Чем немощным встретить последний рассвет.

Неведома воину благость покоя!

Пусть острым останется вечно топор!

Вновь слышится клич сквозь раскаты прибоя:

«Вперед! На драккар! С нами Один и Тор! [21]

Небо все темнело и наливалось свинцом, вот-вот должен был прийти шторм. Вороний Клюв повторял, что ты слишком много говоришь лишнего и боги не так глухи. Что Эгир всегда рядом и его жена уже давно распустила сети в ожидании нас. Вдруг, один из гребцов закричал: «Маргюг [22]! Маргюг!!! Боги, нам конец!» Ты резко развернулся и приказал грести веселей. За бортом мелькали головы уродцев, очень отдаленно напоминавших людей. Их были сотни. Они раскачивались вместе с волнами и, заметно приближались к кораблю. Все мы знаем, что маргюг — это предвестник. Хорошее он несет или плохое, зависит от рыбы в его руках. Если он ее съедает на глазах у людей — быть беде, если играет с ней, а потом отпускает в море — значит, все будет хорошо. В этот раз творилось что-то невообразимое — маргюгов было больше, чем чаек на берегу рыбацкой деревушки. Они выли, протяжно и высоко, сводя с ума наших людей. На корабле началась паника. Воины, которые не боялись ничего и никого, которые сражались с всадниками в пешем строю и одерживали верх, испугались уродцев с рыбьими хвостами. А все из-за воя. Он был повсюду. От него из ушей шла кровь, а внутри все подрагивало. Была ли у них рыба? Была. Она плескалась на поверхности, пытаясь превратиться в птиц и взмыть вверх лишь бы не возвращаться обратно на глубину. Что их испугало? Мы так и не узнаем. Маргюги хватали рыбу, откусывали голову и выплевывали, хватали снова и снова … Никогда еще, никто не видел такого и не рассказывал об этом. Может потому и не рассказывал, что некому было. Наш корабль мотало по волнам. Он больше не принадлежал тебе. Даже, старый Клюв упал на задницу, закрыл голову руками и выл, пытаясь спеть свою последнюю песню. Воины метались по палубе, побросав весла, в панике стискивая оружие. Им не привычно было ждать смерти от чудовищ, а не от честной стали. Только ты, как безумец, Блиндман, отобрал у меня лук и пускал стрелу за стрелой так никого и не ранив. Слепец. Визг морских чудовищ стал совсем нестерпимым. От боли в голове стало темнеть в глазах. Вдруг, резко все стихло. Ни визга, ни урагана, ничего. Тишина. Оглох? Нет. Вот плеск воды о борта, стук друг о друга брошенными веслами, тихое подвывание обезумевших воинов. Не слышно только старого Клюва. А его и нет. Рулевое весло сиротливо болтается, постукивая в такт качке о борт. Что с ним случилось? Не вынес боли и выбросился за борт? Очень может быть. Я и сам с удовольствием бы вывалился. За бортами, со всех сторон стало слышно, какое-то бормотание. Тут за край ближайшего щита ухватилась огромная когтистая лапа и появилась скользкая блестящая макушка твари. Маргюги пришли за нами, Блиндман. Ты схватил топор, прислоненный к сундуку и с размаху, опустил его на башку этой мерзкой твари. Но ее череп оказался так тверд, что лезвие лишь скользнуло по нему и обрушилось на руку, торчащую рядом. Ты ждал чего угодно, но не такого рева. Он был почти человеческий. Полный боли и ненависти. За первым чудовищем на корабль посыпались остальные. И началась кровавая бойня. Полуоглушенные воины встретили их достойно, но что они могли поделать против этих детей Эгира. Если волны — это его дочери, что украдкой целуют нас, то — маргюги — это сыновья, что мстят за эти поцелуи и за унижение своих сестер. Ты же, Блиндман, умудрился оскорбить всех богов! Даже безобидным альвам досталось... За что и поплатился. Твоя гордость, Торстейн, погубила нас. Твоя! Знаешь, как ты потерял сознание? Мне оторвали голову и бросили ей в тебя. Шлем остался на мне. Маргюг раскрутил ее, держась за бороду и метнул тебе в лицо. Вокруг тебя уже было столько трупов этих чудовищ, что они решили уничтожить сначала тебя, а потом разделаться с оставшимися воинами. От удара ты потерял сознание, и дальше, была только тьма. Это ты виноват! ТЫ! ТЫ! ТЫ!

Меня била крупная дрожь. В голове еще пульсировал мерзкий голосок Ягге, постепенно затихая и отдаляясь. Из глаз текли слезы отчаяния и горя. Текли, прокладывая извилистые русла в запекшейся крови. Лучше бы меня медведь задрал. А еще лучше, те парни, что нашли меня на палубе живым, в окружении моих воинов. Мертвых воинов. Я умру. Обязательно. Но сначала, я разберусь во всем. А для этого нужно выбраться отсюда. Через нестерпимую боль, обдирая ладони и локти с коленями в кровь о скалистые выступы, я все же выбрался наверх. Не смотря на уверенность Ягге в том, что медведь меня ждет, его не было. Он оставил только еще одну кучу около провала, где я был. Этакий курган на моей могиле.

