Сибирские меха и прочее кожсырье

Государственная монополия на оборот тончайшей сибирской пушнины тесно, хотя не совсем до конца, как говорилось раньше, связывалась с пресловутыми пекинскими обозами. С принятием в 1731 году решения продолжать отправлять такие обозы пользовавшиеся в Пекине наивысшим спросом меха свозить туда частным лицам запретили. Такую меру пришлось ввести из-за того, что на протяжении всего XVIII столетия государству с его казенными обозами было чрезвычайно тяжко выдерживать соперничество с купцами-единоличниками, поставлявшими китайцам сибирские меха. Напоминание о государственной монополии в самых разнообразных вариантах обычно появлялось перед самой отправкой очередного казенного обоза, и власти перечисляли товары, на которые эта монополия распространялась. Так или иначе, к ним относили мех морской выдры, рыси, нерчинской и якутской белки, лисицы различной породы, а также камчатского и якутского соболя. Так как меха этих зверьков представляли собой главный товар, то есть ради них затевались многотрудные торговые экспедиции в Пекин, монополия на него со стороны государства играла крайне важную роль в судьбе всего предприятия и в деле обуздания роста официальной частной торговли в самой Сибири и с китайскими соседями. Даже когда наступил 1760 год, иркутские государственные чиновники отказали своему земляку купцу Ивану Бечевину в разрешении на торговлю мехом морской выдры. В указе 1762 года о свободной торговле упоминалась вся без исключения ценная пушнина.

Наряду с пушниной запрет неоднократно вводился на частную торговлю сыромятной кожей и ее полуфабрикатами (например, овчиной). Царь Петр Алексеевич в 1721 году сначала включал в список запрещенных для вывоза за границу товаров недубленую кожу, хотя вскоре после его кончины 24 мая 1725 года ее поставку за рубеж все-таки разрешили и на протяжении дюжины лет пошлины с нее не брали. Смысл того петровского декрета (и всех посыпавшихся потом запретов) состоял не в том, чтобы оставить такой ценный товар в распоряжении государства, а чтобы сохранить одну из чахнувших тогда русских отраслей русского хозяйства – изготовление дубленых и выделанных кож. Обработанные и выделанные русские кожи (юфть) пользовались повышенным спросом и в Европе, и в Китае. Да просто везде. В 1737 году императорским указом запрещался вывоз из России невыделанных кож, а тем купцам, кто готов был ими торговать, предписывалось поставлять их на сыромятни для покупки владельцами данных предприятий. Еще через семь лет данный запрет пришлось повторить под тем предлогом, что в России находилась всего лишь одна (!) кожевенная мануфактура и русские купцы, торговавшие юфтью за границей, несли огромные убытки из-за сложившейся на соответствующем рынке острой конкуренции. Однако данный указ прежде всего касался купцов не на Востоке, а в Риге, Ревеле и других западных городах империи. В 1749 году сенаторы запретили вывоз за границу овчины, овечьей шерсти и живых овец. Но снова, как кажется, речь шла о европейских рынках, а не китайских. А причиной запрета приводилась нехватка овчины и овечьей шерсти для нужд армии ее величества.

Значение пушнины и кожсырья для благополучия одновременно государства и сибирских купцов ни малейших сомнений не вызывает. Во времена правления Екатерины Великой эти два товара всегда составляли больше 85 процентов всего российского товарообмена с китайцами. Позже нам предстоит точнее оценить угнетающее влияние всех введенных государственных запретов в сфере частной торговли между Россией и Китаем.

Разное

Настало время обратить внимание на прочие предметы сбыта, которыми на государственном уровне запрещали обмениваться с китайскими или монгольскими купцами их русским коллегам. Причем эти предметы не относятся к товарам особой рыночной ценности, и во всех случаях ограничения на их обращение трудно связать с какими-либо коммерческими соображениями. Несколько раз, например, на протяжении XVIII столетия запрещалось перегонять через границу на продажу коров и лошадей. Причины такого запрета видятся в нехватке домашнего скота в Сибири, а также, время от времени, в угрозе втягивания России в периодически обострявшееся китайско-джунгарское вооруженное противостояние. И эта угроза заключалась в том, что продажа тяглового и продовольственного скота той или иной стороне, остро нуждавшейся в нем, могла восприниматься как внешнее проявление сочувствия одной из сторон. Петр Великий первым из русских правителей объявил о запрете на продажу за рубеж коров, а позже, в 1736 и в 1758–1759 годах, такой запрет вводился опять; между этими годами местные чиновники приграничных поселений часто восстанавливали действие предыдущих декретов. Контроль за соблюдением всех этих запретов выглядел не очень строгим, так как местные сибирские чиновники и сановники санкт-петербургских ведомств прекрасно знали, что откорм и продажа коров, лошадей и овец считались одним из самых важных, по правде говоря, практически единственным источником дохода от натурального хозяйства сибирских местных жителей приграничных областей.

