Николай Артемьевич требует дочь к ответу. Да, признается она,

360

Инсаров — ее муж, и на будущей неделе они уезжают в Болгарию. «К туркам!» — Анна Васильевна лишается чувств. Николай Артемье­вич хватает дочь за руку, но в это время Шубин кричит: «Николай Артемьевич! Августина Христиановна приехала и зовет вас!»

Через минуту он уже беседует с Уваром Ивановичем, отставным шестидесятилетним корнетом, который живет у Стаховых, ничего не делает, ест часто и много, всегда невозмутим и выражается примерно так: «Надо бы... как-нибудь, того...» При этом отчаянно помогает себе жестами. Шубин называет его представителем хорового начала и черноземной силы.

Ему Павел Яковлевич и высказывает свое восхищение Еленой. Она ничего и никого не боится. Он ее понимает. Кого она здесь оставля­ет? Курнатовских, да Берсеневых, да вот таких, как он сам. И это еще лучшие. Нет пока у нас людей. Все либо мелюзга, гамлетики, либо темнота и глушь, либо переливатели из пустого в порожнее. Кабы были меж нами путные люди, не ушла бы от нас эта чуткая душа. «Когда у нас народятся люди, Иван Иванович?» — «Дай срок, будут», — отвечает тот.

И вот молодые в Венеции. Позади трудный переезд и два месяца болезни в Вене. Из Венеции путь в Сербию и потом в Болгарию. Ос­тается дождаться старого морского волка Рендича, который перепра­вит через море.

Венеция как нельзя лучше помогла на время забыть тяготы путе­шествия и волнения политики. Все, что мог дать этот неповторимый город, любящие взяли сполна. Лишь в театре, слушая «Травиату», они смущены сценой прощания умирающей от чахотки Виолетты и Альфреда, ее мольбой: «Дай мне жить... умереть такой молодой!» Ощущение счастья оставляет Елену: «Неужели же нельзя умолить, от­вратить, спасти <...> Я была счастлива... А с какого права?.. А если это не дается даром?»

На другой день Инсарову становится хуже. Поднялся жар, он впал в забытье. Измученная, Елена засыпает и видит сон: лодку на Царицынском пруду, потом оказавшуюся в беспокойном море, но налетает снежный вихрь, и она уже не в лодке, а в повозке. Рядом Катя. Вдруг повозка летит в снежную пропасть, Катя смеется и зовет ее из бездны: «Елена!» Она поднимает голову и видит бледного Инса­рова: «Елена, я умираю!» Рендич уже не застает его в живых. Елена

361

упросила сурового моряка отвезти гроб с телом мужа и ее саму на его родину.

Через три недели Анна Васильевна получила письмо из Венеции. Дочь едет в Болгарию. Для нее нет теперь другой родины. «Я искала счастья — и найду, может быть, смерть. Видно... была вина».

Достоверно дальнейшая судьба Елены так и осталась невыяснен­ной. Некоторые поговаривали, что видели ее потом в Герцеговине се­строй милосердия при войске в неизменном черном наряде. Дальше след ее терялся.

Шубин, изредка переписываясь с Уваром Ивановичем, напомнил ему давний вопрос: «Так что же, будут ли у нас люди?» Увар Ивано­вич поиграл перстами и устремил вдаль свой загадочный взор.

Г. Г. Животовский

Первая любовь Повесть (1860)

Действие повести происходит в 1833 г. в Москве, Главному герою — Володе — шестнадцать лет, он живет с родителями на даче и гото­вится к поступлению в университет. Вскоре в бедный флигель по со­седству въезжает семья княгини Засекиной. Володя случайно видит княжну и очень хочет с ней познакомиться. На следующий день его мать получает от княгини Засекиной безграмотное письмо с просьбой оказать ей покровительство. Матушка посылает к княгине Володю с устным приглашением пожаловать к ней в дом. Там Володя знако­мится с княжной — Зинаидой Александровной, которая старше его на пять лет. Княжна тут же зовет его к себе в комнату распутывать шерсть, кокетничает с ним, но быстро теряет к нему интерес. В тот же день княгиня Засекина наносит визит его матери и производит на нее крайне неблагоприятное впечатление. Однако, несмотря на это, мать приглашает ее вместе с дочерью на обед. Во время обеда княги­ня шумно нюхает табак, ерзает на стуле, вертится, жалуется на бед­ность и рассказывает про свои бесконечные векселя, а княжна, напротив, величава — весь обед разговаривает с Володиным отцом по-французски, но смотрит на него враждебно. На Володю она не об-

362

ращает внимания, однако, уходя, шепчет ему, чтобы он приходил к ним вечером.

