Глава XII. Германия нерождённая.

В прошлой части наше внимание было в основном приковано к битвам в предгорьях Альп и на равнинах Придунавья, двум фронтам, на которых оказалась (правда, к счастью для неё, разновременно) сражаться Австрийская империя. Однако далеко не всегда ключевые события, важнейшие перемены сопровождаются звоном клинков. Из всех революций Весны народов самой масштабной по возможным последствиям могла стать, несомненно, немецкая. Мы, обладающие историческим послезнанием, прекрасно помним и понимаем, что означало появление Германской империи в реальном 1871, какие громадные последствия это событие возымело в европейской и даже мировой истории. Ни Венгрия, ни даже Италия, сколь бы ни была отчаянной, храброй и важной их борьба, не могли оказать такого мощного импакта своим появлением на свет в качестве цельной и независимой страны, как национальное государство немцев.

И, кажется, что эта мечта о цельном и могучем Рейхе сбывалась на глазах. От массовых выступлений в отдельных центрах дело пришло к Форпарламенту, а затем и невиданному – выборам полноценного демократического представительного органа от всех германских территорий и областей, входящих в Германский союз, на общих основания. В Паульскирхе во Франкфурте 18 марта 1848 года собрались люди, которые действительно были народными избранниками, прямыми носителями воли нации. 568 человек, ставших депутатами без цензов, давления со стороны исполнительной власти, препонов и ограничений. В их руках было кормило и право прокладывать курс так, как они считают нужным.

Возможно именно это – мир, лёгкость, с которой всё происходило, полнота свободы и ширина горизонтов возможного, в конце концов, послужили причинами краха. Видимая всем беременность оказалась ложной. Германия – до времени, до Бисмарка с его кровью и железом, нерождённой. Но почему? И что автор имеет в виду?

Изначально в Германии, особенно южной, был бурный, подобный открытому огню революционный процесс. Монархи отправляли в отставку министерские кабинеты, а потом и сами лишались корон, люди самоорганизовывались и по-новому переустраивали свою жизнь на местах, массы, как вырвавшийся из бутылки джин, изливались на улицы – и даже штыки не могли и не смели загонять их обратно, множество людей вливалось в прямое действие. Вспомним Баден, вспомним Баварию, да и две главных немецких столицы, Вену и Берлин тоже. Над всем этим, как орёл, была могучая воля к единству, к стиранию устаревших и порой просто нелепых границ. Никому не хотелось заниматься решением во многом абсурдной задачи по превращению в современные буржуазные государства каких-нибудь Саксен-Мейнингена, или Ангальта. Все стремления были обращены к новому, отметающему этот сор, проекту.

И вот, вроде бы как, сбылось. Без препятствий, без крови, без баррикад и голов, отсекаемых гильотиной, появляется парламент. Подчеркну – с точки зрения современных представлений о праве, да и по существу, в представлениях и ощущениях большинства немцев – самый легитимный из органов и институтов власти, которые существовали в 1848 году. Ему были вверены полномочия как угодно решать и вершить. Никто не высказал слова против. Ни один король, герцог, владетель не отрицал официально прерогатив собрания в Паульскирхе. И люди поверили, что в их активном участии больше нет нужды. Успокоились. Всё будет устроено наилучшим образом – и сразу для всех, ведь это же так логично. Демонтаж и переустройство власти на местах, в германских государствах, по сути, прекратились. В руках суверенов остались их по-прежнему раздельные госаппараты, армии – и в свой черёд это окажется воистину фатальным.

Однако поначалу ничто не предвещало бед. Контрреволюции как бы не существовало. Действительно, силы, готовые стоять за прошлое, были напуганы, дезориентированы и априори разобщены по сравнению с общенациональным революционным движением. Но именно эта видимость отсутствия угрозы была всего страшнее! Если бы парламентарии чувствовали, что есть враг, который может и хочет обнулить всё, чем они занимаются, всю немецкую Весну народов, если бы они сознавали, что время ограничено, что оно поджимает, то решения принимались бы в совершенно ином темпе! В реальности было прямо наоборот. Более чем полутысяче человек со своими взглядами и бэкграундом надлежало заложить основы будущего для страны, буквально обречённой стать великой державой – и можно было выбирать любые. Естественно все считали, что тут нужно действовать осторожно, вдумчиво. Разумеется, неизбежны были дебаты по огромному кругу вопросов, словно бы только умножавшемуся по ходу обсуждений.