-Ну ничего, посмотрим, кто кого похоронит. Я из твоих лап приготовлю себе жирную похлебку, а печень съем сразу, теплую.

Говорят, что разговор с самим собой — это начало безумия.

Не помню, как я добрался до своей хижины. Как я уснул и сколько провалялся. Все тело саднило. Ребра гудели от каждого вздоха, тошнило желчью и от горечи становилось только хуже. Рядом была бадья с водой. Единственное, что я мог — это пить и пить. Сколько времени прошло? День? Неделя? Я очнулся. Снял окровавленные тряпки и увидел желтые пятна, покрывавшие все мое тело. Это были синяки. А раз они уже желтые, значит я провалялся тут около недели. Отец всегда говорил, что на мне все заживает, как на собаке.

Я приподнялся, покачиваясь, натянул штаны, подвизался и, прикрепив к поясу нож, выполз под взор Бога-солнце. У горизонта не стоял корабль из ногтей мертвецов, забытый великанами. Рагнарек еще не настал. Никто не приперся и не ждет меня за дверью с железом наготове. Еще один проклятый день в этом проклятом мире. Мир, где боги так мстительны и злобны, что люди со своими мелкими проблемами, ничего не стоят.

Сегодня я решил не следовать своим привычкам. А ведь, у меня были особые правила, которым я следовал всю жизнь. Каждый новый день начинался одинаково.

Поприветствовать Богов, окунуться в ледяной воде фьорда, размяться, согреваясь, и, наконец, любимая борьба с камнем. Я называю ее «игра в Сизифа». О нем я узнал от одного грека. Отец привез его из набега. Тогда мне было одиннадцать, и я был уверен, что весь мир вращается вокруг меня. Но единственный, кто рушил это представление был мой отец. Он всегда старался показать мне мир таким, какой он есть на самом деле, жестокий и не прощающий ошибок. Отец был жесток и непредсказуем, но и мудр, как Один. Он говорил: «Богатей только тем, что у тебя не отберут». Когда я начинал заноситься, считая себя отмеченным богами, из-за своей силы и красоты, а также умения красиво излагать мысли, отец просто брал меня за ремень, поднимал на вытянутой руке и бросал на землю, если рядом не было какой — то лужи. Очень помогает.

Отец придумал для меня упражнение. Я должен был таскать воду в дырявой бочке в коровник и обратно. Воду нужно было брать прямо из залива. От пирса до дома шагов пятьсот. При этом, вода должна быть. Ну, то есть, весь скот нужно напоить. Чем меньше воды уйдет, тем лучше. Грек же, на все имел свое мнение. Когда он увидел, чем я занимаюсь, он сказал, что я подобен глупому Сизифу, что тащит камень на гору, зная, что в конце пути он сорвется вниз. Так получилось, что я был зол на весь свет, а тут еще этот иноземец со своими насмешками. Он, видно, думал, что находится под защитой отца. Раб очень сильно ошибался. И я его избил палкой, на которую опирался. Грек не был бойцом. Он не был высок и не имел сил, даже сопротивляться. Смуглый, горбоносый и с черными кудрявыми, как у овец, волосами. Мне он напоминал Локи, что любви к нему не добавляло.

После того разговора он месяц метался в бреду, пока зарастали его раны и срастались кости. Больше он так не шутил. Но его отношение ко мне поменялось.

Гипсиандр, так его звали, сказал мне однажды: «Молодой господин подобен Ахиллу, что разрушил Иллион. Твоя сила застит разум. Позволь, я расскажу тебе о наших героях, сынах богов и богинь, что ударом повергали ниц чудовищ, похожих на вашего Великого Змея?»

Сначала, я хотел побить его снова только за то, что он посмел со мной заговорить, но любопытство взяло верх. Какой мужчина откажется от хорошей истории о битвах и подвигах, пускай, герои - иноземцы, а их враги обычные твари, только переростки? Я сразу признал за Гипсиандром дар сказителя и спросил у него, когда он успел выпить Бодн — мед поэзии. На что он ответил мне, что на его родине каждый грек знает не менее тысячи строк из поэмы великого греческого скальда Хомьера[23]. Я долго и часто слушал Гипсиандра. Казалось, он знает все легенды и все подвиги своих предков. Одно меня поразило — греческие воины сражались с великанами, страшными монстрами, и даже отправлялись в Хель к ужасному богу Аиду, чтобы увести у того из-под носа его пса. Они были великими воинами, но тогда мой отец превзошел их всех! Ведь он пришел туда со своими воинами, победил их, и, забрав их золото, убив их мужчин и собрав пленников, сколько влезло на корабли, вернулся домой. Я сказал об этом Гипсиандру. Он часто закивал головой, затрясся всем телом, воспевая храбрость и силу моего отца. А я только теперь понял всю боль, что была в его огромных черных глазах.

