Пабло умолк и, подняв с крыльца прут, стал похлопывать себя по ногам.

– Я помню, каким был его нос раньше, — сказал Дэнни. — Он неплохой человек, этот Боб. Вот спросите у Пирата, когда он придет. Пират иногда сажает всех своих собак в фургон Боба, и все думают, что Боб их изловил, и все говорят: «Вот собачник так собачник!» Не так-то легко ловить собак, когда ты должен ловить собак.

Хесус Мария о чем-то размышлял, прислонившись затылком к стене. Теперь он сказал:

– Уж лучше быть избитым, чем слушать, как над тобой смеются. Над стариком Томасом, тряпичником, смеялись, пока не свели его в могилу. А потом все жалели, что смеялись над ним.

– И, — продолжал Хесус Мария, — смех смеху рознь. Этот рассказ о Верзиле Бобе очень смешной, но чуть откроешь рот, чтобы засмеяться, как сердце тебе словно рукой сжимает. Я знаю, почему старый мистер Раванно повесился в прошлом году. Это тоже смешная история, но смеяться над ней почему-то неприятно.

– Я кое-что об этом слышал, — сказал Пилон. — Но всего я не знаю.

– Ладно, — оказал Хесус Мария, — я расскажу вам об этом, и вы увидите, захочется вам смеяться или нет. Когда я был маленьким, я играл с Питом Раванно. Этот Пит был хороший, умный мальчишка, но очень уж озорной. У неге было два брата и четыре сестры, и еще отец — старик Пит. Теперь их уже никого тут не осталось. Один брат в Сан-Квентине,^[18] другого убил японец-огородник, когда он накладывал в фургон краденые дыни. А девочки… ну, вы знаете, как это бывает с девочками, — они уехали; Сузи сейчас в Салинасе в доме старухи Дженни. Остались тут только Пит и старик. Пит вырос и все продолжал озорничать. Он некоторое время пробыл в исправительном заведении, но потом вернулся. Каждую субботу он напивался, и каждый раз попадал в тюрьму до понедельника. Его отец был человек компанейский. Он каждую неделю напивался вместе с Питом. И в тюрьму они попадали почти всегда вместе. Старик Раванно тосковал, если с ним там не было Пита. Очень он Пита любил. Что бы Пит ни затевал — и старик с ним, даже когда ему стукнуло шестьдесят.

– Может, вы помните Грейси Монтес? — спросил Хесус Мария. — Она была не очень порядочной девушкой.

Когда ей минуло двенадцать, в Монтерей пришла на стоянку военная эскадра, и Грейся родила своего первого, хотя сама была совсем еще девчонка. Очень уж она была хорошенькая и резвая и бойка на язык. Она всегда словно убегала от мужчин, поэтому мужчины особенно гонялись за ней. И иногда ловили. Но все равно толку было мало. Всегда казалось, что Грейси таит от тебя самое лучшее в себе — то, что пряталось у нее в глазах и говорило: «Если бы я только захотела, ты был бы счастлив со мной, как ни с одной другой женщиной мира».

– Я знаю это, — продолжал Хесус Мария, — потому что я тоже бегал за Грейси. И Пит бегал за ней. Только у Пита это было не так, как у меня. — Хесус Мария по очереди посмотрел на каждого из своих друзей, чтобы придать этим словам особый вес.

– Пит до того тосковал по Грейси, что совсем исхудал, и глаза у него стали большие и грустные, как у тех, кто курит марихуану. Пит не мог есть и совсем заболел.

Старик Раванно пошел поговорить с Грейси. Он сказал: «Если ты не пожалеешь Пита, он умрет». Но она только засмеялась. Сердце у нее было недоброе. И тут в комнату вошла ее сестра Тониа. Тонии шел пятнадцатый год. Старик посмотрел на нее, и у него дыхание перехватило. Тониа была очень похожа на Грейси, да только, странное дело, сторонилась мужчин. Старик Раванно ничего не мог с собой поделать. Он сказал: «Подойди ко мне, деточка».

Но Тонна не была деточкой. Она все понимала. Поэтому она засмеялась и убежала из комнаты. Тогда старик Раванно пошел домой. Пит сказал: «Что-то с тобой случилось, отец». — «Нет, Пит, — ответил старик. — Только я тревожусь, что ты все болеешь из-за этой Грейси». Горячая была кровь у всех этих Раванно!

– А потом, что бы вы думали? — продолжал Хесус Мария. — Пит пошел потрошить каракатиц для Чин Ки и начал дарить подарки Грейси: бутылки цветочной воды, и ленты, и подвязки. Он заплатил за то, чтобы с нее сняли карточку, да еще раскрашенную. Грейси брала все подарки и убегала от него, и смеялась. Слышали бы вы, как она смеялась! Хотелось сразу и задушить ее и приласкать. Хотелось зарезать ее, чтобы посмотреть, что же такое она в себе прячет. Я это знаю. Я ведь сам бегал за ней, да и Пит мне рассказывал. От ее смеха Пит совсем сошел с ума. Он лишился сна. Он сказал мне: «Если Грейси выйдет за меня замуж, в церкви, тогда она больше не посмеет от меня убегать, потому что она станет замужней женщиной, и это будет грех». Он сказал ей, чтобы она с ним обвенчалась. А она засмеялась этим своим звонким смехом, от которого хотелось ее задушить. Пит совсем сошел с ума. Он отправился домой, привязал к балке веревку, влез на ящик и накинул себе на шею петлю, а потом оттолкнул ящик. Ну, тут как раз вернулся домой отец Пита. Он перерезал веревку и побежал за доктором. Но Пит открыл глаза только через два часа, а заговорить он смог только через четыре дня.