Явившись к Засекиным, Володя знакомится с поклонниками княжны: доктором Лушиным, поэтом Майдановым, графом Малевским, отставным капитаном Нирмацким и гусаром Беловзоровым. Вечер проходит бурно и весело. Володя чувствует себя счастливым: ему выпадает жребий поцеловать Зинаиде ручку, весь вечер Зинаида не отпускает его от себя и оказывает ему предпочтение перед други­ми. На следующий день отец выспрашивает его про Засекиных, затем сам идет к ним. После обеда Володя отправляется в гости к Зинаиде, но она к нему не выходит. С этого дня начинаются Володины муче­ния.

В отсутствие Зинаиды он изнывает, но и в ее присутствии ему не становится легче, он ревнует, обижается, но не может без нее жить. Зинаида без труда догадывается, что он в нее влюблен. В дом Володи­ных родителей Зинаида ходит редко: матушке она не нравится, отец с ней говорит мало, но как-то особенно умно и значительно.

Неожиданно Зинаида сильно меняется. Она уходит гулять одна и гуляет долго, иногда гостям не показывается вовсе: часами сидит у себя в комнате. Володя догадывается, что она влюблена, но не пони­мает — в кого.

Как-то раз Володя сидит на стене полуразвалившейся оранжереи. Внизу на дороге появляется Зинаида Увидев его, она приказывает ему спрыгнуть на дорогу, если он действительно любит ее. Володя не­медленно прыгает и на мгновение лишается чувств. Встревоженная Зинаида хлопочет вокруг него и вдруг начинает его целовать, однако, догадавшись, что он пришел в себя, встает и, запретив ему следовать за собой, удаляется. Володя счастлив, но на следующий день, когда он встречается с Зинаидой, она держится очень просто, словно ничего не произошло.

Однажды они встречаются в саду: Володя хочет пройти мимо, но Зинаида сама останавливает его. Она мила, тиха и любезна с ним, предлагает ему быть ее другом и жалует звание своего пажа. Между Володей и графом Малевским происходит разговор, в котором Малевский говорит, что пажи должны все знать о своих королевах и следо­вать за ними неотступно и днем, и ночью. Неизвестно, придавал ли Малевский особенное значение тому, что говорил, но Володя решает

363

ночью идти в сад караулить, взяв с собою английский ножик. В саду он видит своего отца, очень пугается, теряет ножик и сразу возвра­щается домой. На следующий день Володя пытается поговорить обо всем с Зинаидой, но к ней приезжает двенадцатилетний брат-кадет, и Зинаида поручает Володе его развлекать. Вечером этого же дня Зи­наида, отыскав Володю в саду, неосторожно спрашивает его, почему он так печален. Володя плачет и укоряет ее в том, что она им играет. Зинаида просит прощения, утешает его, и через четверть часа он уже бегает с Зинаидой и кадетом взапуски и смеется.

Неделю Володя продолжает общаться с Зинаидой, отгоняя от себя все мысли и воспоминания. Наконец, вернувшись однажды к обеду, он узнает, что между отцом и матерью произошла сцена, что мать упрекала отца в связи с Зинаидой и что узнала она об этом из ано­нимного письма. На следующий день матушка объявляет, что переез­жает в город. Перед отъездом Володя решает проститься с Зинаидой и говорит ей, что будет любить и обожать ее до конца дней.

Володя еще раз случайно видит Зинаиду. Они с отцом едут на вер­ховую прогулку, и вдруг отец, спешившись и отдав ему поводья свое­го коня, исчезает в переулке. Спустя некоторое время Володя идет за ним вслед и видит, что он через окно разговаривает с Зинаидой. Отец на чем-то настаивает, Зинаида не соглашается, наконец она протяги­вает ему руку, и тут отец поднимает хлыст и резко бьет ее по обна­женной руке. Зинаида вздрагивает и, молча поднеся руку к губам, целует рубец. Володя бежит прочь.

Некоторое время спустя Володя с родителями переезжает в Пе­тербург, поступает в университет, а через полгода отец его умирает от удара, за несколько дней до смерти получив письмо из Москвы, чрез­вычайно его взволновавшее. После его смерти жена посылает в Мос­кву довольно значительную сумму денег.

Четыре года спустя Володя встречает в театре Майданова, который рассказывает ему, что Зинаида сейчас в Петербурге, она счастливо вышла замуж и собирается за границу. Хотя, добавляет Майданов, после той истории ей нелегко было составить себе партию; были пос­ледствия... но с ее умом все возможно. Майданов дает Володе адрес Зинаиды, но тот едет к ней только через несколько недель и узнает, что она четыре дня назад внезапно умерла от родов.

Н. Н Соболева 364

Отцы и дети Роман (1862)

20 мая 1859 г. Николай Петрович Кирсанов, сорокатрехлетний, но уже немолодой с виду помещик, волнуясь, ожидает на постоялом дворе своего сына Аркадия, который только что окончил университет.

