Цветаева М. «Встреча с Пушкиным»

 

Как известно, из Ялты в Гурзуф можно попасть несколькими способами.

Во-первых, на автомобиле.

Поскольку в 1927 году собственная машина – все-таки роскошь, граничащая с безрассудством, то приходится договариваться с местными автоконторами, которые занимаются перевозкой туристов – с «Крымкурсо», «Крымским шофером», «Экспрессом» или кем-то еще.

Во-вторых, у здания почты или у Старого базара можно нанять извозчика и, глотая пыль, прокатиться на линейке [23] за несколько рублей. Это, впрочем, если сыщется свободное место, потому как сентябрь, виноградный сезон, туристы осаждают Крым… в общем, сами понимаете.

Стоит также учесть, что за проезд обратно тоже придется платить и что поездка на автомобиле обойдется еще дороже, чем поездка с извозчиком.

Одним словом, если лишних денег нет и не предвидится (что в точности соответствовало ситуации Опалина), разумнее всего остаться в Ялте и вообще никуда не ездить.

Но так как наш герой привык относиться к неблагоприятным обстоятельствам как к баррикаде, которую просто надо штурмовать, пока она рано или поздно не рухнет, он выбрал третий путь.

«До Гурзуфа от Ялты каких-то четырнадцать верст… Дойду пешком».

Иван не задумывался о том, что четырнадцать верст по равнине и четырнадцать верст по горам – совершенно разные расстояния.

По молодости он был вынослив, упорен и вдобавок ко всему предпочитал пеший вид передвижения всем остальным.

Его вполне устраивало, что он в одиночестве движется туда, куда ему хочется. Любой транспорт, где он находился не один, так или иначе нарушал его личные границы.

Опалин умел изображать общительность, когда того требовали обстоятельства, но в глубине души он не доверял людям – точнее, доверял очень немногим. Если бы это зависело от него, он бы вообще сторонился людей.

Ему не нравилось, как к нему относятся окружающие. Они видели перед собой мрачного молодого человека с тонкой шеей, неважно одетого, в стоптанной обуви, и почему-то чаще всего решали, что имеют право обращаться с ним свысока. Но Опалин не терпел обращения свысока, за такое он мог и в окно выкинуть, если понадобится.

Он шел по Симферопольскому шоссе среди совершенно дивного открыточного пейзажа и машинально сбавил шаг, когда в нескольких метрах от него через дорогу, беззвучно извиваясь, переползла змея.

Опалин не то, чтобы похолодел от ужаса, но все красоты, которые его окружали, враз как-то померкли в его восприятии.

Гудя клаксоном, мимо него по направлению к Гурзуфу проехал автомобиль «Крымкурсо» с разряженными хохочущими женщинами.

Опалин заметил, что в машине было свободное место, но шофер не остановился и не поинтересовался, не подбросить ли его.

Тут, пожалуй, стоит признаться еще кое в чем: хотя Иван хорошо относился к некоторым людям, которых он встретил в Крыму, в массе местное население было ему антипатично. Повсюду он видел жадных, суетящихся людишек, которые непомерно вздували цены за любой пустяк и норовили продать как свежий всякий фрукт, упавший с дерева. Ничего, кроме денег, жителей Крыма не интересовало, и шофер, который проехал мимо, ни капли его не удивил.

«Конечно, чего уж там – с нэпманом меня не спутаешь… А забавно было бы стать богатым на пару часов. Просто чтобы увидеть, как они начнут бегать вокруг меня, заглядывать в глаза, кланяться…»

Сзади загудел еще один автомобиль.

Иван обернулся и узнал «Изотту Фраскини» съемочной группы. Кеша подъехал к обочине и лихо затормозил.

– Ты куда? – спросил он.

– В Гурзуф.

– Садись!

Опалин забрался в машину.

Ему стало смешно, он уже и не мечтал стать богатым, чтобы увидеть, как вокруг него будут суетиться ищущие его денег человекообразные.