Начать с ключевого – что есть Германия? Какие территории должны в неё войти? Германского Союза? Прекрасный ответ! Но есть такие страны, как Пруссия и Австрия, заметная часть земель которых располагается вне союзных границ – как быть с ними? Наоборот, имеются области, входящие в Союз, но реально находящиеся под властью иностранных монархов, которые отнюдь не горят желанием терять их в пользу будущей Германии. Например, часть Бельгии на 1848 год числилась в Союзе. Герцогства Шлезвиг и Гольштейн считались связанными личной унией с Данией. Не стану утомлять вас достаточно запутанными династическими тонкостями, связанными со статусом Шлезвиг-Гольштейна, в которых, в числе прочего, были весьма тесно замешаны и русские Романовы (по той простой причине, что в реальность с определённого времени они были Гольштейн-Готторпами). Достаточно знать, что к 1848 году принадлежность герцогств датским Ольденбургам не оспаривалась никем.

20 января 1848 года после смерти предыдущего монарха на трон в Копенгагене взошёл Фредерик VII. Ещё до начала Весны народов, как по собственным склонностям, так и под влиянием жены Луизы Расмуссен и ставшего государственным советником и довольно влиятельным лицом её бывшего жениха Карла Берлинга, король объявил, что намеревается даровать датчанам конституцию. Своё слово Фредерик VII сдержит 5 июня 1848 года, однако ещё до того разгорелся скандал и кризис. Слухи утверждали, что текст датского основного закона будет помимо прочего гласить, что в состав королевства включаются также и Шлезвиг с Гольштейном в качестве неотъемлемых его частей. Когда 28 января 1848 эти положения стали известны в графствах, то тамошние чины резко этому воспротивились. Вскоре было выработано контрпредложение – Шлезвиг и Голштейн получают общее устройство, что также будет означать переход первого, аналогично второму, под юрисдикцию Германского Союза, а в состав Дании не входят. Фредерик VII не потерпел ультимативного тона и отверг требования.

23 марта в Киле образовалось временное правительство с Фридрихом Августенбургским (Августенбургский дом был побочной ветвью Ольденбургского) во главе. Фактически это было вооруженное восстание. Армия герцогств, которую возглавил герцог Фридрих Шлезвиг-Гольштейн-Зонденбург-Аугустенбургский, имела поначалу некоторые успехи и 5 апреля заняла Рендсбург и Фленсбург. Но, что важнее, повстанцы обратились за поддержкой к Пруссии, а затем – Форпарламенту сразу после его образования 31 марта 1848. После того, как Дания отклонила непрошенное прусское посредничество в примирении с герцогствами, Берлин фактически стал стороной конфликта. Форпарламент признал Шльезвиг-Гольштейнское правительство и санкционировал военные действия по его защите. Вскоре силы восставших укрепили войска Германского Союза, причём как дивизия прусской армии, так и сводная, общенемецкая – казалось, что уже в апреле 1848 появляется такая критически необходимая для государственного единства вещь, как общенациональные вооруженные силы.

 

Карта Шлезвиг-Гольштейнского вопроса. Желтым на карте обозначен Гольштейн — регион практически полностью немецкий. Шлезвиг же изображён разделённым на две части, где в коричневой преобладали немцы, а в ярко-алой — датчане. Фиолетовая линия обозначает современное начертание границы, весьма близкое к этническому рубежу, возникшее после Первой мировой.

Король Фредерик VII — один из наиболее популярных монархов в датской истории.

9 апреля 1848 датчане ещё успели нанести герцогствам поражение и заставить их силы откатиться за реку Айдер, однако уже чуть более недели спустя в дело вступают прусские и саксоно-ганноверские войска во главе с генерал-лейтенантом Врангелем (23 тысячи, из них 10 тысяч войск герцогств и 13 тысяч пруссаков). 23 апреля Врангель начал наступление против датчан и нанёс им поражение при Шлезвиге.

Датская кавалерия контратакует 23 апреля 1848 года.

