Загадочный феномен «переживания»

 

По мнению немалого числа мыслителей, даже после того, как мы узнаем, как работают все наши мозговые функции, один фундаментальный вопрос все же останется. Вопрос этот: «Почему у нас есть ощущение, что мы что-то „переживаем“?» Вот философ, который утверждает, что объяснение феномена «субъективного опыта», безусловно, является самой сложной задачей психологии – которая, быть может, так никогда и не будет решена.

 

Дэвид Чалмерс: Почему, когда наши когнитивные системы занимаются обработкой визуальной и слуховой информации, мы получаем визуальный или слуховой опыт: ощущаем глубину темно-синего цвета, звучание ноты «до»?.. Почему вообще физическая обработка порождает эту богатую внутреннюю жизнь?.. Зарождение феномена опыта выходит за рамки того, что можно вывести из физической теории [Чалмерс, 1995].

 

Чалмерс, по-видимому, полагает, что «переживать» что-то – дело довольно простое и ясное и потому требует простого, компактного объяснения. Однако сначала нам нужно понять, что такие термины, как «опыт» или «внутренняя жизнь», обозначают огромные чемоданы разнообразных явлений, и только тогда придет пора строить теории о каждом из этих отдельных явлений. Тем не менее многие считают, что необходимо найти универсальный способ объяснить чувство «переживания»:

 

Физик: Возможно, мозг использует некие неизвестные законы, работу которых невозможно воспроизвести в механизме. Например, мы еще не разобрались, как работает гравитация – быть может, сознание является ее следствием.

 

В этих рассуждениях делается допущение, что у всех чудес «сознания» должен быть единственный источник или причина, но на самом деле это всего лишь предположение. Как мы убедились в разделе 4.2, термин «сознание» имеет слишком много разных значений, чтобы претендовать на какую-либо «единую теорию».

 

Ученик: А как же основополагающий факт, что сознание заставляет меня осознавать себя? Оно рассказывает мне о моих собственных мыслях, и поэтому я знаю, что существую.

 

Когда вы смотрите на человека, вы видите его внешность, но вам не заглянуть в разум, который скрыт за нею. Точно так же, когда вы смотрите на себя в зеркало, вам не видно, что скрывается под вашей кожей, – и неважно, что, согласно распространенному взгляду на сознание, вы также магическим образом способны изучать свой собственный разум изнутри. Однако «озарения», которые приходят вам изнутри, нередко бывают ошибочны – и часто оказываются менее точны, чем наблюдения ваших близких друзей. Мы нередко ошибаемся, думая, что знаем, о чем думаем.

 

Читатель: Это утверждение меня смущает, ведь я не могу ошибаться в собственных мыслях, поскольку эта информация поступает ко мне непосредственно из источника. Кроме того, по определению, мои мысли – это именно то, о чем я думаю.

 

Так может показаться, но эта «непосредственная» информация мало говорит о том, почему мои слова заставили вас именно так покачать головой или почему вы сказали «смущает», а не «раздражает». Конечно, о мыслях человека мало что можно узнать, наблюдая за его действиями со стороны, но каждому психиатру известна наивная теория «единого “Я”» – идея о том, что человек действительно знает, что (или как) он думает. Более того, возможно, это своего рода защитный механизм.

 

Г. Ф. Лавкрафт: Величайшее милосердие нашего мира, на мой взгляд, заключается в том, что человеческий разум неспособен охватить и связать воедино все, что он в себя включает. Мы обитаем на спокойном островке невежества посреди темного моря бескрайних знаний, и вовсе не следует плавать на далекие расстояния. Науки, каждая из которых уводит в своем направлении, пока что причиняют нам не очень много вреда; но однажды объединение разрозненных доселе обрывков знания откроет перед нами такой ужасающий вид на реальную действительность, что мы либо потеряем рассудок от этого откровения, либо постараемся укрыться от губительного просветления под покровом новых Темных веков [39] [Лавкрафт, 1926].

 

Все это должно привести нас к выводу, что если мы под термином «сознание» понимаем «осознание наших внутренних процессов» – то оно не оправдывает ожиданий.

