Глава VIII. Как я пожалелДжима, сбежавшего от мисс Ватсон

Когда я проснулся, солнце стояло уже высоко, и я решил, чтовремени сейчас – часов восемь. Я лежал на траве, в прохладной тени, размышляя отом, о сем, чувствуя себя отдохнувшим и довольным. Солнечный свет пробивалсясквозь пару прогалин в листве, но, по большей части, под окружавшими менябольшими деревьями стоял мрачноватый полумрак. Проникавший сквозь листву светосыпал землю яркими пятнышками, они чуть покачивались, показывая, что вверхудует легкий ветерок. Две белки сидели на ветке ближайшего дерева и что-толопотали, поглядывая на меня с большим дружелюбием.

Лежать было так удобно, что меня одолела страшная лень – нивставать, ни завтрак готовить мне ничуть не хотелось. Я было опять задремал, нотут мне показалась, что по реке, сверху, до меня долетел звук – «бум!». Яприподнялся, оперся на локоть, стал прислушиваться и очень скоро звукповторился. Тут уж я вскочил, подобрался поближе к берегу, выглянул из-закустов и увидел далеко вверху клуб дыма, стелившийся по воде почти вровень спереправой. Увидел я и шедший вниз по реке набитый людьми пароходик. И сразусообразил, что это значит. «Бум!» С борта пароходика сорвался новый клуб дыма.Понимаете, это они палили над водой из пушки, чтобы заставить всплыть мой труп.

Ну, тут на меня, конечно, сразу голод напал, а костер-торазвести я не мог – он же дымить будет, а ну как его с пароходика заметят. Поэтомуя просто сидел, смотрел на пушечный дым, слушал выстрелы. Река тут былапримерно в милю шириной, а летними утрами она всегда красива, так что ядовольно приятно проводил время, наблюдая за поисками моих останков, толькоесть очень хотелось. Ну вот, и вдруг мне пришло в голову, что они же должны поводе хлеб с вложенной в него ртутью пускать, потому что такой хлеб всегдаостанавливается над тем местом, где утопленник на дне лежит. Ладно, говорю ясебе, надо бы посмотреть, вдруг какая булка мимо меня поплывет, уж я дам ейвозможность меня найти. Перешел я на иллинойский берег острова, удачи поискать,и она мне улыбнулась. Мимо проплывал здоровенный каравай, я почти зацепил егодлинной палкой, да нога соскользнула и каравай поплыл дальше. Я, понятное дело,встал там, где течение ближе всего к острову подходит – уж на это-то мне умахватило. Недолгое время погодя еще один каравай приплыл, и этот я выловил.Вытряхнул из него катышек ртути и впился в хлеб зубами. Ох и вкусный он был,наверное, пекарь его для себя испек, – не то что какая-нибудь жалкая кукурузнаялепешка.

Нашел я в кустах местечко поудобнее, сел там на бревно,уплетая хлеб и следя за пароходом, и очень всем был довольный. И вдруг мне вголову мысль одна стукнула. Я так понимаю, говорю я себе, что вдова, илисвященник, или еще кто молились, чтобы этот хлеб нашел меня, – ну и пожалуйста,он нашел. Выходит, что-то в этой штуке все-таки есть – в молитве-то, есликонечно ее вдова или священник возносит, а вот моя ни в какую не доходит, сталобыть, молиться только праведникам смысл и имеет.

Запалил я трубку, сижу, курю, на пароходик смотрю. Онсплывал по течению, и я сообразил, что, когда он подойдет поближе, мне удастсяразглядеть, кто стоит на его палубе, – он же пройдет там, где караваипроплывали. И, как только пароходик приблизился к острову, я загасил трубку,побежал к месту, в котором хлеб выловил, и залег на берегу за упавшим деревом.У него развилка была, вот через нее я и смотрел.

Скоро показался пароходик и шел он так близко к острову, чтос него можно было доску на берег перекинуть и сойти. И кто только на его палубени стоял. И папаша, и судья Тэтчер, и Бекки Тэтчер, и Джо Харпер, и Том Сойер, иего старенькая тетя Полли, и Сид, и Мэри, и еще много всякого народу. Все ониобсуждали убийство, но тут капитан говорит:

– Теперь смотрите внимательно, здесь течение ближе всего кберегу подходит, тело могло выбросить где-то и тогда оно застряло в кустах укромки воды. Во всяком случае, я на это надеюсь.