В заключение отметим, что обычно под запрет попадали селитра и прочие товары военного назначения (то же самое делали китайцы со своей стороны). Иногда в список запрещенных товаров попадало зерно разного сорта, но только в неурожайные годы. По крайней мере, однажды в 1740-х годах тобольскому купцу Якову Никитичу Маслову крепко досталось за то, что он продал христианский крест татарину; его прегрешение состояло в том, что он передал такой священный предмет в руки идолопоклонника. Генеральным указом Сената, опубликованным по настоятельной просьбе Святейшего правительствующего синода, категорически осуждалась практика продажи или передачи каких-либо священных реликвий татарам или исповедникам любой иной веры.

Обращение государства со всеми запрещенными к частной торговле по экономическим или финансовым причинам предметами выглядит неодинаковым и противоречивым. И в попытке их категоризации и обобщения в целом видится мало смысла. Запрет на продажу некоторых из них, таких как ревень и благородные металлы, частными лицами ревниво охранялся государственными ведомствами. Их выполнение в полной или почти в полной мере контролировали их сотрудники. Большого дохода этим сотрудникам, если брать их в общем и целом, не перепало. Приобретение ревеня налажено было весьма прилично, исключением служит только деятельность С. Свиньина, но к 1740-м годам стало предельно ясно, что проблемы распределения и сбыта этого товара, особенно в Западной Европе, решить по большому счету не получилось. Государственную монополию следует считать весьма доходным делом после 1731 года на протяжении первых 12 лет, но потом она превратилась в большую обузу, от которой государство не могло избавиться еще очень долго после того, как та потеряла экономический смысл. Вразрез с бесконечными затруднениями в избавлении от скопившегося на складах ревеня власти не оставляли надежды на возвращение былых крупных доходов 1730-х годов. Они так и не вернулись. Могла ли государственная монополия как таковая оправдать себя после 1740-х годов в случае сдачи ее на откуп одному или нескольким монополистам-частникам, ответа не получено. Купцам-единоличникам вряд ли обещался больший успех в составлении договоров купли-продажи и изобретении механизма его выполнения, по крайней мере в Западной Европе. И наравне с Российским государством им пришлось бы обращаться к европейским посредникам за помощью. Такую практику русские чиновники признали вообще никчемной. Если бы монополию на торговлю ревенем отменили к середине 1740-х годов, когда она начала хромать, вполне вероятно, что государство получило бы большие доходы через тщательный сбор таможенных пошлин с торговли, переданной в ведение купцов-единоличников, схлестнувшихся на ниве западной конкуренции. Но даже на такой вариант нам остается любоваться как всего лишь на упущенную возможность.

Право на торговлю табаком, когда его лишали купцов-единоличников, передавалось на откуп частным лицам, как русским, так и иноземцам. По далеко не полным данным, собранным С.М. Троицким, можно предположить, что Государственное казначейство получало намного больший доход на протяжении тех лет, когда торговля табаком сдавалась на откуп частным монополистам, чем когда ею свободно занимались все желающие купцы-единоличники (1728–1748). В неполном сенатском обзоре значатся поступления от налогообложения торговли табаком между 1728 и 1736 годами, в размере 54 116 рублей и 96 копеек. Однако за те же самые годы недоимки по сбору таможенных пошлин составили фактически в пять раз большую сумму – 285 994 рубля и 48 копеек. То есть по неназванным причинам государству не удалось собрать львиную долю пошлины с оценочного объема частной торговли табаком. Тут напрашивается предположение о том, что государственному аппарату России всегда было легче и практичнее собирать налоги, причитавшиеся с единственного торгового откупщика, чем таможенные пошлины, распределенные по большому количеству купцов-единоличников. Государству досталось бы намного больше денег за счет совершенствования и ужесточения деятельности его таможенного управления, чем через сдачу оборота табака на откуп. Но власти выбрали второй вариант. Несколько раз на протяжении 1730-х и 1740-х чиновники пытались отыскать нового откупщика, но до конца 1740-х годов этого у них не получалось. К тому времени, когда купец Матвеев предложил взять на откуп табачную монополию, задолженность по таможенным пошлинам достигла 631 401 рубля! Может так показаться, будто Государственное казначейство России получило значительный доход от сдачи торговли табаком на откуп, но в то же самое время государство упустило возможность на намного более весомую прибыль.

