Так нищие духом проводили в последний путь своего беспутного пророка

 

Что тут сказать… Подобно тому как у каждого своя жизнь Шукшина, у каждого же и своя смерть Шукшина, и никто ничего никому не докажет и виновного не найдет, либо сам по своему разумению назначит, но едва ли убедит других. Эта смерть так и останется тайной. Одно очевидно: Василий Макарович умер не просто на съемках фильма о войне, войной была вся его жизнь. И умер он как солдат на войне. И хоронили его как солдата, как героя. И это были похороны, которых никто не ожидал, – ни друзья, ни враги, ни завистники, ни льстецы, но все они были здесь. Одни пришли поклониться, другие – на место преступления[76].

«На похоронах Василия Макаровича я нес гроб, – вспоминал Валентин Виноградов. – Народу было очень много. Поражало количество неприятелей Шукшина, присутствовавших на панихиде. На поминках разразился безобразный скандал. Недоразумение возникло между Сергеем Герасимовым и близким другом Шукшина писателем Василием Беловым, который обвинил Герасимова в пассивности. Мол, при своих возможностях (Герасимов был художественным руководителем московской Киностудии имени Горького) мог бы и отстоять Шукшина на высшем уровне, когда у того начались проблемы с дирекцией этой киностудии… Словом, скандал еле замяли. Хотя не думаю, что Герасимов был виноват».

«Мы про Васю никто не ждали, что он умрет, – рассказывал во время одной из творческих встреч Владимир Высоцкий. – Это было невозможно для всех для нас. Нам казалось, что он очень будет долго жить. А я приехал из Ленинграда, бросил спектакль, отменили в Ленинграде, и поехал на панихиду в Москву. Ехал на машине, ехал пять часов восемьсот километров, пять часов я ехал из Ленинграда. Сто шестьдесят я как врезал, только заправился один раз – и приехал в Москву. Было очень много людей, была громадная <очередь>… такие проводы ему устроили. И стояла, значит, толпа людей в Доме кино в Москве, а сверху висел портрет его, и все, что говорили, люди вот… Они такую глупость говорили, по сравнению с такой великой смертью они говорили всякую ерунду. Ну, когда уж нету слов, которые они могут… которые рядом со смертью, с такой большой смертью, нет таких слов. И только люди все смотрели на эту фотографию, которая сверху висела, потому что невероятная фотография просто. Из‑за того, что он внизу лежал мертвый, эта фотография была как… как будто он… вот как будто бы это он живой <…> А я потом написал посвященную ему песню».

По воспоминаниям Ирины Сергиевской, гроб с телом стоял в Доме кино почти на том же самом месте, где восемь месяцев назад счастливый Шукшин восклицал: «Все только начинается!»

И не было конца потоку людей, мимо этого гроба проходящему. И все это была его армия, его бесконечно уважаемая им массовка, которая все‑таки пришла и тряхнула в тот день Москву…

«На Васильевскую еле пробились – оцеплена, милиционеры на взводе (один сказал: “Чего пришли? Хотите отправиться к тому, кого хоронить приперлись?”), – записал в дневник на следующий день после похорон Георгий Елин, и это свидетельство студента Литинститута, рядового человека из толпы, особенно ценно. – Мы с Богословским подхватили оставшийся без присмотра венок, с ним нас кое‑как пропустили. Страшно все это: надрывная музыка, деревянный ящик с человеком, истошный вопль поминутно теряющей сознание вдовы… И когда вниз поплыли отрешенное желтое лицо, скрещенные на груди руки, написавшие “Чудика” и “Охота жить”, сухой комок в горле застрял… А на прокуренной лестнице уже кто‑то говорил: убили Макарыча – как Есенина, Маяковского…»

«Очередь желающих попрощаться с Шукшиным повергла в изумление даже гугнивого Евтушенко, – вспоминал Василий Белов, напрасно обидев поэта, отозвавшегося на смерть Шукшина стихами. – В Доме кино кинематографические бонзы хватали нарукавные повязки и суетливо сменялись у гроба нашего друга. Кто‑то что‑то делал, кто‑то что‑то говорил… Гроб завален был красными гроздьями. <…> В давке пришлось пролезать под гробом… У Заболоцкого написано обо всем этом лучше, я же и сейчас не могу спокойно рассказать об этих похоронах…»