Николай Петрович был сыном генерала, но предназначенная ему военная карьера не состоялась (он в молодости сломал ногу и на всю жизнь остался «хроменьким»). Николай Петрович рано женился на дочке незнатного чиновника и был счастлив в браке. К его глубокому горю, супруга в 1847 г. скончалась. Все свои силы и время он посвя­тил воспитанию сына, даже в Петербурге жил вместе с ним и старал­ся сблизиться с товарищами сына, студентами. Последнее время он усиленно занялся преобразованием своего имения.

Наступает счастливый миг свидания. Однако Аркадий появляется не один: с ним высокий, некрасивый и самоуверенный молодой чело­век, начинающий доктор, согласившийся погостить у Кирсановых. Зовут его, как он сам себя аттестует, Евгений Васильевич Базаров.

Разговор отца с сыном на первых порах не клеится. Николая Пет­ровича смущает Фенечка, девушка, которую он содержит при себе и от которой уже имеет ребенка. Аркадий снисходительным тоном (это слегка коробит отца) старается сгладить возникшую неловкость.

Дома их ждет Павел Петрович, старший брат отца. Павел Петро­вич и Базаров сразу же начинают ощущать взаимную антипатию. Зато дворовые мальчишки и слуги гостю охотно подчиняются, хотя он вовсе и не думает искать их расположения.

Уже на следующий день между Базаровым и Павлом Петровичем происходит словесная стычка, причем ее инициатором является Кир­санов-старший. Базаров не хочет полемизировать, но все же высказы­вается по главным пунктам своих убеждений. Люди, по его представлениям, стремятся к той или иной цели, потому что испыты­вают различные «ощущения» и хотят добиться «пользы». Базаров уве­рен, что химия важнее искусства, а в науке важнее всего практический результат. Он даже гордится отсутствием у него «худо­жественного смысла» и полагает, что изучать психологию отдельного индивидуума незачем: «Достаточно одного человеческого экземпляра, чтобы судить обо всех других». Для Базарова не существует ни одного

365

«постановления в современном нашем быту... которое бы не вызвало полного и беспощадного отрицания». О собственных способностях он высокого мнения, но своему поколению отводит роль не созидатель­ную — «сперва надо место расчистить».

Павлу Петровичу «нигилизм», исповедуемый Базаровым и подра­жающим ему Аркадием, представляется дерзким и необоснованным учением, которое существует «в пустоте».

Аркадий старается как-то сгладить возникшее напряжение и рас­сказывает другу историю жизни Павла Петровича. Он был блестя­щим и многообещающим офицером, любимцем женщин, пока не встретил светскую львицу княгиню Р*. Страсть эта совершенно изме­нила существование Павла Петровича, и, когда роман их закончился, он был полностью опустошен. От прошлого он сохраняет лишь изыс­канность костюма и манер да предпочтение всего английского.

Взгляды и поведение Базарова настолько раздражают Павла Пет­ровича, что он вновь атакует гостя, но тот довольно легко и даже снисходительно разбивает все «силлогизмы» противника, направлен­ные на защиту традиций. Николай Петрович стремится смягчить спор, но и он не может во всем согласиться с радикальными выска­зываниями Базарова, хотя и убеждает себя, что они с братом уже от­стали от жизни.

Молодые люди отправляются в губернский город, где встречаются с «учеником» Базарова, отпрыском откупщика, Ситниковым. Ситни­ков ведет их в гости к «эмансипированной» даме, Кукшиной. Ситни­ков и Кукшина принадлежат к тому разряду «прогрессистов», которые отвергают любые авторитеты, гоняясь за модой на «свободо­мыслие». Они ничего толком не знают и не умеют, однако в своем «нигилизме» оставляют далеко за собой и Аркадия и Базарова. Пос­ледний Ситникова откровенно презирает, а у Кукшиной «занимается больше шампанским».

Аркадий знакомит друга с Одинцовой, молодой, красивой и бога­той вдовой, которой Базаров сразу же заинтересовывается. Интерес этот отнюдь не платонический. Базаров цинично говорит Аркадию: «Пожива есть...»

Аркадию кажется, что он влюблен в Одинцову, но это чувство на­пускное, тогда как между Базаровым и Одинцовой возникает взаим­ное тяготение, и она приглашает молодых людей погостить у нее.

366

В доме Анны Сергеевны гости знакомятся с ее младшей сестрой Катей, которая держится скованно. И Базаров чувствует себя не в своей тарелке, он на новом месте начал раздражаться и «глядел сер­дито». Аркадию тоже не по себе, и он ищет утешения в обществе Кати.