Датская армия отступала частью на остров Альс, частью к Обенро. Немцы при этом не останавливались. Оставив часть войск (1 дивизию) против Альса, Врангель двинулся к северу, 3 мая захватил Фредерисию (крайняя северная часть Шлезвига, преимущественно населённая уже датчанами), а затем вступил в пределы Ютландии. Существовала вполне ясная перспектива полного покорения континентальной части Дании – на острова мешало высадиться преобладание датского флота.

Великие державы всполошились – и было отчего. Германии ещё не существовало, но она уже побеждала! Дания, помимо прочего, это ещё и Балтийские проливы. Интересы морской торговли и ставшие политическими аксиомами стремления сохранять неприкосновенность наиболее ценных морских ворот, а также осаживать чересчур усиливающиеся государства, приводят к британскому вмешательству. Премьер-министр лорд Пальмерстон, в какой-то мере подобно самим пруссакам в недавнем прошлом, настойчиво и самочинно предлагает своё посредничество, предварительным условием для которого является очищение немцами Ютландии. Нет, едва ли Лондон был готов своими руками воевать при отказе с Берлином. Но и так возможности по усилению сопротивления имелись. Швеция (в состав которой тогда входила также и Норвегия) в рамках скандинавской солидарности была готова оказать помощь датским братьям, в Мальмё формировался добровольческий корпус – и финансовая помощь англичан могла существенно повысить как скорость, так и масштаб данных приготовлений.

 

Фридрих Генрих Эрнст фон Врангель каким он был в 1845 году в чине генерал-лейтенанта. Начал военную карьеру ещё в 1796 году, будучи формально зачислен в прусскую армию в возрасте 12 лет. Участвовал в неудачной попытке отражения удара Бонапарта в 1806, где был тяжело ранен при Гейльсберге, затем в составе Антифранцузской коалиции начиная с 1813, в том числе в Битве народов при Лейпциге. Проявил себя как смелый до безрассудства офицер, что, впрочем, не подразумевает таланта. К моменту описываемых событий с 1842 года командовал 2-м корпусом прусской армии в Штеттине. В Датско-прусской войне руководил сносно и не более того, однако из-за того, что война в 1848 году прервалась фактически волей дипломатов, возник стереотип о якобы украденной у Врангеля полной и безоговорочной победе. На генерал-лейтенанта просыпался дождь из почестей: он был произведён в генералы от кавалерии и стал губернатором Берлина. В 1861 году целенаправленно с чисто прусским тяжёлым символизмом Врангель, уже генерал-фельдмаршал, был назначен вновь командовать в войне против Дании за Гольштейн и Шлезвиг — закрывать гештальт, что и исполнил, опираясь на явное неравенство сил. Обрёл статус едва ли не национального героя, однако в 1864 году был отправлен в отставку и, несмотря на то, что дожил до 1877, в Австро-прусской и Франко-прусской не участвовал.

Генри Джон Темпл 3-й виконт Пальмерстон каким он был в 1840-х, находясь на должности министра иностранных дел. Данный пост он занимал с 1-2 годичными перерывами с 1830 по 1851 в разных правительствах, в результате чего обрёл на нём известную степень самостоятельности. В рамках цикла о Весне народов мы почти не затрагиваем Англию, так как в ней политический процесс шёл своим чередом, но, конечно же, Лондон не оставался безучастным к тому, что делалось на континенте. Автор уже обмолвился ранее, что Британия — и именно по инициативе Пальмерстона — покровительственно относилась к итальянской борьбе за национальное единство и самоопределение. В какой-то мере причиной был экономический интерес — англичане имели сильные позиции на рынках Южной Италии и полагали, что легко добьются преобладания в гипотетической объединённой стране, благо она по всем прогнозам стала бы более открытой по сравнению со временами австрийского господства. Но было и другое. За 1848-1849 год Пальмерстон, действуя порой будто бы хаотично и даже провокационно (скажем он публично выражал сочувствие Венгрии уже после вовлечение России в конфликт), добился фактического признания за Британией статуса сверхдержавы середины XIX века — все с огромном вниманием были вынуждены следить за его кульбитами, принимать всерьёз угрозы — и при этом ровно никто не был способен как либо уязвить Англию в ответ. Начиная с 1850-х Лондон становится не только экономической, но и политической столицей Европы, смещая окончательно с пьедестала Париж.

