Таким образом, в тоталитарном обществе присутствуют как бы две идеологии. Одна система ценностей существует для политической бюрократии, а другая — для остального населения.

В то же время нельзя категорически утверждать, что все тоталитарные идеологи и пропагандисты сознательно лгут. Исследователь мифологии народов мира И.М. Дьяконов писал в этой связи, что пропаганда мифологии, являющейся оформлением доказуемо ложных положений (к таким мифам автор относит, например, «миф об устроении царства божьего на земле, лишенного движущих антагонистических противоречий»), не всегда является заведомой ложью. «Имея дело с мифологиями и пропагандой идей, мы должны всегда иметь в виду явление обратного воздействия пропаганды на самих пропагандис тов. Именно они являются наиболее верующими приверженцами истинности того, что они проповедуют, и именно эта убежденность и привлекает к ним многочисленных новых последователей». [8]

Да, горькая ирония истории в том, что многие начинания, зародившиеся как светлые, затем вырождались, и даже превращались в свою противоположность. Да и явно недобрые движения, основанные, если так можно сказать, искренними последователями, в дальнейшем были просто использованы разными субъектами для своих целей.

Я хочу сказать, что, как мне кажется, большая часть стоявших у истоков как советского, так и германского тоталитаризма людей действительно верила в свои идеи, и вырождение наступило уже потом. И уж совсем не таким образом, что пропагандисты так увлеклись, что потом и сами поверили в свои сочинения. Что-то я не замечал мошенников, поверивших в свои обманные комбинации.

«…При тоталитарном режиме идеология выполняет несколько функций:

1. Первая и основная функция тоталитарной идеологии — легитимация данного режима. Идеология должна постоянно обосновывать право на власть партии и ее вождя, превозносить героическое прошлое партии и рисовать радужные перспективы «золотого века», с созиданию которого прикладывают все усилия партия и вождь. Пропагандируются и те законы (исторические или биологические), в силу которых победа данного режима была якобы неизбежной. Краеугольным камнем тоталитарной идеологии является утверждение, что данный социальный порядок сформирован в результате действия исторической или природной необходимости. (Ну уж подобное самоутверждение характерно практически для всякой идеологии, в том числе и либеральной. – Е.К.) В случае коммунизма пропагандируются неизбежность победы пролетариата над буржуазией в классовой борьбе и неизбежность наступления социалистического общества. В случае нацизма постулируется, что «решающей (движущей силой истории» является «борьба народов и рас друг против друга», в этой борьбе происходит «естественный отбор лучших народов и рас». В межрасовой борьбе за власть победа «избранной расы» над «низшими, неполноценными» расами неизбежна. Тоталитарный режим возник, таким образом, в силу исторической (коммунизм) или биологической (нацизм) необходимости, и он воплощает в жизнь волю истории или природы, уничтожая «эксплуататорские классы» или «низшие расы» во имя наступления телеологически предопределенного совершенного общества.

2. Другой функцией тоталитарной идеологии является мобилизация масс для выполнения поставленных режимом задач. Тоталитарный режим стремится удерживать массы в состоянии перманентной социальной мобилизации, ибо как только напряжение в обществе спадет, может возникнуть вопрос о политической свободе. Поэтому тоталитаризм должен постоянно поддерживать и направлять активность масс (путем поиска новых врагов, подготовки к войне, организации различных кампаний, зачастую кампаний по осуществлению каких-либо грандиозных экономических планов). Мобилизация масс осуществляется, конечно, сверху, путем принуждения и идеологического манипулирования.

3. Третью функцию тоталитарной идеологии можно, вслед за Л. Шапиро, назвать функцией «морального обезболивания». Чтобы превратить человека, воспитанного в духе христианской морали, в послушное орудие тоталитаризма для осуществления его преступных планов, требуется дать ему новый набор моральных принципов, новые заповеди.

