Как работает процесс научения у человека?

 

Слово «учиться» удобно использовать в повседневной жизни – но, если присмотреться внимательно, мы увидим, что оно включает в себя множество разных вариантов изменений в мозге. Чтобы понять, как развивается разум, необходимо получить представление о том, каким образом люди осваивают столь разные навыки: построить башню из кубиков, завязать шнурки, догадаться, что означает новое слово или о чем думают их друзья. Если мы попытаемся записать все способы, с помощью которых мы учимся новым вещам, список выйдет очень длинный и в нем будут, например, такие пункты:

 

Добавление новых правил «если – действуй – то».

Корректировка низкоуровневых связей.

Создание новых подцелей для целей.

Выбор более совершенных методов поиска.

Изменение высокоуровневых описаний.

Создание новых подавителей и цензоров.

Создание новых переключателей и критиков.

Привязка существующих фрагментов знаний.

Создание новых аналогий.

Создание новых моделей и виртуальных миров.

 

В детстве мы учимся не только конкретным вещам, но и новым методам мышления. Тем не менее ни один ребенок не смог бы самостоятельно развить в себе уровень интеллекта, присущий взрослому. Поэтому, возможно, наш самый важный навык – это то, что мы учимся не только на собственном опыте, но и на основе того, что нам рассказывают другие.

 

Коэффициент релевантности

 

 

Оптимист считает, что стакан наполовину полон.

Пессимист – что наполовину пуст.

Инженер – что стакан вдвое больше, чем необходимо.

 

Когда мы познакомились с Кэрол во второй главе, она как раз училась использовать совочек для перемещения жидкости. Но затем у нас появился вопрос – какие сопутствующие обстоятельства заслуживают признания за то, что у нее в конце концов все получилось:

 

Нужно ли ей запоминать, какие на ней были ботиночки, где именно все происходило, было ли небо над головой пасмурным или ясным? Что, если она улыбалась, используя грабельки, но, орудуя совком, почему-либо нахмурилась? Что же мешает ей запомнить неверную корреляцию, например: «Чтобы наполнить ведерко, надо хмуриться»? [119]

 

Некоторые ранние теории процесса научения у животных основывались на схемах, в которых каждая награда за успех приводит к частичному «поощрению» определенных связей в мозгу животного, а каждое разочарование – к соответствующему ослаблению связей. В простых случаях это может помочь мозгу выбрать и распознать верные характеристики. Однако в более сложных ситуациях такие методы поиска релевантных данных уже не столь успешны, и вот тогда нам приходится включать рефлексию.

Иные теории научения предполагают, что оно заключается в создании и сохранении новых правил «если – действуй». Возможно, поэтому собаке Джека в разделе 8.4 понадобилось столько практики: например, каждый раз, когда она пыталась выполнить трюк, происходила небольшая корректировка «если» или одного из «действуй» – но корректировка сохранялась только в том случае, когда собака получала награду.

Простого добавления новых правил «если – действуй», возможно, хватит для обучения простым вещам, но даже это может потребовать принятия довольно сложных решений. Ведь любое новое правило «если – действуй», скорее всего, окажется неприменимым, если в пункте «если» будет слишком мало деталей (потому что тогда это правило можно будет применить к чему угодно) или слишком много деталей (тогда оно, возможно, больше никогда не пригодится, поскольку не бывает двух абсолютно одинаковых ситуаций). То же самое относится к пункту «действуй»; поэтому каждое новое «если» и «действуй» должно быть в достаточной степени абстрактным, чтобы его можно было применить в «похожем» случае – но не в слишком большом количестве непохожих. Иначе собаке Джека потребуется отдельное новое правило для каждого положения тела. Все это означает, что старыми схемами «поощрения» можно частично объяснить процесс научения у определенных животных – но этих схем едва ли хватит, чтобы разобраться, как люди учатся более сложным вещам.

Это возвращает нас к вопросу о том, как у людей получается так быстро учиться без нужды в повторении. Ранее мы предположили, что на самом деле оно нам необходимо, но это повторение мысленное и незаметное взгляду извне. Но здесь давайте рассмотрим еще одну теорию, согласно которой мы с помощью высокоуровневых процессов решаем, чему учиться в каждой конкретной ситуации. В таком случае, чтобы понять, чем вызван удачный исход, приходится задумываться над своими недавними мыслями. Вот некоторые из процессов, которые могут использоваться при назначении «коэффициента релевантности»[120].