Чувство, внушенное Базарову Анной Сергеевной, ново для него; он, так презиравший всякие проявления «романтизма», вдруг обнару­живает «романтика в самом себе». Базаров объясняется с Одинцовой, и хотя та не тотчас же освободилась от его объятий, однако, подумав, она приходит к выводу, что «спокойствие <...> лучше всего на свете».

Не желая стать рабом своей страсти, Базаров уезжает к отцу, уездному лекарю, живущему неподалеку, и Одинцова не удерживает гостя. В дороге Базаров подводит итог происшедшему и говорит: «...Лучше камни бить на мостовой, чем позволить женщине завладеть хотя бы кончиком пальца. Это всё <...> вздор».

Отец и мать Базарова не могут надышаться на своего ненаглядно­го «Енюшу», а он скучает в их обществе. Уже через пару дней он по­кидает родительский кров, возвращаясь в имение Кирсановых.

От жары и скуки Базаров обращает внимание на Фенечку и, за­став ее одну, крепко целует молодую женщину. Случайным свидете­лем поцелуя становится Павел Петрович, которого до глубины души возмущает поступок «этого волосатого». Он особенно негодует еще и потому, что ему кажется: в Фенечке есть что-то общее с княгиней Р*.

Согласно своим нравственным убеждениям, Павел Петрович вы­зывает Базарова на поединок. Чувствуя себя неловко и, понимая, что поступается принципами, Базаров соглашается стреляться с Кирсано­вым-старшим («С теоретической точки зрения дуэль — нелепость; ну, а с практической точки зрения — это дело другое»).

Базаров слегка ранит противника и сам подает ему первую по­мощь. Павел Петрович держится хорошо, даже подшучивает над собой, но при этом и ему и Базарову неловко. Николай Петрович, от которого скрыли истинную причину дуэли, также ведет себя самым благородным образом, находя оправдание для действий обоих про­тивников.

Последствием дуэли становится и то, что Павел Петрович, ранее решительно возражавший против женитьбы брата на Фенечке, теперь сам уговаривает Николая Петровича совершить этот шаг.

367

И у Аркадия с Катей устанавливается гармоничное взаимопони­мание. Девушка проницательно замечает, что Базаров для них — чужой, потому что «он хищный, а мы с вами ручные».

Окончательно потерявший надежду на взаимность Одинцовой Ба­заров переламывает себя и расстается с ней и Аркадием. На проща­ние он говорит бывшему товарищу: «Ты славный малый, но ты все-таки мякенький, либеральный барич...» Аркадий огорчен, но до­вольно скоро утешается обществом Кати, объясняется ей в любви и уверяется, что тоже любим.

Базаров же возвращается в родительские пенаты и старается за­быться в работе, но через несколько дней «лихорадка работы с него соскочила и заменилась тоскливою скукой и глухим беспокойством». Пробует он заговаривать с мужиками, однако ничего, кроме глупос­ти, в их головах не обнаруживает. Правда, и мужики видят в Базаро­ве что-то «вроде шута горохового».

Практикуясь на трупе тифозного больного, Базаров ранит себе палец и получает заражение крови. Через несколько дней он уведом­ляет отца, что, по всем признакам, дни его сочтены.

Перед смертью Базаров просит Одинцову приехать и попрощать­ся с ним. Он напоминает ей о своей любви и признается, что все его гордые помыслы, как и любовь, пошли прахом. «А теперь вся задача гиганта — как бы умереть прилично, хотя никому до этого дела нет... Все равно: вилять хвостом не стану». С горечью говорит он, что не нужен России. «Да и кто нужен? Сапожник нужен, портной нужен, мясник...»

Когда Базарова по настоянию родителей причащают, «что-то по­хожее на содрогание ужаса мгновенно отразилось на помертвевшем лице».

Проходит шесть месяцев. В небольшой деревенской церкви венча­ются две пары: Аркадий с Катей и Николай Петрович с Фенечкой. Все были довольны, но что-то в этом довольстве ощущалось и искус­ственное, «точно все согласились разыграть какую-то простодушную комедию».

Со временем Аркадий становится отцом и рьяным хозяином, и в результате его усилий имение начинает приносить значительный доход. Николай Петрович принимает на себя обязанности мирового посредника и усердно трудится на общественном поприще. Павел

368

Петрович проживает в Дрездене и, хотя по-прежнему выглядит джентльменом, «жить ему тяжело».

Кукшина обитает в Гейдельберге и якшается со студентами, изуча­ет архитектуру, в которой, по ее словам, она открыла новые законы. Ситников женился на княжне, им помыкающей, и, как он уверяет, продолжает «дело» Базарова, подвизаясь в роли публициста в каком-то темном журнальчике.

На могилу Базарова часто приходят дряхлые старички и горько плачут и молятся за упокой души безвременно усопшего сына. Цветы на могильном холмике напоминают не об одном спокойствии «рав­нодушной» природы; они говорят также о вечном примирении и о жизни бесконечной...

