апреля – Валерий ОБОДЗИНСКИЙ

 

Этого певца в свое время называли «хрустальным голосом советской эстрады». Он старался не петь песен гражданственно‑патриотических, но не потому, что не любил свою родину, – просто считал, что у других певцов это лучше получается. Он избрал своим уделом камерные песни про любовь, которые, по его мнению, были не менее гражданственны, чем песни про комсомол.

Валерий Ободзинский родился 24 января 1942 года в Одессе на знаменитой Малой Арнаутской улице. Это было время, когда фашисты уже оккупировали город и установили там свои порядки. Поэтому уже через полтора года после рождения мальчик едва не погиб. Его 5‑летний дядя умудрился украсть у немецкого офицера колбасу и съесть ее в один присест. Немца это так взбесило, что он выхватил из кобуры свой «вальтер» и приказал воришке и его полуторагодовалому племяннику встать к стенке. На счастье, здесь же оказалась бабушка нашего героя. Она бросилась в ноги к немцу и буквально стала целовать ему сапоги. Это и спасло мальчишек от смерти. Еще несколько минут поиграв пистолетом, немец успокоился, прорычал привычное «швайн» и пошел прочь.

В 1949 году Ободзинский пошел в школу, однако гранит науки давался ему с трудом. Это и понятно: на голодный желудок никакие задачки и примеры в голову не шли. Поэтому вместе с дворовой шпаной юный Валера почти ежедневно ходил «на дело». Что же они делали? На знаменитом одесском пляже каждый день собирались толпы отдыхающих, которые были лакомым куском для малолетних воришек. Шайка ловко чистила карманы фланирующей публике, причем Валере отводилась роль «отвлекалы». Обладая прекрасным голосом, он пел популярные шлягеры тех лет, зрители, завороженные его талантом, «развешивали уши», и этим успешно пользовались юные воришки. Навар затем делили поровну.

Стоит отметить, что именно воровская среда приобщила Ободзинского к алкоголю. Впервые он сильно напился в 15 лет и с тех пор долго не мог отвыкнуть от этой пагубной привычки.

Окончив школу, Ободзинский одно время работал кочегаром на пароходе, но затем ушел в творчество: стал массовиком на «Адмирале Нахимове» (том самом, который затонет в 1986 году). В начале 60‑х Валерий отправился в Томск, где поступил в музыкальное училище по классу контрабаса, а затем устроился в местную филармонию. Тогда же впервые начал выступать с концертами как профессиональный певец.

В 1961 году в Красноярске он встретил свою первую жену – Нелю. Женившись на ней, он твердо пообещал, что бросит пить. И слово свое сдержал. На собственной свадьбе он не выпил ни грамма спиртного, даже шампанского не пригубил. В этом браке у него родились две девочки – Анжелика и Валерия.

В 1964 году судьбе было угодно занести Ободзинского с концертами в Норильск. На одном из тех концертов совершенно случайно оказался Павел Шахнарович, которому выступление певца очень понравилось. Узнав его имя, Шахнарович запомнил его и вскоре уехал в Москву. А через какое‑то время из столицы Валерию пришло сразу два заманчивых предложения: его приглашали в свой состав оркестры Эдди Рознера и Олега Лундстрема. Ободзинский выбрал последний.

Работа в оркестре Лундстрема научила певца многому, но главное – она сделала его профессионалом. Кроме этого, она позволила ему завести массу новых знакомств в столичной музыкальной тусовке, хотя эти знакомства не всегда приносили ему пользу. Например, маститые композиторы наотрез отказывались работать с «безродным» певцом, поэтому в основном ему отдавали свои песни молодые композиторы. Первый успех пришел к Ободзинскому с песней «Луна на солнечном берегу».

В 1967 году, видимо, устав от слишком высокомерного отношения к себе со стороны композиторской мафии, Валерий принял предложение перейти в Донецкую филармонию. В том же году он отправился в двухмесячное гастрольное турне по маршруту Красноярск – Томск – Хабаровск – Владивосток и имел огромный успех у сибиряков. Тогда же его узнала вся страна. Молодой тогда композитор Давид Тухманов отдал ему две свои новые песни: «Эти глаза напротив» и «Восточную песню». Последнюю певец исполнил в новогоднем «Огоньке» и на следующее утро проснулся знаменитым.

