III. Не хватайте акулу за жабры

 

Ночная мгла, нависшая над огромным городом, сама напоминает пустоту и глубокую бездну. Москва растворяется в ночи, и очертания ее домов, мостов и рекламных щитов исчезают из поля видимости, оставляя бесчисленные огни на мачтах искусственного освещения. Город исчезает, но жизнь в нем продолжается. Холод и тьма превосходно сочетаются на фоне огней пропавшего мегаполиса. Холод и тьма царят в сердцах людей, призраками бродящих по уличным лабиринтам.

Москва – это такое место, где каждый живет бок о бок с сотнями и тысячами людей, но замыкается только на себе. Москвичи вечно суетятся, спешат и толкаются, но вся их торопливость не имеет никакого смысла, так как цель многочасовой гонки – та скорлупа, в которую человек неизбежно возвращается после дневной беготни. Внутренний мир москвичей – это тот пуленепробиваемый панцирь, который каждый обыватель постоянно носит с собой. С ним он бегает по метрополитену, а на ночь запирается в квартирке обычного дома, ничем не отличного от зданий по соседству. Каждого интересует лишь то, что стремится пробиться внутрь замкнутой скорлупы, и только в той мере, в какой данное стремление угрожает целостности ее оболочки. Беды и страдания окружающих отскакивают от обывателей, поскольку не могут поколебать прочности скорлупы сухого индивидуализма. Москва стонет и хохочет, Москва ревет и храпит многоголосым хором, ибо никого не волнует то, что происходит в соседней, чужой скорлупе...

Дима вернулся домой после полуночи и понял, что, проведя весь день за пределами квартиры, фактически так и не выходил из своей скорлупы. А Ирка? Учитывая кажущуюся простоту, рутину и упорядоченность ее почти семейной жизни, уместно спросить: вырывается ли она хоть на миг за рамки толстостенной оболочки? Ведь она, хотя и не желает иметь ребенка, живет не только ради себя, но и ради близкого человека – ненаглядного Васеньки, с которым столь часто ссорится, сколь мирится и обнимается.

Но нет, Ирка сознательно затолкала себя в еще более плотную скорлупу – такую, в которой находится место и ей, и ее мужу. Она вынуждена жить по заведенным для всех молодых женщин ее круга правилам, а суть этих правил сводится к следующему призыву: спи, вставай пораньше, готовь, убирай и не забудь что-нибудь сделать для любимого мужчины, чтобы ему не было скучно и чтобы он грешным делом не пошел совершать грешные дела на сторону. Отнюдь не полноценная, бездетная, незарегистрированная чиновником и неосвещенная Церковью семья – это даже не семья, а просто парочка любителей свиданий, и тот факт, что парочка наконец-то поселилась вместе, свидетельствует об одном. Факт свидетельствует, что свидание слишком затянулось, но Ирка боится себе в этом признаться, так как еще больше она боится печального одиночества.

«А так ли уж плохо одиночество? – вопрошал себя Дима, снимая пиджак и вешая его на вешалку в гардеробе. – И где ты видел абсолютное одиночество? Настоящее одиночество – это положение Робинзона Крузо, угодившего на необитаемый остров. Но даже живущая без родственников беспомощная старушка не одинока, ибо на ее острове всегда найдутся дикари, охочие до старушкиной жилплощади. А на жилплощадь Робинзона никто не позарится, поскольку зарится совершенно некому. Выходит, не одиночество страшит человека, а его беспомощность в мире хищников и дикарей, когда каждый стремится тебя обогнать, обокрасть, а то и живым закопать в могилу.

Да, негодяев у нас полно. Час обмана в России пробил. Не перестаю удивляться, откуда в последние годы на свет Божий выползло столько воров и мошенников! Пойдешь в магазин – тебя обвесят, пойдешь на выборы – тебя проведут, пойдешь за зарплатой – тебя обкрутят вокруг пальца, пойдешь в издательство – украдут рукопись. Оставишь во дворе машину – ее уведут, оставишь без присмотра мешок с картошкой – мешок схватят и убегут. Ни один товар и ни одна услуга сервиса по всей стране не обходится без воровства и обмана. При этом полное бесправие, так как любой кретин может с тобой сделать в любое время все, что угодно, и не будет за это наказан. Одни неизвестные взрывают в Москве дома, другие в это время наслаждаются мародерством. Разве это не противно?

Страх беспомощности – вот что пугает всех людей от бомжа до олигарха. Особенно, когда ясно, что выхода нет, и помощи ты не дождешься, ибо никто тебе не обязан служить забесплатно. Поэтому Ирка и держится за Василия. Василий в холуях у Терентия Палыча, а Терентий Палыч – в холуях у еще большего мордоворота. Круговорот мордоворотов какой-то! Это целая система, где все друг с другом связаны узами лжи и потому не чувствуют себя одинокими и беспомощными. Задача системы – сделать беспомощными других людишек, поскольку система обмана не может существовать без жертв со стороны тех, кто в нее не вписался».