В. П. Мещеряков

Дым Роман (1867)

Жизнь Баден-Бадена, модного германского курорта, 10 августа 1862 г. мало чем отличалась от жизни в другие дни сезона. Публика была ве­селой и пестрой. Впрочем, наших соотечественников выделить в ней не составляло труда, особенно возле «русского дерева».

Именно здесь, у кофейни Вебера, обнаружил Литвинова его мос­ковский знакомый Бамбаев, громко и на «ты» окликнувший его. С ним был Ворошилов, молодой человек с серьезным лицом. Бамбаев сразу предложил отобедать, если у Григория Михайловича найдутся деньги заплатить за него.

После обеда он потащил Литвинова в гостиницу к Губареву («это он, тот самый»). Сходившая по гостиничной лестнице высокая, стройная дама в шляпе с темной вуалью обернулась на Литвинова, вспыхнула, провожая глазами, потом побледнела.

Кроме Губарева, в номере оказались Суханчикова и немолодой плотный человек, весь вечер промолчавший в углу. Разговоры пере­межались со сплетнями, обсуждением и осуждением знакомых и то­варищей. Ворошилов, как и во время обеда, густо сыпал научными сведениями. Пришел с товарищем Тит Биндасов, по виду террорист,

369

по призванию квартальный, и гаму с бестолковщиной прибавилось так, что у Литвинова к десяти разболелась голова и он вернулся к Ве­беру.

Через некоторое время рядом оказался тот молчаливый человек, что сидел в углу у Губарева. Представился: Потугин Созонт Иванович, надворный советник. И поинтересовался, как понравилось Вавилон­ское столпотворение. Сойдутся десять русских — мигом всплывет во­прос о значении, о будущем России, да все в самых общих чертах, бездоказательно. Достается и гнилому Западу. Только бьет он нас по всем пунктам, хоть и гнилой. И заметьте: ругаем и презираем, а только его мнением и дорожим.

Тайна несомненного влияния Губарева — воля, а перед ней мы пасуем. Нам всюду нужен барин. Видят люди: большого мнения о себе человек, приказывает. Стало быть, прав и надо слушаться. Все унывают, повесивши нос ходят, и в то же время живут надеждой. Все, мол, непременно будет. Будет, а в наличности ничего нет. В де­сять веков ничего не выработали, но... будет. Потерпите. А пойдет все от мужика. Так и стоят друг перед другом: образованный кланя­ется мужику (вылечи душу), а тот — образованному (научи: пропа­даю от темноты). И оба ни с места, А пора бы давно перенять, что другие придумали лучше нас.

Литвинов возразил на это, что нельзя перенимать, не сообразуясь с народными особенностями. Но Созонта Ивановича сбить непросто: вы только предлагайте пищу добрую, а народный желудок переварит по-своему. Петр I наводнил нашу речь чужими словами. Сперва вышло чудовищно, а потом понятия привились и усвоились, чужие формы испарились. То же будет и в других сферах. Бояться за свою самостоятельность могут только слабые народы. Да, Потугин запад­ник и предан цивилизации. Это слово и чисто, и понятно, и свято, а народность, слава — кровью пахнут! Родину же он любит и... ненави­дит. Однако скоро поедет домой: хороша садовая земля, да не расти на ней морошке.

Расставаясь, Литвинов спросил у Потугина его адрес. Оказалось, к нему нельзя: он не один. Нет, не с женой. (Литвинов понимающе потупил глаза.) Да нет, не то: ей всего шесть лет, она сирота, дочь одной дамы.

В гостинице Литвинов обнаружил у себя большой букет гелиотро-

370

пов. Слуга сказал, что принесла их высокая и прекрасно одетая дама. «Неужели ОНА?» Это восклицание относилось вовсе не к его невесте Татьяне, которую Литвинов ждал в Бадене вместе с ее тетушкой. Он понял, что это Ирина, старшая дочь обедневших князей Осининых. В пору их знакомства это была семнадцатилетняя красавица с изыскан­но правильными чертами лица, дивными глазами и густыми белокуры­ми волосами. Литвинов влюбился в нее, но долго не мог преодолеть ее враждебность. Потом в один день все изменилось, и они уже стро­или планы на будущее: трудиться, читать, но главное — путешество­вать. увы, ничему не суждено было осуществиться.

Той зимой двор посетил Москву. Предстоял бал в Дворянском со­брании. Осинин счел необходимым вывезти Ирину. Она, однако, вос­противилась. Литвинов же высказался в пользу его намерения. Она согласилась, но запретила ему быть на балу и добавила: «Я поеду, но помните, вы сами этого желали». Придя с букетом гелиотропов перед ее отъездом на бал, он был поражен ее красотой и величест­венной осанкой («что значит порода!»). Триумф Ирины на балу был полным и ошеломляющим. На нее обратила внимание важная особа. Этим сразу решил воспользоваться родственник Осининых граф Рей-зенбах, важный сановник и царедворец. Он взял ее в Петербург, по­селив в своем доме, сделал наследницей.