25 мая Врангель очищает Ютландию. Что важно и симптоматично – по приказу своего короля, не дожидаясь распоряжений из Франкфурта. 2 июня при помощи высадки с моря датские войска занимают район города Обенро, где формируется новая линия фронта.

Датская королевская конная гвардия грузится на корабли, чтобы отправиться на фронт

Далее следуют “качели” в течение июня стороны попеременно наступают и отходят без масштабных оперативных результатов. На море датский флот пытается организовать морскую блокаду прусских портов. Полной, в духе английских действий против Франции во время Наполеоники, не выходит, но ущерб торговле в целом заметен. Что важнее, под конец июня в датские воды прибывает русская эскадра. Фрмального союзничества вроде бы как нет, но она производит достаточно однозначные эволюции, демонстрируя пруссакам свою силу. В этих условиях всё более насущным становится некий компромисс.

Переговоры идут в Лондоне – но вяло. Стороны на словах выражают готовность к диалогу, но на деле каждый стоит на своём. Копенгаген не желает включения Германский Союз Шлезвига и не собирается признавать временное правительство герцогств. Пруссия настаивает на строго обратном. В июле договариваются, что основной для урегулирования должно стать единовременное очищение Шлезвига и Гольштейна от войск и назначение нового правительства смешанного состава из датских и прусских представителей, но на практике никто не желает делать первого шага. Наконец 26 августа заключается перемирие на 7 месяцев, которое по сути своей является уступкой с немецкой стороны – временное правительство распускается, герцогства возвращаются под юрисдикцию Ольденбургов, т.е. Дании. И вновь Берлин не оглядывается на Паульскирхе, принимая решение. Парламент оказывается перед фактом – и это при том, что значительная часть депутатов, вообще говоря, против переговоров с датчанами, тем паче уступок. Только в середине сентября 1848 Франкфурт санкционирует договорённости о перемирии. Но на деле это уже мало кому будет нужно. Незаметно для себя и пока ещё неявно парламент начинает терять влияния, становится как бы избыточным по отношению к уже принимающим решения монархам-суверенам.

Но возвратимся назад, к главным вопросам, стоявшим перед депутатами. Всё же Шлезвиг-Гольштейн при всей его важности был явно второстепенным по сравнению с определением границ в случае с Пруссией и Австрией. Прусские владения за пределами союзных границ имеют значительное и преимущественно немецкое население – так что здесь несколько проще. Национальное собрание принимает решение о расширении юрисдикции Германского Союза на прусские провинции Восточная и Западная Пруссия, а также большую часть провинции Позен, исключая небольшой угол, которым предполагалось осчастливить поляков. С Австрийской империей было гораздо сложнее. Большая часть её территории имела ненемецкое большинство, а кое-где не только немцы и были представлены минимально, но ещё и местное население само стремилось к национально-государственному строительству и самоопределению. Не могло быть и речи о том, чтобы включать в состав Союза, а затем и Рейха, Венгрию, Северную Италию, Галицию или балканские земли Габсбургов.

Эта карта Германского Союза уже использовалась в рамках цикла, но будет полезным привести её вновь.

Но что это означает? Оставить ли австрийцев за бортом, либо демонтировать их державу в пользу полного национального единства всех немцев? Естественно ответ на эти вопросы был теснейшим образом связан с другой ключевой проблемой, стоявшей перед депутатами Национального собрания во Франкфурте – не менее важно чем “Что есть Германия?” было “Кто и как будет ею править?”.

Во-первых, монархия, или республика? Уже здесь в Паульскирхе отнюдь не было единства. Если мы всё же останавливаемся на фигуре императора, а не президента, то из какой династии? Стоит ли вообще вводить именно наследуемый порядок восприимствования короны? Ведь когда-то в старые годы Священной Римской империей, когда эти выборы ещё не стали фикцией, князья-курфюрсты всякий раз заново определяли, кому царствовать после смерти предыдущего властителя... Стоит ли упразднить все другие правящие дома, оставив один-единственный, или подчинить их ему иерархически? Нужен ли в этом случае пересмотр внутриимперских границ? А может быть создать что-то вроде всеобъемлющей унии, где один и тот же человек будет считаться в одном месте королём, в другой – герцогом, а в третьем – графом? Республиканцам тоже не сказать, чтобы легко. Предпочтительнее унитарная форма государственности, подобная французской, или, возможно, лучше остановиться на федерации, взяв за образец штаты в США? Должен ли президент быть главой исполнительной власти, или стоять над всеми её ветвями? Как и на какой срок его избирать? С какими полномочиями относительно парламента?