Ободзинский ворвался на эстрадный Олимп стремительно, буквально в считаные дни оставив за спиной признанных корифеев советской песни Иосифа Кобзона, Эдуарда Хиля, Вадима Мулермана, Юрия Гуляева. Наверное, единственным певцом, кто мог тогда составить конкуренцию Валерию, был Муслим Магомаев. Чем же привлекал слушателей Ободзинский? Во‑первых, он был одним из немногих тогдашних певцов, кто совсем не исполнял пафосных, так называемых «гражданских» песен. Основной темой певца Ободзинского была любовная лирика. Во‑вторых, у него был прекрасный голос, который соответствовал его имиджу «героя‑любовника», хотя в реальной жизни он никогда не блистал выдающимися внешними данными. Он был небольшого роста (поэтому всегда носил обувь на высокой подошве), курносый. Но за голос ему прощали все. Вот что рассказывает о тогдашней популярности Ободзинского директор его ансамбля П. Шахнарович:

«Приведу для сравнения такие цифры: в Запорожье у Магомаева – 7 дней, 8 концертов, на круг 89 % заполняемости зала. Мы работаем 10 дней, 14 концертов, 100 % аншлаг плюс еще процентов двадцать мы продаем входных. Вот что такое тогда был Ободзинский. Конечно, основная часть публики – молодежь и особенно девочки. Девочки – это был наш бич. Мы переезжаем из города в город – за нами человек десять девочек едут всегда. Бывало, по месяцу за нами ездили. В этом отношении он был большой специалист. Говорил:

– Слушай, я от этих девок устал уже. Но ведь жалко их. У них и денег на билеты нет. Ты уж их посади.

Жена, которая ездила на гастроли с ним, относилась ко всему спокойно – а что делать?»

Первая пластинка Ободзинского вышла в конце 60‑х и мгновенно стала раритетом. Однако сам певец с этого почти ничего не поимел. Судите сами. Стоила она 2 рубля 60 копеек, и ее тираж был 13 миллионов. Государство на ней заработало порядка 30 миллионов, но певцу с них досталось… 150 рублей. Однако, не принеся ему денег, эта пластинка принесла ему славу. А это, по сути, те же деньги, только не столь быстрые.

В то же время параллельно с небывалым успехом, который певец с каждым днем приобретал у слушателей, нарастала и его критика официальными властями. Главной претензией к нашему герою было то, что он не такой, как все. Он не поет гражданских песен, его поведение на сцене более раскованно, чем того требует советская мораль. Когда в 1971 году концерт Ободзинского лично посетил министр культуры РСФСР Попов, его возмущению не было предела. «И это называется советский певец! – прилюдно возмущался министр. – Я такого „западничества“ не потерплю!» И тут же было отдано распоряжение соответствующим инстанциям ни в коем случае не позволять Ободзинскому давать концерты в пределах РСФСР.

Длился этот запрет около года, пока в дело не вмешался другой высокопоставленный чиновник – заведующий отделом культуры ЦК КПСС Василий Шауро, который любил творчество Валерия. На концерте в Днепропетровске он поинтересовался, почему это певец не дает концертов в Москве. И тот ответил ему как на духу: министр запретил. Шауро пообещал лично разобраться с этим вопросом, и вскоре проблема была решена в положительную сторону: Ободзинский вновь стал «въездным» в Россию. В Советском Союзе подобная практика была весьма распространена: то есть один чиновник мог что‑то запретить, а другой этот запрет отменить.

И все же недоброжелателей у певца было гораздо больше, чем друзей. Тот же начальник городского управления культуры Москвы, узнав, что в Театре эстрады намечается месячное выступление Ободзинского, позвонил директору театра и потребовал сократить концерты до недели. «Столько концертов у нас даже Райкин не дает! – гремел в трубке голос разгневанного чиновника. – А тут какой‑то Ободзинский! У него же пошлый репертуар!»

Был эпизод, когда на певца осерчала сама министр культуры СССР Екатерина Фурцева. Однажды она посетила апрелевский завод «Мелодия» и, проходя по цеху, спросила у рабочих:

– Что печатаем?

– Пластинку Ободзинского, – ответили ей.

Министр вошла в другой цех и вновь спросила:

– Что печатаем?

– Пластинку Ободзинского, – последовал ответ.

– У вас что, весь завод на одного Ободзинского работает? – спросила Фурцева у идущего рядом генерального директора «Мелодии».

– Что вы, Екатерина Алексеевна! На втором этаже мы печатаем классические произведения.

Каково же было удивление и гнев министра, когда и на втором этаже на ее стандартный вопрос «Что печатаем?» ей ответили: «Ободзинского». Фурцева встала перед сложной дилеммой: что делать? С одной стороны, она понимала, что «Мелодия» неспроста печатает одного Ободзинского – его пластинки приносили государству баснословные прибыли. С другой – подобные тиражи ущемляют других исполнителей. По одной из версий, министр выбрала вариант с сокращением тиража. По другой – оставила все как есть, фактически наступив себе на горло.