Из этих размышлений Дима сделал однозначный вывод, хотя он и не любил однозначности и максимализма. Когда суждение однозначно, оно попахивает фатализмом, а фатализм не оставляет никакого выбора. Но все же, вывод напрашивался сам собой: чтобы акулы московской ночи не разорвали очередную беспомощную жертву, нужно всеми силами избегать встреч... нет, не с акулами, а с многочисленными жертвами – бедными, заморенными людьми и конченными неудачниками. Иначе самому недолго стать жертвой. Невезение, конечно, не заразная болезнь, но давно подмечено: если уж начало не везти, то это надолго.

«Однако, и с акулами встречаться небезопасно. Богатые и удачливые не терпят конкурентов и неохотно принимают новичков-плебеев в свои ряды. Чтобы стать одной из акул, нужны две вещи: терпение и ум. О, Боже, пошли мне побольше ума! – всплеснул руками Димка. – Не ума, так удачи. А об остальном я сам как-нибудь позабочусь. Воля есть, время есть – ведь мне всего 24! – так что я готов потерпеть и приноровиться к привычкам самых голодных акул Москвы. И пока я не сделаю карьеру, никакой Люде или Ирке меня не охомутать!»

Димка зашел в ванную комнату, взял щетку и зубную пасту и посмотрел на себя в зеркало. «С другой стороны, я не урод, и очень может быть, нравлюсь некоторым девушкам и даже тем женщинам, которые меня намного старше. Не исключено, что последним я нравлюсь даже больше, ибо они особенно боятся одиночества и, в то же время, не ждут, пока за ними начнут ухаживать заморские принцы. Кроме того, у них очень часто гораздо больше денег, чем у глупых семнадцатилетних вертушек. Так что, Митя, не бросайся любовью и следи за собой. Помимо ума, в жизни может пригодиться еще и красивая внешность».

Дима улыбнулся зеркальному отражению и обнажил свои белые зубы. С такой американской улыбкой он простоял около минуты, пока не устал растягивать рот до ушей. Ему подумалось, что неплохо было бы почаще улыбаться, потому что многие поговаривали, будто его улыбка действует подкупающе и обворожительно. Ничего особенно обворожительного Дима в отражении не заметил, но решил взять трюк с улыбкой себе на заметку. Правда, нельзя улыбаться, как скалятся идиоты, первому же встречному. Дима заметил, что улыбаться тоже надо к месту, иначе тебя перестанут воспринимать всерьез, и окружающие почувствуют в тебе слабину. Если окружающие увидят в тебе слабость, они захотят возить на тебе воду, поскольку лишь мерины ржут при встрече с препятствием. Не мне объяснять, что каждый новый человек, с которым кому-либо приходится иметь контакт, представляет собой небольшое препятствие, которое необходимо преодолеть. Не одолеешь – препятствие одолеет тебя. Таков суровый закон жизни в обществе...

В прихожей раздался телефонный звонок. Осторожно, стараясь не разбудить домашних, Димка прокрался к телефону, снял трубку и, следуя давней привычке, пропел:

- Аллеу.

- Алло, Дим, это ты? – на другом конце провода прозвучал негромкий, даже с хрипотцой, девичий голос. Этот нежный тихий голос, напоминающий Димке звон колокольчиков и, непонятно почему, приводящий на память запах луговых трав и цветов, не узнать было невозможно.

«Оля. – догадался Дима. – Кто еще может бесцеремонно звонить в первом часу ночи и спокойно вопрошать: я подошел к телефону или не я?» Внутренне он поймал себя на мысли, что если в разговоре с брюнеткой Людой он иногда теряется, а в разговоре с настырной и псевдоромантичной Ирой постоянно юлит и выкручивается, то, беседуя с Олей, подчас ведет себя несколько грубовато. Причем Димке не хочется ее обижать, но иногда кажется, что без обид просто не обойтись.

Димка не очень любил треп по телефону, поскольку не видел выражения лица собеседницы. А ведь наблюдение за настроением и реакцией собеседницы необычайно важно, чтобы понять, как себя с ней вести. Вот и сейчас Димка гадал не над тем, чем вызван столь поздний звонок, а над тем, что может быть у Оли на уме. «Женщины удивительно точно подмечают достоинства и недостатки нашего брата. Следовательно, общаясь с ними, просто нельзя не притворяться. Но когда говорит Оля, я не сразу соображаю, в кого мне следует перевоплотиться. – сокрушался Димка и поэтому, подтвердив, что он слушает, настроил себя на выработку линии поведения, адекватной ситуации. – Главное – не поддаться чарам ее безмятежного, убаюкивающего голоска и не выставить себя в ее милых жемчужных глазках дураком».

- Дим, я тебя не разбудила?