Закончим главу разбором ситуации с оборотом благородных металлов. Монополизация государством практически всей торговли золотом и серебром с китайцами представляется редким, разумеется, видом торговой монополии, так как функцией исключительного права государства всегда считалась чеканка и выпуск в обращение металлической валюты своей страны. Насколько нам дано судить, государственные чиновники, в том числе С. Свиньин и Л. Ланг, не смогли приобрести достаточного количества золота и серебра, чтобы хоть как-то спасти свое государство от финансового провала. Вряд ли что-то изменилось бы в том случае, если бы власти начали активно поощрять частный импорт таких металлов и гарантировали купцам-единоличникам выгодный курс на продажу всего их золота и серебра Государственному казначейству. Мандарины маньчжурского двора вряд ли позволили бы утечку благородных металлов из своей страны в количествах способных принести большой доход российской казне или обеспечить надежную основу русской валюте в виде благородных металлов.

Глава 6
Частная приграничная торговля до 1762 года

Несмотря на глубоко личную связь С.Л. Владиславич-Рагузинского с привычным казенным обозом, за возобновление деятельности которого он последовательно выступал, он не меньше переживал по поводу преуспевания частной торговли в Кяхте, а точно так же – в Цурухайтуе. Савва Лукич обращал внимание властей на утрату государственных доходов по причине того, что русские купцы занимались торговлей на территории китайских владений в Угре и Науне, и на неспособность Русского государства направить их через таможенные пункты. По поводу самих купцов он пророчил, что с переводом их торговли в два новых пограничных города уменьшатся транспортные затраты, благодаря чему многие из них займутся выгодной для себя торговлей с китайцами и монголами. Ради обеспечения такого положения вещей он советовал, чтобы только сибирякам – а никаким не европейским русским купцам или иноземцам – разрешили торговать с китайцами на границе. Тогда можно было рассчитывать на исправление угнетенных для коренных жителей условий хозяйствования, а также на появление возможности поставлять больше сибирской пушнины в европейскую часть России, в Польшу, Персию, Турцию и Западную Европу. Самые светлые надежды С.Л. Владиславич-Рагузинского воплотились в жизнь, за исключением поставок пушнины на Запад и только многие десятилетия спустя.

В конце августа 1728 года увидело свет воззвание новой канцелярии Селенгинска ко всему российскому торговому люду с приглашением везти свои товары в Кяхту для обмена: «Всем изъявившим на то желание… заняться торговлей в недавно построенном торговом пригороде Кяхты, [после] предъявления своих товаров на таможне Селенгинска и получения выписки [копии инвентарной описи товаров], следует незамедлительно отправиться по большаку от Селенгинска до пограничного знака через ворота Кяхты, куда прибудут китайские и монгольские купцы для совершения обмена товарами…»

Русских купцов приглашали торговать любыми товарами, кроме провианта и пушнины. Накануне опубликования такого приглашения в Селенгинск пришло письмо от дзаргучея Угры, интересовавшегося, когда русские купцы сподобятся собраться на границе, куда к указанному сроку китайцы обещают подвезти свои товары, часть которых уже доставлена в Утру. Пренебрегая правилами приличия, совсем немногие купцы с обеих сторон собрались на практически не оборудованных для этого пограничных постах для ведения торгов. К 11 сентября 1728 года собралось десять русских купцов, прибывших поодиночке или парами, а с противоположной стороны появилось всего лишь четыре юрты монголов, доставивших кое-какие товары и небольшое количество скота на продажу. Эти первые активные торги завершились покупкой русскими купцами нескольких голов монгольских пони, рогатого скота и овец, за которых внесли пошлины в размере 5 копеек. Никакого ажиотажа ни со стороны русских купцов, ни со стороны китайцев по поводу участия в данной великой встрече торговых цивилизаций не наблюдалось.