Вопросы, нюансы, дебаты…

Уместно будет взглянуть, а кто же, собственно, были эти люди, решавшие судьбу и прочерчивающие контуры будущего для немцев? И тут сразу обнаружится много любопытного. Начиная с появления Таможенного союза, существовало единое общегерманское торгово-экономическое пространство. Уже довольно давно имелось и функционировало единое научное сообщество. С начала XIX века всё стремительнее развивалась общая культурная жизнь, заканчивалось формирование универсального немецкого литературного языка. А вот политически Германия была рассечена, разнородна до крайности. Где-то конституция существовала ещё с 1810-х годов. Где-то была недостижимой мечтой. Степень декларируемых и реальных политических свобод могла быть как околонулевой (вспомним режим Меттерниха), так и достаточно заметной. Но в целом по сравнению с Францией или Англией публичная политика находилась в зачаточном состоянии везде.

Революционный процесс почти всегда сам – за счёт большого объёма вовлечённых и обширной выборки, а также постоянно возникающих новых вызовов и возможностей ярко проявить себя – создаёт новых лидеров. Хотя и тут есть свои ограничения, связанные в особенности с уровнем образования. Парижские рабочие в июне 1848 имели вождей только в самом древнем и примитивном смысле – тех, кого слушаются другие при организации обороны и коллективного отпора на баррикадах, полевых командиров нашим сегодняшним языком. Человека, который после идейного и политического краха Блана и других левых утопистов, смог бы сделать решающий идейный прорыв – а потом повести за собой, не нашлось.

Немцы, казалось бы, были застрахованы от подобных проблем. Без преувеличения во Франкфурте оказалась собрана интеллектуальная элита нации. Из-за того что среди 586 депутатов много было профессоров (94), учителей (30) или имеющих университетское образование (233), его даже прозвали «профессорским парламентом» (Professorenparlament). Имелись в рядах Национального собрания и по-настоящему выдающиеся учёные, и талантливые поэты и писатели, и даже отважные и многое повидавшие путешественники. Казалось бы, чего же боле?

Professorenparlament за работой

Не было политиков! Не было подлинных выходцев из народа – среди всех депутатов имелся лишь один-единственный крестьянин, ни одного рабочего!

Общий настрой парламента Паульскирхе оказался удивительной смесью академизма с романтизмом, но, во всяком случае, совершенно и насквозь интеллигентским, а потому непрерывно рефлексирующим. Депутаты очень много и возвышенно говорили, но мало и неспешно делали, всё сильнее отрываясь, а затем и отставая от реального течения жизни. Отсутствовали толковые организаторы, способные быстро и без высоколобых рассуждений начать подминать под себя чиновничество на местах. В дефиците были народные трибуны, готовые ораторствовать не только за закрытыми дверями, но идти к людям, играть роль комиссаров, подобных тем, что когда-то были так важны во время Великой Французской революции – и в частности в деле обретения устойчивого контроля над военными, когда генерал мог осуществлять руководство в бою, но политически покорялся представителю законодательной власти. Не было представителей крупного бизнеса, которые могли бы оценить выгоды, вложить деньги, придать процессу необходимый динамизм, а также защищать в дальнейшем свои инвестиции. Немцы чересчур ответственно и дисциплинированно подошли в задаче выбора самых сознательных, наиболее умных и чутких – и в тоге именно по этому получили неспособных!

Впрочем, к чести Национального собрания и его членов, стоит признать, что положение, в котором они очутились, действительно было беспрецедентным, а механизмы, которые могли бы позволить точно ориентировать в подобной обстановке, отсутствовали. Например, политические партии. Их, и уж во всяком случае, общегерманских, просто не было. Фракции парламента группировались по посещаемым депутатами соответствующих взглядов франкфуртским кафе и клубам – для французов этап пройденный ещё в 1790-1792. Естественно такие структуры не имели постоянной и вообще удовлетворительной организации, не могли принимать консолидированные и общеобязательные решения – только, опять же, обсуждать и увещевать. А ведь это к тому же ещё и такое сладкое занятие! Судьба вовремя не отвесила господам из Паульскирхе отрезвляющей оплеухи, так что в итоге позднее, когда они неожиданно очутились на ринге, то сразу же получили нокаут.