Так началась дружба сына ярла и раба-грека. Много лет прошло с тех пор. Грека давно нет. Он умер. Не вынес наших холодов. Я не оплакивал его, он был чужим, но что-то нарушилось в моей повседневности. Я потерял часть своего детского мира фантазий, где я вместо Геракла совершаю его подвиги, где я вместо Ахилла побеждаю великого Гектора и Иллион[24] падает к моим ногам, как переспелое яблоко, где всегда есть место подвигу и есть возможность погибнуть так, чтобы и через тысячу лет какой-нибудь Гипсиандр рассказывал детям о моих подвигах, а те мечтали быть мной. Этого всего не стало в одночасье, и я был вынужден повзрослеть.

А что значит повзрослеть у нас — викингов. Повзрослеть — это уметь сдерживать своего зверя, это знать закон, это следовать заветам наших Богов, любить и почитать предков и свою родину, с почтением относиться к морю и его обитателям, хотя бы раз в жизни принести жертву в Уппсале Тору, Одину и Фрейру, и, последнее — сходить в поход и убить своего врага. Наверняка, есть еще много правил, но именно эти мне всегда повторял отец.

О, это был настоящий викинг. Он обладал огромной силой и был гигантом среди всех наших воинов. В шутку его называли Пешеходом, так как, ни один конь не мог его унести. Про него слагают легенды до сих пор, хотя, его давно уже нет. От того еще тяжелее на душе. Мое имя переводится, как Камень Тора. Но мне порой кажется, что я сам превращаюсь в камень. Как горные тролли, что, увидев свет каменеют. Только я каменею не сразу, а медленно, через каждое испытание, дарованное мне Великими Норнами — Урд, Верданди, Скульд[25]. Урд открывает свиток моего прошлого качает головой и говорит Верданди, что я был злым человеком, жестоким, что я не выполнял заветы наших богов и почитал лишь Тора и его сыновей Моди — ярость и Магни — сила. Верданди, глядя в свой свиток, говорит, что я получил наказание и несу его в изгнании, в одиночестве и уже без всяких надежд на возвращение домой... Но больше всего мне интересно узнать, что в свитке у Скульд, ведь это она читает наше будущее, это она дописывает строки жизни всего живого по своей прихоти. Страшная, жестокая и злопамятная Скульд. Но даже они не знают обо всем. Это знает только Один. И обо мне тоже. Хугин и Мунин приносят ему вести обо всем, что происходит в округе. А за свои знания он поплатился страшными испытаниями, перенести которые не под силу ни одному человеку. Злится ли он на меня? Почему он не позволил Скульд закончить мой свиток? Зачем он дает мне каждый новый день просыпаться и каменеть, глядя на еще одно зарево восхода?

В голове море вопросов. Каждый новый ответ порождает все больше вопросов. Но я люблю думать. Особенно хорошо думается, сидя на берегу моря. Свинцовое небо клубится над фьордом, окруженным черными скалами. Моросит мелкий, похожий на пыль, дождь. Вот такой дождь может в любой миг превратиться в снег. С моря, подвывая в кронах прибрежных сосен, дует ветер. Он выгонял на берег синюшные волны, которые исходя шипящей пеной, скатывались назад. Камни — катыши были покрыты скользкими водорослями, мерзкими на ощупь, но, пахнущими именно морем. Тем самым береговым запахом, от которого мысли, разбросанные по всей голове, тихо сползаются в одно место.

 

Глава 2.

 

В одной из забегаловок Бирки, в самом дальнем углу, в пивном смраде и дыме от чадящих жировых свечей сидели двое. Сидели и вели беседу. В этом вертепе криков, песен и хруста ломающихся деревянных кружек нельзя было услышать даже рева Гьяллархорна[26], но эти двое наклонились друг к другу и говорили почти шепотом.

-Ты уверен, что он жив? - Спросил тощий и высокий старик. Он так сутулился и кренился на один бок, что напоминал корявую сосну, которая растет из трещины на отвесной скале. Чтобы пробиться к солнцу, ей приходится побеждать ветра, дожди, камень и боги знают, что еще. То же можно сказать и о старике. Жизнь его была не медом, но дегтем. Голос оказался зычным и низким. Поэтому ему было сложно тихо говорить. Он привык командовать.

-Да. И, даже, ходит сам. Может это уже и не человек? Не мог он выжить после медведя. Никак не мог. Уге видел своими глазами, как Асбьерн[27] метал его и рвал на части. Не мог он выжить. Думаешь, он стал драугом[28]? - А это сказал второй. Он был полной противоположностью старику. Низкого роста, толстый. Голос тонкий и срывающийся. Он мог бы сойти за женщину, не будь у него куцей жиденькой бороденки. Он все время потел и теребил в руках кусок скатерти, которая уже превратилась в комок ниток, слипшихся от пота и жира.