… Тоталитарное государство, следовательно, напоминает многими своими чертами теократию. Коммунистическое тоталитарное государство, отмечал Н. Бердяев, «походит на теократию и имеет теократические притязания», оно есть «обратная теократия». При тоталитарном режиме — как и в исторических теократиях — диктатор является одновременно и первосвященником, имеющим монопольное право на истолкование партийной доктрины и «священных текстов», т.е. он соединяет в одних руках и светскую и «духовную» власть. (Причем лидер партии постоянно реинтерпретирует идеологию так, как это ему нужно в данный момент из тактических соображений.) Этим тоталитаризм также отличается от конституционной демократии, при которой церковь отделена от государства и существует свобода мысли и совести.

Тоталитарная идеология оправдывает свои притязания на универсальность тем, что она является истиной в последней инстанции. В то же время очевидно, что провозглашение единственной абсолютной истины в политике уничтожает многообразие взглядов и точек зрения, свободу выбора. …Именно поэтому тоталитарная идеология является абсолютно нетерпимой ко всем другим идейным течениям и точкам зрения, и эта нетерпимость пронизывает всю политическую систему. «Подлинное миросозерцание, — писал Гитлер в «Майн кампф», — всегда будет нетерпимо и не удовольствуется ролью «партии среди других партий»; подлинное миросозерцание отвергает правило «живи и давай жить другим»; оно претендует на исключительное и безусловное признание и требует, чтобы вся общественная жизнь была построена исключительно согласно его указаниям. Цельное миросозерцание не мирится поэтому с людьми, продолжающими защищать старый порядок вещей».

Для пропаганды тоталитарной идеологии используются всевозможные каналы: пресса, радио, кинематограф; целям пропаганды подчиняются литература и искусство. Индоктринация осуществляется в системе образования (можно сказать, что тоталитарный режим постепенно стирает различия между обучением и пропагандой)». [9]

Я бы назвал идеологию душой тоталитаризма. И в суждениях о таких субстанциях легко впасть в односторонность, если не обладать способностью и желанием целенаправленно стремится к всесторонней их оценке.

Приведенные выше оценки функций идеологии я именно и считаю страдающими неполнотой. Отмечены только негативные аспекты. Они справедливы, но реальность сложней. Вообще указанные функций – оправдание права на власть данной элиты, вдохновение народа на общественные дела – присущи абсолютно не только тоталитарной идеологии, но, как мне думается, идеологии практически каждого государства, где есть скрепляющий, формирующий нацию специфический для нее дух, идея. Тоталитаризм лишь устанавливает поддерживаемую репрессивными методами монополию на идеологию, ну и плавно перетолковывает когда-то зародившиеся и обретшие достаточно широкое общественно звучание идеи в своих целях.

Но само по себе объединение нации общей идеей, идейное признание, легитимация власти есть явление совершенно здоровое, и необходимое для нормального бытия государства. Мы бросились в другую крайность, да еще и наслушавшись изобличителей советского строя. Но объединяющих ценностей, имеющих национальные корни, нам сегодня так не хватает…

Следующим признаком, который единогласно отмечают все исследователи, является то, что основной «несущей» структурой тоталитаризма является политическая партия, сросшаяся с государством:

«… В тоталитарной системе партия является каналом вертикальной мобильности, поскольку ей принадлежит эксклюзивное право распределения должностей. Только ее члены могут занимать руководящие посты в государственном, хозяйственном, военном, дипломатическом и других аппаратах. Поэтому лишь принадлежность к партии создает возможность служебного продвижения. Тоталитарная партия («внешняя партия», используя удачный термин Дж. Оруэлла) является, таким образом, резервуаром, из которого политократия черпает партийную, административную, хозяйственную, профсоюзную, культурно-идеологическую, военную и прочую бюрократию. Кроме того, «внешняя партия» нужна для того, чтобы втягивать в свои ряды всех активных членов общества, желающих сделать карьеру; если бы их не абсорбировала партия, то такие активные индивиды представляли бы собой потенциальную угрозу для тоталитаризма.