– Чего улыбаешься-то? – спросил Кеша, с любопытством поглядывая на него.

– Да так, – ответил Опалин и беспечно рассмеялся. – Хорошая погода!

Они обогнали автомобиль «Крымкурсо», и разряженные дамы стали привставать на сиденье, не веря своим глазам.

Какой-то босяк – в открытой белой машине – немыслимо!

Опалин, развалившись на сиденье, ответил им насмешливым взглядом и послал воздушный поцелуй. Дамы закудахтали, то ли возмущаясь, то ли притворяясь возмущенными.

Иван прекрасно сознавал, что ведет себя нелепо, но ничего не мог с собой поделать.

– Куда тебя отвезти в Гурзуфе? – спросил Кеша.

– А ты уже в нем был?

– Да, мы там снимали.

Тут только Опалин спохватился, что не знает адреса Бровермана, но тут же нашелся.

– Адресный стол там есть? Загс? Отделение угрозыска? Вот туда и вези.

– Ваня, это деревня, – проворчал Кеша, остановившись, чтобы пропустить мальчика-пастуха, который гнал несколько овец. – Очень живописная, купание лучше, чем в Ялте, но – деревня.

– Тем лучше, – объявил Опалин, – в деревне все друг друга знают… Расспросим местных, они подскажут.

Он не учел, что Гурзуф в эту пору так же переполнен приезжими, как Ялта, хотя тут контингент был попроще и с меньшими запросами.

Никто из тех, кто попадался навстречу Опалину и Кеше, не мог ничего сообщить о том, где живет семья Бровермана. Наугад Кеша предложил съездить к пушкинскому дому – бывшему особняку генерала Раевского, – и там служитель объяснил, что Броверманы живут на даче в Мертвой долине, а долина эта начинается за руинами генуэзской крепости.

– Что за Мертвая долина? – проворчал Опалин.

– Довольно неприятное место, – буркнул Кеша. – Пустынное, и там несколько старых кладбищ.

– Поехали, – объявил Опалин.

Пыль летела из-под колес. Он попытался представить себе людей, которые живут в Мертвой долине, среди каменистой пустыни.

Ему подумалось, что человек, который выбрал себе такое место под дачу – возможно, им являлся покойный архитектор Броверман, – должен был обладать оригинальным характером и не бояться бросать вызов судьбе.

Однако действительность преподнесла Опалину сюрприз.

Дача Броверманов оказалась прелестным домиком, который был окружен довольно большим садом – и тем резче выступал контраст между ним и окружающим пейзажем.

Толкнув калитку, Опалин словно провалился в сказку.

Резной теремок, игрушечка, просто заглядение. Стены сплошь увиты глициниями, которые уже отцвели, но когда сиреневые кисти распускаются во всей красе, теремок, конечно, смотрится особенно очаровательно.

Однако уже через несколько мгновений Иван своим острым взглядом отметил, что ставни на окнах немного перекосились, а ступени крыльца просели.

На веранде в плетеном кресле сидел сурового вида человек с седыми усами и коротко стриженными темными волосами и перебирал струны гитары. Нижняя часть его тела была прикрыта пледом, и по тому, как располагались складки, Опалин сразу же догадался, что у незнакомца нет ног.

Возле кресла лежала старая лохматая собака, она вяло приподняла голову, когда Опалин вошел, но тотчас же положила ее на лапы.

– Это дача Броверманов? – бухнул Иван.

– Да, товарищ беспризорник, – ответил человек с гитарой.

– С чего вы взяли, что я беспризорник? – спросил Опалин, дернув щекой.

– По глазам. У вас типичный взгляд беспризорника.

Увы, начало беседы нельзя было признать удачным. Кроме того, Иван поймал себя на том, что растерялся, а он ненавидел теряться. Если бы его собеседником был здоровый человек, он бы не преминул поставить его на место; но ругаться с калекой он считал ниже своего достоинства.

– Вы брат Максима Ильича Бровермана? – мрачно спросил Опалин, засунув руки в карманы. – Вам поклон от Варвары Дмитриевны Лукомской, из Ялты.