«Как бы ты меня не усыпила своим тихим голоском». – ухмыльнулся Дима и ответил:

- Нет, я только что вернулся с работы.

- Как поживаешь?

- Да все так же. – по привычке выпалил Димка, но забыл, хотя бы из вежливости, осведомиться о том, как идут дела у Оли.

- Что так невесело? – спросила Оля.

«Ну вот, опять начинается допрос». – вздохнул Димка и почувствовал, что его потянуло на грубость. Однако он воздержался от резких слов и почти ласково произнес:

- Да ладно, не будем говорить обо мне. Лучше объясни, чем вызван твой звонок. По правде сказать, не ожидал, что ты позвонишь.

- Ой, Дим, тут такая интересная история случилась!

- Какая история? Опять доцент Молотков наведывался? Как говорится, «пришел, увидел, обожрал». – съязвил Димка и зевнул. А чтобы Оля поняла, что он действительно зевнул, Димка поднес трубку к самому рту и повторил нехитрую вентиляцию легких.

- Да ну твои глупые шутки! – обиженным голосом, но наигранно воскликнула Оля. – Случилось нечто более интересное, и то, что тебя касается напрямую.

«И впрямь любопытно: что это меня касается напрямую?» – почесал затылок Дима, а сам сказал:

- Оль, я заинтригован. Выкладывай все, как есть.

«Я выказал достаточно участия в Олиных проблемах. После этого у нее нет резона обижаться». – удовлетворенно похлопал себя по животу Димка.

- Представляешь: три часа тому назад раздается звонок в дверь. Открываю – а на пороге стоит Егор Крюкин. Я спрашиваю: «Откуда ты?» А он говорит, что поссорился с Жанной и решил с горя навестить меня. Я, понятное дело, обалдеваю. Хотела уже прогнать его, а потом подумала: «Зачем же прогонять? Прогнать я его еще успею. А пока можно хорошо провести время.

- Ну и проводите там свое время. Причем здесь я? – раздосадовано произнес Димка. «То же мне, новость! Егор Крюкин без конца бегает по чужим квартирам и обычно просит взаймы, но никогда ничего не отдает. Одновременно его жена Жанна бегает по другим знакомым и собирает то, что не успел собрать Крюкин. Я бы его прогнал в шею... Хотя прожигать время он действительно большой любитель».

- Подожди, я тебе еще не все сказала. Мы звонили тебе, но нам отвечали, что тебя нет дома...

«Правильно. – кивнул Димка. – Я бы и сам так ответил, если б был дома».

- Поэтому я вынуждена сообщить тебе только сейчас, – продолжала Оля, – что мы тут сидим не одни.

- Я рад за вас. Хотя мне кажется, что аквариумных сомиков нельзя считать лучшей компанией для тебя и Егора. Советую завести жабу: она и петь будет по вечерам, и мух от вас отгонять.

- Посмотрим, что ты запоешь, когда я скажу, что у меня в гостях сидит твоя Люда.

- Какая Люда? – не понял Димка.

- Как какая? Люда Лисюкова, какая же еще?

- А-а... – разочаровался Дима, заметив, однако, про себя, что не хотел бы лицезреть Люду-брюнетку поблизости от Егора. «Речь идет о Люде с рыжими волосами. В принципе, мне наплевать, что она делает в Олиной квартире, и зачем ее туда привел Егор. А я не такой дурак, чтобы не догадаться, что Люду привел именно Егор. В принципе, с еще более высокой колокольни мне наплевать на самого Егора».

- Что ж, я рад за Егора. – пробормотал Дима. – В такой очаровательной компании у него есть шанс неплохо провести ночь. Кстати, спокойной ночи.

- Подожди, Дим. Мне как-то неловко сидеть и смотреть на растерянного Егора, а Люда и вовсе чувствует себя, словно она третья лишняя. Поэтому мы решили пригласить тебя к нам. Родители укатили на дачу – проверить, ограбили ли ее местные колхозники. Разумеется, дачу в ноябре опять ограбили, и огорченные предки остались в деревне на ночь, чтобы завтра вставить в окна новые стекла. Следовательно, их не будет дома до завтрашнего вечера. Ну как, ты приедешь?

- Заманчивое предложение... – замялся Дима. – Но я как-то не готов...

- А что готовиться? Егор тоже пришел, не готовясь.

- Ну, я не знаю, что мне с собой прихватить.

- Ничего не надо, у меня все есть. Разве что прихвати с собой бутылку шампанского.

- Егор празднует разрыв с Жанной?

- Никто ничего не празднует. Просто с шампанским дома веселее.

- Да знаешь, мне как-то неохота. – после непродолжительных колебаний Дима решил, что ему незачем ехать. – Я думаю, что вам и так весело.

- Дим, здесь Люда.

- И что с того?

- Она хочет, чтобы ты приехал.

- А ты хочешь?