-Да хоть Рорехом Небесным! Он не должен вернуться. Он не должен знать обо мне. Он не должен видеть меня! - старик каждый возглас сопровождал мощным ударом кулака о столешницу, от чего посуда подпрыгивала, а пиво грозило выйти из берегов и залить все в округе. - Торстейн придет за мной даже если придется бросить пьянку в чертогах Одина! Придет и оторвет голову. Сделает из нее кубок и пойдет обратно, пить из нее божественное пиво. - Тарелка с закуской, подпрыгивая от ударов, опасно приблизилась к раю стола. - Надо было его просто убить. А ты все требовал мести. И за что? За свою убогость. Бонд[29] ты и есть бонд, а душа у тебя трэльская. Гнилая душонка! - Сказал старик и с кряхтением откинулся на спинку лавки, потирая отбитую ладонь.

Место, где встретились эти двое, называлось Хмурый Кракен. Название больше подходило не заведению, а его хозяину. Немногословный и мрачный. Он всегда злобно взирал на весь мир, своими маленькими кабаньими глазками из-под густых черных бровей и тихонько всех ненавидел. Его звали Хрут[30]. Хрут любил жевать смолу и постоянно сплевывал вязкую слюну в таз рядом с собой. Борода свалялась и вечно была грязной и мокрой, похожей на корни топляка[31]. Отсюда и сходство с Кракеном. Он был исландцем по происхождению и не любил свеев, при этом, работал в одном из крупнейших их городов, зарабатывал на них неплохие барыши, но все равно ненавидел. Такая уж у него натура. Да всем в общем - то плевать на его любовь и уважение. Лишь бы делал свое дело. И он делал.

Столы в пабе стояли очень тесно. Ровно на столько, чтобы между спинами сидящих могли протиснуться служанки, разносящие заказы. Они сновали туда-сюда и поневоле терлись задами о посетителей, чему те были несказанно рады. Потому они и сидели так плотно друг к другу чтобы девушки только-только могли протиснуться между ними. Мебель была простая и добротная огромные доски, почти не отесанные, оказались сидениями, а ножками служили толстые и тяжелые чурбаки. Старожили и завсегдатаи поговаривают, что когда-то в этом пабе были настоящие столы и стулья, но их переломали в первую же крупную попойку местные моряки. Видимо, поэтому тут такая мебель теперь. Единственное, что всегда было неизменным, это стойка и хозяин за ней. Вот и сегодня он стоял на своем месте, плевался и тер кружку какой-то ветошью. Тряпка была грязной, как помыслы викингов в женском монастыре Йорвика. И непонятно, зачем Хрут пачкает ей посуду.

Разбавленная бурда, которую по недоразумению, называют тут пивом, закончилась и старик поднял руку, чтобы к нему подошла служанка, к вящему удовольствию остальных постояльцев.

-Значит так, - сказал старик. - Ты возвращаешься обратно и смотришь за нашим изгнанником. Можешь подослать к нему на убой очередного неудачника. Вдруг, повезет, и Торстейн сдохнет. Ты сможешь забрать все, что хочешь. Мне же нужны только его сестра Инга[32] и его серебряный браслет. Тот, где змей кусает себя за хвост.

-Что не так с этим браслетом? С бабой все ясно, на то она и баба. Но браслет?! Безделушка. - Толстяк совсем по-женски всплеснул руками.

-Еще слово и я вырву твое горло голыми руками, сучий ты потрох! - Старик потерял контроль лишь на время, но этого хватило чтобы ближайшие соседи обернулись на столь мощный голос. - Я ухожу, ты платишь и идешь следом, когда вон те двое закончат пить и поползут на выход.

-А если они тут надолго?

-Ты слеп и глух... И туп. - Старик хохотнул резким каркающим смехом. - Они только что потратили последние медяки на выпивку и уже допивают полученное. Им нечем платить, а Хрут никогда и никого не поил просто так, пусть хоть сам Один пожалует. Он и с него стрясет положенное. Поэтому, сиди и жди. Хоть с этим то ты можешь справиться? - Старик, не дожидаясь ответа, небрежно накинул плащ, развернулся и побрел к выходу, на ходу превращаясь из властного великана в согбенного старца, осененного мудростью.

-Ты подобен Локи. Хитрый и лживый. Где же ты был, когда Торстейн по глупости своей и самонадеянности угробил в одном бою четверых моих братьев? - Столько горя и боли было в голосе говорящего, в его взгляде, что все, кто посмеивался над его внешностью и мозолями после сохи, опустив глаза отвернулись, в надежде, что толстяк их не заметит.