Принципиально важно то, что после установления однопартийной диктатуры партия расслаивается на «внутреннюю партию» (привилегированный аппарат) и «внешнюю партию» (рядовые члены), если использовать терминологию Дж. Оруэлла. Таким образом, класс политократии развивается из партии, его основу в большевистской партии составило ядро из ленинских «профессиональных революционеров», в нацистской — партийный аппарат НСДАП. Привилегии и материальные преимущества члена правящего класса прямо зависят от его положения на иерархической лестнице. Этот правящий класс политократии (который в нацистской Германии именовался «корпусом политических руководителей», а в СССР — «номенклатурой») базирует свое существование не на собственности, а на власти. Если в проанализированных Марксом классовых обществах доход члена эксплуататорского класса зависел от размера его собственности, то при тоталитаризме — от степени участия его во власти, от объема власти, которой он располагает». [10]

Также непременным атрибутом такого строя является существование харизматического вождя – сильной личности:

«Именно с существованием класса политической бюрократии связано в первую очередь такое характерное для политической системы тоталитаризма явление, как культ (деификации) вождя партии. Тоталитарному лидеру приписываются сверхъестественные свойства: непогрешимость, всезнание, всемогущество, способность думать за всех и т.д. Главная причина этого явления — необходимость для политократии иметь над собой неприкосновенного суперарбитра, разрешающего конфликты внутри правящей бюрократии (я не согласен, что эта причина является главной, о чем более подробно ниже – Е.К.)и гарантирующего ее власть и привилегии. «Все более назойливое обожествление Сталина является... необходимым элементом режима, — писал Л. Троцкий в 1936 г. (нашли, кого цитировать. Тенденциозная заинтересованность подобных личностей очевидна, пусть даже иногда они и правы – Е.К.) — Бюрократии нужен неприкосновенный арбитр, первый консул, если не император, и она поднимает на своих плечах того, кто наиболее отвечает ее притязаниям на господство». Аналогичное мнение высказывал и М.Джилас: «Сегодня я мог бы сказать: обожествление, или, как теперь говорится, «культ личности» Сталина, создавал не только он сам, а в такой же, если не в большей степени — сталинское окружение и бюрократия, которым такой вождь был необходим» (хочется добавить – и народ. Словом, культ, кумир нужен был многим, так что трудно сказать, кому больше. Каждый искал своего интереса – Е.К.). Гитлер же сам открыто заявил, выступая перед СА: «Всем, чего вы достигли, вы обязаны мне. Всем, чего я достиг, я обязан только вам».

Тоталитарный лидер, таким образом, делает себя центром, вокруг которого группируются эгоистические устремления многих людей, составляющих правящую бюрократию, прежде всего именно они и создают ему культ. М.Вебер, глубоко исследовавший проблемы харизматического лидерства, отмечал, что если руководство со стороны данной личности не приносит никаких благ для ее приверженцев, то налицо все предпосылки для падения ее харизматического авторитета.

Второй причиной возникновения харизмы у диктатора является претензия тоталитарной партии на обладание абсолютной истиной и на абсолютную непогрешимость. Эта «самосакрализация» партии находит воплощение в мессианском культе ее вождя, приписывании этих качеств тоталитарному лидеру.

Третья причина деификации диктатора — жажда подчинения властелину атомизированной массы. Масса хочет подчиняться авторитету, которого она превращает в «живого бога» (психологический механизм этого явления был рассмотрен З.Фрейдом в работе «Психология масс и анализ человеческого «я»«)».[11]

Лично я все-таки назвал бы главной последнюю причину. Проще говоря, навязать целому народу что-то, к чему он явно не имеет склонности, достаточно не просто. И здесь я стоит вспомнил Маркса, который, отдавая должное сильной личности, учил об определяющей роли в истории широких народных масс. Возможность возникновения тоталитаризма, тенденция к нему заложена прежде всего в народе, в характере нации. А уж потом, как всегда, находятся эгоистические группы, ставящие под свой контроль тенденции общества.

