Юля Украинка зевнула и захотела прилечь, потому что здоровье ее после тюрьмы было сильно надорвано и православные оккупантские шедевры ее несколько утомили

Царь Поганин, вынося три книги:

- А вдогонку к фильмам вот тебе шедевры от мэтров русской литературы о жизни христиан. Почитаешь в кроватке!

 

Просто писать сложно. Очень сложно. Так сложно, что справляются единицы из мэтров от большой литературы: русский (или украинский?) Чехов, сказавший «краткость – сестра таланта», американский (или французский?) Хемингуэй, создавший фирменный телеграфный стиль и долго проживший в Париже, и чей? такой неповторимый, несмотря на множество учеников (Могутин, Прилепин и др.), кому-то непонятно чей Лимонов.

Он считает себя русским писателем, но, как и русско-украинский Гоголь, уже стал классикой, зачем-то расчленяемой по принципу «кто где жил и родился», однако духовно неделимой. К слову сказать, Чехова тоже некоторые записывают в украинские писатели. Потому что его малая родина – Таганрог – когда-то входила в состав УССР и последние шесть своих лет он жил в Ялте. Но какое это имеет значение, если глобальный уровень творений автора очевидно превышает все национальные (где родился), территориальные (где жил) и генетические критерии (какая кровь в нем течет). Одним словом, не стоит делить Лимонова – он уже мировой.

Традиционно автобиографический роман «В Сырах» (по названию района, где он жил в Москве после выхода из тюрьмы – на Нижней Сыромятнической улице) порадовал новыми философскими, политическими и личными откровениями. Абсолютно новые для автора послетюремные ощущения политзаключенного переплетаются с не менее новыми личными: впервые в жизни он стал Отцом. Семейные отношения с четвертой женой, актрисой Екатериной Волковой, сильно напоминают такой же бракованный брак со второй – Еленой Козловой-Щаповой де Карли, заглавной героиней «Эдички», и третьей женой – Натальей Медведевой, детально прописанной в «Укрощении тигра в Париже». От всех трех жен – тотальное непонимание, чужеродность, инаковость, то есть взаимоисключающая противоположность, зато красивая форма, оболочка, шик. «Я пытался построить несколько семей, но все они рухнули. Потому вот и живу я так, как я живу. Приезжаю на Ленинградский вокзал и встречаю девушек. Или месяцами сижу с крысой». И возникает вопрос: неужели талантливейший писатель, едва не гений от литературы, три раза наступает на одни и те же грабли?! Даже фамилии у жен подобные, а именно – все звериные: Козлова, Медведева, Волкова. Однако с последней наконец-то появились дети. Драгоценное лимоновское продолжение в мальчике Богдане и девочке Александре. Соответственно появляется и новая глава в романе – о детях. О том, что они первородно отнюдь не чистая доска – tabula rasa, не ангелы, как думают многие, а бесы, видящие Хаос. Глава о смерти любимой крысы, как ни странно, сделана куда более трогательно, детально и сострадательно, чем абстрагированные, с холодком, как взгляд со стороны, философские рассуждения о детях. Время от времени прорываются живые обращения («Ты, Сашка, мой маленький червячок!»), как будто автор мечтает, чтобы его дети когда-нибудь прочитали «Все о своей матери». Но больше просматривается обычная ревность несостоявшегося Хозяина и главы семьи к собственному сыну, которого, еще несмышленого, жена и теща поставили на это священное по домостроевским меркам место. «Жена (к журналистам «Хелло!»): Сейчас вот усажу Хозяина дома и начинайте, – берёт Богдана в белой рубашечке, лобастый Богдан похож на Ильича Ленина в детстве, сажает в детский стул. – Вот он хозяин, готов!» «Они, простые, в общем-то, женщины, избрали себе хозяином дома моего мальчика. Меня победил мой сын».

Лимонов очень мистически продвинутый писатель при всем своем наивно-натуралистическом реализме. Он гораздо более близок к Востоку, а именно к фактам Кармы, Сансары и Реинкарнации, чем ему самому кажется. Писатель правильно связывает последовательную смерть отца и матери с последовательным рождением своих детей. «Двое из семьи моей out – ушли, двое in – пришли. Восстановлен баланс». Но семья не состоялась. Страшная в своих масштабах самоубийственная трагедия расставания с Леночкой в Америке, отзеркаленная в романе «Это я – Эдичка» (лимоновские «Страдания молодого Вертера»), теперь трансформируется в досадную «опечатку». Уникальность единственной любимой женщины, потерянной и незаменимой, становится всего лишь не той буквой в бесконечном слове Жизни. Это, как например, в слове «пыл» вдруг вместо «ы» появилась «и» – и получилось «пил», или же добавился «мягкий знак» - и вышла «пыль». Видимо, слишком мягкий он человек, Эдуард Лимонов. «Сколько женщин сменилось за эти годы. Наталья, Лиза, Настик, вот и последняя жена пронеслась мимо, и только партия со мной. Я лёг и вдруг развеселился. Улыбнулся в темноте…» «Это же ваше бегство в Астапово, Лев Николаевич Лимонов, но вы умнее Толстого, сэр, не стоит дожидаться, пока она превратится в бетонную Софью Андреевну… Девку в трусах и лифчике я себе ещё не одну найду…» – так резюмирует Лимонов эту пронесшуюся мимо «пьяную пыль» очередной неудавшейся семейной жизни.

