Далее Ким Ки Дук показывает свой фильм о своей стране, где, ко многому сожалению, христианство постепенно покрывает буддизм

«Золотой лев» Венецианского кинофестиваля, которого удостоилась восемнадцатая картина южнокорейского мастера Ким Ки Дука «Пьета», – это все-таки не какая-нибудь «Серебряная калоша». Помимо привычной красоты кадра, медитативно выстроенной архитектоники, по-восточному сдержанных диалогов, после продолжительного молчания режиссер берет под прицел феномен пьеты – милосердного оплакивания Христа, восходящего к Библии и Микеланджело. Но в современных условиях.

Тернистый путь Ким Ки Дука в мировой кинематограф выпестовался из дорог священника и художника. И это очевидно в его работах: каждая как живая живописная картина с заповедным нравственным подтекстом на уровне ветохозаветного хаоса, переходящего в евангельскую гармонию.

Жестокий сеульский рэкетир Кан До (Ли Чжон Чжин), брошенный матерью во младенчестве, вымогает долги с десятикратными процентами у мелких работяг-кустарей для своего босса-ростовщика. И вымогает их таким дичайшим методом, что европейским коллекторам даже не снилось, – различными способами изувечивает должников, делая их инвалидами, чтобы получить страховку, которая покроет их долг. В его «послужном списке» уже легион калек, страстно ненавидящих изверга Кан До и желающих ему смерти с продолжением в аду. Но звериная жизнь молодого рэкетира вдруг меняется в одночасье: к нему возвращается мать (Чо Мин Су). А вот мать она ему или не мать – это суровый вопрос фильма. Зритель может с восторгом наблюдать удивительную по глубине, эмоционально пронзительную метаморфозу, какая редко случается с людьми жестокими и психически поврежденными. Маньякообразный одиночка Кан До привязывается к женщине, которую считает своей матерью, и неупиваемая чаша катарсиса заливает его невероятным прозрением. Самосуд над собой, совершаемый свыше, не просто очередное изощрение в книге самоубийств или эстетское самосожжение буддистского монаха в красивейшем шедевре Ким Ки Дука «Весна, лето, осень, зима и снова весна». Здесь всё по-индустриальному жестко. Это кровавая пляска сиамских сестер – мести и смерти – по сеульским дорогам.

Холодное блюдо мести подано Ким Ки Дуком не столь широкомасштабно и высокобюджетно, как у Тарантино в голливудском триллере «Убить Билла» (бюджет «Пьеты» всего-то 100 тыс. долларов), зато не менее вкусно, ароматно и изысканно в своей сострадательной жестокости. Старания и страдания южнокорейского чудо-«повара» налицо.

Еще в далеком кимкидуковском «Острове» садистская любовь заглавных персонажей с рыболовными крючками во влагалище навевала странные мысли о психической невменяемости режиссера, но, делая скидку на оригинальные национальные черты и веление времени, понимаешь, что любой творец – это не только продвинутая тварь божья, но и зеркало мира. И отнюдь не кривое.

Чо Мин Су в роли неожиданно воскресшей матери заглавного антигероя выглядит весьма органично – красиво стареющая, со вкусом одетая женщина, поющая сыну колыбельную по гламурному мобильному, очень правдиво брызжа слезами. Она всячески пытается загладить свою вину перед сыном, во всем ему помогая: ловит курицу, которую он упустил, к его одинокому ужину, приносит живого угря с магазинной биркой, чтобы потом его приготовить, терпит сыновьи садистские издевательства в виде фистинга, ест кусок его отрезанной им же плоти и даже зачем-то облегчает его самоудовлетворение к собственному стыду и отвращению. Зато отпускает на волю экспроприированного сыном у должника белого трогательного кролика, который тут же гибнет под колесами автомобиля у нее на глазах. Здесь снова включается любимое развлечение Ким Ки Дука – здоровое буддистское морализаторство на грани афористичности: не вмешивайся! Глубина драматизма этой корейской актрисы бесспорна. Поэтому безумная задумка режиссера пригласить на роль матери знаменитую француженку Изабель Юппер (несмотря на то, что это роль ее калибра) выглядела бы этнически не строящимся архитектурным элементом в теле картины.

Кто-то скажет, что эта работа – лубок в восточном стиле на гране истеричного китча с привкусом достоевщины, а кто-то примет это как величайшую и злободневную медитацию на тему любви, мести и смерти, а не грошовую гротескную опереточную трагедийку. Кроме того, кому-то вспомнятся детские черные стишки из серии «Маленький мальчик по крыше гулял. Крыша закончилась, мальчик упал…», а некий, к сожалению, редкий зритель процитирует, например, ахматовский «Реквием»:

Магдалина билась и рыдала,

Ученик любимый каменел,

А туда, где молча мать стояла,

Так никто взглянуть и не посмел.

Однако тому, кто посмеет доглядеть картину до финала, уже вряд ли на ум придет циничный конец детского стишка («в воздухе сделал тройное он сальто, долго его соскребали с асфальта»), а скорее вспомнится микеланджеловская «Пьета» – единственная подписанная скульптором работа. Так же, как и «Пьета» Ким Ки Дука – единственное пока современное кинематографическое высказывание о матери в таком тоне – с садо-мазохистским (для усиления) и библейским (для работы души) подтекстом.

Оригинальность режиссера не только в его знаменитой и так раздражающей многих европейцев кровавой «мясорубке», не только в восточной аскетичной экзотике и невероятной живописи кадра. Его оригинальность прежде всего в том, что он заставляет зрителя ужасаться, жалеть и думать. Думать о сермяжной правде современной жизни. И зрителю ничего не остается, как обратиться. Обратиться к состраданию (ит. pieta – сострадание), чтобы не было оплакивания собственных детей и собственных грехов, в которых они не повинны. Деньги превращаются в дребеденьги, а любовь матери, даже воображаемой, становится немыслимой силой, способной оживить даже камень сердца сироты Кан До, провозглашая гимн главной человеческой ценности – Семье.

После исповедального и кризисного «Арирана», где пьяный Ким Ки Дук сверкает грязными пятками, «Пьета» – это воистину его философский прорыв, большой «нос» всему западному кинематографу и вызывающее заявление: «Кино – это не деньги, это страсть, душа и желание режиссера».

Юля Украинка:

- Браво! А фильмы об исламе – самой непьющей религии?