- Не заставляй, как всегда, тебя упрашивать. Впрочем, как знаешь. Твое дело.

- Может быть, я и приеду... – опять заколебался Дима.

- Ладно, приезжай. Мы тебя ждем. – заключила Оля и повесила трубку.

«Не люблю, когда мною пытаются командовать. – нахмурился Дима. – Но когда командует девушка, ей очень трудно отказать».

 

IV. Пляска в троллейбусе

 

Дима по-прежнему не отходил от телефона и целых десять минут размышлял, ехать ему или не ехать. С одной стороны, ему было интересно узнать подробности ссоры Егора и Жанны, а также хотелось уяснить раз и навсегда, как к нему относится рыженькая Люда. Мысленно представив себе Люду и сконцентрировав всю зрительную память на ее личике и прическе, Димка пришел к выводу, что не такие уж у нее большие уши, как это ему казалось прежде. Кроме того, очень лестно осознавать, что тебя специально приглашают две симпатичные молодые девушки.

Зная свой внутренний мир лучше кого бы то ни было, Димка лишний раз заглянул в него и обнаружил, что принять окончательное решение довольно сложно. «На самом деле, я как раз тот человек, который может и не пойти. Недаром куратор назвал меня пофигистом. Это значит, что мне по фигу, кто и куда меня зазывает. Правда, не хотелось бы обижать Люду и Олю. Я вообще не люблю никого обижать понапрасну. Еще ребенком я сам себе дивился и удивлял окружающих своей нелюбовью ко злу и всяким злым людям. Боже мой, каким виноватым я себя чувствую и по сей день, виноватым перед всеми теми людьми, которых я когда-то ненароком обидел! Вот и сейчас я знаю, что могу обидеть и Люду, и Олю, если откажусь от их предложения. Но... но что мне делать с этим моим вечным чувством – неохота?

Собственно, так, впустую, и проходят лучшие годы жизни. Сижу, зеваю, а зачем живу на свете, даже сам не знаю. Пойти, что ли, и размяться? С другой стороны, не думаю, что мне будет весело на Олиной квартире. Я всегда чувствую себя наиболее паршиво, сидя на банкетах и вечеринках, когда гости лопают салаты, похрустывают куриными костями, и никто, решительно никто, не обращает на меня внимания. Хорошо, что на сей раз нас будет четверо. При нечетном числе я всегда ощущаю себя лишним звеном компании. А четверку я даже могу возглавить, ведь это так просто: встать в центре, спеть песню, сплясать и рассказать неприличный анекдот. Слава Богу, уж это-то я умею! Пусть мне, как обычно, будет страшно скучно, но двух девушек я развлеку на славу... Эх, ладно, еду! И пусть потом пойдут сплетни, будто у меня завязались какие-то особые отношения с Людой – как завяжутся, так и развяжутся. В конечном итоге, Оля рискует гораздо больше, ведь Жанна выцарапает из ее глаз жемчужины, проведав, что Егор вздумал провести ночь на ее квартире. М-да, Жанна их непременно выцарапает... Ну а я посмотрю. Шутка».

Когда человек много думает о том, как ему поступить, он чаще всего поступает бездумно. Поэтому Дима сам не заметил, как очутился на морозе. Он даже не заметил, как оставил квартиру, и потому не мог сказать, закрыл ли он за собой дверь. Купив шампанского, шоколаду и украсив покупку маленьким, но пышным букетом цветов, Дима отправился к дому Оли. Он не хотел идти, но его подгоняло любопытство – чувство, которое уже неоднократно его чуть не погубило. «Любопытной Варваре на базаре нос оторвали. – Димка вспомнил известную поговорку и представил себе женщину без носа. Или пуще того: как ей отрывали на базаре нос. – Душераздирающее зрелище. Должно быть, покупатели набросились на Варвару, и каждый поочередно принялся тянуть ее за нос. Поочередно, потому что не могли же они тянуть за один нос одновременно!»

Димка сел в троллейбус, и не потому, что был жаден или у него не было денег на то, чтобы поймать попутку. Он не любил машины и всегда чувствовал себя в них дискомфортно. Из-за высокого роста он с трудом размещался внутри салона и, к тому же, вынужден был дышать вонючим бензином и без конца дергаться на сиденье. По Москве невозможно нормально ездить, ибо только ты разгонишься, как напорешься на препротивный, никому не нужный светофор. От такой нерусской езды рывками к горлу подступает тошнота. Троллейбус гораздо круче любой автомашины, так как он вообще не успевает разогнаться, едет равномерно и только потрясает приделанным к резине задом, попадая на уличные колдобины. Поздним вечером в нем можно разместиться со всеми удобствами: народу мало, и ты имеешь полное право вытянуть метровые ноги, куда тебе вздумается. И что самое главное, ты можешь прыгать, танцевать голым при луне, петь похабные песни про водителя и резвиться, как Бог на душу положит, потому что ты уже не пассажир. Ты один в просторном салоне, и салон этот принадлежит тебе. А водитель тебя боится.