Сам же Анатолий Заболоцкий не только оставил личные воспоминания о том горестном, солнечном дне 6 октября 1974 года, когда люди несли и несли к гробу красную калину, но и с гневом процитировал Фридриха Горенштейна: «И, когда топча рядом расположенные могилы, в которых лежали ничем не примечательные академики, генералы и даже отцы московской интеллигенции, приютившие некогда непутевого алтайца, когда, топча эти могилы, толпа спустила своего пророка в недра привилегированного кладбища, тот, у кого хватило ума стоять в момент этого шабаша в стороне, мог сказать, глядя на все это: “Так нищие духом проводили в последний путь своего беспутного пророка”».

Что ж, автор «Псалома» бешено завидовал Шукшину в жизни, позавидовал и в смерти…

А на привилегированном Новодевичьем кладбище Василия Макаровича похоронили благодаря особому разрешению, которое не могли или не захотели дать ни министр культуры Екатерина Фурцева, ни Сергей Михалков. По свидетельству Анатолия Заболоцкого, Василий Белов послал телеграмму Шолохову: «На московской земле не нашлось места для Шукшина. Необходимо Ваше вмешательство». Но – «как позднее выяснилось – Шолохов телеграммы не получал». Однако в самый последний момент, когда уже была вырыта могила на Ваганьковском кладбище (и в этом смысле место на московской земле, конечно, нашлось), вмешался председатель Совета министров СССР Алексей Николаевич Косыгин.

«“Это тот Шукшин, который о больнице написал?” Косыгин читал “Литературную газету” и запомнил “Кляузу”», – писал Заболоцкий, цитируя слова режиссера Карена Шахназарова, чей отец Георгий Шахназаров работал тогда в ЦК партии.

Наряду с этой версией можно сослаться на хранящуюся в сростинском музее копию срочной телеграммы (оригинал находится в Вешенской), которую Шолохов все же получил: «МИЛЫЙ МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ ПОМОГИТЕ ХОДАТАЙСТВОМ ПЕРЕД ПРАВИТЕЛЬСТВОМ ПОХОРОНИТЬ ВАСИЛИЯ МАКАРОВИЧА НА НОВОДЕВИЧЬЕМ КЛАДБИЩЕ СЕРДЕЧНО ПРОСИМ СЕМЬЯ ШУКШИНЫХ».

На бланке телеграммы сделана запись от руки: «Состоялся разговор с тов. Демичевым и Шауро».

Кто из вождей в конечном итоге повлиял на принятие решения, сказать теперь трудно, одно очевидно: не кино, а литература поставила финальную точку в шукшинской судьбе, и именно благодаря писательскому труду и литературному имени сын невинно убиенного русского мужика был похоронен на одном кладбище с советской номенклатурой. Не только с нею, конечно, – там лежат люди, куда более Шукшину близкие: Гоголь, Чехов, Булгаков, а из тех, чьи судьбы с шукшинской так или иначе пересекались и кто не раз упоминался на страницах этой книги, – Пырьев и Ромм, Твардовский и Кочетов. Земля примирила всех…

Но какое изумительное было решение мудрых и дальновидных советских правителей. Могила, призванная стать местом русского паломничества и всенародного поклонения, оказалась надежно укрыта за высокими стенами режимного объекта, и даже приезжавшие к Шукшину земляки не могли возложить на нее цветы.

 

Однако самое трагическое в сюжете шукшинских похорон – история о том, как летела в Москву, не зная, что летит на похороны сына, Мария Сергеевна Куксина. Потом в газетах прошла информация, опровергнутая возмущенным Заболоцким, что Марию Сергеевну забыли на кладбище… Так обрастала скандалами не только жизнь, но и смерть Шукшина, и с момента похорон вступала в права желтая пресса и скандальная журналистика, по сей день не оставляющая в покое нашего героя.