Он и не заметил. Его имя - Гуди[33]. Он с детства рос слабым здоровьем и младшим в семье. Видимо, вся сила досталась старшим братьям. И красота. И притягательность воина. Все досталось старшим, кроме трудолюбия и усидчивости. Потому, они все сгинули в походе Торстейна. Четверо братьев погибли в одном вике. Ушли и оставили свои семьи на Гуди.

Гуди стоял и смотрел невидящим взглядом куда-то в даль. Туда, где его братья живые и здоровые, шумные и вечно веселые стоят на палубе Льотольва[34] - дракара Торстейна, и машут ему и своим женам с детьми. А ветер, наполняющий их парус не пускает те шутки, что братья по привычке отпускали в сторону младшего. Но он и так их знал. О чем могут шутить здоровенные мужи, общаясь с младшим братом, любимчиком матери и потаенным позором отца?

Что тут скажешь, отец никогда не говорил ничего, что задело бы или обидело Гуди, но поступки его говорили сами за себя. Когда он звал сыновей на ярмарку смотреть конские бои - любимое зрелище отца, Гуди удерживала мать. А отец лишь отворачивался, не пытаясь настоять. Не хотел. Гуди не смел подходить к отцу с вопросами и уж точно не собирался оспаривать его решения. Просто, молча терпел шутки братьев, смешки челядинок за спиной и жалеющий взор матери. Непоседливые братья. Вечно в поиске приключений. Их любили все, а кто не любил, тот завидовал. Но теперь все. Они больше не обнимут жен и детей. Не научат сыновей затачивать секиру и бить утку из лука. Отцы и братья остались только в памяти и оттуда они сотрутся с годами, ведь дети еще так малы.

И теперь, он остался старшим мужчиной в семье. Он содержит семьи братьев, пытаясь сохранить земли и имения под одной рукой. С каждым днем все сложнее и сложнее. Прошли все сроки скорби жен по павшим мужьям и, пора было уже искать новых, а это значит, что и имения перейду под власть мужей. Тогда Гуди превратиться из крепкого хозяйственника - бонда с несколькими причалами, лодочными сараями и отцовским кнорром[35], в обычного крестьянина, не имеющего ничего кроме боли утраты родных и отцовской земли, которую он добыл потом и кровью. Вернулся в реальность Гуди только когда одна из разносчиц начала дергать его за нос выдыхая ему в лицо запахом селедки и лука. Никак обедала.

-Господин, плати или заказывай еще. - Кокетка щербато улыбалась пеньками гнилых зубов, надеясь на лишнюю мелочь. Она была из франков. Тамошние бабы не годились даже рядом стоять со статными северянками, чей лед в глазах разжигал такие пожары в сердцах мужчин, что их кровь вскипала и просилась наружу. Вот так и начинались потасовки и кулачные бои, что были любимыми развлечениями простых мореходов. Тут же, Гуди готов был отдать двойную цену, лишь бы она побыстрее ушла от него подальше, пока их дрянная закуска и мерзкое пойло не вышли наружу, от ее смрадного дыхания.

Гуди попросил принести соленых сушек и кружку кваса. Он не верил в слова своего собеседника о том, что те двое скоро выйдут. И планировал посидеть и все тщательно обдумать. Он де не какой-то торопыга. Как оказалось, зря. Двое рыбаков, покачиваясь и держась друг за друга, медленно поплелись к выходу. По пути, один из них не удержался и упал прямиком на стол к местным дружинникам сотника Асмунда. Тот слыл злодеем и скрягой, но своих воев содержал в порядке и достатке. Как говорится, лицо вождя - его дружина. Вот эти откормленные медведи встали и нависли над несчастными. Те, похоже, и не заметили, что что-то происходит и, как ни в чем не бывало, пошли в направлении выхода. Но не тут-то было. Две мощные лопаты-ладони опустились им на плечи, от чего те одновременно присели почти на корточки.

-Куда вы, уважаемые? — Это сказал старший в отряде. Тот самый, в чью похлебку упал рыбак. - Уйдете и даже не оплатите мне испорченный обед? Это неправильно. Гоните деньги. - Еще одна лопата протянулась в сторону пьяниц и призывно пошевелила пальцами.

-Нетуть! Ик! Ни-ча-во... Ик! - Несчастный был так пьян, что мало понимал происходящее. Он медленно вращал глазами, пытаясь собрать их в кучу и посмотреть, наконец, на говорящего с ним человека, но все тщетно. Глаза не слушались, язык тем более, а про икоту лучше и не думать.

Стражники начали нехотя вставать. Они понимали, что десятнику невместно трясти деньги с пьяных рыбаков. А это значит, что прием пищи окончен, пора утрамбовать съеденное, выбивая его из этих двоих.

Гуди пробормотал, что-то вроде “Эх, началось” стал боком пробираться к выходу, каждую секунду ожидая начала потасовки. Но, пока все затягивалось. Беглец уже вышел за дверь, как услышал звук пощечины. Так стражники отрезвляют пьяниц, чтоб узнать, где их дом. За каждого спасенного они получали увольнительную, а жены выпивох угощали доблестных спасителей пирогами или доброй кружкой кваса. Исключительно, кваса. Ведь никогда подчиненный Асмунда не позволит себе напиться на службе. Позорный коридор[36] еще никому не шел на пользу. А старый сотник был ох как скор на расправу.