 

Модели себя и самоосознание

 

Вильгельм Вундт: Изучая развитие самоосознания, следует опасаться переоценки каких-либо отдельных симптомов, таких как различение ребенком частей своего тела и объектов внешнего окружения, использование им слова «я» или даже распознавание собственного изображения в зеркале… Использование личного местоимения связано с тем, что ребенок подражает примеру своего окружения. Такое подражание случается у разных детей в разные периоды, даже если их интеллектуальное развитие в иных отношениях одинаково [Вундт, 1897].

 

В разделе 4.2 мы высказали предположение, что Джоан «создала и использовала модели себя», но не объяснили, что подразумеваем под словом «модель». У него есть сразу несколько значений: например, если кто-то скажет: «Я считаю Чарльза моделью для подражания», то говорящий имеет в виду, что Чарльз подает правильный пример поведения, а во фразе «я делаю модель самолета» слово «модель» означает копию меньшего размера, чем оригинал. Но в этой книге словом «модель» мы обозначаем ментальную репрезентацию, которая призвана помочь нам разобраться в каком-то другом, более сложном феномене или идее.

Например, когда мы говорим, что «у Джоан есть психологическая модель Чарльза», мы имеем в виду, что Джоан выработала некую структуру или знание, которые частично помогают отвечать на вопросы, которые у нее появляются о Чарльзе[40]. Я выделяю слово «частично», потому что каждая из наших моделей дает полезные ответы только на определенные вопросы, а на другие может дать ошибочный. В главе девятой рассказывается о некоторых из моделей себя, составленных Джоан и включающих описания таких вещей, как:

 

Различные цели и амбиции Джоан.

Ее профессиональные и политические взгляды.

Ее мнение о собственных способностях.

Ее представления о своих социальных ролях.

Различные моральные и этические взгляды Джоан.

 

Очевидно, что качество мышления Джоан будет зависеть как от того, насколько хороши ее модели, так и от того, насколько хорошо она умеет выбирать, какую модель использовать в конкретной ситуации. Например, если она использует модель, которая переоценивает ее навыки или способности в конкретной области, или модель, которая выносит неверные суждения о том, хватит ли у нее самодисциплины для выполнения задуманного плана, у нее могут возникнуть проблемы.

Теперь, чтобы рассмотреть, как наши модели относятся к нашим взглядам на сознание, представим, что Джоан находится в некой комнате, что у нее есть частичная ментальная модель объектов, которые находятся в этой комнате, и что одним из этих объектов является сама Джоан.

 

 

У большинства из этих объектов существуют субмодели, которые описывают их различную структуру и функции. В частности, модель Джоан для объекта под названием «Джоан» будет структурой, которую она называет «мое “Я”» и которая, несомненно, включает в себя по крайней мере две части; одна из частей называется «мое тело», а другая – «мой разум». Кроме того, у каждой модели будут более мелкие составные части:

 

 

Если бы вы спросили Джоан, обладает ли она разумом, она могла бы ответить «да», используя модель, которую называет «мое “Я”». И если вы спросите Джоан, где находится ее сознание, она, возможно, ответит, что это часть ее разума (потому что она считает сознание чем-то ассоциированным скорее с целями и идеями, чем с руками и ногами). Однако, если бы вы спросили Джоан, где физически находится ее сознание, эта конкретная модель не помогла бы ей сказать, как ответили бы многие: «Мой разум – у меня в голове (или в мозге)», – если бы ее модель «мое “Я”» не включала в себя также связь вида «является частью», протянувшуюся от модели «мой разум» к модели «мое тело». Или же связь вида «является продуктом», протянувшуюся от модели «мой разум» к модели «мой мозг».

В более общем смысле наши ответы на вопросы о себе будут зависеть от особенностей тех моделей самих себя, которые мы построили. Я говорю «моделей», а не «одной модели», потому что, как мы увидим в главе девятой, для разных целей могут требоваться разные модели. Это означает, что в зависимости от того, какую модель вы используете, вы, возможно, дадите разные ответы на один и тот же вопрос – и эти ответы не всегда согласуются. В частности, предположим, что вы спросите Джоан: «Вы сознавали, что принимаете такое решение?» Ее ответ будет зависеть от того, какую из моделей себя она использует; например, если у Джоан есть модель «Критика», которую мы в разделе 4.5 назвали «ДС», то она может сказать, что сделала осознанный выбор, – если вспомнит, что размышляла об этом решении. Однако если Джоан не использует такую модель, то может назвать свое решение «неосознанным» или «непреднамеренным». Или скажет, что использовала свою «свободную волю», что может означать просто-напросто: «У меня нет модели, которая объясняет, как я сделала выбор, который сделала».