Еще одним противником певца Ободзинского в те годы был председатель Гостелерадио Сергей Лапин. Он очень предвзято относился к лицам еврейской национальности, считая, что их среди артистов слишком много, и лично контролировал их появление на голубых экранах. Ободзинского он почему‑то тоже считал евреем, хотя тот был наполовину украинец, наполовину – поляк. Поэтому, когда в начале 70‑х Лапин увидел в одной из передач нашего героя, он заявил:

– Градского уберите!

– Но это не Градский, это – Ободзинский! – попытались объяснить председателю.

– Тем более уберите! Хватит нам одного Кобзона!

В результате на сегодняшний день в фондах телевидения не осталось ни одной записи выступления Ободзинского, кроме той, что была записана на новогоднем «Огоньке» в 1967 году.

И все же, даже несмотря на такой жесткий прессинг со стороны официальных структур, слава Ободзинского гремела на весь Советский Союз. Буквально каждая его песня после первого исполнения становилась шлягером. Назову самые известные из них: «Эти глаза напротив» (Д. Тухманов – Т. Сашко), «Неотправленное письмо» (С. Мелик – О. Гаджикасимов), «Олеандр» (С. Влавианос – О. Гаджикасимов), «Листопад» (Д. Тухманов – В. Харитонов), «Белые крылья» (В. Шаинский – В. Харитонов) и др.

Официальная концертная ставка у него была 13 рублей 50 копеек плюс всякие надбавки. В итоге получалось около 40 рублей за концерт. А гастролировал наш герой в те годы очень интенсивно. Причем арифметика была такая: часть концертов оформлялась официально, а часть – на «фондах» местной филармонии («левые»). Поэтому в месяц у него набегало по 3–4 тысячи рублей. Баснословные деньги по тем временам. Видимо, этому в основном и завидовали чиновники от искусства, которые таких денег никогда не зарабатывали. Поэтому звания заслуженного артиста РСФСР Ободзинский так и не дождался, пришлось довольствоваться заслуженным артистом Марийской АССР.

В 1974 году на экраны страны вышел американский фильм «Золото Маккены», в первоначальном варианте которого звучала песня Куинси Джонса в исполнении Хосе Филисиано. Однако эту песню решили переозвучить и доверили это дело Ободзинскому. Так в его репертуаре появился еще один шлягер – «Старый гриф стервятник» (слова Л. Дербенева). Когда сегодня я вновь и вновь слушаю на магнитофоне эту песню, я вспоминаю, с каким трудом нам, московским мальчишкам, приходилось добывать слова этой песни. Ведь о пластинке с ее записью тогда можно было только мечтать. Переносного магнитофона у нас не было, поэтому мы вооружались карандашами, садились поближе к экрану (там светлее) и в процессе ее исполнения лихорадочно записывали слова на бумагу. А потом разучивали.

По словам людей, близко общавшихся с певцом, он был необычайно музыкален. Он все делал по слуху. По его словам: «Кобзон, Лещенко – певцы с вокальной школой. С поставленным голосом. А я пою открытым голосом. Это совсем другое. Это только потом я научился чуть‑чуть прикрывать звук.

Все западные певцы поют открытым голосом. Они поют душой, и я тоже пел душой. Они правдивые. Я не хочу ругать наших, но они… Я считаю, что у нас не было эстрады, а как бы второй сорт оперы…»

Закат в карьере Ободзинского начался в середине 70‑х. Причем приблизил его сам певец. В новогоднюю ночь 1976 года он внезапно заявил своим родным и друзьям:

– Я сейчас выпью!

Жена бросилась его отговаривать, то же попытались сделать и друзья, но Валерий был неумолим. Видимо, в нем что‑то сломалось. В ту ночь он напился, хотя до этого в течение 15 лет (!) был в «завязке». С этого дня начался кошмар.

Ободзинский пил по‑черному, и из‑за этого большинство его концертов приходилось отменять. Бывало, концерт объявляли пять (!) раз, пять раз люди покупали билеты, и каждый раз он отменялся из‑за «плохого самочувствия» артиста. Дело дошло до того, что во время гастролей в Омске его пришлось положить в психушку, причем под чужой фамилией. На концерты его привозила медсестра, она же увозила его ночевать в больницу. Кроме нее, за певцом следили еще несколько человек, так как он все время порывался выпить. Однажды не уследили, он выпил и пьяным вышел на сцену. В 1977 году состоялось последнее выступление Ободзинского в «Голубом огоньке»: он спел песню «Вечный вальс».

Между тем с каждым днем болезнь усугублялась. Певец стал все чаще заговариваться, нести всякую ахинею. Например, объявлял себя святым или господом богом. Иногда посреди гастролей бросал свой коллектив и уезжал из города. Выносить пьяные выходки певца становилось все труднее, и от него стали уходить те, с кем он работал на протяжении многих лет. В конце концов от него ушла и жена.