После разрыва с актрисой (именно так автор называет ее в романе) Лимонов спросил у своего американского друга: что случилось с моей женой? И он ответил: она не смогла использовать тебя, вы должны были стать мощной парой: влиятельный муж, красивая медийная жена, и продвигать друг друга. Но позвольте?! Как это не использовала? Так возразил бы внимательный ко всем перипетиям судьбы писателя его постоянный читатель. Ведь об актрисе Екатерине Волковой, достаточно средненькой и далеко не сильно интеллектуальной, большинство узнало только благодаря браку с Лимоновым. Наверное, американский друг имел в виду вот что: надо было использовать дальше. Но вряд ли это было возможно, судя по принципиальным личностным несоответствиям.

Роман «В сырах» – это вынужденное бегство из четвертого бракованного брака, похвальная преданность делу оппозиционной партии, звериная любовь к жизни и, конечно, недобрая месть. Недобрая месть бывшей жене за все унижения и тотальное непонимание. Она выставлена в романе туповатой мещаночкой, меняющей машины и постоянно летающей к любовнику в Гоа. Среднестатистической потребительницей всего, что можно потребить. Целиком пожирающей селедку. Пьющей алкоголь лошадиными дозами. Истеричкой и стервой, которая не может придумать более умную и тонкую форму отказа в интимной близости, нежели угрожать еще живущему в ее квартире мужу и отцу ее детей вызовом ментов. Она не читает его стихов, он читает ее бесконечные СМС в Гоа. Их дети, конечно, все рассудят.

Анализ Фауста притягивает автора невероятно. Лимонов убежден, что он, как Фауст, ересиарх, провидец, пророк. Седой охотник за всевозможными юными Грэтхен. Вечно ищущий истину и свою женщину. Вечно молодой. Пьющий вино, как ведьминское зелье, для продления молодости и мужской силы. В своем неистребимом оптимизме Лимонов сродни американскому писателю Генри Миллеру с его «Тропиком Рака». Пожалуй, Лимонов – это и есть русский Генри Миллер. (Просим не путать с Артуром Миллером – драматургом и мужем Мэрилин Монро, совсем иного писательского калибра.)

Авторская теория происхождения человека, подробно описанная в «Ересях», упоминается и здесь во многих главах, где прародительница Ева выставляется в скандальном свете жены собственного сына Каина. Этот ветхозаветный инцест с эдиповским прищуром тщательно доказывается и перемалывается к удовольствию и автора, и читателя. Более того, Каин, в свою очередь, как предполагает Лимонов, был не кто иной, как сын самого Змея-искусителя, но никак не Адама!

Хитросплетения нацболов (для тех, кто не знает: НБП – национал-большевистская партия Лимонова), их тщетная борьба и оппозиция тоже показаны очень детально и ярко, тем более в свете того, что автор, как истинный диссидент, всегда ненавидит все режимы: аккурат от социалистического вплоть до капиталистического, включая демократический, признавая, пожалуй, только мать-анархию (судя по его образу жизни).

И создается маленькое впечатление (простите, Лимонов!), что автора куда больше интересуют хитросплетения его члена в очередной вагине – будь то вагина жены или следующей по счету любовницы, которая возникла в перерывах между женами, чем политические пертурбации его партии, или главное настроение народа, или будущее его детей, или, на худой конец, погода в его многострадальной столице. Феномен соития как средства преодоления «космического одиночества», уже давно возведенный писателем в культ, в этой книге раскладывается с философских позиций, как будто оправдывая вечное к этому авторское стремление и внимание. «Соединение – основная мистерия жизни», выдает афоризм Лимонов.