 

Дрю Макдермотт: Идея заключается не только в том, чтобы у системы была модель самой себя, но в том, чтобы у нее была модель себя как обладающей сознанием. У компьютера может иметься модель окружающей среды, в которой он позиционирует себя как предмет мебели. В таком случае он сознательным не будет [Макдермотт, 1992].

 

 

Картезианский театр

 

Очевидно, что разум на каждом этапе представляет собой театр одновременных возможностей. Сознание заключается в сравнении их друг с другом, выборе одних и подавлении других, остальных, с помощью поддерживающей и тормозящей силы внимания. Высшие и самые похвальные продукты рассудка отфильтровываются из данных, отобранных уровнем ниже, который… в свою очередь, составляется из еще большего количества более простого материала, и т. д.

Уильям Джеймс

 

Иногда мы думаем о работе разума как о драме, исполняемой на сцене театра. То есть Джоан могла бы представить себе, что смотрит с первого ряда на различные факторы, играющие каждый свою роль. Один из персонажей – это боль в колене (см. раздел 3.3), только что вышедшая на первый план. Вскоре Джоан слышит в голове голос, который говорит: «Нужно что-то делать с этой болью, она мешает мне функционировать».

И вот как только Джоан начинает думать о том, как она себя чувствует, и о том, что могла бы сделать, то тут же сама оказывается на сцене. Но чтобы слышать, что она говорит, ей одновременно нужно оставаться и в зрительном зале. Итак, теперь у нас есть две копии Джоан – актриса и ее зритель!

Чем внимательнее мы смотрим на ситуацию, тем больше появляется новых версий Джоан. Должна существовать Джоан-драматург, которая написала сценарий, и Джоан-сценограф, создавшая декорации. За кулисами должны скрываться копии Джоан, ответственные за управление занавесом, за свет и звук. Нам нужна Джоан-режиссер, которая поставит пьесу, и нужна Джоан-критик, которая будет жаловаться: «Я не могу больше переносить эту боль!»

В своей книге «Объясненное сознание» (Consciousness Explained) Дэниел Деннет назвал эту метафору разума как места, в котором наши мысли собираются всякий раз, как мы о чем-то думаем, термином «картезианский театр». Деннет не согласен с предположением о том, что сознание движется единым последовательным потоком.

 

Дэниел Деннет: [Такая концепция предполагает, что] где-то в мозге существует четкая финишная линия или граница, обозначающая место, где порядок появления равняется порядку «презентации» в опыте, поскольку то, что происходит там, есть то, что вы осознаете… Многие теоретики скажут, что уже недвусмысленно отвергли столь явно неудачную идею. Но… убедительные образы картезианского театра продолжают преследовать нас – как ученых, так и обычных людей – даже после того, как его призрачный дуализм был осужден и изгнан [Деннет, 1991].

 

Что же делает этот образ настолько популярным? Отчасти, мне кажется, он нравится нам из-за упомянутой в разделе 4.5 иллюзии имманентности, которая убеждает в том, что мы получаем доступ к знаниям без каких-либо задержек. Выражаясь более широко, если мы чего-то не понимаем, то стараемся с помощью аналогий сделать ситуацию знакомой – а нет ничего более знакомого нам, чем то, как объекты ведут себя в пространстве. Кроме того, такое сравнение с театром учитывает, что в каждом разуме есть части, которые должны взаимодействовать и общаться. Например, если разные ресурсы предложат Джоан разные варианты действий, то идея театральной сцены предполагает, что они смогут решить свой конфликт на некой общей рабочей площадке. Таким образом, картезианский театр Джоан, помогая репрезентировать то, что «у нее на уме», с помощью локаций в пространстве и времени, позволяет ей использовать многие из знакомых навыков реального мира. Здесь она сможет поразмышлять о том, как принимает решения.