В 1979 году Ободзинский вновь женился, причем выбрал себе в жены совсем юную девушку‑студентку. Это была его землячка – одесситка Лола Кравцова. Уходя к ней, артист все оставил первой жене: и картины, и хрусталь, и дорогие сервизы, и золото с бриллиантами.

Однако новая женитьба не отвратила певца от алкоголизма. Он продолжал сильно пить и в итоге вскоре оказался в психушке на улице 8 Марта. После этого Лола от него ушла. Ободзинский попытался наладить отношения со своей первой женой, Нелли, попросил Шахнаровича поговорить с ней на предмет возобновления семейной жизни. Несмотря на то что она к тому времени уже жила с другим мужчиной, Нелли порвала с ним и вернулась к Ободзинскому. Они снова расписались. Но прожили вместе недолго, поскольку Ободзинский продолжал сильно пить. Да и зарабатывал он уже значительно меньше, чем десятилетие назад. Так, в 1983 году Ободзинский осилил всего лишь один концерт в Москве. Три года спустя он и вовсе вынужден был покинуть сцену, поскольку к алкоголю добавились уже наркотики – «колеса». В итоге в 1988 году Нелли ушла от мужа и вышла замуж за поляка Анджея Янчака.

Квартиры у Ободзинского к тому времени уже не было, поэтому он жил во времянке на галстучной фабрике, где работал сторожем. Пил почти каждый день. У него тогда была любимая женщина – Светлана Силаева, – и она пыталась хоть как‑то отучить Ободзинского от наркотиков. Например, она кидала в пузырек от беллотаминала похожие по виду драже валерьянки. И певец ни о чем не догадывался. Но у нее на руках была маленькая дочь от первого брака, и ей нужно было в первую очередь думать о ней. Поэтому сил и времени на Ободзинского у нее становилось все меньше и меньше. И плохо пришлось бы Ободзинскому в дальнейшем, если бы в июне 1991 года судьбе не угодно было послать ему чудо в лице Анны Есениной, с которой он был знаком с конца 70‑х.

Есенина «заболела» Ободзинским в начале 70‑х и с тех пор старалась не пропускать ни одного его концерта. Однако близко подойти не решалась, так как знала – у него семья, дети. И только спустя несколько лет состоялось их знакомство. Вспоминает А. Есенина:

«Познакомил меня с Валерой его администратор Павел Александрович Шахнарович. Году в 1977‑м Валера выступал в одном из столичных Домов культуры. Я смогла купить билет только на балкон. А мне же надо было лезть с цветами к сцене. Я подошла к Павлу Александровичу и попросила помочь с билетом в партер. А мою морду в коллективе Валеры уже все знали. И Шахнарович привел меня прямо к Валерию Владимировичу. Поначалу я больше задружилась именно с Павлом Александровичем. С ним тогда в основном и общалась.

А с Валерой… В 1979 году он второй раз женился. Его жена училась в институте. Ее постоянно не было дома. И я была у него как собака Дружок. Когда ему было скучно одному, он звонил и спрашивал: «Что делаешь?» Я уже знала, что надо отвечать. Что бы я ни делала, я говорила: «Ничего». Потому что надо было ехать к нему. Не думайте, ничего такого мы не делали. Просто разговаривали. Потом я брала какую‑нибудь книгу и читала, а он в соседней комнате спать ложился. Вот такие у нас были отношения. А потом жизнь нас развела в разные стороны… Когда встретилась с ним в 1991 г., я была в шоке. Формально он был прописан у своей жены Нелли Ивановны, но фактически они уже давно не жили вместе. И дома, как такового, у него не было. Другой бы, оказавшись в такой заднице, возможно, наложил бы на себя руки. Но Валера нисколько не чувствовал себя униженным. Мы посидели, выпили. А через два дня он сам мне позвонил: «Деточка, выручай меня!» Я взяла водку, закуску – и снова на склад! Так я стала ездить к нему регулярно.

Потом Валера стал закрывать склад и на ночь приезжать ко мне. А осенью он решил, что ему ни к чему мотаться туда‑сюда и вообще ни к чему там работать. Я тогда ездила в качестве костюмера на гастроли с Борисом Рубашкиным. Деньги у меня были. И Валера зажил у меня, как в раю.

На самом деле я нисколько не стремилась, чтобы он жил со мной. И даже некоторое время сопротивлялась этому. Но он хорошо мной манипулировал. «Вот ты всем помогаешь, – сказал он, – а мне помочь не хочешь». И тут я сломалась. Он ведь совершенно никому не был нужен. Даже собственным дочерям. Младшая Лерка его толком и не знала. Когда в 1979 году Валера разводился с Нелли, она только родилась. Уже потом я их с Анжелкой, его старшей дочерью, сюда приволокла. И они стали у нас зависать.