Правда, Димка не всегда ездил на одних троллейбусах. Когда-то он смело водил родительский «Москвич», но настала пора, и «Москвич» износился и как чудо российской техники превратился в полнейшую рухлядь. «Ну давай же, заводись!» – бывало прикрикнет Димка на стального коня. «Пых-пых-пых...» – только и услышишь в ответ от мотора. «Ну же, ну же!» – кряхтит водитель, но все тщетно. «Пых...» – уже слабее реагирует «Москвич» и выдыхает из капота пар на потеху проезжающим мимо вольвистам, тойотистам и прочим пижонам на своих «Пежо».

По пути к Оле Димка вспомнил не менее забавный случай, который побудил его несколько лет тому назад воспользоваться услугами частника. Тогда, после сытного ужина на банкете в мэрии, живот студента невероятно раздулся. На столах блестела потрохами деликатесная рыба, и слева, и справа побулькивала в глотках банкетирующих столичная водка – единственный напиток, предложенный изрядно освиневшим гостям. Димка не хуже других знал, за чей счет этот банкет. Высказанное сгоряча предположение профессора Стаканского о возможности присоединения Камчатки к России 300 лет назад оказалось подходящим поводом для того, чтобы души наших чиновников в очередной раз возрадовались. Толпа камчатских отцов и благодетелей повалила с дарами моря в Москву, где и отпраздновала юбилейную дату с местными коллегами. Хозяйственники съели всю икру, сплясали на днях Камчатки в Коломенском, неоднократно спустились по Васильевскому спуску, ради хохмы вызвали Преснякова на концерт на Пресне, а в конце забаррикадировались у Баррикадной. А мэр Москвы получил в подарок картину с изображением белых ночей в виде белого квадрата. Мэр тут же зашвырнул картину с камчатскими далями подале, произнес привычно приветственную речь и удалился, оставив зрителям оставшиеся корма.

Правительственный чиновник с поистине детским восторгом сообщил собравшимся, что пока на Камчатке не все коренные народности спились до чертиков. В доказательство послышался волчий вой, и из-за кулис высыпали еще не спившиеся шаманы с бубнами. Круглобокий губернатор Камчатки прочел лекцию о том, как однажды казак Атласов углубился в темный лес, шел-шел, да и дошел от Москвы до далекого полуострова, после чего застолбил его и сделал посольский заказ. «Черт, опять перепутал! – послышался раздраженный голос профессора Стаканского. – Сколько раз репетировали, а он все свое гнет! Не посольский заказ, а Посольский приказ». Но, глядя на честное лицо губернатора, никто не усомнился в том, что казак Атласов действительно упаковал ко Дню солидарности трудящихся праздничный заказ из заботливо законсервированных камчадалами крабов, красной икры и сырокопченой колбасы в придачу.

Послушав завывание волков и шаманов, а также поучительную историю из жизни русского землепроходца, народ распустил слюни и повалил в банкетный зал. Димка, как самый младший в своей ученой компании, думал было пойти домой, но профессор его остановил: «Ты что, дурак? За все уже уплачено из бюджета». Компания очутилась за столом напротив хлебосольного губернатора. Но, на беду, профессоров оставили без сладкого. Пришлось Димке уважить солидных мужей и в наглую стащить торт с соседнего стола. Еды было много, утробы насытились, и люди быстро позабыли об энергетическом кризисе на Камчатке. Димка попросил губернатора подарить ему на память автограф. Губернатора, как важное лицо, постоянно окружали какие-то моськи, поэтому пробиться за автографом, не выпив с ним на брудершафт, было непросто. Но губернатор не знал, что написать, кроме своей гордой фамилии, и под Димкину диктовку аккуратно вывел на пригласительном билете: «Профессору Дмитрию Радушину на память об икре». Довольный тем, что осчастливил смерда, губернатор повернулся к моськам.

И тут разверзлись... нет, не небеса, бери ниже. Просто Димка так наелся на халяву, что молния на брюках начала разъезжаться – намек на то, что и гостям пора бы уже разъехаться. Выйдя из мэрского небоскреба, Димка решил, что несолидно всю дорогу до дома придерживать брюки руками. Вот именно тогда он и воспользовался услугами частного автолюбителя, который не ел камчатских деликатесов и не понимал злой участи объевшегося студента, но, сам того не ведая, скрыл Димкин позор.

«Жизнь – треклятая штука. Потому что разгуливать по Москве с голым задом считается большим позором, нежели восседать этим задом на сиденье ржавого «Москвича». – мысленно заключил Дима и вышел из троллейбуса. Он направился к дому Оли со сложными чувствами. И чувства осложнялись с каждым новым шагом на пути к ее квартире. Сначала он поскользнулся, взмахнул рукой с бутылкой шампанского и, дабы она не разбилась, зашвырнул ее в сугроб. «Падаю». – успел сообразить Дима и сделал на льду пребольный шпагат. Цветы были безнадежно измяты и закопаны в том же сугробе, где блестела при тусклом свете уличного фонаря бутылка шипучего вина.