Однако обо всём по порядку.

Совершенно правильно и естественно первым из вопросов, который встал перед общегерманским парламентом, было формирование аналогичного единого правительства. С 18 мая он обсуждался аж до 28 июня – т.е. более месяца. Почему так долго? Самих министров предполагалось назначать решениями Национального собрания, перед ним же они должны были нести и ответственность. Казалось бы, на черта тогда ждать!? Но бурные прения вызвала вышестоящая, пока ещё сугубо символическая фигура имперского викария. Депутаты всё ещё оставляли непредрешенной до выработки конституции основу будущей формы правления. Если при республиканском строе временный президент мог быть, утрируя, кем угодно, то в случае с монархов во-первых сама такая конструкция несколько абсурдна, но, прежде всего, фамильная принадлежность “местоблюстителя престола” весьма недвусмысленно укажет на то, кого же туда намереваются в дальнейшем посадить.

Тут стоит перечислить фракции парламента Паульскирхе и их, во многом, впрочем, условные, программные позиции.

Немногим менее трети депутатов вообще ни к какой группировке не примкнули, так что их, ориентируясь на французскую терминологию, можно считать Болотом, однако полностью не принимать во внимание нельзя. Если во Франции они в своё время просто примыкали к сильнейшему, то в Германии 1848, где вопрос о победе Революции в действительности не был ещё решён, а монархи Старого порядка низложены, усиливали общую нерешительность и энтропию. В Café Milani собирались правые консерваторы числом до 40 человек, часто дворянского происхождения. Эти люди вообще были по существу врагами революционных изменений. Из них всех они поддерживали единственно одно – собственно необходимость создания Германской империи. Но вот в остальном решительно оппонировали всем другим новациям. Править Рейхом должен самостоятельный неограниченный (если только он сам не пожелает даровать стране конституцию по своему вкусу) монарх одной из ныне существующих династий. Ввиду остро явившейся в марте-апреле 1848 слабости Габсбургов вообще и конкретно кайзера Фердинанда, в основном взоры завсегдатаев Café Milani были обращены на прусских Гогенцоллернов.

В Casino группировались либеральные консерваторы. Это была многочисленная (до 120 человек) группа, которая в отличие от резких и твёрдых реакционеров считала необходимым заранее гарантировать представительство и конституционализм, но в остальном была очень к ним близка. Одна постоянная и сильная династия на троне, причём скорее всего при сохранении также других правящих домов и вообще минимальных административно-территориальных переделах. Соответственно, поскольку немецкоговорящие части Австрийской империи остаются, таким образом, вне Рейха, оптимальный выбор, опять же, Гогенцоллерны. Весьма примечательно, что как первая, так и вторая группа не потрудилась заблаговременно выяснить позицию правящего монарха – Фридриха-Вильгельма IV по поводу возможности возложения на его чело германского венца. Предполагалось по умолчанию, что, стоит лишь предложить, как тот примет его с радостью.

Фридрих-Вильгельм IV Прусский. Один из немногих персонажей данного цикла, достойных того, чтобы поставить его на одну доску с Фердинандом VII Испанским — и этим для внимательного читателя сказано всё.

В Landsberg и Württemberger Hof любили бывать либералы-центристы и умеренные левые. Эта публика, общим числом до 140 человек, пребывала в подвешенном состоянии, преисполненном противоречий. С одной стороны она боялась радикализма и республики, которая в их сознании ясно с ним связывалась. С другой - желали ограничения возможностей монарха и сильного сравнительно с ним парламента. Отсюда их увлечение федерализмом. Император оказывался бы во главе обладающих достаточно большой степенью самостоятельности земель, имевших собственную исполнительную власть, а возможности центра осуществлять давления ограничивалась бы законом. Кроме того, возможно, вместо наследственной удастся водворить систему выборной монархии – и тогда всё улаживается ещё лучше. Здесь было особенно много красивых и порой стройных теорий – и меньше всего их соотнесения с предоставляемыми жизнью на практике возможностями. Было неясно, как именно, если не через насилие и снос старого, удастся реорганизовать пространство Германского союза в эдакие штаты, равно как и кто из правящих монархов или их родственников может согласиться на роль немецкого Луи-Филиппа, ещё и зная, чем в итоге окончилось правления настоящего, французского исходного образца?