Человек в кресле на мгновение оставил струны гитары и недоверчиво сощурился:

– Так старая дама еще жива?

– Представьте себе.

– Ваня, с кем ты там разговариваешь? – прозвенел высокий женский голос, и из дома вышла женщина с тазом в руках.

Она была почти совершенно седая, но с невероятными голубыми глазами, и Опалин, увидев ее, подумал, что в молодости она, наверное, была поразительной красавицей.

– Да вот, с одним товарищем, – проворчал тезка Опалина, – простите, но, кажется, вы не представились…

– Иван Григорьевич Опалин. Я из московского угрозыска.

– Ого! – уронил человек в кресле, и Иван понял, что его собеседник по-настоящему заинтригован. – Что ж, будем знакомы. Я Иван Ильич Броверман, это моя сестра Вера Ильинична… э…

Стукнула калитка, в сад вошел Кеша.

Из-за особенностей дороги ему пришлось остановить машину примерно в сотне метров от дачи, причем для того, чтобы довести автомобиль хотя бы до этого места, ему потребовалось все его мастерство.

– Добрый день, – сказал он, изобразив что-то вроде поклона, и повернулся к Опалину. – С трудом удалось развернуться… хорошо, хоть дерево нашел, под него поставил машину, пусть остынет. Веришь ли, руль просто раскалился.

Вера поглядела на Кешу и с грохотом выронила таз, из которого при падении выплеснулась вода.

– Я Кеша Максимов, – объявил шофер и снова поклонился.

– Боже, какая я неловкая, – сказала Вера с досадой.

Опалин подошел к ней и поднял таз.

– Ничего страшного, это же просто вода, – заметил он, вынудив себя улыбнуться.

На самом деле ему хотелось увидеть вблизи выражение лица хозяйки дома.

Ему показалось, что Вера не просто так выронила таз. А что, если она испугалась его спутника? Что, если Кеша вовсе не случайно ехал по шоссе и предложил подбросить его, чтобы узнать, что он, Опалин, собирается предпринять?

Ведь не зря же сказал Парамонов, что Броверманы знают, кто убил их брата, но предпочитают молчать. В такой ситуации люди обычно держат язык за зубами потому, что они напуганы. А вдруг Кеша…

«И я, как нарочно, разболтал ему, что я из угрозыска… – мелькнуло в голове у Опалина. – Черт побери!»

– Все в порядке? – спросил у сестры Иван Ильич.

Уж он-то точно не опасался Кеши и вообще не обратил особого внимания на его появление.

– Да, да, – отозвалась сестра и повернулась к Кеше. – Вообразите, когда вы вошли, я почему-то вспомнила почтальона. – Говоря, она быстро поправила волосы, переставив несколько шпилек. – Помнишь, Ваня? Почтальон… как же его звали… который летом четырнадцатого года принес известие о том, что Россия вступила в войну.

– Да не помню я, – с досадой отозвался брат, убирая гитару. – И при чем тут война? Все же знают, что большевики ратуют исключительно за мир. – В его последней фразе зазвенела жалящая ирония.

– Странно, что иногда появление почтальона может разделить жизнь на до и после, – со вздохом промолвила Вера Ильинична. – Мы тут живем, так сказать, на отшибе, гости бывают у нас редко… Я очень, очень рада. Проходите, пожалуйста, я… Я сейчас накрою на стол.

Опалин ощутил что-то вроде разочарования.

Он ошибся, хозяйка дома вовсе не испугалась Кеши, просто его появление напомнило ей о знаковом образе из ее прошлого. Когда она говорила, что «очень рада», по голосу и по выражению лица чувствовалось, что она действительно рада и что гости не внушают ей никаких опасений.

– А юноша со шрамом из Москвы, – вмешался Иван Ильич с сардонической улыбкой. – И даже из уголовного розыска. Признайтесь, молодой человек, вы все выдумали про Варвару Дмитриевну, а?