Литвинов бросил университет, уехал к отцу в деревню, пристрас­тился к хозяйству и отправился за границу учиться агрономии. Через четыре года мы и застали его в Бадене на пути в Россию.

На другое утро Литвинов набрел на пикник молодых генералов. «Григорий Михайлыч, вы не узнаете меня?» — донеслось из группы веселящихся. Он узнал Ирину. Теперь это была вполне расцветшая женщина, напоминающая римских богинь. Но глаза остались преж­ними. Она познакомила его с мужем — генералом Валерианом Владимировичем Ратмировым. Прерванный разговор возобновился: мы, крупные землевладельцы, разорены, унижены, надо воротиться назад; думаете, сладка народу эта воля? «А вы попытайтесь отнять у него эту волю...» — не выдержал Литвинов. Однако говоривший продол­жал: а самоуправление, разве кто его просит? уж лучше по-старому. Вверьтесь аристократии, не позволяйте умничать черни...

Литвинову все более дикими казались речи, все более чужими люди, И в этот мир попала Ирина!

371

Вечером он получил письмо от невесты. Татьяна с тетушкой за­держиваются и прибудут дней через шесть.

Наутро в номер постучал Потугин: он от Ирины Павловны, она хотела бы возобновить знакомство. Г-жа Ратмирова встретила их с явным удовольствием. Когда Потугин оставил их, без предисловий предложила забыть причиненное зло и сделаться друзьями. В глазах ее стояли слезы. Он заверил, что радуется ее счастью. Поблагодарив, она захотела услышать, как он жил эти годы. Литвинов исполнил ее желание. Визит длился уже более двух часов, как вдруг вернулся Вале­риан Владимирович. Он не выказал неудовольствия, но скрыть неко­торую озабоченность не сумел. Прощаясь, Ирина упрекнула: а главное вы утаили — говорят, вы женитесь.

Литвинов был недоволен собой: он ждет невесту, и не следовало бы ему бежать по первому зову женщины, которую он не может не презирать. Ноги его больше у нее не будет. Поэтому, встретившись с ней, он сделал вид, что не заметил ее. Однако часа через два на аллее, ведущей в гостиницу, вновь увидел Ирину. «Зачем вы избегаете меня?» В голосе ее было что-то скорбное. Литвинов откровенно ска­зал, что их дороги так далеко разошлись, что понять им друг друга невозможно. Ее завидное положение в свете... Нет, Григорий Михай­лович ошибается. Несколько дней назад он сам видел образчики этих мертвых кукол, из которых состоит ее нынешнее общество. Она ви­новата перед ним, но еще больше перед самой собою, она милостыни просит... Будем друзьями или хотя бы хорошими знакомыми. И она протянула руку: обещайте. Литвинов пообещал.

По дороге в гостиницу ему повстречался Потугин, но на занимав­шие его вопросы о г-же Ратмировой ответил только, что горда как бес и испорчена до мозга костей, но не без хороших качеств.

Когда Литвинов вернулся к себе, кельнер принес записку. Ирина сообщала, что у нее будут гости, и приглашала поглядеть поближе на тех, среди кого она теперь живет. Комичного, пошлого, глупого и на­пыщенного Литвинов нашел в гостях еще больше, чем в предыдущий раз. Только теперь, почти как у Губарева, поднялся несуразный гвалт, не было разве пива да табачного дыма. И... бросающееся в глаза неве­жество.

После ухода гостей Ратмиров позволил себе пройтись насчет ново­го Иринина знакомца: его молчаливости, очевидных республиканских

372

пристрастий и т. п. и насчет того, что он, видно, очень ее занимает. Великолепное презрение умной женщины и уничтожающий смех были ответом. Обида въелась в сердце генерала, тупо и зверски забродили глаза. Это выражение походило на то, когда еще в начале карье­ры он засекал бунтовавших белорусских мужиков (с этого начался его взлет).

У себя в номере Литвинов вынул портрет Татьяны, долго смотрел на лицо, выражавшее доброту, кротость и ум, и наконец прошептал: «Все кончено». Только сейчас он понял, что никогда не переставал любить Ирину. Но, промучившись без сна всю ночь, он решил про­ститься с ней и уехать навстречу Татьяне: надо долг исполнить, а потом хоть умри.