А Мария Сергеевна в день смерти сына получила от него последнее письмо, написанное на Дону 28 сентября 1974 года – редкий случай, когда автор поставил дату: «Мама, родненькая моя! Я жив‑здоров, все в порядке. Здоровье у меня – нормально. Вот увидишь в картине: я даже поправился. Все хорошо, родная… За меня не беспокойся, я серьезно говорю, что хорошо себя чувствую».

Заканчивалось письмо припиской: «Сюда больше уже не пиши».

И тогда она стала писать ему туда, и эти строки спокойно читать невозможно.

Она пережила своего андела на четыре года. Умерла зимой 1979 года в результате несчастного случая и была похоронена в Сростках, где вскоре открыли один из лучших литературных музеев России, а село, некогда своего вражонка отвергшее, стало частью вечной шукшинской легенды.

 

ЭТО ЕЩЕ НЕ КОНЕЦ

 

 

«Мы с вами распустили нацию. Теперь предстоит тяжелый труд – собрать ее заново. Собрать нацию гораздо сложнее, чем распустить» (Василий Шукшин)

 

На горе Пикет каждый год 25 июля в день рождения Шукшина собираются люди. В былые годы их численность доходила до ста тысяч, сейчас стало меньше. Но все равно приходит несколько десятков тысяч человек, так что со сцены не видно границ этой сегодняшней шукшинской массовки. Макушка лета, жара, ветер, луговые цветы, иногда налетают грозы. С Пикета хорошо просматриваются сростинские концы, улочки, крыши домов, и среди них – дом Шукшина, где читал он свои первые книги при свете керосиновой лампы, школа, где учился и где сохранилась его парта, река Катунь, куда убегал он с ребятами на острова, Чуйский тракт, горы на горизонте, кучевые облака…

Выступают известные актеры, писатели, режиссеры. Гора помнит о том, как к ней обращались Виктор Астафьев и Валентин Распутин, Валентин Курбатов и Василий Белов. В 2004 году – не без скандала и не без споров – поставили памятник, созданный скульптором Вячеславом Клыковым. Это изображение финального кадра из фильма «Печки‑лавочки», когда автор обращается к зрителям: «Ну все, ребята, конец» – слова, которые иногда истолковывают как горестное предупреждение, как прощание с деревней, с крестьянством, с Россией. Но разве в этом завет Шукшина? Разве звал он нас к бессильному плачу, к отчаянию? Разве унынием веет от его великой судьбы?

Почти в то же самое время, когда Василий Макарович заканчивал работу над «Печками‑лавочками», он написал Валентину Виноградову, а на самом деле всем нам: «Это еще не конец, нет. Какой, к черту, конец! Что ты! Нет! Если б такие были концы, то мы бы из‑под монголов никак не вышли. Ну, монголы, это было посерьезней. Только не пали, ради Бога, попусту».

А в рабочих записях останется еще одно вечное, русское, горькое и чудесным образом обнадеживающее одновременно: «Не теперь, нет. Важно прорваться в будущую Россию».

 

ИЛЛЮСТРАЦИИ

 

 

Сергей Федорович и Агафья Михайловна Поповы – дед и бабушка Шукшина по материнской линии. «Береги детей, Марья, а особливо Васю. Он у тебя шибко умный ноне, не по годам»

 

 

Мария Сергеевна с маленьким Василием. «“Васенька, андел мой!” – вот как она его воспитывала»

 

 

Сростки в 30‑е годы XX века. «Бывало, выйдешь к колодцу, тебе кричит вся деревня: “У‑у, вражонок!” Ни сочувствия, ни милосердия от земляков‑сельчан»

 

 

Шукшин‑школьник (стоит третий слева) среди односельчан в Сростках. «…вспоминаю то время с хорошим чувством. Хотел бы туда вернуться, да нельзя…»

 

 

Василий в годы учебы в Бийском автомобильном техникуме. «Нам лекцию говорят, а мне петухом крикнуть хочется… Я это здорово умел – под петуха. Петухом пел на уроках, а рта не открывал – долго не могли понять, кто это»