– Нет, не выдумал, – сердито сказал Опалин. – Я у нее живу.

– А!

Собака поднялась с места и затрусила в дом.

Иван Ильич откинул плед и взял костыли, которые были прислонены к стене.

– Нет, молодые люди, не надо мне помогать, – сказал он сухо, когда Опалин и Кеша одновременно сделали движение, чтобы помочь ему. – Прошу вас, не стоит… Вы ведь по поводу моего брата? – Остановившись возле Опалина, он пытливо всмотрелся в его лицо. – По крайней мере, это хоть немного отвлечет Веру.

Он скрылся в доме; его сестра удалилась еще раньше.

Кеша снял фуражку и вытер пот со лба.

– Что это за люди? – спросил он.

– Помнишь утопленника, который всплыл во время съемок? – вопросом на вопрос ответил Опалин. – Это был их брат.

Кеша огляделся.

– Невеселая у них жизнь, – пробормотал он, поежившись.

Опалин не стал отвечать. Он сказал:

– Знаешь, этот дом ужасно милый. Но… как бы это сказать… В общем, ему бы лучше стоять в каком-нибудь другом месте.

– Зато море близко, и есть пляж. – Кеша пожал плечами. – Что толку говорить о том, где дом мог бы стоять, раз он уже здесь?

Вера Ильинична пригласила их войти, и Иван заметил, что она переменила блузку на более нарядную, приколола брошку и набрызгалась одеколоном.

Опалину было немного совестно – он отлично сознавал, что явился сюда вовсе не бескорыстным гостем. А между тем ему с Кешей уже показали, где находится рукомойник, усадили за стол и стали хлопотать вокруг них.

– Неужели у вас нет горничной? – спросил шофер, глядя, как Вера Ильинична расставляет тарелки.

– Домработницы? Летом – нет, – ответила хозяйка, – летом тут все живут сдачей внаем и не хотят идти в услужение… Потом, когда сезон кончается, конечно, найти прислугу проще.

Опалин начал говорить, что он пришел по делу, что ему совестно обременять Веру Ильиничну и ее брата…

– Конечно, по делу, – закивала она, – мне брат уже сказал, что вы интересуетесь тем, почему Максим… Ох-ох-ох! – Вера Ильинична протяжно вздохнула. – Вот после обеда и поговорим. – Она повернулась к шоферу. – Вы любите виноград, Костя?

– Я Кеша, – поправил ее тот, сконфузившись. – Ну… да, люблю.

– Вот и прекрасно! – воскликнула Вера Ильинична. – У нас свой виноград… вообще все свое, я хочу сказать, что касается фруктов… и вино тоже… Ах, вино, как я могла забыть! – И она побежала за вином.

Опалин огляделся.

Милая старая мебель, горка с фарфором, по стенам – фотографии в рамках, несколько любительских пейзажей. Он поднялся с места и стал бродить по комнате, изучая фотографии. Его всегда привлекали снимки, особенно те, в которых была запечатлена семейная история. От собственной матери, которая уже умерла, у Опалина осталась только одна фотокарточка.

Муж и жена, мать и дочь, родители и группа из пяти детей – три мальчика, две девочки. А вот, очевидно, Вера Ильинична – гимназистка. Он ошибся, она не была красавицей – подвел пухловатый овал лица, но по-своему она была прелестна. Юноша в студенческом мундире, его брат, также в мундире, а вот группа из четырех подростков в черном – кто-то умер. Должно быть, брат – мальчиков осталось только двое. И опять – карточки, карточки, карточки. Постаревший глава семейства без жены, группа из трех взрослых детей…

Машинально Опалин отметил, что снимков, сделанных после 1917 года, тут, по-видимому, не было.

Он услышал характерный стук костылей по половицам и обернулся.

Ох, непрост, весьма непрост оказался Иван Ильич.

Прежде чем выйти к гостям, он надел мундир царской армии со всеми наградами, которые, судя по всему, получил, воюя с немцами.