Про бывших коллег я и не говорю. Один Леонид Петрович Дербенев разыскал Валеру и поддерживал с ним отношения. А больше никто про него не вспоминал. Так что, если кто‑то сейчас будет рассказывать, как любил Валеру, как помогал ему в трудные годы, знайте, что это вранье…

Я долго уговаривала Валеру снова начать петь, мне так хотелось, чтобы он вышел на сцену. Но он не хотел. Почему он прекратил петь? Теперь можно только строить предположения. Мне он этого не объяснил, все повторял: я тебе потом скажу. Но это «потом» так и не наступило. Я чувствовала, что он устал. С одной стороны, безумная популярность, любовь со стороны народа, бесконечные гастроли, переполненные залы, конная милиция на московских концертах, а с другой – унижение перед начальством, выпрашивание эфира на ТВ».

Жили они в маленькой квартирке Анны на окраине города, и Валерия это вполне устраивало. Он хотел, чтобы его никто не беспокоил. Но к Анне иногда заходили ее знакомые из богемной тусовки, и это сильно раздражало Ободзинского. На этой почве они иногда сильно скандалили. Ругались они и по иным поводам. Например, из‑за того, что он обожал вкусно поесть и меры в этом не знал. А у него был сахарный диабет, и требовалось соблюдать диету.

Когда в стране была мода на ретро, кое‑кто вспомнил и про Ободзинского. Например, радиостанция «Маяк», которая – с подачи Есениной – поздравила Ободзинского с 50‑летием и дала в эфир три его песни. Затем опомнились звукозаписывающие фирмы, которые выпустили несколько аудиокассет с его старыми песнями. Про певца вспомнили, и к нему посыпались предложения от молодых композиторов исполнять их песни. Но большинство из этих произведений Ободзинский отвергал чуть ли не с порога, считая их никчемными. А петь ему хотелось. И тогда в 1992 году он решил записать две песни Александра Вертинского. Потом Дербенев познакомил его с руководителем благотворительного фонда «Аленький цветочек» Геннадием Снустиковым, и тот дал денег на то, чтобы Ободзинский записал целый альбом с песнями Вертинского. А затем был записан еще один альбом с песнями Дмитрия Галицкого (он был аранжировщиком альбома с песнями Вертинского).

Вспоминает А. Есенина: «Да, иногда Валера забрасывал работу и уходил в загул. Объявлял мне, что навеки со мной расстается, хлопал дверью и отправлялся гулять. Даже два раза уезжал к себе на родину, в Одессу. Один раз сказал Снустикову, что ему надо маме памятник поставить. Тот дал ему денег. А Валера поехал в Одессу и прогулял их.

Но обычно он так далеко не уезжал. Любил погужеваться с мужиками здесь, на «ссаном углу». Есть у нас такое «мемориальное» место. В округе к Валере все относились с почтением. Когда не было денег, он мог пойти в кафе, и его бесплатно кормили. А уж наливали ему все, кому не лень. Но, бывало, он по 10 месяцев не пил. Ходил как туз. И когда мы собирались гулять, говорил мне: «Я туда не пойду. Там ТВОИ сидят». МОИ – это мужики, с которыми он пил на «ссаном углу». Действительно, я иногда шла в магазин и зависала с ними часа на два. Они пили, а я их вразумляла, что надо бросать пить…»

Несмотря на запись двух альбомов, от публичных выступлений Ободзинский категорически отказывался. Даже когда ему предложили за 500 долларов спеть в ночном клубе всего две песни, он отказался. Так продолжалось еще два года, пока Анне не удалось сломить его сопротивление. Буквально день и ночь она умоляла его отбросить свои страхи и амбиции и выйти на сцену. И он сдался. В сентябре 1994 года в концертном зале «Россия» состоялось первое (после 7‑летнего перерыва) выступление Ободзинского. В зале был аншлаг. Когда певец спел первую песню, зал взорвался аплодисментами. Никто не мог поверить в то, что человек, прошедший через пьянство, наркотики, сумел сохранить в чистоте свой голос.