Перед завершением того года дзаргучей Угры сообщил русским чиновникам, что перевод торговой площадки из Угры в Кяхту и Маймачен не понравился многим китайским купцам, с которыми раньше у них велся товарообмен. В Утру регулярно прибывал народ со всей Джунгарии, привозивший разнообразные экзотические товары, популярные в Китае, но в Кяхте их встречали одни только русские купцы. Монгольский сановник сетовал на то, что русский таможенный комиссар Дементьев запретил продажу китайцам бурятских коров, лошадей и овец, как живых, так и забитых, и русские купцы не привезли на продажу юфть или котиковый мех, свободную торговлю которыми, как он считал, никто официально не ограничивал. Иван Дмитриевич Бухгольц из Селенгинска приказал начальнику таможни разрешить продажу любого товара, конкретно не запрещенного в указах, даже небольшое количество рогатого скота.

У российской администрации тоже возникли претензии: замеченное сосредоточение китайских войск на территории Монголии, очевидно с целью ведения боевых действий против джунгарцев, повышенный спрос на коров и провизию, которых явно не хватало собственному населению на сибирской стороне, и контрабандная продажа через границу скота. Еще до наступления нового года началась конфискация контрабандных товаров, и ее пришлось проводить на всем протяжении истории русско-китайской торговли в Кяхте.

Вялое начало приграничной торговли можно проследить по таможенным пошлинам, собранным на российской стороне: в 1729 году поступило 113 рублей и в 1730 году – 232 рубля плюс 89 рублей на строительство православного храма в Кяхте. По ним можно себе представить общий объем торговли, составивший где-то между 1 и 2,5 тысячи рублей, и совершенно определенно он не превышал 5 тысяч рублей. Поразительная мелочь по сравнению с предыдущим и предстоящим показателем торгов. Тогда весной 1731 года И.Д. Бухгольц послал жителя Селенгинска Парфена Семенова потихоньку, не привлекая к себе внимания, разведать состояние торговли, познакомиться с русскими и китайскими купцами, разузнать, как они обычно поддерживают между собой отношения, ведут торговые дела и т. д. Тот доложил, что торговые переговоры проводятся организованным порядком, хотя этот порядок устраивает далеко не всех их участников. На текущий момент прибыло слишком мало китайских купцов, а доставленные ими товары не отвечают требованиям их русских партнеров. Попыток контрабандного товарообмена и обмана российских таможенных служащих он не обнаружил. Главная же беда заключалась в том, что помещений для русских купцов при «торговом дворе» не хватало настолько остро, что зачастую десятку или больше человек приходилось хранить свои товары на одном складе, а несколько человек держали их фактически отдельно в сараях, что представляется откровенным нарушением существующих правил таможенной службы.

Подвести надежный фундамент под приграничную торговлю никак не удавалось еще на протяжении нескольких последующих лет. По своем возвращении из Пекина в 1737 году Л. Ланг составил для Сибирского приказа объективный отчет о бедственном положении в кяхтинской торговле. Там находилось предостаточно русских купцов, зато мало китайцев, а также настолько скудное количество китайских товаров для продажи, что российские товары подолгу залеживались на «торговом дворе» Кяхты, а когда на них наконец-то находился покупатель, то он назначал чрезвычайно низкие цены. Л. Ланг сообщал о своем намерении обсудить такое дело с мандаринами китайского двора, чтобы как-то выправить положение в приграничной торговле, но у него хватало хлопот из-за массы трудностей, возникших с обозом настолько, что до ситуации в Кяхте руки совсем не дошли. Русские купцы не скрывали своего недовольства, они обвинили китайских купцов в сговоре, когда те искусственно завышали цены на свои товары, а также всячески устраняли из процесса торгов монголов и коммерсантов остальных национальностей. Кое-кто из русских купцов не могли продать свой товар на протяжении двух или трех лет, а затем им приходилось обменять его на китайские товары по их неприлично завышенной цене.

Обеспокоенный сообщениями из Иркутска о малочисленности китайских купцов, прибывающих на торги, весной 1738 года начальник Сибирского приказа потребовал от вице-губернатора Иркутска А.Ю. Бибикова заняться этой проблемой, и 29 июля Алексей Юрьевич приказал И.Д. Бухгольцу назначить встречу с дзаргучеем, чтобы потребовать от него увеличения численности китайских купцов и обеспечения честных условий торговли. Этот дзаргучей простодушно ответил, что из-за нехватки корма для скота на севере Монголии китайские купцы не решились на такое долгое путешествие. Однако бескормица вряд ли выглядела убедительным объяснением откровенного рвачества китайских купцов, все-таки добравшихся до Маймачена.