В утренней блузе с широкими открытыми рукавами Ирина была очаровательна. Вместо слов прощания Литвинов заговорил о своей любви и о решении уехать. Она сочла это разумным, однако взяла с него слово не уезжать, не попрощавшись с нею. Через несколько часов он вернулся выполнить свое обещание и застал ее в той же позе и на том же месте. Когда он едет? В семь, сегодня. Она одобря­ет его стремление скорее покончить, потому что медлить нельзя. Она любит его. С этими словами она удалилась в свой кабинет. Литвинов было последовал за ней, но тут послышался голос Ратмирова...

У себя в номере он остался наедине с невеселыми думами. Вдруг в четверть седьмого дверь отворилась. Это была Ирина. Вечерний поезд ушел без Литвинова, а утром он получил записку: «...Я не хочу стес­нять твою свободу, но <...> если нужно, я все брошу и пойду за тобой...»

С этого момента исчезли спокойствие и самоуважение, а с прибы­тием невесты и ее тетушки Капитолины Марковны ужас и безобра­зие его положения сделались для него еще нестерпимее. Свидания с Ириной продолжались, и чуткая Татьяна не могла не заметить пере­мены в своем женихе. Она сама взяла на себя труд объясниться с ним. Держалась с достоинством и настоящим стоицизмом. Состоялся и откровенный разговор с Потугиным, попытавшимся предостеречь его. Сам Созонт Иванович давно разрушен, уничтожен любовью к Ирине Павловне (это ждет и Литвинова). Бельскую он почти не знал, и ребенок не его, он просто взял все на себя, потому что это было нужно Ирине. Страшная, темная история. И еще: Татьяна Пет-

373

ровна — золотое сердце, ангельская душа, и завидна доля того, кто станет ее мужем.

С Ириной тоже все было непросто. Оставить свой круг она не в силах, но и жить в нем не может и просит не покидать ее. Ну, а лю­бовь втроем неприемлема для Григория Михайловича: все или ничего.

И вот он уже у вагона, минута — и все останется позади. «Григо­рий!» — послышался за спиной голос Ирины. Литвинов едва не бро­сился к ней. Уже из окна вагона показал на место рядом с собой. Пока она колебалась, раздался гудок и поезд тронулся. Литвинов ехал в Россию. Белые клубы пара и темные — дыма неслись мимо окон. Он следил за ними, и дымом казалось ему все: и собственная жизнь, и жизнь России. Куда подует ветер, туда и понесет ее.

Дома он взялся за хозяйство, кое в чем тут успел, расплатился с отцовскими долгами. Однажды заехал к нему его дядя и рассказал о Татьяне. Литвинов написал ей и получил в ответ дружелюбное пись­мо, заканчивающееся приглашением. Через две недели он отправился в путь.

Увидев его, Татьяна подала ему руку, но он не взял ее, а упал перед ней на колени. Она попыталась поднять его. «Не мешай ему, Таня, — сказала стоявшая тут же Капитолина Марковна, — повин­ную голову принес».

Г. Г. Животовский

Новь Роман (1876)

Нежданов получает место домашнего учителя у Сипягиных в момент, когда очень нуждается в деньгах, еще больше в смене обстановки. Те­перь он может отдохнуть и собраться с силами, главное же — он «выпал из-под опеки петербургских друзей».

В Петербурге жил он в темной комнатушке с железной кроватью, этажеркой, заставленной книгами, и двумя немытыми окошками. В эту комнату и явился однажды солидный, излишне самоуверенный господин — известный чиновному Петербургу Борис Андреевич Сипягин. На лето ему нужен учитель для сына, и флигель-адъютант

374

князь Г. («кажется, ваш родственник») рекомендовал именно Алек­сея Дмитриевича.

При слове «родственник» Нежданов мгновенно краснеет. Князь Г. — один из его братьев, не признающих его, незаконнорожденного, но выплачивающих ему по воле покойного отца ежегодную «пен­сию». Алексей всю жизнь страдает от двусмысленности своего поло­жения. По этой причине он так болезненно самолюбив, так нервен и внутренне противоречив. Не по этой ли причине и так одинок?. Для смущения у Нежданова поводов предостаточно. В прокуренной клетушке «княжеского родственника» Сипягин застал его «петербург­ских друзей»: Остродумова, Машурину и Паклина. Неряшливые фи­гуры, грузные и неуклюжие; небрежная и старенькая одежда; грубые черты лица, у Остродумова еще изрытое оспой; громкие голоса и красные крупные руки. В их облике, правда, «сказывалось что-то честное, и стойкое, и трудолюбивое», но поправить впечатление это уже не могло. Паклин был до чрезвычайности маленьким, невзрач­ным человеком, очень страдавшим от этого по причине страстной любви к женщинам. При мизерном росте он был еще Сила (!) Сам-соныч (!!). Впрочем, нравился студентам веселой желчью и циничес­кой бойкостью (российский Мефистофель, как назвал его в ответ на именование российским Гамлетом Нежданов). Задевало Паклина и нескрываемое недоверие к нему революционеров.