В последние годы своей жизни Ободзинский возобновил гастрольную деятельность и дал несколько концертов в разных городах России. Однако не все гладко было на этом пути. Некто Виноградов решил нажиться на славе певца и предложил ему (а также еще одной бывшей звезде эстрады Галине Ненашевой и актеру Аристарху Ливанову) создать творческую группу с целью гастрольной деятельности. Артисты согласились (хотя А. Есенина была категорически против этого) и доверились Виноградову. В результате, дав всего лишь несколько концертов, группа оказалась не у дел, так как желающих иметь дело с Виноградовым находилось все меньше и меньше. И тогда он задумал создать новую структуру – АОЗТ «Малахит», а в число учредителей включил уже знакомых нам артистов. Для чего он это сделал? Все объяснялось просто: при одном упоминании имен знаменитостей чиновники были согласны идти на любые уступки. В результате Виноградов сумел провернуть какие‑то темные дела с редкими металлами, но был разоблачен и 21 ноября 1994 года арестован. А. Есенина рассказывает: «Виноградов не понравился мне сразу. Я не хотела иметь никаких дел с этим человеком. Но от него невозможно было отвязаться. А Ободзинский, Ненашева – они же артисты, они в облаках витают и не понимают людей. Я соглашалась на участие Валерия в творческом центре лишь для того, чтобы Виноградов отвязался от Валеры».

Валерий Ободзинский умер 26 апреля 1997 года в Москве. Умер внезапно, поскольку никаких серьезных болезней у него не было. За два года до этого Есенина уговорила его пройти полное медицинское обследование, которое не обнаружило никаких серьезных заболеваний. У него нашли только незначительный процент сахара в крови и кисту на почке. Доктор сказал: «Валерий Владимирович, если вы будете себя нормально вести, то проживете еще 50 лет». Артисту выписали какие‑то лекарства и прописали диету. Но он соблюдал эти предписания около месяца. После чего швырнул Анне в лицо эти рецепты и заявил: «Хватит делать из меня больного!»

Вспоминает А. Есенина: «25 апреля 1997 года Валере вдруг стало плохо с сердцем. Мы с его младшей дочерью Лерой вызвали врача. Но Валера не захотел ехать в больницу. Наверное, чувствовал, что уходит, и хотел, чтобы это произошло дома. Часов в 8 вечера он меня позвал и сказал: «Я умираю». А нечто подобное он говорил регулярно. Как я начну что‑нибудь орать, он бултых в кровать и начинает: «Ой, мне плохо. Я умираю». – «Да ладно тебе! – отмахнулась я. – Нам через три дня в Петрозаводск на гастроли ехать». Мы с Леркой всю ночь сидели на кухне. Только под утро легли спать. И в это время он умер.

На гражданской панихиде в ЦДРИ не было конца речам о том, как все дружили с Валерой и как его любили. А там стояла на специальной подставке его фотография в рамке со стеклом. И когда речи достигли апогея, она неожиданно упала на пол, и стекло со страшным грохотом разлетелось вдребезги. После этого все сразу заткнулись. Таким образом Валера прекратил этот апофеоз уже оттуда, с небес.

А в храме, во время отпевания, священник сказал:

– Умереть так, как он, мечтает каждый священнослужитель – он умер под Пасху. А это значит, что с него сняты все грехи.

Когда объявили о смерти Валеры, одна Гелена Великанова додумалась поинтересоваться у меня, есть ли у меня вообще на что его похоронить. Слава богу, деньги у меня были. «А то у меня тут есть немножко, – сказала Гелена Марцеловна. – Если надо, я привезу». А никто из тех, кто на панихиде называл себя друзьями Валеры, не предложил мне свою помощь…»

Справедливости ради стоит отметить, что дирекция ЦДРИ предоставила помещение бесплатно, а Москонцерт выделил на похороны 5 миллионов рублей. Похоронили певца на Кунцевском кладбище.

 

 

Май

 

Мая – Павел КАДОЧНИКОВ

 

Этот актер относился к плеяде звезд советского кинематографа, слава которых взошла в сталинские годы. Обладая прекрасной внешностью, он играл исключительно положительных героев – сильных и смелых советских людей, с честью преодолевающих любые трудности. В награду его героям доставались лавры победителей и любовь прекрасных героинь.

Павел Кадочников родился 29 июля 1915 года в Петрограде. В период Гражданской войны отец Павла перевез семью (жену и двух сыновей – Павла и Николая) к себе на родину – в деревню Бикбарда Пермской губернии. Там и прошли детство и отрочество Павла. Там он закончил школу крестьянской молодежи, там же впервые увлекся искусством. Любовь к нему прививала его мать, женщина грамотная и умная. Уже в детские годы Павел умел хорошо рисовать, играл на различных музыкальных инструментах. Отметим, что в отличие от Павла Николай к искусству не стремился, отдавая предпочтение естественным наукам. В дальнейшем это определит и выбор его профессии – он станет биологом.

В 1927 году семья Кадочниковых вернулась в Ленинград. Павел выдержал экзамен в детскую художественную студию и стал заниматься живописью, мечтая стать профессиональным художником. Однако судьбе было угодно иное. Вскоре тяжело заболел глава семейства, и Павлу, как старшему в семье, пришлось идти зарабатывать деньги: он устроился учеником слесаря на завод «Красный путиловец». Правда, учебу в художественной студии он не бросил и все свободное время проводил там.