На следующий год в ситуацию вмешался Сенат, и на место событий отправили коллежского советника Семена Любученинова, долгое время прослужившего в Армянском гарнизонном полку, которому вместе с переписчиком, капралом и двумя солдатами предстояло тщательно изучить состояние торговли, а также проинспектировать Ревенную комиссию С. Свиньина. От него требовалось вскрыть все без исключения нарушения государственных инструкций в сфере торговли и, прежде всего, выявить хоть какие-нибудь случаи контрабанды. Ему поручили побеседовать со всеми русскими купцами по отдельности о предметах торговли, доставленных ими на границу, о назначенных ценах и реальных, по которым пришлось отдать свой товар, а затем доложить результаты таких бесед в Сенат. С. Свиньин сообщил С. Любученинову, что ему «неизвестно» ни о каких незаконных сделках между купцами двух стран, но в Маймачене он видел китайских купцов, торговавших различными запрещенными товарами и шкурами. Незамедлительной реакции на такое расследование в области частной торговли не просматривается. Сенаторы, однако, незадолго до этого заново сформулировали свое отношение к контрабанде, доведенное ими до сведения подданных. Они потребовали от купцов, возвращающихся из Сибири, проходить таможенный барьер в Верхотурье, и пригрозили всем, кто попытается миновать данный барьер, украдкой обойдя его через Екатеринбург или другие города, каторгой в Сибири. Взявшись за подавление контрабанды, власти в Санкт-Петербурге не оставляли без внимания проблему слабого сбыта в Сибирском приказе китайских товаров, шелков и прочих предметов, полученных в виде таможенной десятины. В июне 1739 года и вновь в 1740 году из Кабинета поступило распоряжение, чтобы в Сибирском приказе перед выставлением таких китайских товаров на свободную продажу в Сибири провели полную их инвентаризацию. Данная мера служила ознакомлению с таким товаром присяжных оценщиков в Москве, которым предстояло назначать на них максимально выгодную для государства цену.

С точки зрения позитивных результатов представляется так, что в Санкт-Петербурге мало сделали ради выправления условий торговли для купцов, прибывающих в Кяхту, если только не отметить ряд распоряжений по созданию системы почтовой связи в Сибири. С начала XVII столетия письма могли доставлять только до Тобольска, а дальше никакой регулярной почтовой связи не существовало. Теперь почтовая эстафета лошадьми через промежуточные станции от Москвы до Тобольска отправлялась два раза в месяц; от Тобольска до Енисейска и Якутска – раз в месяц; и от Якутска до Охотска на Тихом океане – один раз в два месяца. Иркутскому вице-губернатору поручили назначить проездной маршрут между Енисейском и торговыми пунктами на границе, что он обычно и делал раз в месяц, а во время проведения торгов – два раза в месяц. Обслуживание почтовых станций поручали «добросовестным и ответственным супругам», а из принадлежащих государству в Сибири табунов к этим станциям на пять месяцев придавали казенных лошадей; назначенным на почтовые станции супругам предоставляли право варить пиво без особого на то разрешения «для угощения [тех], кто становится у них на отдых». Почтовая система России как таковая рассчитывалась на самоокупаемость; почтовые сборы, внесенные купцами за отправку писем или прочих предметов, требовалось возвращать в Сибирский приказ со всех почтовых пунктов Сибири, даже с Камчатки и китайской границы. Первостепенная нужда в создании сибирской системы почтовой связи заключалась в обеспечении оперативного и надежного обмена информацией с архиважной экспедицией В. Беринга, но торговлю в Кяхте власти тоже не забыли и отметили в своем распоряжении особой строкой.

По совету С.Л. Владиславич-Рагузинского для плавания по озеру Байкал соорудили пару или тройку подходящих судов, но где-то лет через десять из них осталась только одна ни на что не годная посудина. И купцам по старинке приходилось переправляться через данный коварный водоем на своих речных лодках. Только в 1740-х и 1750-х годах власть предержащая, все больше убеждавшаяся в недостатках и провалах государственных монополий, начинает играть активную роль в поощрении частной торговли на ярмарочных площадках Кяхты и заботиться о благосостоянии купцов.