Но если бы писатель вдруг прочел на досуге теорию векторных взаимодействий астролога Григория Кваши, быть может, понял бы, что его роковые жены-тигры – всего лишь его хозяйки! Елена и Екатерина, 1950 г.р. и 1974 г.р. – это годы Тигра. А Тигр по китайскому гороскопу – хозяин Козы (Лимонов, как и Пушкин, родился в год Козы – 1943). Следовательно, многострадальный и уже великий писатель – покорный слуга двух своих жен. А векторный брак – союз совсем не семейный. Поэтому в надежде, что все это изменится, хочется думать, что мэтр наконец сожжет свои вечные грабли в поисках пятого счастливого взаимодействия и мы увидим следующую автобиографическую книгу, ничуть не похожую на «Дневник неудачника».

Юля Украинка, крича из спальни:

- Секундочку! Лимонов – украинский писатель! Впрочем, как и Чехов!

Царь Поганин:

- Ну тогда читай его русского ученика Захара Прилепина!

 

Чтиво бывает разным: очень женским, очень мужским и общечеловеческим. «Звездный мальчик» Захарка, ворвавшийся в русскую литературу вслед за Лимоновым и его учеником Могутиным, которого уже сильно подзабыли, пишет общечеловеческую прозу, если с патриархальных позиций видеть человека только в мужчине. Его новый автобиографический сборник «Грех и другие рассказы» (первый приз премии «Национальный бестселлер», лучшая книга десятилетия) это убедительно доказал.

«Бабий труд незаметен», говорит бабушка лирического героя, дед же построил дом, отец картины в доме нарисовал, «баба в служенье живет, а мужик в муке...» Видимо, в служенье мужику… Такова и образная система книги: в центре – лирический герой Захарка, как нервно бьющееся с похмелья сердце, вокруг него – друзья, сослуживцы, собутыльники, как отрезанные временем органы и конечности, и наконец, женщины, как ветхозаветные ребра. И только. «Говорили, будто я оскорбил королеву Пруссии, вовсе нет. Я только сказал ей: «Женщина, возвращайся к своей прялке и хозяйству»… Это любимая Прилепиным цитата из Наполеона.

Сочно выписанная деревня и все ее атрибуты в виде глупых кур и коз, – органичный экстерьер прилепинской патриархальности. Революционность романа «Санькя» свое отгремела.

Композиционно это сборник-диптих. В первой части заглавный рассказ «Грех» о томительной любви брата к двоюродной сестре окружают другие окологреховные рассказики о щенятах, которых могли съесть бомжи, о Марысе, подруге лирического героя, счастливо путающей дни недели, о детях, играющих в жестокие прятки с замерзанием на смерть в забытом холодильнике, о том, как интересно опускать гроб и как весело засыпать могильную яму, а потом носить в кармане фотографию мертвой старухи, о диких клубных драках, в которых участвует лирический герой, работая вышибалой, о смерти любимой бабуки – бабушки Захарки. Все это если и напоминает брутальную и яркую прозу прародителя Прилепина, то очень отдаленно. Какой-то вялый Лимонов. И причина этой вялости, думается, не в раннем успехе, не в специфике другого, нежели лимоновское, потерянного поколения семидесятых. Просто тяга не та.

Под конец первой части неожиданно появляются стихи Захарки о притворяющейся родине, портрете Сталина и голове Стеньки Разина, насаженной на кол, которая напоминает цветок. «Здравствуй, родина! Мы — твое стадо». Только кто это «мы» поэт не уточняет: друзья-нацболы, семья поэта или вся русская нация. Насильственно вызывать этим ходом явные ассоциации с Пастернаком и стихами Юрия Живаго в конце великого романа – это серьезная заявка. Но тяга-то снова не та.

Вторая часть – «Пацанские рассказы». Тут есть и Хамас, и братик, и Рубчик, и Славчук, и Жила, и даже шашлык из собачатины, от которого тянет блевать, а вот с женщинами снова напряженка. «Верность и восхищение — только это нужно мужчине», рассуждает лирический герой, а что нужно женщине, он не утруждается понять, не догадываясь, что ровно то же самое! «Прогулка в поисках новых, изящных перчаток или посещение теплого, тихого, призрачного кафе» – этим фантазия автора – лирического героя в отношении женских интересов иссякает. Но вдруг в этой части появляется «Верочка», как будто из бунинских «Темных аллей» с тем же подростковым трепетным горением плоти, с почти анатомической живописью молодого девичьего тела, но только с вкраплением уже другой лексики, да и куда менее поэтически сильная.