 

Запомнить те из мыслей, которые помогли достичь цели, остальное вырезать.

Снабдить новые знания ссылками, чтобы вызвать их, когда понадобится.

Способ репрезентации объекта влияет на то, какие из других объектов покажутся сходными.

 

Чем больше внимания вы уделите этим решениям, тем больше пользы извлечете из любой ситуации. Качество этих процессов можно даже считать важным аспектом «чемодана» характеристик, которые люди называют «интеллектом». Однако простая запись решений позволяет решать лишь относительно схожие задачи, тогда как регистрация того, как мы нашли эти решения, помогла бы нам разобраться с гораздо более обширным диапазоном ситуаций.

Например, если вам случилось победить, играя в шашки или шахматы, нет смысла просто записывать свои ходы, потому что вы вряд ли когда-нибудь снова столкнетесь с тем же положением фигур. Куда полезней будет разобраться в том, какие из ваших высокоуровневых решений помогли достичь выигрышной позиции. Вот замечание, которое сделал пятьдесят лет назад Аллен Ньюэлл:

 

Весьма сомнительно, чтобы в факте «победы», «проигрыша» или «ничьей» содержалось достаточно информации, когда речь идет об игре целиком [поэтому, чтобы научение было эффективным], каждая игра должна давать гораздо больше информации ‹…› Если цель достигнута, ее подцели поощряются, если нет – блокируются ‹…› Каждая сформированная тактика предоставляет информацию об успехе или провале методов поиска тактики, каждое действие противника предоставляет информацию об успехе или провале вероятностных предположений и т. д. [Ньюэлл, 1955].

 

Таким образом, когда вы наконец достигаете цели, вам необходимо отметить релевантность высокоуровневого метода, использованного для разделения этой цели на подцели. Вместо того чтобы просто сохранять решения задач, можно использовать каждый такой опыт для оттачивания стратегий поиска решений.

 

Ученик: Но тогда надо будет запоминать и стратегии, которые привели к выбору именно этих методов, – и процесс станет бесконечно цикличным!

 

Нет четкого ограничения, как долго можно размышлять о причинах конкретного успеха. На самом деле, осознание иногда запаздывает на минуты, часы или даже дни; это говорит о том, что порой назначение коэффициента релевантности требует обширного поиска, который охватывает значительную часть разума.

Например, иногда нас «осеняет»: «Теперь я знаю, что надо делать!» или «До меня вдруг дошло, почему это сработало!». Но, как упоминалось в разделе 7.7, не следует полагать, что эти проблемы были решены в ту самую чудесную секунду – ведь мы не подозреваем о бессознательной работе, которая ей предшествовала. В таком случае эта секунда лишь отмечает ту точку, когда какой-то из ваших Критиков заявил: «Прошло уже так много времени, что пора прекратить – и выбрать ту из уже рассмотренных тактик, которая в данный момент кажется самой удачной»[121].

Обычно мы назначаем эти коэффициенты без особенной рефлексии, но время от времени, выполнив какую-то сложную задачу, человек может сказать себе: «Глупо было тратить столько времени, когда я с самого начала знал, что надо делать». Чтобы исправить это, он, возможно, создаст нового Критика или скорректирует того, который не подсказал ему путь к необходимому фрагменту знаний.

Однако такая рефлексия часто оказывается бесплодной, потому что разобраться, как нашлось решение, бывает труднее, чем решить саму проблему; причина в том, что мы недостаточно знаем о работе наших собственных психических процессов. Другими словами, наша способность к «интроспекции» ограничена; в противном случае не было бы необходимости в психологах. Поэтому для того, чтобы понять, как происходит процесс научения, необходимо больше исследований по теме того, как назначают коэффициенты релевантности маленькие дети, как у них развиваются более совершенные методы, как долго сохраняются такие процессы и в какой степени можно научиться их контролировать. В главе девятой мы также обсудим, как с назначением коэффициента релевантности могут быть связаны приятные ощущения.

 

Перенос навыков в другие плоскости. Каждому учителю знакомо разочарование, которое наступает, когда ребенок заучивает информацию, чтобы получить оценку, но так и не применяет выученное на практике. Почему некоторым детям удается «переносить» знания в различные сферы жизни, тогда как другим словно приходится заново усваивать одни и те же идеи для каждого отдельного случая?

