

Знаменитая древнеарабская повесть о любви Меджнуна и Лейли всегда воспринималась суфиями как символ экстатически-страстного стремления к Богу души мистика (Меджнун – «впавший в безумие»). Такая душа получает возможность созерцать образ Божий даже и в тех, кто находится еще на животно-эгоистическом уровне сознания («пес» – бранная кличка для таких людей у многих народов). «Собака с улицы Лейли» – это падшая душа, пребывавшая, однако, некогда (до своего падения) вблизи Бога и всегда сохраняющая возможность, покаявшись, возвратиться к Нему. «Меджнун» – адепт суфизма – проявляет к «собаке» особую любовь, поскольку он «сквозь покровы внутрь зрит» и «душу видит».

Д. Щ.

 

* * *

В оценке человеком других людей и событий «объективная реальность» как таковая отсутствует. Из притчи следует, что внутреннее состояние наблюдателя решающим образом влияет на его восприятие. Созерцание, с суфийской точки зрения, есть активный процесс взаимовлияния между субъектом и объектом. В конечном счете, все, что человек видит вокруг себя, является проекцией его внутреннего состояния, поэтому только очищение сердца и наполнение его любовью ведут к преображению внешнего мира и делают достижимыми такие переживания, как счастье, довольство жизнью, благодарность Творцу. Вопреки устоявшемуся представлению о том, что рай – это некое «место», понимаемое географически или метафизически («горний мир»), суфизм утверждает, что рай есть состояние сердца, полного духовной любви, поскольку тот, кто способен «взглянуть на мир... влюбленным взором», не только внутренне свободен («волен»), но и совершенно счастлив («блажен»).

М. Х.

 

 

Меджнун и собака

 

Меджнун, от милой находясь вдали,

Узнал собаку с улицы Лейли:

 

Ее и гладил он, и целовал,

Он ей и сахар, и шербет давал,

 

Ее, как шейха мудрого гробницу,

Он обходил, спеша ей поклониться,

 

И лучшим из творений называл,

И снова гладил, снова целовал.

 

Вскричал прохожий: «Что за чудеса!

Ты – человек, а ублажаешь пса?

 

Отдерни руку и закрой уста:

Для мусульман собака нечиста!

 

Как смеешь ты, разумное творенье,

Собаке воздавать благодаренье?!»

 

Прохожий учинил такой разнос,

Поскольку перед ним был грязный пес,

 

Зато Меджнуна чувства увели

От видимой реальности – к Лейли.

 

И он сказал: «О если б, господин,

Сумели Вы хотя б на миг один

 

Взглянуть на мир моим влюбленным взором, –

Не подошли бы Вы ко мне с укором!

 

Сей пес валялся у Лейли в ногах,

Сей пес лизал ее порога прах,

 

И потому душа моя могла б

Век лобызать следы собачьих лап!..»

 

...Глупцу доступен только внешний вид,

Но мудрый – сквозь покровы внутрь зрит:

 

Кто побеждает плоти тяжкий плен,

Тот душу видит, волен и блажен!

 

Любовь Меджнуна

 

Рассказ в сжатом виде передает суть суфийского учения об иерархии душ. Одни души достигли «сладости» познания Бога (здесь Его символизирует Лейли – источник и цель любви Меджнуна), а другим изучение основ религии представляется «уксусом», поскольку не приносит им никакой «сладости». Именно внутренним состоянием душ объясняется тот факт, что одни и те же феномены религиозной жизни воспринимаются людьми столь по-разному: «Он мне – словно сахар, а вам – будто яд».

Д. Щ.

 

 

Любовь Меджнуна

 

Сказали Меджнуну: «Ты плачешь вдали

От милой, – а так ли красива Лейли?

 

Меж тем наши девы прекрасны на зависть,

Влюбись же в любую из этих красавиц!»

 

А он: «Одного вам понять не дано:

Лик милой – кувшин, ее прелесть – вино.

 

Любовный напиток, святое питье

Мне Бог наливает из лика ее.

 

А вы пьете уксус из лика Лейли,

Чтоб все вы влюбиться в нее не могли.

 

Вот выйдет она и на всех бросит взгляд:

Он мне – словно сахар, а вам – будто яд.

 

Мы вместе глотнем, но раздельно решим,

Шербет иль отраву содержит кувшин.

 

Глотнем, и сосуд не изменит свой вид,

Но сладость – избранник один ощутит!»

 

Ищу Человека

 

Сюжет восходит к античным пересказам эпизодов из жизни философа-киника Диогена Синопского (IV в. до н. э.). Героем притчи Руми выведен, однако, не языческий философ, но мусульманский аскет-отшельник, поскольку последнему более подобает вести поиски «совершенного Человека» (ин сан алькамил – одно из основополагающих понятий суфизма), исполненного любви («тот, кто стремится любовь проявлять»). Такого человека – наставника и друга – искал много лет и сам Руми, пока не обрел его в лице Шамса Тебризского. Свеча, которую держит отшельник, символизирует «внутренний свет» души мистика. Свет призван помочь ему распознать истинного друга – свое alter ego – во внешнем мире.

Д. Щ.

 

 

Ищу Человека

 

Средь яркого полдня затеплив свечу,

Отшельник бродил: «Человека ищу!» –

 

Так он восклицал среди уличной давки,

Дворы обходя, и пекарни, и лавки.

 

И встречный спросил: «Как понять тебя, друг?

Сам видишь – людей сколько хочешь вокруг,

 

Людей в нашем городе больше, чем надо!»

Отшельник в ответ: «То не люди, а стадо!

 

Лишь тот, кто стремится любовь проявлять,

Лишь тот, кто умеет свой гнев подавлять,

 

Вот он – Человек! Лишь его я ищу,

Такому – я сердце свое посвящу!»

 

Лучшее в мире место

 

Здесь, как и в других притчах, любовь между людьми служит символом стремления души к Богу и стр<