«Георгиевский кавалер… – бухнул кто-то в голове Опалина. – Эх… Ноги потерял… здоровье потерял… и все напрасно».

Вскинув голову, Иван Ильич с вызовом встретил его взгляд.

– Да-с, воевал и не стыжусь, – проговорил он, возвысив голос, хотя ему никто не думал возражать. – Кровью все заработано, кровью оплачено. Многим, например, зятю моему, этого не понять…

– У вас есть зять? – пробормотал Опалин.

Почему-то он думал, что и Вера, и ее брат были совершенно одиноки.

– Да-с, коммунист, – ответил Иван Ильич. – Занимает какую-то должность… в раю… в райкоме, что ли. Вы должны меня извинить, я старое ископаемое, – объявил он и посмотрел строго.

Кеша вытаращил глаза.

– Ну так меня аттестует любезный зять, – продолжал Иван Ильич, осторожно усаживаясь на стул. – Впрочем, я на него не в обиде. По крайней мере, благодаря ему нас никто не пытается выставить из дома… Я заметил, что вас заинтересовала наша семья, – продолжал он, глядя на Опалина. – Обычная семья, пять человек детей, а теперь остались только мы с Верой. Брат Афанасий умер от чахотки, Надя угорела, Максим… Про Максима вы и сами знаете.

– Кто его убил? – спросил Опалин.

Он не сомневался в том, что прямого ответа не получит, а хотел посмотреть на реакцию.

– Жизнь, – просто ответил Иван Ильич. – Убивает всегда жизнь, вы не знали? Будете говорить с моей сестрой, прошу вас, выбирайте слова. Ваш коллега, который приезжал сюда до вас, не отличался особой деликатностью.

Опалин хотел сказать, что постарается вести себя деликатно, но так как он все-таки расследует убийство, странно думать, что он станет говорить о персиках и розах.

Однако тут в столовую вернулась Вера Ильинична, и обед начался.

 

 

Глава 20

ГРОЗА

 

На каменистой бесплодной почве «Мертвой долины» растут некоторые характерные для Крыма растения, не боящиеся засухи: ядовитый молочай, сумах-красильщик, колючее держи-дерево.

«Крым. Путеводитель» (1929)

 

Опалин был неприхотлив в еде.

Он рос в те годы, когда перебои с продовольствием стали обычным делом, и началось все это еще до революции.

Сколько он помнил себя, жизнь оставляла ему мало выбора в том, что касалось пищи телесной, и привередничать тут просто не приходилось. Повзрослев, он сделался постоянным посетителем столовых, – опять-таки не имея выбора, потому что обстоятельства его к тому моменту сложились так, что дома он фактически лишился.

Сняв угол у Варвары Дмитриевны, он ни на что не рассчитывал, но старая дама, которая втайне жалела его, всерьез озаботилась его пропитанием. Она закармливала его, насколько ей позволял ограниченный бюджет, и между делом тактично научила своего жильца правильно обращаться со столовыми приборами.

Однако все кулинарные ухищрения Лукомской померкли перед обедом, который устроила Вера Ильинична, причем Опалина поразила не только сама еда, но и белоснежные салфетки, и бокалы, которые хозяйка поставила на стол.

В глубине души он был рад, что благодаря наставлениям Варвары Дмитриевны не ударил в грязь лицом и не держал вилку в правой руке. Он очень хорошо заметил, что хозяин дома то и дело поглядывает на него, оценивая его манеры, и не намеревался дать своему тезке ни единого шанса для того, чтобы смотреть на себя свысока.

Что касается Кеши, то он, очевидно, наобщавшись с киношниками, вел себя за столом вполне прилично и не подавал повода для нареканий.

Общий разговор, впрочем, клеился с трудом.

Шофер предпочитал молчать и жевать, а Опалин придерживался правила не говорить за едой о делах и потому тоже не блистал красноречием.

Отчасти положение спасала Вера Ильинична. Она рассказала о своих родителях, мимоходом коснулась истории дома, в котором они находились, вспомнила, как несколько раз видела в Ялте Чехова, свернула на тему погоды и затем принялась рассуждать о том, какие фрукты легче всего выращивать в Крыму.