В общем и целом частная торговля в Кяхте и Маймачене тогда начиналась вяло и через силу, никто даже представить себе не мог ее великий будущий рост и важность для России. И русские власти, занятые своими делами в других местах, обращали крайне мало внимания нуждам и помощи на будущее редким упорным купцам, поверившим в перспективу тех городков.

Русские и китайские купцы

Кем же были эти купцы и посредники, прибывшие для ведения торгов с не ясным никому исходом? Откуда они взялись, где раздобыли свои финансовые ресурсы, на чем заработали состояние и за счет чего сложилась их судьба? Как они вообще держали свое предприятие на плаву? Львиная доля заданных нами вопросов остается безнадежной загадкой. Русские источники, относящиеся, по крайней мере, к периоду истории раньше XIX столетия, не позволяют подробного описания торговых или промышленных процессов ввиду отсутствия в архивах (за исключением нескольких ярчайших примеров, таких как династия Демидовых) документов частных семей или доходных предприятий. Китайская ситуация, если уж на то пошло, выглядит еще беспросветнее. Из разрозненных предположений складывается совсем уж схематичная картина.

На протяжении большей части второй четверти XVIII столетия практически все купцы, зачастившие в Кяхту, относились к мелким лавочникам и коренным жителям, то есть они обитали в Селенгинске или Иркутске. В торговой деятельности участвовали одновременно русские переселенцы и коренные сибиряки, а по большому счету они продавали сибирские товары – шкуры, юфть, кое-какую железную мелочовку, скот, продовольствие и т. д. Полученные в обмен товары они никуда далеко не увозили, разве что в Иркутск или на одну из крупных сибирских ярмарок в Ирбит, Макарьевск или Тобольск, хотя самые отчаянные из них на самом деле предпринимали торговые экспедиции в Москву. Официально до второй половины XVIII века базарных ярмарок в Иркутске не проводилось, но торговля все равно велась на товарных складах и из складских ячеек. Далеко не все эти мелкие торговцы пользовались всеми гражданскими свободами. На протяжении по крайней мере первой половины того столетия торговлей занимались крепостные крестьяне (крепостное право в Сибири никогда не навязывалось чересчур рьяно), и среди них встречались весьма крупные купцы. Мелкая торговля давала где-то от 100 до 400 рублей оборота в год. В то время весьма крупными купцами считались два сибиряка – Никифор Трапезников и Емельян Югов.

С самого начала там же отметились великие русские купцы из северных торговых городов – из Москвы, Костромы, Нижнего Новгорода, Суздаля, Вятки, Казани, Тулы, Вологды и др. Как правило, эти вкладчики капитала сами до Кяхты не добирались, а нанимали посредников или помощников (приказчиков, изначально занимавшихся земельными наделами или извозчиков), которые вели дела от их лица или уполномочивали местных купцов покупать товар на их имена. В одной только Москве в таможенных книгах за 1740 год числится 66 купцов, которые приобрели крупные партии сибирских и китайских товаров. Среди тех, кто продавал китайские товары, числится десяток москвичей. А именно сын крупного купца Василий Евреинов, Данила Земский и Гаврила Журавлев, дело которого на протяжении 1730-х и 1740-х годов считалось самым крупным среди московских купцов. В то время китайские товары поставляли девять сибиряков из Тобольска и Енисейска, и все остальные прибыли из городов Великороссии.

Кяхтинские купцы не вступали ни в какие организации типа формальной акционерной компании, многие просто занимались своим делом по-семейному. Кое-кто из них налаживал сотрудничество в рамках товарищества, но такие объединения считались предприятиями временными.

В документах можно встретить упоминание о «компаниях» в Кяхте, но совершенно понятно, что речь идет всего лишь о кратковременном сговоре нескольких купцов из общего городка, объединивших свои ресурсы и изобретательность на время пребывания у границы. После завершения дела они отправятся каждый своим торговым путем. Только естественно, что старые друзья, часто имевшие дело с теми же самыми товарами, могли казаться некоторым случайным наблюдателям того времени организаторами компании. Доказательства того, что какие-то формальные компании организовывались, по своей сути, для торговли в Кяхте, у нас отсутствуют.