Отряхнувшись и подобрав бутыль, Димка подумал: «Хотел бы я посмотреть на Егора, который будет ее открывать. После такой встряски выстрел будет феноменальный. Подобный тому, что произвел на защите диссертации доцент Молотков, пустивший пробку промеж глаз профессору Стаканскому. А потом они оба сидели перед пустыми бокалами и пели песню про удалого изверга Хасбулата. Воистину незабываем тот момент, когда поздно вечером я повстречал в темном коридоре профессора, волочившего за собой гитару и блуждавшего мутным взглядом по исписанным стенам вуза. Отметина от пробки была все еще заметна».

Следующим препятствием на Димкином пути стал кодовый замок на двери подъезда. Но Димка справился с ним без труда, потому что только пьяный профессор не заметит три стершиеся от бесконечных нажатий и вдавленные внутрь замка кнопки. Подъезд напоминал Третьяковскую галерею и, по крайней мере, не уступал ей в количестве настенных надписей и художеств. Тут тебе и сестрица Аленушка, только голая, и братец Иванушка с недвусмысленной характеристикой «козел», и три богатыря в непристойных позах, а вместо лошадок – крик болеющей души: «ЦСКА – кони». А что касается лифта, то такое ощущение, будто жильцы этой картинной галереи, торопясь после работы к семейным очагам, не всегда успевали добраться до своих кровных уборных, вследствие чего их прорывало где-то между третьим и шестым этажами.

Наконец, дверь Олиной квартиры. Подойдя к ней, Димка снова взгрустнул и подумал, что напрасно приехал и что, скорее всего, Оля и Егор над ним просто подшутили, сообщив о визите Люды Лисюковой. Но отступать было поздно, и Дима позвонил в хорошо знакомый ему звонок у двери Олиной квартиры. Прежде чем дверь открылась, до Димкиных ушей донеслась какая-то музыка, правда, не такая громкая, как полагается на вечеринках. «Да ведь уже около двух часов ночи. Люди кругом, очевидно, спят. Так зачем же врубать Рикки Мартина на полную катушку?» – рассудил Дима, хотя из квартиры доносился голос какого-то другого и, без сомнения, тоже модного певца. О том, что певец был модный, говорила та самоуверенность, с которой он стонал и хрипел и, всячески похрюкивая, изображал из себя сорвавшегося с люстры и больно убившегося головой о табурет удавленника.

 

V. Еще раз про... морковь

 

- Димка пришел! – воскликнула Оля при виде нашего героя. – Проходи. Шампунь – сюда, обувь – туда.

Излишне разъяснять читателю, что под шампунем Оля понимала шампанское, а под шампанским – шампунь. Впрочем, она уже, наверно, выпила не один литр шампуня, потому что щеки ее порозовели, да и вообще, в глазах было слишком много оптимизма. «Одна капля шампуня убивает лошадь наповал. Лысую лошадь». – сострил Димка и эффектно сбросил с плеч тяжелую дубленку. «Наконец-то я могу снять эти дубленочные оковы. А то я чувствовал себя на улице, словно замороженный на центрифуге космонавт: стынешь, как в невесомости, крутишься на холодном ветру, а все тело, как в жестком скафандре». – вздохнул Димка.

Оля провела его в комнату, где за столом сидели Люда и Егор. Причем Люда была на редкость ухожена: губки и реснички накрашены, элегантный деловой пиджачок, хотя и не броский да серый, но лишь подчеркивал стройность фигуры и изумрудную брошь на груди. Новая прическа напрочь скрыла растопыренные уши, которые тут же принялся искать Димка и не нашел. Рядом с Людой хозяйничал Егор и улыбался улыбкой высидевшего яйца утконоса. Его нос действительно был утиный, но в целом, Димка понимал, что такой тип мужчин даже нравится большинству женщин. По крайней мере, вряд ли мужской нос для женщины самое главное.

- Ха, Димон приехал! А я-то уж думал, что ты спишь один в теплой кроватке. Где уж тебе по ночам расслабляться, ты же теперь – академик! – начал подкалывать друга дамский любимец.

- А я вот ни на минуту не сомневался, что ты опять тусанешься в чужом квартире. Где уж мне до тебя, ведь ты же теперь – человек семейный! – Димка перевел разговор со своей личности на личность собеседника. – Ну и за что тебя выгнала Жанна?

- Жанна меня выгнала? Ха! – Егор вздернул вверх свой клюв. – Да наплевать мне на Жанну! Надоела со своим зудением: сделай то, сделай это, забей гвоздь в пылесос, вынеси мусор под дверь соседей... Пускай посидит одна дома и подумает в бессонной ночи о недостойном звания супруги поведении.