Иван Ильич изредка вставлял свои реплики, кое-где поправляя сестру или добавляя свои замечания.

Опалин поймал себя на мысли, что разговор в итоге выходит не вполне непринужденный и с претензией на светскость, отдающую чем-то старомодным.

Однако обед был так хорош, что Иван легко простил бы и более серьезное прегрешение.

Начались тосты.

Опалин объявил, что он не мастер длинных речей, и предложил выпить за всех присутствующих. От него не укрылось, что Иван Ильич посмотрел на него с некоторым изумлением, словно Опалин отвечал на экзамене и оказался лучше, чем от него ожидали.

Когда очередь дошла до самого Ивана Ильича, он сказал:

– Возможно, вам не понравится мой тост, но я хотел бы выпить за то, чтобы все наши жертвы были оправданы. А лучше всего – чтобы нам не пришлось их приносить. – Он выразительно кивнул на то, что осталось от его ног.

Кеша не блеснул оригинальностью, предложив выпить за мир, но никто не стал шутить по этому поводу.

Вера Ильинична сказала, что пьет за примирение. После вина она порозовела и помолодела. Голоса стали громче, речи – свободнее.

– Не понимаю я новомодных словесных выкрутасов, – признался Иван Ильич, морща лоб. – Зачем нарком, когда есть слово министр? А эти ужасные сокращения… Крымжилсоюз, райпромкредит, госколбасторг… Тьфу! Ну ведь режет же слух…

Опалин сидел с приятной тяжестью в желудке и думал, что его накормили до отвала, чтобы он не задавал вопросов.

Неожиданно лохматая собака хозяев вбежала в комнату и нырнула под стол.

– Что это с ней? – с удивлением спросил Иван Ильич.

Его сестра поднялась с места и подошла к окну. Свет в комнате померк, и неожиданно сделалось почти темно.

– С моря идет гроза, – сказала Вера Ильинична и стала закрывать ставни и задвигать шпингалеты.

Вокруг домика засвистел ветер. Он бился в стены, рвал стебли глициний, раскачивал деревья в саду. Черная туча неслась на Гурзуф, и в центре ее что-то грозно шкворчало и отсвечивало золотом. Картечью рассыпался гром, и дождь стал сплошной стеной от неба до земли.

Кеша приподнялся с места.

– Ты куда? – спросил Опалин.

– Машина… – пробормотал шофер.

– Ты же ее под деревом оставил. Будем надеяться, что ее не зальет…

– Не ходите наружу, не надо, – умоляюще шепнула Вера Ильинична.

Где-то над Мертвой долиной сверкнула молния, и гром загрохотал так, что у всех присутствующих заложило уши. Хозяйка дома вышла и вернулась с керосиновой лампой, которую поставила на стол.

Все молчали, и только было слышно, как тикают часы в соседней комнате да снаружи неистовствует гроза.

Вера Ильинична стала собирать посуду, Опалин хотел ей помочь, но Кеша опередил его.

– Ах, ну что вы, не надо, я сама… Впрочем, если вы донесете до кухни…

Они ушли.

Иван Ильич рассеянно барабанил пальцами по столу, глядя мимо Опалина в угол.

– Если вы не хотите говорить со мной о смерти вашего брата, не говорите, – решился Опалин. – Вам кто-то угрожал?

– С чего вы взяли? – буркнул Иван Ильич.

– С тех пор, как я переступил порог вашего дома, вы говорите о чем угодно, только не о вашем брате Максиме Ильиче. А между тем, когда у людей убивают кого-то из близких, они жаждут справедливости – и уж точно не молчат.

– Никакой справедливости не существует, – мрачно ответил Иван Ильич и вздохнул. – Я говорил ему, что ничем хорошим это не кончится. Но брат ненавидел Гурзуф. Он хотел вернуться домой, в Ялту.

– Отчего же не вернулся?