Гуди вышел сквозь низкую даже для него дверцу, повернул направо и пошел вдоль дома, где располагался паб. Дом был видавшим виды сооружением, как и все в этом городке. Деревянный, обмазан глиной и покрашен известью. И все, чтобы не гореть. Однако, раз в десять лет город выгорает. И отстраивается заново.

 В центре города была площадь с ярмаркой, не утихающей ни на миг. Там же располагался помост для казни и большой дом ярла. От площади во все стороны шли узкие улочки. Они были такими узкими иногда, что протиснуться мог только один человек, двоим уже не пройти. При этом, цена на жилье уже была такой непомерно высокой, что люди начали строить дома двух и даже трехэтажные, расширяя верхний этаж козырьками. Это привело к тому, что большинство улиц превратилось в мрачные темные туннели, полные нечистот и крыс.

 Через несколько шагов дом закончился и почти сразу начался следующий. Между ними был узкий проход, выводящий на параллельную улочку, он был темним и грязным и ни один нормальный и уважающий себя человек такими дырами не лазит. Гуди и внимания бы на нее не обратил, но не успел он с ней поравняться, как из тьмы молнией вылетели две руки схватили его за грудки, да с такой силой, что вместе с тканью сжали и его кожу, собрав в кулак ее со всего тела. Это было очень больно, но Гуди даже не надеялся вырваться, осталось только не дать петуха и не опозориться окончательно. Следом за руками медленно появилась седая всклокоченная борода, затем нос, а следом и сухое морщинистое лицо, глядящее одним глазом.

-Ты почему вышел? Я сказал тебе идти следом за теми рыбаками. - Старик слегка тряхнул Гуди, от чего тот сморщился и прошипел проклятья сквозь зубы.

-Они задержались и, когда они выйдут неизвестно. Да и выйдут ли вообще.

-Что ты несешь такое?

-Скоро сам увидишь. Говори, что не успел сказать там. - Гуди качнул головой в сторону забегаловки.

-Ты должен убить Торстейна до новолуния. Убей его и получишь все его земли. Сделай это сам если хватит смелости и сил, найми кого-то, найди еще какого-то родственника тех, кто погиб на том корабле. Мне совсем не важно, как ты это сделаешь. - Единственный глаз старика лихорадочно блестел. Всегда собранный и спокойный, он за один только день уже дважды потерял контроль. Гуди чувствовал, что он близок к какому-то важному событию. Что-то от него скрывают. Не так уж он и глуп, как хотелось бы старику Клюву.

-Его земли получишь ты, вместе с его сестрой, прекрасной Ингой. А меня найдут на берегу моря с распоротым брюхом и кормящим собой местную живность. Я не верю тебе, Клюв. Ни единому твоему слову. Но ты не оставляешь мне выбора.

-Выбор есть всегда, маленький Гуди. Откажись от всего и сиди на своем каменистом клочке суши, на котором не растет даже мох. Ты распухнешь от голода и сдохнешь. А земли твои поделят между собой жены твоих братьев, ведь своих детей у тебя нет, как и жены. И имя отца вашего на тебе прервется, с печатью позорной нищеты и неотмщенных родичей. Ты даже не сможешь с ними встретиться в Чертогах Одина, ведь смерть на соломе - удел бесхребетных слизней, что ползают в туманных пустошах зануды Фрейи. - старик знал, что говорить Гуди, как надавить. И Гуди согласился.

-Хорошо это или плохо, но я сделаю то, что ты просишь. - Как только были произнесены эти слова, раздался треск и дверь в паб, слетев с дряхлых петель отлетела в сторону, а следом вылетели оба рыбака, еле живые от полученных тумаков. Городская стража умеет бить экономно и максимально действенно. А вот и она. Пятерка воинов, согнувшись пополам, с кряхтением и шуточками выбрались на улицу, по привычке осмотрелись, задержались взглядом на Гуди, стоявшем перед проулком и отправились восвояси, не удостоив и взглядом горе выпивох. Клюв растворился в темноте, как только раздался треск двери. И только из тьмы низко прогудел:

-Я услышал твои слова. Ты обещал.

Идти на постоялый двор, где он остановился, Гуди не хотел. Нужно было подумать и взвесить многое. Единственное, что понял Гуди - хочешь, чтобы работа была сделана хорошо, сделай ее сам. Но он не был воином. Даже просто бойцом не был. Как же быть?