«… Захватившая власть тоталитарная партия переносит принципы своего построения (прежде всего бюрократический централизм) на все существующие государственные, хозяйственные, общественные и тому подобные организации. Особенно четко эту закономерность можно проследить на примере большевистской партии. В ленинской «партии нового типа» существовал центральный орган, возглавляемый диктатором, который, по словам Р. Люксембург, «за всех думает, создает и решает» и которому беспрекословно подчиняются все партийные организации. Помимо руководства всей внутрипартийной жизнью из одного центра партия строилась на принципах подчинения меньшинства большинству, суровой дисциплины, безусловной обязательности решений высших органов для низших, подчинения частных интересов интересам общим. Внутрипартийная демократия, конечно, отсутствовала. «В этой армии (т.е. большевистской партии. — Авт.) должны были господствовать только один ум и одна воля. В ней не было места переговорам, расхождениям, компромиссам»«. Данные принципы руководства партией Ленин перенес на управление государством. «Целью Ленина, — писал Н.А.Бердяев, — которую он преследовал с необычайной последовательностью, было создание сильной партии, представляющей хорошо организованное и железно-дисциплинированное меньшинство, опирающееся на цельное революционно-марксистское миросозерцание. Партия должнаиметь доктрину, в которой ничего нельзя изменить, и она должна готовить диктатуру над всей полнотой жизни. Самая организация партии, крайне централизованная, была уже диктатурой в малых размерах. Каждый член партии был подчинен этой диктатуре центра. Большевистская партия, которую в течение многих лет создавал Ленин, должна была дать образец грядущей организации всей России».

Таким образом, тоталитарная партия еще до захвата власти эмбрионально несет в себе политическую систему тоталитаризма, а внутрипартийный режим предвосхищает будущий политический режим. Тоталитарная партия является зародышем государства, своеобразной «почкой», которая развертывается в новое государство».[12]

Да, действительно, тоталитарность зарождается внутри партии, которая затем переносит ее на все общество. Но, хочется задать сакраментальный вопрос ярым обличителям тоталитаризма – а почему рождается такая партия, какой логикой продиктовывается такое ее внутреннее построение, и столь ли уж однозначно оно негативно, если посмотреть с другой точки отсчета?

Мы имеем вполне распространенные примеры похожих организаций с жесткой структурой – это наши силовые министерства, нацеленные на выполнение точных задач в тяжелых условиях. Необходимость действовать четко, как единая слаженная команда, требует соответствующего организационного построения. Да и психологического, идеологического обеспечения тоже. Так что существование подобных партий имеет свои объяснения, и вопрос в том, способны ли мы их понять, и допустить их оправданность. Кажется сегодня, когда мы имеем, если не продолжать строить иллюзий, все усугубляющуюся разруху, как итог уже целой эпохи либерально-западнического правления, такие мысли должны бы проникнуть, даже, наверное, в головы прежних оголтелых критиком советского прошлого. Я еще вернусь к этому вопросу, а теперь рассмотрю некоторые другие признаки:

«Все сохраняющиеся при тоталитарном режиме организации (молодежные, профессиональные, спортивные и т.д.) являются на практике ответвлениями партии-монополистки, с помощью которых она держит под контролем мышление и поведение беспартийных. Тоталитарное общество Т. Ригби удачно охарактеризовал как «общество одной организации». В таком обществе нет независимых организаций. Существующие же организации и ассоциации являются только инструментами партийной бюрократии, «приводными ремнями» от партии к массам. Все эти организации и союзы (в которые при «чистом», классическом тоталитаризме принудительно объединяется почти все население страны) служат собственно звеньями единой огромной организации, управляемой партийным аппаратом. Сталин в докладе на XII съезде РКП (б) (1923 г.) четко обрисовал, как выглядит тоталитарное «общество одной организации». «Необходимо, — отмечал он, — чтобы партия облегалась широкой сетью беспартийных массовых аппаратов, являющихся щупальцами в руках партии, при помощи которых она передает свою волю рабочему классу, а рабочий класс из распыленной массы превращается в армию партии».

Интересно, что и сама партия для Сталина была не более чем одним из инструментов управления. В том же выступлении Сталин определил ее в качестве «аппарата, дающего лозунги и проверяющего их осуществление».