Однако в 1929 году Павел внезапно всерьез увлекся театром. Так серьезно, что даже решил подать документы на актерское отделение театрального техникума при ТЮЗе. Во время экзаменов он поразил преподавателей своим несомненным талантом, и его приняли с первой попытки. Он попал в класс профессора Бориса Вольфовича Зона. Когда через несколько месяцев техникум расформировали, то класс Зона почти полностью перевели в театральный институт. Так наш герой стал студентом института в возрасте 15 лет.

Несмотря на свой юный возраст, Кадочников среди старших товарищей не потерялся. Более того, внешне он заметно выделялся среди многих из них – в то время как большинство студентов ходили в простой и дешевой одежде, Павел форсил: носил бархатную толстовку с бабочкой. Кроме этого, он прекрасно пел неаполитанские песни, которые многих девушек буквально сводили с ума. Они же придумали ему и прозвище: Павлушенька‑душенька.

С одной из этих девушек Кадочников закрутил головокружительный роман, хотя обоим было всего по 17 лет. Причем со своей пассией он до этого виделся… всего один раз. Но этого раза вполне хватило, чтобы девушка забеременела. Спустя девять месяцев на свет появился мальчик Костя, однако к тому времени отношения между влюбленными сошли на нет и молодая мама запретила Кадочникову даже на пушечный выстрел приближаться к сыну. После этого Кадочников дал себе зарок быть более разборчивым в своих отношениях с девушками. И в течение нескольких лет он эту клятву не нарушал. Но потом он вновь потерял голову – на этот раз от своей однокурсницы‑красавицы Розалии Котович (она происходила из польской семьи, переехавшей из Белостока в Петербург).

Между тем самой девушке Кадочников совершенно не нравился – он был долговязым, курносым и рассеянным юношей. Она презрительно говорила подругам: «Кадочников – это вообще!» К тому же у нее в ту пору был официальный жених Иван – юноша куда более видный, – с которым они собирались пожениться. Но судьбе было угодно расставить все по‑своему.

Где‑то ближе к концу обучения Розалии поступило указание из студенческого комитета – подтянуть вечно отстающего в учебе… Кадочникова. И той, несмотря на всю ее неприязнь к долговязому студенту, пришлось подчиниться. И все свободное время молодые стали проводить вместе. И здесь Розалия сделала для себя неожиданное открытие: Кадочников очень даже хороший парень. Павел читал ей стихи, рассказывал какие‑то смешные истории, а когда его дед уходил на охоту, постоянно просил его принести ему сосновые лапы, которые затем дарил Розалии (на цветы у бедного студента денег не было). А однажды Кадочников из‑за своей любви к Розалии едва не вылетел из института. Кто‑то из его однокурсников увидел, как он ухаживает за девушкой – подает ей пальто в гардеробе, – и Павла вызвали на студсовет. И там поставили вопрос ребром: «По какому праву ты позволяешь себе такие вольности?» На что Кадочников заявил: «Я на ней женюсь!» Когда об этом узнала Розалия, она… согласилась.

Прежде чем расписаться, девушка отправилась к своему бывшему жениху Ивану, чтобы предупредить его о своих намерениях. К счастью, Иван оказался юношей рассудительным: он не стал устраивать скандала и отпустил Розалию с миром. Счастливая девушка бросилась вниз, к Кадочникову, и, пока бежала к нему, всю дорогу кричала: «Паша, все!» Тот же, услышав этот крик, истолковал его по‑другому: мол, их любовь с Розалией закончилась. И едва не лишился чувств от горя. А когда недоразумение разрешилось, едва не потерял сознание от другого – от радости. Короче, намучился парень в тот день.

После окончания техникума молодые супруги попали в один театр – ленинградский Новый ТЮЗ, где получили главные роли в спектакле «Снегурочка»: Кадочников был Лелем, а Котович играла Купаву. Спектакль имел фантастический успех у публики, но еще больший успех имел сам Кадочников. Именно тогда у него появились первые поклонницы, которые после каждого представления забрасывали его цветами, а когда он с женой выходил на улицу, буквально не давали им проходу. Говорят, Кадочников буквально утопал в цветах, которые ему подносили поклонницы. Однажды он даже недовольно пробурчал: «Что они все цветы носят, принесли бы лучше ботинки».

В 1935 году состоялся дебют нашего героя в кино. В картине «Совершеннолетие» он сыграл крохотную роль Михася, которую никто толком и не заметил. Сам же Кадочников, впервые увидев себя на экране, сильно расстроился. Ему показалось, что страшнее его на съемочной площадке никого не было. И он принял решение: больше в кино никогда не сниматься.