Красная нить грешного сборника – эстетика и даже этика пьянства, что, наверное, по мнению лирического героя, должно украшать настоящего мужчину. Водка, пиво, спирт, самогон льются рекой. Правилам пития уделяется несколько абзацев: с которого часа начинать, как пить нельзя, где лучше похмеляться, с чем можно мешать водку и какое поэтическое чудо – выход из похмелья. Но если у Венечки Ерофеева – это трагедия, то у Прилепина – жизненный фон, как у героев «потерянного поколения» Хемингуэя, но их рефлексивная печаль и глубина так далеки от непрерывающегося никакими смертями прилепинского счастья – нарочитого, не вызывающего катарсиса. Счастья, которому никто не нужен и которому не веришь. 

«Я вышел босиком в Москву. Я первым написал этот рассказ. Я выиграл», резюмирует лирический герой в рассказе «Ботинки, наполненные горячей водкой», смакуя свое тройное Я. Пешком в Москву, как Михайло Ломоносов, у которого была неодолимая, великая тяга к знаниям, а не пьяный ресторанный кураж с наливанием разогретой водки в обувь. Такова странная эволюция покорителей столиц. Но не надо забывать – истинных победителей выбирает только время.

Юля Украинка, бормоча про себя:

- Время его не выберет. Это не ИМХО. Это объективный приговор.

Царь Поганин, как будто услышав:

- Посмотри в Женщину! И притом – великую.

 

У кого нет времени или денег сгонять в Европу или Америку – например, посетить родину Лорки Гранаду, глянуть на искупительный храм Гауди Sagrada Familia в романтической Барселоне, помочить ладошки в римских фонтанах, посмотреть на иерусалимские окна, где Иисус затеял Тайную вечерю со своими апостолами, и на Соляной столп жены праведного Лотта, – тот может прочитать «Белую голубку Кордовы» от мэтра большой литературы Дины Рубиной и чувственно побывать и в Испании, и в Иерусалиме, и в Риме, и в Майями, и даже в холодном и царственном Питере. А для любителей украинской экзотики – большое по формату полотно провинциальной Винницы (где родился супруг Рубиной – художник) подано с хорошо прожаренной корочкой, но с малой кровью.

В современной литературной России есть три гениальных маститых писателя, по иронии происхождения совершенно не принадлежащих к русской нации: еврейских кровей мастеровитая кружевница Людмила Улицкая, дерзкий Эдуард Лимонов (родом, как известно, из Харькова) и не меньшая, чем Улицкая, кружевница Дина Рубина, ныне живущая в Иерусалиме.

Художники – ее извечная судьба, начиная от отца и заканчивая мужем, которому она посвятила свой многожанровый роман. Жанровая эклектика – это давно и отнюдь не дурной тон, а великое веяние времени, в котором смешение всего и вся делает шедевр благоуханным как сотканный пчелами золотой сотовый феномен.

Рубиной удалось сделать то, к чему давно и безуспешно стремились все представители русской литературы после Чехова, который создал последнего дореволюционного положительного героя – дядю Ваню. Исключение в советский период составляет, пожалуй, только булгаковский Мастер. Назвать светлыми, например, Григория Мелехова от Шолохова, или пристально любимую им Аксинью, или знаменитую Русю из «Темных аллей» Бунина и других, им подобных, можно, на наш взгляд, очень условно. Рубинский же Захар Кордовин сверкает, как драгоценный камень, рубин – камень I класса – на указательном пальце большой отечественной словесности. Он – эталон и авангард вымирающего мужского населения России. А его истоки? Гений Кордовина истек от его матери, а после ее ранней смерти впитал все прелести художественной науки в Питере, чтобы похоронить там свой единственный вожделенный для коллекционеров цикл картин «Иерусалимка».

Профессиональные встречи Кордовина и Босоты в Эрмитаже, где Захар копировал классику, полны не менее профессиональных диалогов, в которых Рубина, лично не имеющая никакого отношения к живописи, кроме семейного, ресторанно вкусно подает читателю тонкую специфику работы художника как Творца. Например, сочны рассуждения Босоты о светотени:

«Свет прямолинеен и туп, как любое добро <…> Зато сколько всего шевелится в тенях, как они наполнены, таинственно живы… Это как добро и зло. При этом зло гораздо интереснее, разнообразнее, обольстительней. Все, Захар, абсолютно все происходит в тенях и полутенях – как в лессировках Рубенса, Тициана: свет идет толщиной в палец, тень же абсолютно прозрачна и вибрирует, дышит, дрожит… И в рисунке то же самое: тень хочет занять место объема…»

Есть мнение, что этот роман слабее, чем «Почерк Леонардо», что автор повторяется, как Патрисия Каас, упорно исполняя всеми альбомами одну и ту же песню, что фирменный прием Рубиной «синхронизация судеб» переслажен и надуман. Да, местами, но крайне редкими, Дина Ильинична «переигрывает» (как, бывало, изредка переигрывала незабвенная Людмила Гурченко, например в «Вокзале для двоих»), но рубинское переигрывание касается только некоторых живописных эпизодов, когда она рисует пейзажи Испании, Италии или Израиля. Писатель настолько любуется ими, что шкала его чувств превышает ее обычную человеческую сдержанность и Рубина взмывает, подобно своей голубке, на небывалую для нее высоту, и это настолько красиво, безупречно, безоблачно и розовокудро, что кому-то хочется крикнуть: Гарсон! Баночку остро-соленых огурчиков, пожалуйста!

