Длительное и хроническое страдание

 

Когда травмированный сустав опухает и легчайшее прикосновение к нему причиняет обжигающую боль, неудивительно, что мы называем его воспаленным. Какую пользу может принести это состояние, когда ущерб уже причинен? Во-первых, оно заставляет вас беречь травмированное место, что помогает более быстрому исцелению травмы. Во-вторых, от него вы чувствуете недомогание и слабость, что вынуждает вас остановиться и отдохнуть. Таким образом боль может способствовать выздоровлению.

Однако сложно найти аргумент в защиту ужасных хронических болей, которые никогда не прекращаются. В этих случаях мы обычно задаемся вопросом: «За что мне это?» Если мы находим причину, которая, как нам кажется, оправдывает наказание, это даже может принести нам облегчение: «Теперь я понимаю, почему то, что со мной случилось, справедливо!»

Но многим жертвам не найти таких лазеек – и они только чувствуют, как из их жизни исчезает столь многое, что некоторые даже пытаются с ней покончить. Однако другие люди находят способы относиться к своим страданиям как к побудительным стимулам или возможности продемонстрировать, чего они могут добиться, – или даже как к неожиданному дару, ниспосланному нам в помощь для очищения или обновления.

 

Ф. М. Льюис: Инвалидность может нанести сильный удар по самооценке человека. Однако для некоторых пациентов роль больного может возвысить их статус – они чувствуют, что заслуживают ухода и заботы со стороны других людей. Возможность наделить болезнь или симптомы значимостью усиливает в некоторых пациентах ощущение, что они способны справиться с проблемой или кризисом [Льюис, 1982].

 

Таким образом, некоторые из этих жертв находят способы адаптироваться к хронической, неизлечимой боли. Они вырабатывают новые способы думать и заново отстраивают свою жизнь, опираясь на эти методики. Вот как Оскар Уайльд описывает в «Тюремной исповеди» свой способ справляться с неизбежным страданием:

 

Мораль мне не поможет. Я один из тех, кто создан для исключений, а не для правил. Религия мне не поможет. Другие верят в нечто невидимое, я же верю только в то, что можно потрогать, что можно увидеть. Разум мне не поможет. Он говорит мне, что законы, по которым я осужден, – законы ложные и несправедливые, а система, карающая меня страданиями, – ложная и несправедливая система. Но мне необходимо как-то поверить в то, что и закон, и наказание – праведны и справедливы. Дощатые нары, тошнотворное пойло, жесткие канаты, грубые окрики, чудовищный наряд, превращающий страдальца в шута, молчание, одиночество и стыд – все это вместе и по отдельности мне нужно претворить в духовный опыт. Все телесные унижения – все до единого – я должен использовать для возвышения души [22].

 

В ходе современных исследований в области облегчения боли разработаны новые технологии: сначала для оценки степени боли, а затем и для успешного избавления от нее. Теперь у нас есть лекарства, которые иногда могут подавить самые жестокие проявления боли, но многие люди до сих пор не находят избавления – психологического или медицинского. В этой ситуации кажется справедливым пожаловаться на то, что эволюция здесь оказала нам дурную услугу, – и задать вопрос, мучающий теологов: «Почему людям приходится столько страдать?» Какую пользу может принести подобное страдание?

Возможный ответ заключается в том, что негативные эффекты хронической боли не развились в результате естественного отбора, а просто стали побочным эффектом некоего «программного сбоя». Каскады, которые мы называем страданием, должно быть, эволюционировали из более ранних программ, помогавших нам минимизировать наши травмы, возводя стремление избежать боли в необходимость. То, что при этом подавлялись другие мысли, было лишь незначительным неудобством, ведь у наших предков еще не развился мощный интеллект. Другими словами, наши древние реакции на хроническую боль пока еще не приспособились к рефлексии и сложным планам, способности к которым появились у нас позже. Эволюция никогда не знает заранее, какие именно качества разовьются у вида впоследствии, поэтому она «не предполагала», что боль помешает нашему мышлению высокого уровня. Таким образом в процессе эволюции у нас возникла схема, которая защищает тело, но разрушает разум.

 

Горе

 

 

Не в силах плакать я: вся влага тела

Огня в горниле сердца не зальет;

Не облегчить речами бремя сердца.

Ведь самое дыханье слов моих

В груди раздует угли и сожжет

Меня огнем, что залили бы слезы.

Рыданья ослабляют горечь мук…

Нет, слезы – детям; мне ж удел – отмщенье!

 

Шекспир. Генрих VI [23]

 

Когда вы переживаете горе от потери близкого друга, вы чувствуете, словно потеряли часть себя самого, потому что столь большая часть вашего разума зависела от возможности делиться мечтами и идеями с этим человеком. И теперь, увы, сигналы, которые передают эти части мозга, больше никогда не получат отклика. Это все равно что потерять руку или глаз – и именно поэтому, возможно, нам требуется столько времени, чтобы смириться с тем, что нас лишили ресурсов, на которые мы привыкли опираться до этой потери.

 

Глостер: Будь терпелива, Нелл; забудь о горе.

Герцогиня: Ах, Глостер, научи меня забыть себя!

 

Нелл не может последовать совету Глостера, потому что узы ее привязанности не сосредоточены в какой-то одной точке, из которой ей было бы просто их стереть. Кроме того, она, возможно, и не хочет о них забывать, как предполагает Аристотель в «Риторике»:

 

И в самом деле, любовь всегда впервые проявляется так: мы не просто наслаждаемся присутствием другого человека, но и вспоминаем о нем в его отсутствие. Мы чувствуем боль одновременно с удовольствием из-за того, что его нет рядом. Более того, есть элемент удовольствия даже в скорби по умершему. Мы испытываем горе от потери, но одновременно и удовольствие, когда вспоминаем о нем – и вся его жизнь и поступки встают перед нашими глазами.

 

Таким образом Шекспир показывает нам, как мы сживаемся с горем и сжимаем его до тех пор, пока оно не приобретает форму удовольствия:

 

Король Филипп:  

Вам горе ваше дорого, как сын.

Констанция:  

Оно сейчас мне сына заменило,

Лежит в его постели и со мною

Повсюду ходит, говорит, как он,

И, нежные черты его приняв,

Одежд его заполнив пустоту,

Напоминает милый сердцу облик.

 

Шекспир. Король Иоанн [24]