С этого момента его целиком захватила работа в театре. Роль следовала за ролью, талант актера креп и совершенствовался. Вскоре ему стали доверять и главные роли, например, Тартюфа в одноименной пьесе Ж. Б. Мольера.

В 1937 году Новый ТЮЗ посетил известный кинорежиссер Сергей Юткевич. Он пришел на спектакль «Снегурочка» и впервые увидел в нем Кадочникова. Игра молодого актера произвела на него приятное впечатление, и, зайдя после спектакля за кулисы, режиссер предложил ему роль в своем новом фильме «Человек с ружьем». В памяти Кадочникова еще свежо было разочарование, постигшее его на съемках фильма «Совершеннолетие», поэтому он собирался отказаться от этого предложения. Однако то ли авторитет Юткевича сыграл свою роль, то ли в дело вмешалась материальная заинтересованность, но Кадочников предложение режиссера принял. Так он вновь попал на съемочную площадку, сыграв в ставшем затем хрестоматийным фильме крохотную роль молодого солдата.

Та встреча с Юткевичем, в общем‑то, и определила дальнейшую судьбу молодого актера. Через два года после нее режиссер вновь вспомнил про Кадочникова и пригласил его сразу на две роли – в фильме «Яков Свердлов» актер должен был сыграть самого Максима Горького и героя по имени Ленька Сухов. Как гласит одна из легенд, когда Кадочникова загримировали, все на съемочной площадке ахнули: так он был похож на пролетарского писателя‑буревестника. Это поразительное сходство позволит ему сыграть роль М. Горького еще в двух картинах.

Однако настоящий успех в кино к Кадочникову пришел в 1941 году, в музыкальной комедии Александра Ивановского «Антон Иванович сердится». Последний съемочный день картины выпал на 21 июня. Утром следующего дня началась война.

П. Кадочников вспоминает: «Каждый день приносил тревожные сводки с фронта, и нам, молодым актерам, казалось больше невозможным оставаться в тылу: мы должны защищать Родину. Эти мысли не давали покоя. В конце июля я решил, что обязан наконец что‑то предпринять. Выяснять свою судьбу отправился в районный комитет комсомола.

Я не запомнил фамилию секретаря райкома, но внешность его до сих пор хорошо помню.

Передо мной сидел юноша, почти мальчик, в перетянутой ремнем гимнастерке. Он был коротко, под машинку, острижен, из‑за чего голова его казалась круглой. Большие серые глаза были оттенены синевой усталости и смотрели из‑под нахмуренных бровей в упор, не мигая.

– Ты подавал заявление в народное ополчение? – тихо и как‑то очень сосредоточенно спросил секретарь.

– Да, – ответил я тоже почему‑то тихо.

– Зачем ты это сделал? – строго прозвучал новый вопрос.

– Так поступают все мои товарищи, – лаконично, в тон собеседнику, пояснил я, хотя был уверен, что здесь ничего неясного нет.

И действительно, этих слов оказалось достаточно. Он молча взял со стола заявление и протянул его.

– Разорви!

Вид у меня в ту минуту был, наверное, изумленный.

– Ты снимаешься в «Обороне Царицына» и «Походе Ворошилова». На «Ленфильме» сообщили, что это фильмы оборонного значения. Вернись на студию…

Я подавленно молчал.

– Сейчас война, но искусство не должно умереть, – негромко добавил он. – С этого дня считай себя солдатом и выполняй свой долг… Ты понял меня или повторить еще раз?

– Не надо, – ответил я.

И тогда вдруг услышал: «Кругом!»

Я повернулся по‑военному четко и зашагал к выходу…»

Впоследствии Кадочников будет часто сетовать на то, что не был достаточно настойчив в своем стремлении уйти на фронт. А недоброжелатели из киношных кругов будут активно распускать сплетни о том, будто Кадочников не попал на фронт… благодаря своим гомосексуальным связям с режиссером Сергеем Эйзенштейном. Мол, тот сделал все возможное, чтобы его молодой любовник не попал в кровавую мясорубку. Несмотря на то что это была явная ложь, находились люди, которые в нее верили.

В 1942 году на экраны страны выходит двухсерийная кинолента «Оборона Царицына» братьев Васильевых, в которой Кадочников исполняет одну из главных ролей. Вскоре после этого актера приглашает в свою новую работу Сергей Эйзенштейн (вот когда слухи об их любовной связи особенно сильно муссировались): в фильме «Иван Грозный» Кадочникову пришлось перевоплотиться в Владимира Старицкого. Его актерское мастерство было столь впечатляюще, что Эйзенштейн мечтал