Когда стемнело, о нем начали беспокоиться в доке Дэнни. Друзья оставили гостей и бегом спустились с холма в город. Они спрашивали: «Вы не видели Дэнни?»

«Да, Дэнни прошел здесь час назад, он шел медленно».

Пилон и Пабло искали его вдвоем. Они проследили весь путь своего друга и наконец увидели его на краю темного причала. На него падал тусклый свет электрического фонаря. Они бросились к нему.

Пабло тогда об этом не упомянул, но потом, едва кто-нибудь заводил речь о Дэнни, он всегда принимался описывать, что он увидел, когда они с Пилоном пошли по причалу к Дэнни.

«Так он и стоял, — говорил Пабло. — Я только-только мог разглядеть, что он опирается на перила. Я посмотрел на него и тут увидел кое-что еще. Сперва мне показалось, что над головой Дэнни висит черное облако. А потом я рассмотрел, что это большая черная птица, величиной с человека. Она висела в воздухе, как коршун над кроличьей норой. Я перекрестился и прочел две „Богородицы“. Когда мы подошли к Дэнни, птицы уже не было».

Пилон не видел птицы. Пилон не помнил, чтобы Пабло крестился или читал «Богородицу». Но он никогда не вмешивался, потому что это была история Пабло.

Они быстро шли к Дэнни. Доски причала глухо постукивали у них под ногами. Дэнни не повернулся. Они взяли его за плечи и повернули к себе.

– Дэнни, что случилось?

– Ничего. Ничего со мной не случилось.

– Может, ты болен, Дэнни?

– Нет.

– Так отчего же ты такой печальный?

– Не знаю, — сказал Дэнни. — Я так чувствую. Я ничего не хочу делать.

– Может тебе сходить к доктору, Дэнни?

– Я же говорю вам, что я не болен.

– Ну так слушай! — воскликнул Пилон. — Мы устроили в твою честь вечеринку у тебя в доме. Там вся Тортилья-Флэт, и музыка, и вино, и курятина. Вина, наверное, двадцать, а то и тридцать бутылей. И дом украшен цветной бумагой. Разве ты не хочешь пойти туда?

Дэнни глубоко вздохнул. На мгновение он снова повернулся к черной, глубокой воде. Быть может, он шепотом произнес обет богам или бросил им вызов. Он снова поглядел на своих друзей. Глаза его горели лихорадочным огнем.

– Да, черт побери, я хочу пойти туда. Побыстрей! Я хочу пить. Девочки там есть?

– Много. Они все пришли.

– Ну так пошли. И побыстрей!

Он первый взбежал по холму. Задолго до того, как они добрались до дома, они уже слышали за соснами сладкую музыку и возбужденные счастливые голоса. Трое запоздавших явились совсем запыхавшись. Дэнни задрал голову и завыл, подражая койоту. Со всех сторон ему протянули банки с вином, и он отхлебнул из каждой.

Вот это была вечеринка! С тех пор, стоило кому-нибудь похвалить вечеринку, кто-нибудь другой непременно спрашивал с благоговением: «А ты был на той вечеринке в доме Дэнни?» И первый говоривший, разумеется, был там, если только он не оказывался приезжим. Вот это была вечеринка! Никто потом не пытался устроить вечеринку лучше. Об этом не приходилось и мечтать, ибо уже через два дня вечеринка Дэнни была поднята на такую высоту, что никакое сравнение с ней было невозможно. Какой мужчина не мог похвастаться после этой ночи великолепнейшими синяками и ссадинами? Никогда еще не бывало столько драк — и не схваток между двумя противниками, а шумных битв, в которых принимали участие десятки людей и каждый дрался за себя.

А этот женский смех! Звонкий, переливчатый и хрупкий, как стеклянная канитель. Какие чопорные возгласы протеста доносились из оврага! Отец Рамон отказывался верить своим ушам во время исповедей на следующей неделе. Вся счастливая душа Тортилья-Флэт сбросила оковы сдержанности и взмыла в воздух одним блаженным целым. Они плясали так бурно, что пол в одном углу провалился. Аккордеоны играли так громко, что после этой ночи всегда хрипели, как загнанные лошади.

А Дэнни… Как ничто не может сравниться с этой вечеринкой, так никто не может сравниться с Дэнни. Пусть в будущем какой-нибудь выскочка начнет хвастать: «Вы меня видели? Вы видели, как я плясал с этими черномазыми девчонками? Вы видели, как мы носились по кругу, точно коты?» И на него тотчас обратится взгляд каких-нибудь старых, мудрых и негодующих глаз. И голос, насыщенный сознанием того, что ему известны пределы всех возможностей, спросит негромко: «А ты видел Дэнни на этой вечеринке?»

Когда-нибудь какой-нибудь историк, возможно, напишет холодную, сухую, отдающую плесенью историю вечеринки. Он, возможно, сошлется на ту минуту, когда Дэнни, размахивая ножкой от стола, готов был наброситься на гостей — на всех мужчин, женщин и детей. И, возможно, он сделает такой вывод: «Замечено, что умирающий организм нередко оказывается способным к проявлению величайшей выносливости и силы». Коснувшись сверхчеловеческих любовных подвигов Дэнни в ту ночь, тот же историк может написать бестрепетной рукой: «Когда любой живой организм оказывается в опасности, вся его деятельность, насколько можно судить, обращается на воспроизведение».

Но я говорю, и то же скажут все обитатели Тортилья-Флэт: «К черту эту ерунду! Дэнни был настоящий мужчина!» Счета, разумеется, никто не вел, а впоследствии ни одна из дам, естественно, не желала по доброй воле объявить себя обойденной, так что доблесть Дэнни, возможно, несколько преувеличена. Даже одна десятая того, что ему приписывается, — уже невероятное преувеличение.

Дэнни был окружен ореолом великолепного безумия. И в Тортилья-Флэт с пеной у рта утверждают, что Дэнни в одиночку выпил три галлона вина. Однако не следует забывать, что Дэнни теперь причислен к богам. Через несколько лет эти три галлона, возможно, превратятся в тридцать. Через двадцать лет будут ясно помнить, что облака запылали и сложились в гигантское слово ДЭННИ, что луна источала кровь, что вселенский волк пророчески выл на горах Млечного Пути.

Постепенно те, кто был скроен из менее крепкого материала, начали скисать, слабеть, потихоньку выбираться из под танцующих ног. Оставшиеся, стараясь возместить потери, вопили громче, дрались упорнее, плясали все более лихо. В Монтерее пожарные машины стояли с работающими моторами, и пожарные в красных касках и плащах молча сидели на своих местах и ждали.