Проще всего было бы заявить, что некоторые дети «более умные», – но это не поможет нам объяснить, как они используют свой опыт при создании полезных обобщений. Частично это может быть связано с тем, что у некоторых детей лучше получается выстраивать и использовать паналогии. Но кроме того, как мы только что видели, чем лучше мы можем описать каждое событие, тем большему научимся в каждом случае. И действительно, эти «более умные» дети, возможно, обучаются более эффективно, потому что научились рефлексировать (возможно, бессознательно) на тему того, как работают их процессы научения, а затем нашли способы усовершенствовать эти процессы. Например, такая рефлексия может помочь понять, какие аспекты конкретного опыта следует запомнить.

Вполне очевидно, что качество нашего научения должно во многом зависеть от того, насколько хорошо мы умеем назначать коэффициенты релевантности. Ведь это, вне всякого сомнения, один из процессов, которые мы используем при создании наиболее важных обобщений. Это означает, что людям, не освоившим этого умения, скорее всего, будет сложнее применять то, чему они научились, в новых ситуациях – психологи называют это переносом навыков[122].

В этом разделе мы обсудили, что для того, чтобы вынести больше пользы из каждой ситуации, нужно запоминать не лишние детали, а только те, которые имеют отношение к нашим целям. Более того, наши знания станут еще более глубокими, если мы воздадим должное не только финальному действию, которое привело к неудаче или успеху – и даже не только стратегии, которая привела к этому действию, – но и более ранним решениям, в результате которых мы и выбрали выигрышную стратегию. Несомненно, именно наша способность столь проницательно назначать коэффициенты релевантности лежит в основе того, что мы во многих аспектах превосходим своих родственников-животных.

 

Творчество и гениальность

 

Лучший способ придумать хорошую идею – это придумать много идей.

Лайнус Полинг

 

Мы восхищаемся Эйнштейнами, Шекспирами и Бетховенами, и многие настаивают на том, что достижения этих гениев – следствие особого «дара», сущность которого неподвластна объяснению. Если это так, то машинам с ними никогда не сравняться, потому что (по крайней мере по распространенному мнению) в машине не может скрываться ничего подобного такой тайне.

Однако любой, кому повезет повстречать одного из тех людей, которых мы называем великими, заметит, что нет какой-то особенной черты, объясняющей их выдающиеся достижения. Вместо этого (по крайней мере, как мне кажется) мы обнаруживаем удивительную смесь обычных на первый взгляд ингредиентов[123].

 

Они высоко квалифицированы в своих областях. (Само по себе это качество мы называем просто «компетентностью».)

Они более обычного уверены в себе. (Следовательно, легче относятся к насмешкам со стороны окружающих.)

Они часто продолжают бороться, когда другие уже сдались. (Но другие могут назвать это просто упрямством.)

Они накапливают большой диапазон способов мышления. (Но тогда им понадобятся более совершенные методы переключения.)

Они обычно подходят к делу новаторски. (Так делают и другие, хотя и реже.)

Их системы самоконтроля более совершенны. (То есть они тратят меньше времени на нерелевантные цели.)

Они отвергают многие популярные мифы и убеждения. (Особенно в отношении того, чего якобы «невозможно достичь».)

Они склонны больше думать о времени. (Они меньше растрачиваются на бесполезные размышления.)

Они виртуозно объясняют, в чем заключается проделанная ими работа. (Меньше вероятность, что их труд останется незамеченным.)

Они, как правило, хорошо умеют назначать коэффициенты релевантности. (То есть многому учатся на примере малого.)

 

В каждом из нас есть доля этих качеств, но мало у кого можно встретить их все, да еще развитые до необычайного уровня.

 

Читатель: Каждая из этих черт, пожалуй, поможет объяснить, как обычные люди решают повседневные задачи. Но такие великие мыслители, как Фейнман, Фрейд и Азимов, наверняка должны обладать некой самобытностью.

 

Вот статистический аргумент, опровергающий теории о том, что гениальность коренится в каком-то уникальном даре или характеристике:

 

Предположим, что существует, скажем, двадцать черт, способных сделать человека исключительным, и предположим, что у каждого человека есть равные шансы развить в себе каждую из них. Следовательно, можно ожидать, что только один из каждого миллиона продемонстрирует все эти двадцать черт.