Нужно пройтись и подышать. Мысли успокоятся, улягутся и все само собой разрешится подумал тогда Гуди. Он направился в сторону площади. Там, как раз, что-то интересное происходило. Может рабов продавали, может судили кого, а может и казнили. Площадь во все времена и во всех городах выполняла одну и ту же задачу - быть сердцем и головой города. Тут начинались восстания и тут же погибали защитники, отстаивая последние пяди родной земли. Именно на площади, при скоплении народа, решались судьбы горожан - суды, принятие новых законов, казни. И именно последнее сейчас происходило на площади Бирки.

 За размышлениями о своей горькой судьбе, Гуди и не заметил, как добрел до Площади. Дома, вдруг, расступились. Узкая, темная и грязная улица неожиданно сменилась огромным, полным людей, пространством, залитым солнечным светом. Отовсюду шел гул и гомон голосов. Кажется, что все население Бирки, от мала до велика, стекалось серыми ручейками по извилистым улочкам и выплескивалось в озеро-площадь. В центре этого озера стоял помост. Раньше, когда город был намного меньше, на том месте был колодец, но он пересох и его зарыли по ненадобности. Теперь же место, когда-то дававшее жизнь, стало пятаком последних желаний. На помосте стоял жрец, поющий молитву богам, сам ярл - верховный судия, заключенный и палач. А еще столб с вбитыми скобами из железа. Все стало ясно. Сейчас вынесут решение общим тингом, ярл его объявит, а потом палач вложит в руки несчастного короткий и кривой, в виде загнутого когтя нож. Далее, начнется самое страшное. Подсудимый должен взрезать себе живот, вынуть кишку, зацепить ее за столб и шагая, задом наперед наматывать ее на столб. В это время, он клянется богам, что не совершал большего, чем то, за что его судят, и просит богов простить его самого и его семью за это злодеяние. Нужно иметь огромное мужество и стойкость, чтобы вынести это наказание. Страшней его только кровавый орел, но его давно никто не объявлял. Слишком, это ужасная казнь. Да и правила ее проведения остались только в каких-нибудь совсем уж древних записях. А есть мнение, что и вовсе такой казни нет и не было. Ее придумали для устрашения совсем уж отчаянных голов. Да какая разница.

Суд шел своим чередом. Ярл поднял руку и подошел к краю помоста. Как по волшебству, наступила гулкая тишина. Даже собаки, брехавшие по всей округе, замолкли от неожиданности. Дождавшись полной тишины, и, оглядев толпу, Ярл начал говорить:

-Почтенные жители города Бирка! Сегодня мы собрались тут для того, чтобы вынести справедливое решение в отношении сего юноши. Он обвиняется в убийстве на свадьбе, в священной ясеневой роще. Его руками были зарезаны родной брат и его невеста. Во время задержания он посек стражника. И, наконец, когда его допрашивали, стало известно, что он убил брата, потому что любил его, - ярл замолчал, не решаясь зачитывать приговор дальше. Но долг обязывал. - Любил его, по заветам Фригг[37], но не братской любовью. - Руки вождя опустились. 

Площадь безмолвствовала ровно мгновенье, а потом взорвалась таким негодованием, что стражники, стоявшие вокруг помоста, разом похватались за мечи и секиры. По ним видно было, что защищали они не преступника от самосуда, а ярла. На помост полетели камни, грязь, капуста и все, что можно кинуть. Целились в убийцу. Ярл справился с собой и сделал шаг вперед, одновременно поднимая руку и призывая к молчанию.

-Свободные люди! Уважаемые старейшины родов, гильдейцы и артельцы! - Толпа начала притихать, а судья прибавил в голосе - Вы знаете правила. Без приговора тинга, я решения не приму. Сей юноша сам попросил себе казнь у столба. Только так он сможет снять печать позора со своей семьи. Только так он сможет просить прощения у Тора за свои грязные мысли и подлые деяния. Я не спрашиваю, жить ему или умереть, я спрашиваю, как ему умереть? Вы - мудрые мужи и знаете, что ему предстоит. По обычаям, за мужеложство грозит смерть через забивание камнями и позор на охальника и его семью до третьего колена, но тут проступка не было. Было желание, повлекшее смерть родного брата и его невесты. Итак! - Пауза. Мертвая тишина. Из толпы вышел старик с золотой фибулой на плаще.

Я - Агмунт Торульфссон, гильдмастер торгового ряда Бирки говорю за всех свободных людей города. Быть столбу! Если выполнит он все требования, не взвоет позорно, не убьет себя раньше положенного, то будет прощение его семье и никто более не вспомнит и не припомнит его родным о сем деянии. На этом все.

Старик вернулся в первые ряды. А на помосте разыгралась настоящая драма. Осужденный плакал и благодарил жителей за то, что они позволили ему умереть самой страшной казнью. Женщина, что стояла рядом с Гуди начала всхлипывать, потом еще одна. Не прошло и пары мгновений, как площадь наполнилась бабьим плачем. Нет! Не все лили слезы по убийце. Много женщин шипело и плевалось, мужчины откровенно ожидали кровавого зрелища и подбадривали юношу наконец вскрыть себе живот и показать, цвет его потрошков. Гуди никогда не был ценителем подобного зрелища, поэтому он начал пробиваться назад, в сторону грязных улочек и вони, в поисках забегаловки, чтоб смыть горький привкус чужого несчастья и боли.