Очень удачно сформулировал смысл существования массовых официозных организаций в нацистской Германии в 1935 г. социал-демократически настроенный наблюдатель. «Цель у всех массовых нацистских организаций одна и та же, — сообщал он в ноябре 1935 г. в эмигрантский центр СДПГ в Праге. — Как бы они ни назывались: «Трудовой фронт» (официозные профсоюзы. — Авт.), «Сила через радость» или «Гитлерюгенд», — задача у них одна:...приглядывать за «товарищами по нации», не предоставлять их самим себе и, насколько это возможно, не позволять им думать......исключить любую возможность взаимного и добровольного сближения».

Таким образом, тоталитарное общество, с одной стороны, является бесструктурным, поскольку распылены все референтные группы, разрушены горизонтальные связи между людьми, народ превращен в аморфную массу атомизированных индивидов; с другой стороны, общество является одновременно и сверхструктурированным, ибо все или почти все индивиды входят в какую-либо официозную общественную организацию. Возникает жесткая вертикальная иерархическая структура, но составляющие ее организации служат лишь для контроля над людьми, они не выражают их интересов и не защищают своих членов».[13]

Мне, как человеку, не только заставшему существование этих организаций, но и достаточно длительное время состоявшего их активны членом, даже, признаться, на руководящих должностях, хотелось бы спросить – а кто, собственно говоря, мешал их участникам активно проявлять свою волю – если бы они действительно хотели делать что-то реальное и – доброе? Я, уже сам как исторический свидетель, могу констатировать, что аморфность масс, пассивность – сугубо их вина. Их внутренне человеческое качество, нежелание делать добро по собственному стремлению.

Другое дело, что инициатива, спускаемая сверху, воспринималась с недоверием, как навязанная. Да и качество таких предлагаемых партчиновниками «светлых планов» не всегда соотносилось с характером народа. Но, повторяю, для множества добрых дел никаких существенных препятствий не было.

Опять же двойной стандарт, как сейчас говорят, двойная мораль, когда партия сама совсем не спешила следовать свои идеалам, не зажигал энтузиазм масс. Но, как говорится, было бы желание…

«… Другой характерной чертой политической системы тоталитаризма является слияние всех трех ветвей власти — законодательной, исполнительной и судебной — в руках диктатора и (или) партийной элиты. Партийная олигархия сама подбирает состав псевдопарламента (законодательной власти), единогласно одобряющего все ее действия и принимающего необходимые политократии законы. (Так, в гитлеровской Германии 4 июля 1934 г. был принят закон, согласно которому депутат рейхстага утрачивал свой мандат, если он выходил из НСДАП или исключался из нее. Преемник такого депутата назначался председателем национал-социалистической фракции рейхстага.) Политическая бюрократия претворяет свою волю в административные и исполнительные акты через правительство, состоящее из высокопоставленных партийных функционеров. Она же контролирует работу судов, нередко прямо предписывая судьям желательные для партийной элиты приговоры, если судебный процесс имеет для нее какое-либо значение. «Следовательно, все три власти становятся своего рода звеньями... партии, подобно партийным органам».

Опять же хочется спросить – а кто мешал народу, скажем, выдвинуть того же своего кандидата на выборы, дабы они не были безальтернативными. Вероятно, ограничения были, но, представляется, не столь уж и роковые для достаточно большого и организованного коллектива, ну, скажем, на каком-нибудь заводе. Понятно при Сталине, но во времена Брежнева никто бы не репрессировал такой коллектив, возжелавший бы выдвинуть своего кандидата.

«Характерными для политической системы тоталитаризма являются отсутствие равенства всех граждан перед законом и судом, социальная, национальная и политическая дискриминация. При тоталитарном режиме дискриминация, по удачному замечанию французского политолога Ш.Мийон-Дельсоль, происходит «под предлогом того, что одни люди в большей степени принадлежат к роду человеческому, чем другие». Если либеральные революции (революции гражданского общества) провозглашали равенство всех граждан перед законом, то большевистская революция провозгласила их неравенство и лишила «эксплуататоров» всех прав. Уже в первой советской конституции 1918 г. было зафиксировано лишение всяких прав лиц, живущих на «нетрудовые доходы», частных торговцев, предпринимателей, служителей культа, бывших полицейских. Лишение прав распространялось на всех членов семьи. До середины 30-х годов лица «буржуазного происхождения» были лишены, в частности, возможности получить высшее образование и вступить профессиональный союз (т.е. иметь даже те минимальные социальные гарантии, которые обеспечивало членство в профсоюзе); «буржуазное происхождение» значительно ограничивало возможность выбора профессиональной деятельности.