 

Однако, даже если этот аргумент верен, он не проливает света на то, почему у этих конкретных людей развились столь многие из этих особенностей. Например, возможно, чтобы приобрести так много подобных качеств, необходимо сначала выработать необычайно эффективные способы научения. В любом случае существует множество убедительных доказательств того, что за многие из наших психических особенностей в значительной степени отвечает наследственность. Однако я подозреваю, что еще более важны последствия удачных ментальных происшествий. Например, большинство детей учится различным способам раскладывать кубики в столбики и в ряды, и если окружающие похвалят результат, дети, возможно, продолжат совершенствовать эти новые навыки. Затем некоторые из них также, возможно, начнут в игре учиться новым способам думать. Однако ни один внешний наблюдатель не способен видеть эти психические события, так что этим детям придется овладеть искусством хвалить самих себя! Это означает, что когда такой ребенок совершит нечто замечательное, посторонние не увидят ясной причины этого – и, скорее всего, опишут новоприобретенные навыки этого ребенка в таких терминах, как талант, одаренность, особенность или дар.

Психолог Гарольд Г. Маккерди высказал предположение, что существует еще одна «счастливая случайность», ответственная за исключительные черты у ребенка, и это – исключительные родители.

 

Маккерди, 1960: Результаты данного исследования биографической информации на образце из двадцати гениев демонстрируют, что типичная картина развития включает в себя следующие важные аспекты: (1) высокий уровень внимания, уделяемый ребенку родителями и другими взрослыми, выраженный в интенсивном обучении и, обычно, избытке любви; (2) изоляция от других детей, особенно вне семьи, (3) богатый расцвет фантазии (то есть творчества) как реакция на предыдущие условия… [Общественное образование в государственных школах] снижает эффект всех трех вышеуказанных факторов до минимальных значений.

 

Также можно предположить, что выдающиеся мыслители выработали эффективные методы организации и применения изученного. Если это так, то, быть может, именно эти навыки «умственного управления» стоило бы в какой-то мере похвалить за то, что мы воспринимаем как творения гениального разума. Возможно, как только мы поймем это, то станем меньше времени уделять обучению конкретным навыкам и больше учить детей тому, как развивать в себе более мощные способы думать.

 

Читатель: Но неужели и вправду можно надеяться понять, как все это устроено? Мне все еще кажется, что в том, как некоторые люди порождают совершенно новые идеи и творения, есть нечто волшебное.

 

Многие явления кажутся волшебными, пока мы не выясним, что их вызывает. В данном случае нам по-прежнему очень мало известно о том, как работает наше повседневное мышление, поэтому было бы преждевременно утверждать, что между «традиционной» и «творческой» мыслью существует реальное различие. Тогда почему же мы так держимся за распространенный миф о том, что у наших героев наверняка есть необъяснимый «дар»? Возможно, эта идея влечет нас, потому что подразумевает следующее: если успешные люди рождаются с полным набором трюков в рукаве, то нам нет смысла винить себя в своих недостатках – а все эти художники и мыслители не заслуживают признания за свои достижения.

Этот раздел в основном был призван объяснить, почему одним людям приходит в голову больше полезных идей, чем другим. Но что, если мы изменим вектор и спросим теперь: отчего человек может стать менее находчивым? Вот один из процессов, способных ограничить рост разносторонности.

 

Принцип привычки. Если вы знаете два разных способа достижения одной и той же цели, то обычно начинаете с того, который вам лучше известен. Затем со временем этот способ может обрести в ваших глазах так много дополнительного авторитета, что вы будете использовать исключительно его – даже если вам скажут, что другой метод лучше.

 

Таким образом, иногда проблема заключается вот в чем: для того чтобы выработать новый способ думать, вам, возможно, придется не раз испытать дискомфорт, который доставляют собственные болезненно неловкие действия. Итак, один из «секретов творческой плодовитости» может крыться в том, что необходимо научиться получать удовольствие от таких мучений! Мы поговорим об этом более подробно в главе девятой, когда перейдем к обсуждению авантюризма.

Что касается «творчества» – совсем несложно запрограммировать машину на создание бесконечного потока идей, которые раньше никогда не приходили никому в голову. Однако мыслителей, которых мы называем «творческими людьми», отличает не то, сколько новых идей они рождают – и даже не новизна этих концепций, – а умение выбирать, какие из этих идей стоит развивать. Это означает, что у творческих людей есть способы отсеивать (или, еще лучше, вовсе не генерировать) идеи, в которых чрезмерно много новаторства.

 

Аарон Слоуман: Самые важные открытия в науке – это не открытия новых законов или теорий, а открытие новых диапазонов возможностей, о которых можно было бы сформулировать различные законы или теории. Это углубляет наши знания о «форме» мира, в отличие от его «содержания» или его «ограничений – законов».