В 1740-х годах несколько зажиточных купцов, торговавших в Кяхте, образовали Камчатскую компанию в расчете на освоение нового источника поступления шкур с востока. Крупными долями в экспедиции этой компании располагали селенгинский купец Андреян Толстых и его коллега из Кяхты Григорий Волк, хотя они к тому же послали своих собственных агентов в Охотск для закупки самой качественной пушнины. Наиболее выгодным рынком сбыта для этих мехов считался Китай, и его львиную долю везли в Кяхту. Трудно предположить, будто в товарообмене с китайцами участники экспедиций Камчатской компании объединяли усилия в деловом сообществе ради сохранения контроля над рынком и назначения собственных цен.

Действительно, самое поразительное свойство, отмечавшееся подавляющим большинством тогдашних наблюдателей у русских купцов в Кяхте, заключалось в практическом отсутствии у них организованности, взаимной привязанности и ощущения общей цели. Из-за этого с самого начала они уступали явное преимущество на рынке прекрасно организованным и дисциплинированным китайцам. Русские купцы казались настолько простодушными, что, не обладай они первосортными мехами, которые приобретали по низкой цене, едва ли им удалось хоть что-то выручить себе на жизнь. Такой вывод подавляющего большинства сторонних наблюдателей представляется во многом несправедливым. Однако совершенно определенно у русских купцов отсутствовала склонность к осмысленным совместным действиям. Мы уже убедились в полном отсутствии у них желания заняться формированием делового сообщества для ведения торговли с китайцами или, как минимум, принять участие в формировании компании, организуемой государством и в представлении властей открытой для доминирования с их помощью. На самом деле кое-кто из купцов испытывал недовольство остальными торговцами и свое недовольство доводил до государственных чиновников через свои жалобы. И это недовольство шло от крупных купцов, жаловавшихся на мелких розничных торговцев, и крестьян. В 1747 году, например, один иркутский чиновник жаловался в Сибирский приказ на то, что розничные продавцы, оборот которых составлял от 100 до 400 рублей в год, наносили огромный ущерб кяхтинской торговле, а косвенно еще и тамошним купцам положением повыше. Эта мелкая буржуазия (petite bourgeoisie) занижала цену на свои товары и тем самым мешала крупным купцам сбывать товар по более высоким ценам, а также обирала государство, недополучавшее прибыль в виде таможенных пошлин. Комендант Селенгинска В.В. Якоби провел соответствующее расследование. И в сентябре 1748 года комиссар Кяхтинской таможни Кондратов доложил ему, что оборот мелких лавочников по отдельности составлял незначительные суммы, зато общий объем пошлин, внесенных ими в пользу государства, заслуживает внимания, пусть даже купцы покрупнее (с оборотом больше 400 рублей в год) приносят в казну денег почти в восемь раз больше. Кондратов к тому же сообщил о том, что в разные годы количество русских купцов, прибывавших в Кяхту на торги, очень сильно отличается. Так как валовый оборот торговли (и поступающей пошлины конечно же) зависел от надежности процесса торговли (иначе китайцы откажутся привозить свои товары), мелкие лавочники выполняли очень полезную функцию, заполняя интервал между прибытием крупных купцов с обозами товаров. В.В. Якоби распорядился, чтобы на «купеческий двор» Кяхты продолжали пускать всех торговцев подряд.

На протяжении второй половины XVIII века в Кяхту стали прибывать крупные купцы, а также все больше великороссов и даже иноземцев (прежде всего, пруссаков и прибалтийцев), составивших преобладающее большинство временного населения данного городка. Среди таких гостей, как три брата Ливенцова, самый богатый из которых (Василий Артемьевич) на протяжении 1760-х и 1770-х годов регистрировал годовой оборот на сумму 50 тысяч рублей. В Кяхте этот Ливенцов держал две торговые палатки и за один год продавал китайцам мехов, кожсырья и шкур на 24 тысячи рублей. Одновременно он торговал воском и медом в Санкт-Петербурге на 6 тысяч рублей и товарами металлургического производства в Риге на 17 тысяч рублей. Кудрявцев говорит, что иркутские купцы, которых он относил к «скудным людям» на протяжении первой половины XVIII столетия, во второй его половине вышли в «именитые граждане». Двумя из них считаются купцы по фамилии Трапезников и Югов. Трапезников, например, в 1775 году среди прочего доставил с Камчатки и тихоокеанских островов 54 929 шкур морской выдры, 29 108 шкур морского котика, 17 154 шкуры лисицы, 31 658 шкур песца, 150 шкурок горностая. Все это по ценам на Камчатке обошлось ему в 3 204 134 рубля, а в Кяхте они стоили в два с лишним раза дороже. И конечно же те сибиряки, которые приняли участие в первых экспедициях на Алеутские острова и на Аляску и кому посчастливилось выжить, стали людьми «состоятельными» – Григорий Шелехов, Лебедев-Ласточкин и прочие.