Аналогично в нацистской Германии Нюрнбергские законы, принятые в 1935 г., лишали лиц еврейской национальности германского гражданства и значительно ограничивали их в правах. В течении последующих лет было издано еще 13 декретов, ставивших евреев по существу, вне закона. Им было запрещено заниматься многими видами профессиональной деятельности, вступать в брак с арийцам и т.д.

Таким образом, тоталитаризм ликвидирует социальную мобильность для лиц с «неподходящим» классовым (при коммунизме) или расовым (при нацизме) происхождением.

О равенстве граждан перед судом также нельзя говорить при режиме, стремящемся уничтожить определенные «реакционные классы» или «низшие расы». Суд, полностью подчиненный партии и аппарату террора, может проводить только их волю. «Суды у нас классовые, против буржуазии», — заявил Ленин в 1921 г.

Таким образом, при тоталитарном режиме нельзя говорить о равенстве всех граждан перед законом и судом, о равном отношении государства ко всем гражданам (независимо от их социального происхождения, религиозной и расовой принадлежности, политических убеждений и т.д.), что является одним из важнейших принципов правового государства. Напротив, можно говорить о дискриминации и даже прямом уничтожении граждан определенного («буржуазного») социального происхождения при коммунизме и определенной национальной принадлежности («представители низших рас») при нацизме.

В то же время тоталитарная элита и ее вождь стоят над законом и судом. Законы государства не имеют силы для партии и ее членов, а это означает, что действия партийного государства неправозаконны, так как отсутствует верховная норма права, обязательная и для вправляющих и для управляемых)». [14]

И на эти обличительные речи хотелось бы сказать, что я целиком не соглашусь с их тоном. Неравенство граждан на основе самых разных признаков – больная тема чуть ли не каждого общества, нерешенная даже и в современных демократиях. Конечно, степень третирования может быть разной, но и та, которая была при тоталитаризме, находит себе множество аналогов в других обществах. Скажем, ограничение возможности проживания и избирательных прав мы можем найти как в греческих демократиях – рабы, тоже люди, вообще говоря! – так и в средневековых монархиях в отношении простолюдинов, и т.п. И даже весьма часто государства вынуждены регулировать людские потоки подобными мерами. А за примерами из современности далеко ходить не надо – взять хотя бы кичащиеся своей культурностью и цивилизованностью страны Прибалтики…

Ну а лидер партии напоминает почти что монарха, или единоначального главу силовой структуры. Хотя его независимость и неотчетность тоже совсем не беспредельны, как это может показаться:

«Лидер партии не отвечает ни перед кем за свои действия, он сам принимает решения, не будут ничем ограничен в своей деятельности по управлению страной. Ленин делал особый акцент на отсутствии всяких ограничителей государственной власти при коммунистической диктатуре. (вот именно, Ленин говорил о власти, а не о себе исключительно. И сам он реально не стремился к самовластью, чего не скажешь о Гитлере и Сталине – Е.К.) «Научное понятие диктатуры означает не что иное, как ничем не ограниченную никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесненную, непосредственно на насилие опирающуюся власть», — писал лидер большевиков в 1920 г. Диктатура пролетариата, по Ленину «есть власть, завоеванная и поддерживаемая насилием пролетариат над буржуазией, власть, не связанная никакими законами». Отсюда вытекает, что полномочия властей при тоталитарном режим являются дискреционными, не ограниченными законом. В национал социалистической Германии в апреле 1942 г. фюрер был даже формально объявлен рейхстагом, стоящим над законом. Однако уже выступая в рейхстаге 13 июля 1934 г., Гитлер открыто заявил приоритете собственной воли над волей закона, о том, что он является Верховным Судьей немецкого народа.