- Ну плюй, плюй. – махнул рукой Дима. – Но ведь доплюешься – могут быть и дети!

- Ты на что намекаешь? – чуть ли не взревел Егор и копнул ладонью в пепельнице. – На то, что Жанна там не одна?

- Нет, на то, что у нормальных, здоровых супругов временами появляются детишки. И это закономерно. – поразился Дима. – Ей Богу, странно, что ты полагаешь, будто для рождения ребенка Жанне нужен кто-то посторонний.

Егор покраснел и сжал кулаки. Но, поразмыслив, пришел к выводу, что и сам способен народить дитя.

- Дим, ты кушать будешь? – спросила Люда, встряхнув рыжей головкой.

- Буду. – коротко ответил Дима. Он действительно почувствовал голод, который постоянно давал о себе знать в непринужденной, дружеской обстановке.

Люда и Оля взялись обслужить гостя, а Егору, чтобы он поменьше распускал язык и побольше был занят делом, подсунули бутылку шампанского.

- Холодненькое... – блаженно пробормотал Егор.

- Минус семнадцать на улице. – заметила Оля.

- Внимание: сейчас будет бум-с! – предупредил Егор, на что Димка мысленно отреагировал: «Да, утечка мозгов за границу ему не грозит». Но, на всякий случай, Димка встал из-за стола: «Чего доброго, и сам насвинячится, и меня бумкнет».

- Раз, два, три... О-о, бум-с! – почти хором прокричали Оля и Егор.

«Радости – полные штаны. – покачал головой Димка. – Значит, веселье только начинается».

Оля подыгрывала Егору, и это начинало раздражать Димку. Другое дело – Люда. Кажется, ей наскучило общество изменчивой Оли и упрямого Егора. «Кажется, она чувствует себя не в своей тарелке так же, как и я. – Димка посмотрел на внешне безучастное Людкино лицо. – Личико-то спокойное, но изнутри просвечивают эмоции. Егор ей симпатичен, но та стеснительность, которая проявилась при моем приходе, выдает неравнодушие ко мне. Это приятно и похвально. Но если она и дальше будет молчать и не закричит «бум-с», то меня одолеет тоска, и я потихоньку ускользну за дверь. С Людой-брюнеткой все гораздо проще, и с ней мне не приходится скучать. Ирка вызывает восхищение уже своей неземной красотой. А что хорошего в Люде Лисюковой? Я и она просто не подходим для ролей Ромео и Джульетты. Достаточно посмотреть на Олю и Егора, чтобы уяснить раз и навсегда: не противоположности тянутся друг к другу, а партнеры по интересам. Противоположности по определению противны друг другу».

Пока Димка уплетал нехитрое кушанье за обе щеки и наслаждался поистине зверским аппетитом, Егор и Оля оприходовали бутылку шампанского. Люда терпеливо дожидалась окончания трапезы, чтобы подойти к Димке поближе. Путь к сердцу мужчины открылся, но путешественница застряла где-то посреди пути, а именно – в желудке. Чавканье начинало действовать на нервы, и, не выдержав нравственной пытки, Люда обратилась к Егору, который любезничал с Олей:

- Давай потанцуем.

«Very well, как говорили негры, поедая жуков на картофельной плантации штата Колорадо. Детка облегчает мне работу. – подумал Дима. – Егор измотается и быстро отпляшется. Людка останется неудовлетворенной, ибо женщины всегда более выносливы, чем самые лихие танцоры. И тут выйду я и протрясу поглощенный ужин. Уж что-что, а танцевать-то я люблю, хотя толком и не умею. Во всяком случае, если не наступать Людке слишком часто на ноги, то можно заставить ее признать во мне специалиста».

Оказалось, что Егор тоже недурной танцор. Правда, скорее плясун, чем танцор. Как недорезанный горец, он начал вертеться вокруг изумленной Люды с безумными выкриками: «Ас-са!» Естественно, через несколько минут он утомился и сел за стол покурить. В этот момент как раз заиграла спокойная музыка, и Димка приготовился подойти к Люде. Но Оля вышла ему навстречу и, действуя, как всегда, неожиданно, схватила его за руку и уволокла в сторону. Оля положила руки на Димкины плечи, и Димке ничего не оставалось, как водрузить свои мужские грабли на ее талию.

- Помнишь, как мы в первый раз танцевали? – тихо и со вкрадчивой хрипотцой спросила Оля.

- Не знаю, как в первый раз танцевала ты, а я дебютировал в пять лет. Помню, изображал Ленина в детском саду под музыку Вилли Токарева. Воспитателям понравилось.

- Да нет, я не о том. – обиделась Оля. – И не пытайся отвертеться от прямого ответа.

- Хорошо, тогда расскажи, что ты помнишь.