Наконец Deutsher Hof и Donnersberg заседали демократы и крайние левые общей массой до 100 депутатов. Они, часто происходившие из малых германских государств, видавшие всю ничтожность своих монархий, уже свергавшие их по существу, теснее ориентированные на Францию, чётко стремились к трём вещам: установлению республики, полному национальному единству и коренному административному переделу в ключе унитаризма. Все династии, как скромные, так и большие, уходили в прошлое. Австрийская империя ликвидировалась, чтобы выпустить из неё находящие под габсбургским скипетром народы. Итальянское отойдёт Италии, Венгрия уже практически независимая страна, поляки быстро воспользуются свободой рук в Галиции и Кракове. Ну а немецкие земли и Богемия вольются в Рейх. Только программа демократов/радикальных левых давала реальную возможность начать действовать немедленно, не ожидая у моря погоды, опорную плиту в виде широкой вовлечённости масс, коренным образом разрешала все накопленные противоречия – но по тому же вызывала оторопь у всех остальных.

В реальности получился даже не компромисс, а просто пшик. Итак, так или иначе монархическое (в том смысле, что в принципе считают необходимым наличие монарха) большинство Национального собрания, настаивает на нужности позиции имперского викария на переходный период, который, соответственно, может быть только представителем одной из династий. Выбор из рядов Гогенцоллернов – слишком прозрачная заявка на их грядущую победу. Малые династии не дадут нужного авторитета. Габсбурги – хороший вариант, но только и тут не такие, что тесно связаны с правящим императором и его роднёй, а как бы отдельные. Отыскали эрцгерцога Иоганна Баптиста Австрийского.

Последний был сыном Леопольда II и дядей незадачливого любителя клецок Фердинанда, но в 1823 году совершил мезальянс – женился к резкому неудовольствию остальных членов фамилии на простолюдинке, дочери тирольского почтмейстера Анне Плохль. И да, пускай ту в итоге сделают и баронессой (в 1834), и графиней (в 1844), но самому Иоганну ничего не забыли. На довольно продолжительное время эрцгерцог оказывается в опале, так сказать, вне игры. Его превращение в имперского викария, на которое Иоганн Баптист дал своё согласие, не создавало никаких особенных издержек, но не несло и никакого выигрыша, усиления. За немолодым и, по сути, отставным фельдмаршалом времён поздней Наполеоники не стояло ничего. Не было у него, к слову, и опыта управленца и, как сейчас бы сказали, менеджера.

 

Иоганн Баптист Австрийский. Обратите внимание, на портрете изображён в самой простой штатской одежде частного лица. Но при этом в нём трудно не признать Габсбурга — уж очень ярко проявляются характерные фамильные черты во внешности.

Нет, все радовались безумно, когда с подачи президента (читай спикера) Национального собрания фон Гагерна торжественно обставленная процедура прошла под пушечную пальбу и барабанный бой.

Генрих фон Гагерн

Вот только больше месяца, когда уже могли бы исполнять свои обязанности и приобретать действенные рычаги подлинного руководства общегерманские министры, было упущено. А Иоганн Баптист ни в коей мере не мог компенсировать это и как-либо радикально укрепить их авторитет. К тому же под влиянием Landsberg и Württemberger Hof в порядке политического компромисса за пусть странного и, мягко говоря, не слишком могущественного, но всё же Габсбурга во главе конструкции Германского Союза, было принято решение о том, что все мероприятия, проводимые Национальным собранием, будут согласовывать с правительствами земель.