Идеологическим оправданием такого положения тоталитарного лидера и партийного руководства служили утверждения, что воля партии и ее вождя тождественна воле пролетариата (коммунизм) или что воля фюрера тождественна воле немецкого народа (нацизм). Таким образом, любые действия диктатора и директивы партии фактически отождествлялись с законами. «Наша конституция -это воля фюрера», — заявлял один из ведущих нацистских юристов Г. Франк.

В заключение хотелось бы отметить еще одну характерную черту политической системы тоталитаризма. На вопрос, что он прежде всего счел бы нужным сделать, если бы ему поручили управление провинцией, Конфуций ответил: «Я бы следил за тем, чтобы все соответствовало своему названию». Если бы Конфуций смог увидеть тоталитарное государство XX в., он убедился бы в том, что в нем практически ничто не соответствует своему названию. Название института, документа или процесса может быть заимствовано из практики демократических государств, но реальное наполнение термина совершенно иное, чем при конституционной демократии. При тоталитаризме есть и «конституция», заполненная абсолютно ложными измышлениями, ни одна статья которой никогда не выполнялась; есть «парламент», который не принимает законов; есть «партия», которая является не партией в обычном смысле этого слова (т.е. свободным союзом единомышленников), а фактически государственной машиной; есть «законы», которых никто никогда не придерживается; есть «выборы» с заранее подобранными кандидатами; есть (в случае коммунизма) «Советская власть», органы которой — Советы — являются бессильными придатками партии-государства; существуют «профсоюзы», помогающие политической бюрократии эксплуатировать трудящихся и мобилизующие их на выполнение поставленных режимом задач; есть «суд», который стремится не установить истину, а провести в жизнь волю партии-государства, и т.д. Используя выражение Оруэлла, это «двоемыслие в действии» является яркой и характерной особенностью тоталитарной политической системы». [15]

На последнее хочется сказать, что так называемая «политика двойных стандартов» и сегодня имеет мировые масштабы в действиях ведущих мировых держав.

Каковы же причины, социальные истоки возникновения тоталитарных обществ в ХХ веке? Являются ли они следствием узурпации власти кучкой неуравновешенных экстремистов, невесть откуда выскочивших, не имеющих исторических корней и закономерных обстоятельств возникновения? Ведь именно такое впечатление складывается, если послушать современную, подаваемую в СМИ трактовку.

Тот же автор указывает в качестве причин возникновения тоталитаризма процессы, с полным правом могущие быть названы глубокими и фундаментальными:

«Социальными основами тоталитаризма стали углубле­ние социально-классовых противоречий и социального неравенства между монополистической буржуазией и трудящимися массами, люмпенизация пролетариата, кре­стьянства и интеллигенции, их социальная аморфность, дезориентированность, ненависть ко всем состоятельным классам и социальным слоям буржуазного общества, наличие у них стабильного жизненного уклада, больших доходов и т. д. Психологическая неудовлетворенность существующим строем, а также привлекательность тота­литаризма резко возрастают в период острых социально-экономических кризисов, вливающих новую энергию в тоталитарные движения. Кризис многократно усиливает нищету и бедствия масс, недовольство населения, а значит и негативную мотивацию его действий. Он резко ускоряет созревание необходимых для тоталитаризма социальных предпосылок — появление значительных по численности и влиянию социальных слоев, непосред­ственно участвующих в тоталитарной революции или поддерживающих ее. Это достигается прежде всего че­рез особенно интенсивные в кризисные времена маргинализацию и люмпенизацию общества.

… Тоталитаризм представляет собой специфическую по­пытку разрешения обострившегося в ходе общественно­го развития реального противоречия между усложнением социальной организации и индивидуальной свободой. Исторический опыт начала XX в. показал, что с помощью социальной демагогии тоталитарные движения могут использовать в своих целях недовольство широких соци­альных слоев для проведения радикальных преобразова­ли и изменения политического строя. Так, в России большевики, руководство которых состояло в основном из социальных и этнических маргиналов, мастерски ис­пользовали требования крестьян о безвозмездной передаче помещичьих земель, чтобы впоследствии отнять у них всю землю, а также массовое недовольство солдат и всего населения разрушительной войной и вызванными ею лишениями.) В Германии социальной опорой национал-социалистического тоталитаризма стал «средний класс» — многочисленные конторские служащие, машинистки, учителя, торговцы, мелкие чиновники, небогатые представители свободных профессий, положение которых значительно ухудшилось по сравнению с привилегированным положением промышленных рабочих, защищенных сильными профсоюзами и государственными законами. Свои особенности были характерны для формирования тоталитарного общества в Италии и ряде других государств современного мира.