В 1758 году сенаторы приняли один из многочисленных декретов елизаветинского периода правления, предназначенных для уточнения гражданского состояния русских крепостных и вольных крестьян, а также урезания их гражданских свобод. Данным указом крестьянам запрещалось заниматься торговлей за границей, как от своего имени, так и по доверенности. Крестьянам на всей территории империи разрешалось торговать в деревнях и городах вдоль главных дорог и большаков, но под страхом конфискации товаров им запрещалось это дело на ярмарочных базарах крупных городов или через государственные границы с иностранцами. Таможенному откупщику Никите Шемякину поставили задачу на выявление и задержание всех крестьян, занимавшихся контрабандным товарообменом. Как многие указы при прежнем режиме, этот указ в Сибири тоже выполнялся далеко не безупречно. Е.П. Силин в своем исследовании сообщает о том, что в 1778 году один богатый крестьянин из Пошехонского уезда занимался торговлей в Кяхте, и он же строит предположение о том, что нарушителей упомянутого выше указа там всегда хватало. А в 1792 году Кяхту посетил Александр Николаевич Радищев. Там он наблюдал жизнь множества мелких торговцев, в том числе русских крестьян и бурят, а также иностранцев и крупных капиталистов. Своими знаменитыми указами от 1775 и 1794 годов Екатерина Великая разделила всех купцов России на три гильдии в зависимости от количества у них капитала, но их точно так же никак не смогли применить в Кяхте. Иркутские купцы первой гильдии попытались в конце 1780-х годов прибрать торговлю в Кяхте к собственным рукам. Но А.Н. Радищев сообщает нам о таком казусе. В первую гильдию набилось столько купцов третьей гильдии, одновременно под собственными именами и под именами купцов первой гильдии, причем иногда по 5, 10 или 15 человек на одно имя, что попытка с треском провалилась. Пусть даже к концу XVIII столетия торговлей в Кяхте фактически руководили несколько очень состоятельных купцов, мелких лавочников оттуда полностью вытеснить не получилось.

О китайских купцах нам известно совсем мало. Китайские купцы с севера Поднебесной, прежде познакомившиеся с русскими купцами в Угре, теперь прибыли в Маймачен, а с ними приехали бухаретины, представители монгольских племен и, возможно, тибетцы. Тибетцы торговали одновременно и с китайцами, и с русскими людьми. Сами же китайцы, можно предположить, прибывали в основном из Северного Китая (провинций Шаньси, Шэньси, Жэхэ и т. д.). Об их финансовом положении нам тоже известно мало, хотя на основе сказанного выше относительно стоимости продвижения казенных русских обозов по территории Монголии представляется очевидным, что вложения капитала не только в товары, но и в скот, фураж и провизию могли осилить только состоятельные купцы. Они-то и принимали участие в тех торгах. К мелким лавочникам явно следует отнести коренных жителей Монголии. А китайцам приходилось доставлять российские товары в Северный Китай, так как крупный рынок пушнины находился именно там. Монголы пользовались тем преимуществом, что выступали в роли крупных поставщиков ревеня, серебра и золота, то есть как раз того товара, которым больше всего интересовались российские власти.

В отзывах одновременно и российских, и иноземных путешественников звучит одобрение, а иногда даже сдержанное восхищение коммерческой сноровкой и талантом китайцев. По сравнению с не признававшими формальный порядок русскими купцами китайцев неоднократно называли скрытными, хитрыми, лукавыми и себе на уме дельцами. Насколько в таких суждениях отражалась вера западных обывателей в непостижимость народа Востока, сказать не решаемся. В том, что они выглядят лучше организованными и более дисциплинированными людьми, сомневаться не приходится. А тому, что они умели выторговывать высокие цены на свои товары, а на русские товары их, наоборот, сбивали, мы находим свидетельства русских купцов. Еще в 1739 году, одновременно с подобными событиями в Пе<