– Из-за жены. Бывшей. Ей двадцать семь, ему за шестьдесят. Он долго вдовел, и когда он решил жениться во второй раз, мы были только рады. Глупцы, – горько промолвил Иван Ильич. – Достаточно было хорошенько поглядеть на выражение ее лица, чтобы понять, что ничем хорошим это не кончится… В конце концов она выставила его из дома, развелась и привела к себе нового мужа, с которым встречалась еще до моего брата. Думаю, они уже давно продумали эту комбинацию…

– Что значит выставила? Если ваш брат имел право на жилье…

– Да, но он не стал бороться, а просто переехал к нам. И здесь он стал сходить с ума. Ему казалось, что если бы у него были деньги, Лиза бы к нему вернулась. Но его считали старорежимным архитектором, и хотя в окрестностях планируют строить новые санатории, моего брата почти не привлекали к работе. Я попросил зятя помочь, он что-то устроил, но – без больших денег. А потом я как-то раз заглянул в комнату Максима. Он сидел перед столом, на котором лежали мятые купюры – довольно много. Он смахнул их в ящик и стал сердито мне выговаривать, что я вошел без стука…

Опалин напрягся.

История стала приобретать совсем уж странный оборот.

– Ваш брат как-то объяснил происхождение денег?

– Нет. Он сказал что-то вроде того, что это гонорар за старую работу.

– Что он имел в виду?

– Понятия не имею.

– А чем он занимался, кроме того, что был архитектором?

– Ничем.

– И у вас нет никаких догадок…

– Там было слишком много денег, – мрачно сказал Иван Ильич. – Что бы вы подумали на моем месте? Конечно, если бы он их заработал честным путем, он не стал бы ничего скрывать.

– Резонно, – пробормотал Опалин, хмурясь. – Ваш брат отдал эти деньги бывшей жене?

– Насколько мне известно, он встретился с ней и озвучил сумму. Но Лиза захотела больше. Я избавлю вас от описания его разговора с ней, – усмехнулся Иван Ильич. – Поверьте, Максим был вовсе не глупым человеком, но когда судьба захочет кого-то погубить, она легко отнимет последние крохи разума. Я умолял его отступить, Вера плакала, но брат не желал ничего слушать. «Они мне заплатят» – вот все, что я от него добился.

– Они?

– Так он сказал.

– Я правильно понимаю, что после разговора с женой ваш брат пошел к людям, которые уже ему заплатили, причем хорошие деньги, за какую-то старую работу, и стал просить прибавки?

– Полагаю, так все и было.

– Где он с ними встречался?

– Он не говорил. Но мне помнится, что накануне того вечера, когда я увидел его с деньгами, Максим отсутствовал полдня или около того.

– Может быть, он ездил в Ялту?

– Не знаю. Может быть.

– Что было после того, когда он ушел просить прибавки? Ваш брат что-то сказал, когда вернулся домой?

– Он не вернулся.

В комнате повисло молчание.

Снаружи шаркал и шумел ливень. Где-то хлопала неплотно прикрытая ставня.

– То есть когда он попросил больше, его убили. – Иван мгновение подумал. – Покажите мне, пожалуйста, те деньги, которые он успел получить.

– Не могу.

– Почему? – Опалин оскорбился. – Вы что, думаете, что я попытаюсь их присвоить?

– Я не могу их показать, – терпеливо ответил Иван Ильич, – потому что они исчезли из его кабинета. Кто-то забрался в дом и унес их. Моя сестра всегда уверяла, что у нее очень чуткий сон, но тем не менее факт остается фактом. Окно в кабинете Максима было открыто, ящик выдернут из стола, деньги пропали. И не только они, кстати: кто-то унес его золотые запонки, портсигар и еще несколько памятных вещиц.

– Вам нужно завести нормальную сторожевую собаку, – проворчал Опалин.

– Приму ваш совет к сведению, – Иван Ильич наклонил голову и усмехнулся.

В комнату заглянула Вера Ильинична.