Пробившись к выходу с площади, он услышал, как ахнула толпа. Не удержался и обернулся. Юноша шел спиной вперед, вытягивая из чрева внутренности и наматывая их на столб. Он шел и пел Песнь Прощения. Голос его дрожал, но так и не сорвался. Песнь закончилась. Закончились и муки юноши. Он упал на колени и смотрел остекленевшим взором куда-то в небо. Считается, что если посмотреть в глаза умирающему воину, то в момент их помутнения можно увидеть отражение спускающихся с небес валькирий - воинственных дев, в крылатых шлемах. Мальчик выполнил свою клятву, он умер в мучениях, которые и не снились никому из стоящих тут людей. Гуди искренне надеялся, что в отражении его глаз кружили прекрасные валькирии.

Опустив голову, он побрел прочь от этого места.

*****

Я плелся по лесу изнемогая от боли в правой ноге и ребрах. Еще, я был голоден. Очень голоден. Если бы я встретил снова того медведя, то накинулся бы на него и загрыз. Хотя, кого я обманываю? Он смел бы меня одним ударом. И закопал, потому что я так исхудал, что и есть уже нечего. Не знаю сколько еще мне бродить в поисках еды. Осень ведь. Время урожая, но вокруг пусто. Ни гриба, ни ягоды, ни зверя какого. Любого свея или норега всегда спасет море. Но сейчас, я не был уверен, что смогу бросить сеть. При любой попытке поднять руки, бока отзывались такой болью, что впору было бы разразиться позорным визгом, но не хочется смешить Тора, покровителя имени. Вода, что была в кожаном бурдюке тоже подходила к концу. И мной начинала овладевать паника. Возвращаться в хижину смысла не было.

Сколько может прожить человек без воды? Несколько дней. Без еды дольше. Без еды можно продержаться даже недели две. Только, ты потом слабеешь, и так быстро, что сам не заметишь, как окажешься неспособным даже просто встать. Будешь лежать и понимать, что умираешь. От таких мыслей стало совсем мрачно на душе и захотелось поскорее что-нибудь живое найти и сожрать. Только я об этом подумал, как увидел на куче валунов, кем-то любовно сложенных, несколько змей. Еще пару седмиц назад я бы на них даже не взглянул, но сегодня, они еще нежились на солнце, а я уже чувствовал запах от их жарящихся на углях тел.

Осталось их убить, как можно больше. Змеи плохо видят и слышат, но чувствуют телом очень хорошо. Подберешься ближе и все. Расползутся во все стороны. Но есть у меня план. Сколько смогу, перебью длинной палкой. Главное, хотя бы оглушить. Попытка была неплохой. Но только и всего. Убил лишь одну небольшую гадюку в полтора локтя длиной. Не Ермунганд[38], но сойдет. Отрезать голову, стянуть шкуру, насадить на ветку и прожарить над углями. Мясо еще жарилось и шкворчало, а я уже вгрызся зубами в него. И это было прекрасно.

Хорошее тут место. Наевшись, я откинулся спиной на камни и замер в блаженстве. Мир снова стал ярким и солнечным. Птицы, как сговорились, начали петь и щебетать на все лады, воздух, вдруг, стал таким густым и ароматным, что закружилась голова. Голова на самом деле пошла кругом. Легкость во всем теле и желание лечь прямо тут под камнем и уснуть. Кончики пальцев начали неметь, подступила дурнота и я решил встать и размяться, взбодриться. Разморило после еды на осеннем солнцепеке. Попытка не вышла. Ноги подкосились, и я снова упал на землю. Вот это уже нужно исправлять. Слабость была сильнее, чем до того, как я вообще тут появился. Именно, на этом холме мне сначала стало очень легко и хорошо, мысли прояснились и понеслись вперед быстрее рореха в атаке. А через какое-то время, начался откат, как у прибоя. Волна легкости ушла и унесла с собой все силы и эмоции. Сейчас я могу только ползти, но мне не хочется. Посплю тут, а потом решу, что делать. Только я успел об этом подумать, как пришло понимание: если я закрою сейчас глаза, то больше не открою их никогда. А это не та смерть, на которую я надеялся. Хоть бы враг какой появился. Глаза уже почти закрылись и сил открыть их полностью не было. Сквозь полуприкрытые веки я увидел странный высокий темный силуэт. Он очень быстро приближался ко мне. Похоже, медведь решил вернуться и доделать начатое. Тело меня не слушало, глаза почти не видели, только размытые пятна, одни уши еще не подвели и, уже растворяясь в слабости, я услышал то, что не ожидал услышать никогда - человеческая речь. Невнятное бормотание