Это была попытка со взломом влезть в ещё не написанную конституцию, внедрить основы федерализма. Вот только на самом-то деле никаких земель ещё не было! Были королевства – и теперь по собственной инициативе парламент Паульскирхе сковал себя необходимостью сложных согласований с каждым из них своих решений и дел! Настоящее вредительство и самострел, иначе не назвать. Дальше уже вполне официально группа умеренно-левых депутатов вносит предложение о создании в Германии федерации по образцу Швейцарии. А там в принципе единство – это скорее плод осознанной выгоды и исторической традиции, юридически каждый кантон сам по себе. Хотя даже швейцарцы как раз в 1848 и затем 1869 сделают несколько небольших шагов в сторону унитаризма – уж очень архаичной была чистая конфедерация в середине XIX века. Следует резкая критика от тех, кто считает, что такая единая Германия не будет единой, а может быть даже и Германией. Дебаты. Обсуждения. В итоге, чтобы скомпенсировать поднятую волну, нужно обозначить твёрдость в отстаивании национальных интересов и целостности. Делается это весьма нетривиальным способом. Когда Виндишгрёц (вспоминай предыдущую главу) расстреливал, естественно, без каких-либо санкций из Франкфурта, Прагу в которой заседал Славянский съезд, то Паульскирхе уже задним число одобрила его действия как защитника немцев от иноэтничных поползновений! Фактически этим было посеяно недоверие всех заинтересованных в демонтаже Австрийской империи сил внутри неё к немецкой революции, а главное – дана индульгенция действовать австрийским реакционерам. После Праги Виндишгрёц, причём по сходим рецептам, будет утихомиривать уже Вену в октябре 1848. Да, по приказу императорского правительства и своим собственным воззрениям он поступил бы так в любом случае, но если бы Национальное собрание заранее объявило подобные методы незаконными, лишило их легитимности, то у генерала вполне могла разбежаться половина армии.

В социальной и экономической сферах тоже шла возня. Парламент Паульскирхе вполне мог принять такие законы, причём до издания конституции, которые сделали бы обязанными и горячими его сторонниками, кровно, экономически заинтересованными в сохранении, как самих решений, так и органа, их принимавшего, огромное число немцев. Все ещё не везде и не полностью были отменены феодальные повинности. Рабочие по примеру Франции желали закрепления гарантированного права на труд – если надо, то организуемого государством. Буружазия желала унификации налогового и тарифного законодательствам. Ничего этого сделано не было.

Неоднократно возникали условия для того, чтобы Национальное собрание сказало “Фас!” – и по этому кличу начали бы срывать с голов короны. Помимо Франкфурта свой парламент под именем Национального собрания возник и в Пруссии. 8 июня владелец берлинскоой типографии Юлиус Берендс подал весьма логичное заявление в этот представительный орган, прося его признать, что «бойцы 18 и 19 марта совершили подвиг для своей страны». Однако, не получив санкции как от королевской администрации, так и от главного представительного органа Германии из Паульскирхе, прусские парламентарии на письмо не ответили.

Это в свою очередь породило среди берлинцев подозрение, что Национальное собрание Пруссии несвободно в своих действиях. В силу этой причины общее недовольство обратилось на кабинет министров Кампгаузена-Ганземана, но, разумеется, имелись и другие поводы для возмущения. Массы населения не могли войти в состав дружин народной гвардии, возникших после революции, так как по закону должны были обмундировываться за свой счёт, или деньги родных. 14 июня 1848 года некий публицист по имени Урбан, выступая на рабочей сходке, заявил присутствующим, что они имеют право на ношение оружия и что они должны требовать осуществления этого права. Оружие в их руках, что всем тогда и сейчас равно ясно, сделало бы куда как менее тугими на ухо официальные лица и другим требованиям трудящихся. В том числе по части гарантии занятости. Одним словом лозунг был подхвачен толпой, которая сначала собралась у Певческой академии, а затем перешла к зданию, где заседало прусское Национальное Собрание. Там демонстранты были разогнаны берлинскими жандармами и вооруженными силами. Однако очень скоро и в большем числе, а также с боевым настроем рабочие к Берлинскому цейхгаузу, где хранилась существенная часть боевых запасов гарнизона, чтобы вооружиться самостоятельно. Охранникам не удалось остановить демонстрантов, которые ворвались в здание и разграбили его. Было захвачено не только оружие, но военные трофеи и даже полковые флаги.

Современный вид Берлинского цейхгауза. В настоящее время здание относится к комплексу Немецкого исторического музея.

В конечном счете, всё окончилось ничем: в течение ночи силы военных и гражданского ополчения сумели прогнать толпу и вернуть большинство оружия. Своего поста лишился глава берлинских жандармов Юлиус фон Минутоли, что в свою очередь косвенно повлияло на всё же состоявшееся чуть позже падение правительства. И только! Хотя появись лишь слух о поддержке со стороны Франкфурта, как поднявш