И в самом деле, возможно, наша человеческая способность к рефлексии проистекает из развившегося умения «воображать» базовые пространства. Ведь, как замечает Лакофф (1980 и 1992), пространственные аналогии кажутся настолько полезными в повседневном мышлении, что просто пронизывают наш язык и мысли. Представьте себе, как трудно было бы думать, не используя формулировки из разряда: «Я приближаюсь к своей цели». Но почему нам так легко использовать пространственные метафоры? Возможно, этот механизм заложен в нас с рождения; известно, что мозг нескольких видов животных способен создавать картографические репрезентации знакомой им среды.

Однако, внимательно взглянув на это подобие театра, мы заметим, что такое сравнение поднимает множество сложных вопросов. Когда Джоан-критик жалуется на боль, как она связана с Джоан-на-сцене? Не нужен ли каждой из этих актрис собственный театр, где она могла бы быть звездой шоу? Конечно, на самом деле никакого театра не существует и эти квази-Джоан не похожи на нас; они представляют собой лишь разные модели, которые она создала для репрезентации себя в разных контекстах. Часто они упрощены, как персонажи скетча или карикатуры, а в иных случаях и вовсе ошибочны. Тем не менее разум Джоан изобилует моделями – прошлые Джоан, настоящие и будущие; некоторые являются остатками прежних Джоан, в то время как другие описывают то, чем она надеется стать; есть сексуальные Джоан и социальные Джоан, атлетические и математические Джоан, музыкальные и политические Джоан, а также различные виды профессиональных Джоан, – и, поскольку у всех этих моделей разные интересы, не стоит ожидать, что они «ладят» между собой. В главе девятой будет подробнее описано, как мы строим подобные модели себя.

Кроме того, идея ментального театра скрывает все процессы, которые, без сомнения, протекают и у актеров на сцене, и в зрительном зале. Что решает, кому появляться на сцене, какие задачи выполнять и когда скрываться за кулисами? Как такой системе одновременно репрезентировать и сравнить два возможных «будущих мира»? Некоторые из этих вопросов рассматриваются в рамках теории «глобального рабочего пространства», предложенной Бернардом Баарсом и Джеймсом Ньюманом.

 

Баарс и Ньюман: [В теории «глобального рабочего пространства»] театр становится рабочим пространством, к которому вся аудитория «экспертов» имеет потенциальный доступ, как для того, чтобы «рассматривать» вклад других, так и для того, чтобы вносить свой собственный… Отдельные модули могут уделять происходящему столько внимания, сколько им удобно, исходя из их личного опыта и склонностей. В каждый конкретный момент одни из них могут дремать на своих местах, другие – суетиться на сцене… [но] каждый имеет потенциальную возможность влиять на развитие сюжета пьесы. В этом смысле глобальное рабочее пространство напоминает скорее совещательный орган, чем театральную аудиторию [41].

 

Однако это поднимает несколько вопросов о том, в какой степени разные ресурсы способны говорить на одном языке, а в следующих главах будет высказана мысль, что разным ресурсам требуется несколько уровней репрезентации и различные краткосрочные системы памяти для отслеживания различных контекстов. Кроме того, если бы каждый работник мог передавать сигналы всем остальным, рабочее пространство стало бы настолько шумным, что системе потребовались бы методы ограничения коммуникации[42]. И действительно, далее Баарс и Ньюман поднимают именно эту тему.

 

У каждого специалиста есть «голос», и путем формирования коалиций с другими специалистами он может влиять на решение о том, чему немедленно уделяется внимание, а что «отправляется обратно в комитет». Большая часть работы этого совещательного органа осуществляется за пределами рабочего пространства (то есть подсознательно). Только вопросам первоочередной важности позволено подняться на сцену.

 

Таким образом, метафора доски объявлений или рынка может помочь одолеть старую идею о том, что в каждом сознании есть центральное «Я», которое фактически выполняет всю нашу умственную работу, – однако для того, чтобы объяснить, как именно эта работа выполняется, нам по-прежнему нужны более сложные теории.