Это привело к формированию новых идеологий XX в., качественно отличающихся от либерально-демократических и авторитарных идеологий эпохи домонополистического капитализма. …Делаются попытки обосновать необходимость перехода к тоталитарной организации общества, опираясь на объективные законы общественного развития, новейшие социальные факты и теории: общественного процесса, социал-дарвинизма, классовой борьбы, государственно-капиталистического монополизма, планирования и др».[16]

Хочется сказать – неужели целые массы были одурачены теориями, не имеющими ничего общего с действительностью? И неужели среди возглавлявших тоталитарные партии лидеров, в правящей верхушке так таки и не было людей, искренне придерживавшихся своих идеалов?

Конечно, были.

Известные нам тоталитарные режимы имели глубокие исторические идейные корни, и множество искренних последователей. А идеи, как видится, не просто пустые, надуманные фантазии, а, коль уж скоро они своей силой действительно захватывали огромные массы народа, то имели не менее глубокие основания в природе вещей.

Вот и рассмотрим более конкретно, каковы были истоки, причины и условия. Возьмем германский национал-социализм:

«В 1929 г. на Нью-Йоркской бирже произошел обвал рынка ценных бумаг, повлекший мировой экономический кризис. В Германии инфляция, дороговизна и общий кризис экономики усугубились гнем, что она, как проигравшая Первую мировую войну, должна была выплачивать репарации. В 1929 — 1933 гг. объем промышленного производства и Германии упал на 40%. Общин фонд зарплаты рабочих с 1929 по 1932 г. уменьшился в 2 раза. Количество безработных достигло 8 млн., доходя в отдельные месяцы до 10,5 млн. человек. Разорились миллионы крестьян. Каждый 4-й в Германии того времени голодал. …В германском обществе в это кризисное время на конфликт с либеральным правительством Веймарской республики пошли самые разные слои общества: от союза ветеранов-фронтовиков до крестьянских союзов (отказавшихся платить налоги), от интеллигенции и ученых до лидеров промышленности. В 1930 г. сменилось правительство. Во главе нового кабинета встал молодой Брюнинг, наделивший себя чрезвычайными полномочиями. Действия нового правительства, от которого многие ждали спасения, обернулись углублением кризиса. Закрытие шахт и заводов вызвало массовые увольнения и забастовки. В 1932 г. на Лозаннской конференции был фактически наложен мораторий на выплату репараций, но было поздно: правительство Брюнинга пало.

Разные слои населения ждали лидера, который принес бы национальную идею, оживил промышленность, дал работу, сплотил народ, подавил конкурентов внутри и вне страны. Средства массовой информации, а точнее А. Гугенберг, основавший «Имперский комитет в поддержку народного волеизъявления», стали «раскручивать» Гитлера, которого, как они считали, можно будет убрать в любой удобный момент. Партия Гитлера в начале 30-х демонстрировала то, что ИМПОНИРОВАЛО ОБЫВАТЕЛЮ: полувоенную дисциплину, строгую иерархию, порядок внутри рядов, наличие вождя (фюрера) и «ясной» программы выхода из кризиса, знание «врагов нации» и т. д.

В 1933 г. Гитлер созвал Генеральный совет но германской экономике, куда вошли тузы немецкой промышленности. К 1937 г. каждая отрасль получила своего фюрера. Были приняты законы, направленные на укрупнение промышленности: фактически насильно были согнаны в картели более 700 тыс. мелких и средних предприятий. Было закреплено право наследования земли, ликвидировано местное самоуправление, обеспечено главенство партии над государством и, наконец, принят закон о предоставлении Г