 

 

Шукшин (крайний слева) со сверстниками в Сростках. «Когда его исключили, жил дома. Какие‑то месяцы мы провели с ним вместе. И вдруг он – для нас, всех ребят, это было совершенно неожиданно – уехал из дома»

 

 

Мама Василия Шукшина

 

 

Василий на пороге юности. «“Ну, что ты, Марья, генерала, что ли, хочешь из него вырастить?” – “Выше бери ”»

 

 

Василий Шукшин во время службы на Черноморском флоте. «Парень сообразительный и абсолютно здоровый»

 

 

Мария Шумская – невеста Шукшина (с 1956‑го жена). «Маша, я думаю, что я учусь, работаю во имя нашего будущего счастья. Дай бог, чтобы ты не увидела во мне краснобая и фразера. Что же касается твоих опасений насчет актрис – успокойся. Даю честное слово»

 

 

В. М. Шукшин (в верхнем ряду пятый справа) в период своего учительства в Сростках среди местной интеллигенции и активистов. «Одно время я был учителем сельской школы для взрослых. Учитель я был, честно говоря, неважнецкий»

 

 

Во время работы в сростинской средней школе. «Шукшин очень был скрытный, малоразговорчивый. И очень такой целеустремленный. Мы много о книгах говорили. Когда книги читал, брал все положительное к себе. И полушутя старался походить на “великих”. На Джека Лондона, на Ленина, даже и на Сталина». 1953–1954 гг.

 

 

Андрей Тарковский, сокурсник Шукшина во ВГИКе: «Мне кажется, что его как‑то боялись, от него ожидали чего‑то такого опасного, взрывчатого. А когда он умер, его стали благодарить за то, что взрыва не произошло»

 

 

Виктор Некрасов, «литературный опекун» Шукшина: «Пытлив был невероятно. Всем интересовался и все искал правду»

 

 

Михаил Ильич Ромм, вгиковский преподаватель Шукшина. «Правду наших отношений сейчас и “Посев” не обнародует. Нет, благодетелем моим он не бывал, в любимцах у него я не хаживал»

 

 

Кинорежиссер Марлен Хуциев: «Главную роль отдал Шукшину, потому что почувствовал индивидуальность, которая была выражена и лицом, и голосом, и жестом»

 

 

Режиссерская постановка В. М. Шукшина во ВГИКе. Справа – Ирма Рауш, первая жена А. Тарковского. «Вася Шукшин был яркой фигурой нашего курса, человеком, не похожим ни на кого из нас». Вторая половина 1950‑х гг.

 

 

В. М. Шукшин и X. Я. Лиепиньш в фильме «Золотой эшелон». «Посмотрев картину “Золотой эшелон ”, коллектив Сростинского райсобеса Алтайского края с чувством гордости относится к воспитаннику нашего земляка Шукшина Василия… и нам очень понравились его действия в данной картине… а поэтому благодарим дирекцию киностудии за его воспитание». 1959 г.

 

 

Василий Шукшин и Нонна Мордюкова в фильме «Простая история». «Вася был молоденький, холостой, вольный, ничейный… Мне говорил: “Ты ни с кем не сживешься, только со мной – мы созданы друг для друга ”, да я и сама понимала, почему у нас все так ладно на съемочной площадке идет…» 1960 г.

 

 

С Юрием Никулиным в картине «Когда деревья были большими»: «Держался Шукшин на съемках в стороне, на шутки не реагировал. Мне он показался человеком странным, нелюдимым и не очень интересным». 1961 г.

 

 

Главный редактор журнала «Новый мир» А. Т. Твардовский: «Ухо у него поразительно чуткое, авторская речь послабей». 1965 г.