- В первый раз мы танцевали вместе на новогоднем вечере в Сокольниках.

- Неужели? Я что-то не помню. – соврал Димка.

- Тогда я напомню. На тебе был длинный белый шарф, и, поскольку ты не хотел танцевать в паре, я взяла инициативу в свои руки. И я заставила тебя выйти на площадку, схватившись за кончик шарфа и потянув тебя за собой.

- Да, что-то припоминаю. Был такой белый шарф...

- Кстати, ты и не сопротивлялся. А я вцепилась, как дикая кошка, в шарф и не отпускала добычу целых полчаса. Тебе так понравилось со мной танцевать, что после моего ухода ты бегал по всей танцплощадке и выискивал себе новую партнершу.

«Ох уж эта женская логика! – покачал головой Дима. – Ну кто же ищет новую партнершу, если его во всем устраивает старая?» Димка искоса поглядывал на Люду, но Оля, как будто нарочно, стремилась повернуть его лицом в другую сторону. Люда сидела напротив Егора и, кажется, перестала обращать на Димку внимание. «Проклятье! Такая удача сорвалась. И что только эта Ольга встряла между нами? – Димка сжал губы, но, посмотрев в глаза партнерше, смягчился и улыбнулся. – С такими людьми, как Оля, нужно обходиться мягко. Грубая сила здесь неуместна».

«Мордашка смазливая, а толку чуть. – подумала в свой черед Оля. – Если бы у него было побольше опыта, то он бы знал, что, танцуя с красивой девушкой, надо из вежливости выказывать к ней некоторую заинтересованность. Побольше энергии и темперамента. Смелее, покажи, на что ты способен!»

- Почему ты никогда не пригласишь меня сам на танец? – Оля произнесла эти слова достаточно громко, чтобы Люда могла их услышать.

Димка понял, что это ловушка. Оля знала, что он не решится ее обидеть и начнет отвешивать дешевые комплименты, а потому своим ответом ударит по чувствам Люды. «Не сомневаюсь, что Людка в него влюблена. Но что-то непохоже, чтобы он был в нее влюблен. Сейчас мы это проверим». – Оля заулыбалась и вытаращила на Димку жгучие невинные глазки.

Димка глянул украдкой на Люду, но не показал и тени колебания:

- Я не приглашаю тебя потому, что чувствую себя недостойным такого чарующего обаяния.

«Ловко я выкрутился. – порадовался за себя Димка. – Сказано с эффектом, и никто не обиделся, потому что никто ничего не понял. А чтобы Оля не радовалась победе, прокружусь с ней по комнате и усажу ее к Егору». Так Дима и поступил: прокружился, уронил две вазы на пол и отошел к Люде.

- Здоров ты, учитель, крушить аксессуары. – пробормотал Егор, нехотя пропуская Диму к столу.

- Тесновато тут для учительского размаха. – ответил Димка, а сам подумал: «Как-то неприятно, когда тебя называют учителем. Потому что это слово опошлено словом «учительница». Учителям так мало платят, что они повсеместно превратились в учительниц – глупых, косных теток и старых дев, которые чуть что огрызаются, что, дескать, пропахали у доски лет двадцать-тридцать, и почему-то думают, что такая пустая вспашка без посева семян доброго и вечного делает им честь. Нет, не называй меня, Егор, учителем, так как это кровное оскорбление. Учительницы настолько глупы, что, как правило, даже не знают, как им воспитать собственных детей. Вот и выходит, что, в лучшем случае, их дети тоже угодят в педагоги, а в худшем – в работники культуры.

Эх, в школу меня преподавать не загонишь палками. Это означало бы нравственную и безвременную смерть. А что касается вузов, то да, я преподаю то в одном, то в другом, причем берусь учить кого угодно и чему попало. И, надо сказать, что получается аляповато. Хотя я не такой дуралей, как некоторые воображают, чтобы всю жизнь просидеть на грошовой зарплате преподавателя. Нет, у меня более масштабные планы и возможности. Временами я крутой. Жаль только, этого не осознали те жулики, что пытались, приняв меня за обыкновенного лоха, всучить мне преподавание английского и социологии в своем липовом вузе.

Помню, приехал туда по объявлению, гляжу, а вместо международного института – обшарпанный подвал с надписью, сделанной от чьей-то бесстыжей руки: «Академия национальной безопасности». «Что ж, – думаю, – поиграем, академики, в вашу игру». Меня встретил толстяк, который назвался проректором и владельцем трех дипломов о высшем образовании – гуманитарном, техническом и естественнонаучном. Такой пурги, как ту, что нес этот прескверный тип, я уже давно не слышал! Лапша налипла мне на уши и свисала с них, что твоя гирлянда. Толстяк убеждал меня, что Академию курирует Федеральная Служба Безопасности, а отсюда такая подвальная секретность. Цель Академии – помочь молодежи встать