– Просто ужас, что там творится… Вам достаточно света?

Опалин поблагодарил ее, добавив, что все прекрасно, и хозяйка дома удалилась.

Снаружи загремел гром, и собака отозвалась из-под стола жалобным повизгиванием.

– Вы думаете, что вас обокрали те же люди, которые убили вашего брата? – спросил Опалин у хозяина дома.

– Я почти в этом уверен.

– А вы не думали, что его бывшая жена может иметь какое-то отношение к…

– К чему? К краже?

– Например. Узнала, что бывший муж погиб, вспомнила, что у него хранилась значительная, по вашим словам, сумма. Ну и…

– Нет, это не она.

– Почему вы так решили?

– Факты, знаете ли. В то время Лиза со своим новым мужем находилась в Симферополе. Кажется, это называется алиби. – Иван Ильич вздохнул. – Нет, конечно, я был бы не против, если бы ее уличили в чем-нибудь этаком и отправили в тюрьму.

– В допр, – машинально поправил Опалин, – сейчас нет тюрем.

– Вы наивное дитя, – промолвил Иван Ильич, качая головой. – Какая разница, как назвать явление, если суть его не изменилась… Назовите тюрьму хоть розой, она все равно розой не станет.

– Я не дитя. – Иван надулся.

– Знаете что, – неожиданно объявил хозяин дома, – мне хочется с вами покурить. Если вас не затруднит, вот там, в углу, лежит коробка…

– Тут только одна коробка, – проворчал Опалин, сориентировавшись по указаниям Ивана Ильича, – и для папирос она великовата.

– Все равно, несите ее сюда.

Когда через несколько минут Вера Ильинична вошла в комнату, она увидела, как ее брат и Опалин попыхивают сигарами, причем у агента московского угрозыска такой вид, словно он столкнулся с сигарами впервые в жизни.

– Ваня, твои гаваны… – пробормотала Вера Ильинична, растерявшись. – Ты же столько лет их берег!

– Пускай, Вера, пускай, – ответил брат, махнув рукой. – Для кого их беречь? Для этого, из рая… из райкома? Да ну.

Хозяйка дома с изумлением поглядела на Опалина и вышла.

– Должен сказать, я понимаю ваши опасения, – начал молодой человек после паузы. – Люди, которые убили вашего брата и без труда забрали деньги, которые ему дали… Вы подумали, что они могут вернуться. А в доме только вы с сестрой. И вы знаете, что не сможете ее защитить.

Иван Ильич вздохнул.

– Я кое-что вам не сказал, – проговорил он, нервно дернув челюстью. – Насчет сторожевой собаки. Так вот, она у нас была. Но в ночь, когда деньги исчезли, ей перерезали горло и кровью написали на стене: «Молчание – золото».

Опалин вытаращил глаза и, не сдержавшись, выругался.

– И да, вы правы, – как ни в чем не бывало продолжал его собеседник. – Я понимаю, что не смогу защитить Веру, если что случится. Поэтому я решил, что… Мы решили ничего никому не говорить, – поправился он.

– Но мне вы открылись, – буркнул Опалин. – Почему?

– Черт его знает, – Иван Ильич пожал плечами. – Вам не хватает манер, но, кажется, стержень у вас правильный. Понимаете, если у человека нет морального стержня, все остальное не имеет никакого значения.

Опалин насупился.

По молодости он терпеть не мог, когда его качества взвешивали и оценивали, да еще в его присутствии. И в то же время его не покидало ощущение, что собеседник своей характеристикой словно выдал ему орден.

– Вы докуривайте сигару, – сказал хозяин дома. – Бьюсь об заклад, такие, как у меня, вам еще долго не попадутся.

Окончание его фразы покрыл раскат грома, а через несколько минут в окна хлынул солнечный свет.

Гроза кончилась, и Иван Ильич бережно прикрутил фитилек керосиновой лампы.

 

Глава 21

УБИЙСТВО

 

Из несгораемого шкафа в особняке банкира Орнано похищено три миллиона…