 

 

Александр Солженицын: «Все 60‑е годы я внимательно следил за каждой публикацией Василия Шукшина, восхищался. Очень хотел повидаться, но встречи не искал»

 

 

Главный редактор журнала «Октябрь» В. А. Кочетов. «Товарищ Кочетов мне уже и прописку в Москве устроил»

 

 

Главный редактор журнала «Огонек» А. В. Софронов. «“Государственник" Софронов не мог с открытым сердцем заключить в объятия “деревенщика” Шукшина»

 

 

Андрей Бухаров и Василий Шукшин в фильме «Какое оно, море?». «Бросай киношку, ты же писатель». 1964 г.

 

 

Режиссер и сценарист Василий Шукшин (слева на переднем плане) снимает фильм «Ваш сын и брат». «Послушай, без булды, твои дубли “Братанов” изумительны. Я до сих пор под впечатлением от них; ради Бога, доделывай поскорее, это будет событие. Так близко мне все это – и вся стихия, и мысли, и настрой. Давай, ради Христа, трудись, спасенье наше только в работе». 1965 г.

 

 

Белла Ахмадулина. 1960‑е гг.

 

 

Василий Шукшин. «Со съемок фильма началась наша причудливая дружба, которая и теперь преданно и печально бодрствует в моем сердце. Делая необязательную уступку наиболее любопытным читателям, оговариваюсь: из каких бы чувств, поступков, размолвок ни складывались наши отношения, я имею в виду именно дружбу в единственном и высоком значении этого лучшего слова…»

 

 

Кадр из фильма «Живет такой парень» по рассказам и в постановке Василия Шукшина. Пашка Колокольников – Леонид Куравлев, журналистка – Белла Ахмадулина

 

 

Василий Шукшин и Виктория Софронова: «Мы все спорили. Я и мама защищали советскую власть, а Вася ругал»

 

 

Старшая дочь В. М. Шукшина Екатерина. «Дочь‑то у меня – крошка, а всю душу изорвала. Да еще родилась – хорошенькая такая»

 

 

Шукшин готовится к роли Степана Разина. «Он – национальный герой, и об этом, как ни странно, надо “забыть”. Надо освободиться от “колдовского” щемящего взора его, который страшит и манит через века. Надо по возможности суметь “отнять” у него прекрасные легенды и оставить человека»

 

 

На съемках фильма «Странные люди» по сценарию и в постановке Василия Шукшина: «Вы что?!Русские или нет? Как своих отцов‑то провожали?! Детей! Да как же это можно забыть? Вы что?!Вы вспомните! Ведь вот как, братцы…» 1969 г.

 

 

Василий Шукшин на съемках «Калины красной». «Да не люблю я, когда с биографии начинают. Биография – это слова, ее всегда можно выдумать»

 

 

Василий Шукшин и Нонна Мордюкова в фильме Александра Аскольдова «Комиссар». «Мордюкову обидел? Кэх!..»

 

 

Режиссер Василий Шукшин в работе. «Шукшин был “опасен”. Именно в нем могло произойти превращение художника в вождя открытого крестьянского сопротивления»

 

 

Мария Сергеевна, мать Шукшина, во время съемок фильма «Печки‑лавочки». «Ты там не расстраивайся из‑за глупой критики. Не всякий же, кто ощерился, тот и сказал умное слово. Я делаю свои картины не для дураков»

 

 

Кадр из фильма «Печки‑лавочки». «Через страну едет полноправный гражданин ее, говоря сильнее – кормилец, работник, труженик»

 

 

«Родина… Я живу с чувством, что когда‑нибудь я вернусь на родину навсегда… Я думаю, что русского человека во многом выручает сознание этого вот – есть еще куда отступать, есть где отдышаться, собраться с духом»

 

 

С оператором Анатолием Заболоцким. «Вот, брат, русский дух!»