Вот от этого всего отдыхал теперь Нежданов. Он не чужд был эс­тетическому, писал стихи и тщательно скрывал это, чтобы «быть как все».

У Сипягиных большой каменный дом, с колоннами и греческим фронтоном. За домом прекрасный, ухоженный старый сад. Интерьер носит отпечаток новейшего, деликатного вкуса: Валентина Михайлов­на вполне разделяет не только убеждения, но и пристрастия мужа, либерального деятеля и гуманного помещика. Сама она высока и стройна, лицо ее напоминает о Сикстинской Мадонне. Она привыкла смущать сердечный покой, причем вовсе не для того, чтобы завести особые отношения с объектом своего обнадеживающего внимания. Нежданов не избежал его, но быстро понял отсутствие, так сказать, содержания в ее едва уловимой призывности и демонстрации якобы отсутствия дистанции между ними.

Склонность ее подчинять и верховодить особенно очевидна в от-

375

ношениях с Марианной, племянницей мужа. Ее отец, генерал, был осужден за растрату и отправлен в Сибирь, потом прощен, вернулся, но умер в крайней бедности. Вскоре умерла и мать, а Марианну при­ютил дядюшка Борис Андреевич. Девушка живет на положении бед­ной родственницы, дает уроки французского сыну Сипягиных и очень тяготится своей зависимостью от властной «тетушки». Страдает она и от сознания, что окружающим известно о бесчестии ее семейства. «Тетушка» умеет как бы невзначай обмолвиться об этом перед знако­мыми. Вообще же она считает ее нигилисткой и безбожницей.

Марианна не красавица, но привлекательна, а прекрасным сложе­нием напоминает флорентийскую статуэтку XVIII в. Кроме того, «от всего ее существа веяло чем-то сильным и смелым, стремительным и страстным».

Удивительно ли, что Нежданов видит в ней родственную душу и обращает на нее свое внимание, не оставшееся безответным. Но в Марианну страстно и безнадежно влюблен брат Валентины Михай­ловны Сергей Михайлович Маркелов, некрасивый, угрюмый и желч­ный человек. На правах родственника он бывает в доме, где главные принципы — свобода мнений и терпимость, и за столом сходятся, скажем, Нежданов и крайний консерватор Калломийцев, не скры­вающий нелюбви к нигилистам и реформам.

Неожиданно оказывается, что Маркелов приехал ради встречи с Неждановым, которому привез письмо «самого» Василия Николаеви­ча, рекомендующего им обоим взаимодействовать «в распростране­нии известных правил». Но поговорить лучше в имении Маркелова, а то в доме сестры и стены имеют уши.

У Сергея Михайловича Нежданова ждет сюрприз. В гостиной при свете керосиновой лампы пьют пиво и курят Остродумов и Машурина. До четырех утра идут разговоры о том, на кого бы можно было положиться. Маркелов считает, что надо привлечь «механика-управ­ляющего» местной бумагопрядильной фабрики Соломина и купца из раскольников Голушкина. У себя в комнате Нежданов вновь чувству­ет страшную душевную усталость. Опять много говорено, что надо действовать, что пора приступить, а к чему, никто так и не знает. Его «петербургские друзья» ограниченны, хотя честны и сильны. Впрочем, утром он заметил на лице Маркелова следы той же душевной уста­лости несчастного, неудачливого человека.

376

Между тем после отказа Маркелову Марианна и Нежданов все больше чувствуют взаимную симпатию. Алексей Дмитриевич находит даже возможным рассказать девушке о письме Василия Николаевича. Валентина Михайловна понимает, что молодой человек совсем отвер­нулся от нее и что виновата тут Марианна: «Надо принять меры». А молодые люди уже переходят на «ты», вскоре следует и объяснение. Это не осталось тайной для г-жи Сипягиной. Она подслушала это у дверей.

Соломин, к которому отправляются Нежданов и Маркелов, когда-то два года проработал в Англии и современное производство знает отлично. К революции в России относится скептически (народ не готов). Он завел при фабрике школу и больницу. Это его конкретные дела. Вообще есть две манеры выжидать: выжидать и ничего не де­лать и выжидать да подвигать дело вперед. Он выбрал второе.

По пути к Голушкину им попадается Паклин и зазывает их в «оазис», к старичкам — супругам Фимушке и Фомушке, которые продолжают жить, будто на дворе XVIII в. В каком быту родились, выросли и сочетались браком, в том и остались. «Стоячая вода, но не гнилая», — говорит он. Есть тут и дворня, есть старый слуга Каллиопыч, уверенный, что это у турков бывает воля. Есть и карлица Пуфка, для развлечения.

Обед Галушкин задал «с форсом». В пьяном кураже купец жер­твует на дело крупные суммы: «Помните Капитона!»

Н