«В эти утренние часы неподвижное озеро предъявляло все оттенки зеленого: малахит, бирюзу, лазурь, прозрачную цельность изумруда… Днем его затягивала истомная жарь. Оно останавливалось, зависало. Зависали рыбы в воде, стрекозы над кустами. Вверху зависало бездумное небо… Вода становилась непроницаемо, травянисто зеленой, отполированной».

Однако тот, кто не очень любит пробавляться солеными огурчиками, а предпочитает сладкое на тройной десерт в течение дня, по достоинству оценит эту воистину уайльдовскую игру с камнями (вспомним «Портрет Дориана Грея»).

Эротические сцены выписаны мастерски и в пользу заглавного героя, где Захар, как будто с детства насквозь читавший книги по тантрическим обрядам, никогда не оставляет свою женщину неудовлетворенной. Так и должно быть в идеале судеб. Так должно быть у настоящего мужчины. Так должно быть у того, кто желает быть никогда не разлюбленным и навсегда желанным.

«Изнутри его мерно раскачивал и распирал набухающий прибой, девятый вал которого уже шел на него стеной и грозил обрушить на деревянную мокрую решетку душевой, и нестерпимей всего на свете его тянуло ринуться с головой под эту глыбину, чтоб она раздавила его, выплеснула из него невероятное напряжение и сладкую боль… <…> он почему-то знал, что должен дождаться, дождаться от нее чего-то… чего-то дождаться, заработать какую-то важную награду, прежде чем ухнуть с головой в крутую волну. И дождался: Танька вдруг выгнулась, закатила глаза, забилась, обвисла на его руках… и умерла. И тогда вслед за ней, ликуя всеми переплетенными с ней корнями, он изумленно взорвался и мучительно долго умирал, уплывая на ослабевших ногах вслед за стихающим девятым валом, что тащил его за собою, как дохлого пса…»

И если у нашего положительного героя был подобный звездный первый эротический опыт, то что говорить о последующих. Этот блестящий рубинский пассаж воистину стал классическим эротизмом в мировой художественной литературе.

«Святой Бенедикт» a la Эль Греко – последний лебединый шедевр художника Захара Кордовина и самая крупная его сделка, на этот раз с Ватиканом, на целое состояние (двенадцать миллионов долларов) – это такой мегарубинский надрыв, что детективный и приключенческий жанр с оттенком женского романа превращается в европейский хоррор, и это совершенно извиняет испанские опечатки в оправдание коммерческого и высоко несущего себя «Эксмо». И в качестве кого здесь выступает Ватикан, купивший подделку Эль Греко: как благотворитель с неоскудеющей рукой дающего или как счастливо обманутый делец от христианской веры? Это решать вдумчивому читателю. Но если Банк Ватикана находится в подвалах Дворца Инквизиции – это однозначно создает аллюзию с ЗАО «РПЦ» и ЗАО «УПЦ». Отсюда и принимается читательское решение…

Скромно скажем, что финал романа (во избежание спойлеров) построен в соответствии с семейной кордовинской кармой – безжалостный и точеный, но с дальнейшим жизненным продолжением в близнецах от Пилар… Долгожданное свидание с любимой матерью – это прекрасная неизбежность, которая ждет каждого, кто проживает жизнь не зря: «Ты все-таки явился, забывака!»

Так, для всех очевидно, что после подобного текста Дина Рубина вознеслась до уровня Мастера широчайшего художественного слова и глубочайшей философской мысли. Метафизической и эзотерической. Вспомним, какова природа пушкинского гения: широта и глубина охвата ВСЕГО. Рубиной это замечательно удалось. Значит, она однозначно Мастер. ИМХО.

Con una paloma sobre tu hombro,
La blanca paloma de Cordoba

Юля Украинка, возмущенно крича из спальни:

- Это великий еврейский писатель! Великих русских писателей больше нет! Приговор.

Русский Дракон Пу медленно и горестно снимает свою униформу и тихо изрекает:

- Не мой костюмчик. Эх!.. Во всем виноват Барак.