 

 

Писатель Глеб Горышин. «Глебович! Что это ты загрустил там, верста коломенская? Не тоскуй, Глебушка. Работай – в этом наше спасение». Фото А. Д. Заболоцкого

 

 

Во время рыбалки на Катуни. «И какая‑то огромная мощь чудится мне там, на родине, какая‑то животворная сила, которой надо коснуться, чтобы обрести утраченный напор в крови…»

 

 

С троюродным братом Иваном Поповым. «Как ты мне нужен, дорогой брат мой! То ли я устал немножко, то ли повзрослел здорово – но я вдруг ощутил жгучую необходимость в родном, близком по Родине, по крови, по духу человеке»

 

 

Кадр из фильма «Печки‑лавочки». «Но с каких‑то странных пор повелось у нас, что деревенского, сельского надо беспрерывно учить, одергивать, слегка подсмеиваться над ним»

 

 

С Георгием Бурковым в картине «Печки‑лавочки». «Ему казалось, что он хитрит и обманывает их. Получилось наоборот. Его обманули»

 

 

Кадр из фильма «Печки‑лавочки». «Срочно вылетай, вырезаем паром. Подпись»

 

 

Последний кадр в фильме «Печки‑лавочки». «Это еще не конец, нет. Какой, к черту, конец! Что ты! Нет!»

 

 

С дочками Машей и Олей. «Жилы из себя вытяну, а научу Маню варить суп‑лапшу, Олю – водить машину». Фото Н. Г. Кочнева

 

 

С архитектором Константином Мельниковым. «Беспутство – дар русской стихии творить бесценное»

 

 

С Василием Беловым во время съемок фильма «Калина красная». «Про нас с тобой говорят, что у нас это эпизод. Что мы взлетели на волне, а дальше у нас не хватит культуры»

 

 

С режиссером Георгием Товстоноговым: «Театр стал в его жизни “третьим китом” вровень с двумя другими – литературой и кинематографом». Фото Р. П. Кучерова

 

 

С актерами ленинградского БДТ. «К театру меня влечет. Охота понять, в чем его живая сила, феноменальная стойкость. Ведь мне казалось, что он доживает дни, что его чрезмерная условность все же убьет его, а он живет и живет»

 

 

«Один борюсь. В этом есть наслаждение. Стану помирать – объясню»

 

 

Оператор и режиссер на съемках фильма «Калина красная». Разговор «на нервах»

 

 

Обеденный перерыв во время съемок «Калины красной». «Снимаю тут полным ходом – часов по двенадцать в день. Устаю, но дело идет, хотя опять кое‑кому могу не угодить. Но и угождать как‑то противно, я бы сумел, да с души воротит»

 

 

Кадр из фильма «Калина красная». В главных ролях В. М. Шукшин и Л. Н. Федосеева‑Шукшина. «Вася был счастливый, что ты у него была»

 

 

Михаил Шолохов и Сергей Бондарчук на съемках картины «Они сражались за Родину». «“Показывайте все, как было… ” – “Все как было?” – “Все… Победа‑то наша”»

 

 

Василий Белов. «Не падай духом, не падай духом, Вася, это много, это все. Много не сделаем, но СВОЕ – сделаем». Фото А. Д. Заболоцкого

 

 

Съемочная группа картины «Они сражались за Родину» в гостях у Михаила Шолохова в Вешенской. «Шолохов перевернул меня. Он мне внушил не словами, а присутствием своим в Вешенской и в литературе, что нельзя торопиться, гоняться за рекордами в искусстве, что нужно искать тишину и спокойствие, где можно глубоко осмыслить судьбу народа…»

 

 

На съемках фильма «Они сражались за Родину». «Исполнишь роль Лопахина у Бондарчука – и приступишь к своему “Разину”, если у тебя других замыслов нет…»

 

 

Последняя прижизненная фотография Василия Шукшина. «Когда стану умирать – скажу: “Фу‑у, гадство, устал!” Не надо умирать». Фото А. Д. Заболоцкого

 

 

Могила В. М. Шукшина на Новодевичьем кладбище в Москве. «Не теперь, нет. Важно прорваться в будущую Россию»

 

 

Памятник Василию Шукшину и его автор – скульптор Вячеслав Клыков перед установкой монумента на горе Пикет. «Уверуй, что все было не зря: наши песни, наши скажи, наши неимоверной тяжести победы, наши страдания – не отдавай всего иного за понюх табаку… Мы умели жить. Помни это. Будь человеком». Фото А. Д. Заболоцкого