Ну, мне на это особо надеяться как-то не хотелось. Все умолкли,перегнулись через перила чуть ли не над моей головой, вглядываются. Я-то ихвидел как на ладони, а они меня нет. А капитан вдруг крикнул: «От борта!», ипушка выпалила прямо мне в физиономию, так что я оглох от грохота, и почтиослеп от дыма, и вообще решил, что меня до смерти убило. Кабы пушку зарядилиядром, был бы им труп, который они так искали. Впрочем, я быстро сообразил, чтодаже не ранен, ну и слава богу. Пароходик проплыл мимо и скрылся из глаз заизгибом острова. Я слышал, как время от времени бухает его пушка, все дальше идальше от меня, а через час, примерно, буханье смолкло. Длины в острове былотри мили, и я подумал, что они добрались до его конца и прекратили поиски. Аннет. Пароходик развел пары, обогнул остров и пошел вверх по течению смиссурийской стороны, продолжая палить из пушки. Я перебрался туда, понаблюдалза ним. Проплыв вдоль всей длины острова, он стрелять перестал и повернул кмиссурийскому берегу, к городу.

И я понял, что дело в шляпе. Никто меня больше искать не станет.Я вытащил все мое имущество из челнока и разбил в гуще леса вполне приличный лагерь.Соорудил из двух одеял что-то вроде палатки, чтобы вещи от дождя укрывать.Поймал сома, вспорол ему пилой брюхо, и перед самым закатом развел костер ипоужинал. А после забросил донку, чтобы у меня и к завтраку рыба была.

Когда стемнело, я покурил у костра, всем довольный; номало-помалу стало мне что-то не по себе, и я пошел на берег, посидел там,слушая, как плещет вода, считая звезды и проплывавшие мимо бревна и вглядываясьв медленно ползшие плоты, а после отправился спать. Это самый хороший способскоротать время, когда тебе одиноко, – вроде совсем уж тоска к горлу подперла,а заснешь – и нет ее.

Так прошли три дня и три ночи. Неотличимые – все время однои то же. А потом я решил осмотреть остров. Я же его, можно сказать, владелец,все здесь мое, значит обязан знать, где тут что – хотя, на самом-то деле, мнепросто время не на что было потратить. Нашел я уйму земляники, свежей,только-только созревшей; еще зеленый летний виноград и малину, тоже зеленую, иедва завязавшуюся ежевику. Ладно, думаю, в свое время все в дело пойдет.

Ну вот, бродил я, бродил по густому лесу, пока не решил, чтопочти уж дошел до нижней оконечности острова. Я был с ружьем, но не стрелял, яего на всякий случай прихватил, для обороны; ну и дичь какую-нибудь подстрелитьдумал, когда поближе к моему лагерю окажусь. И вдруг я едва не наступил на здоровеннуютакую змею, и она заскользила в траве и цветах, а я погнался за ней, думал еепристрелить. Бежал очертя голову и внезапно влетел прямиком в кострище, ещедымившееся.

Сердце мое подпрыгнуло так, что едва легкие не пробило.Задерживаться я в том месте, да по сторонам озираться не стал, а взвел курок ина цыпочках побежал прочь оттуда. Время от времени останавливался на секунду –там, где листва была погуще, прислушивался, однако так пыхтел с перепугу, чтоничего услышать не мог. Пробегу еще немного и снова прислушаюсь, ну и такдалее. Если мне попадался на глаза пень, я его первым делом за человекапринимал; если наступал на какой-нибудь сучок, то чувствовал себя так, точнокто-то отломал половину моего дыхания и себе забрал, а мне оставил половинкупокороче.

В общем, до лагеря моего я добрался не так чтобы очень большимхрабрецом, у меня просто-напросто поджилки тряслись; но я сказал себе: давай-ка,не дури. Перетащил все барахло в челнок, чтобы оно никому на глаза не попалось,затоптал костер и пепел вокруг него разбросал, чтобы кострище на прошлогоднеепоходило, а сам на дерево залез.

Думаю, часа два я на нем просидел, однако и не увиделничего, и не услышал – хоть мне и казалось тысячу раз, будто я что-товижу и слышу. Ну, не век же на дереве сидеть и, в конце концов, я с него слез,но сразу забился в самую чащобу, да и там все время по сторонам озирался. А дляпрокорма у меня только и было, что ягоды да остатки завтрака.

К ночи я совсем оголодал. И потому, когда стемнело, а лунаеще не взошла, я повел челнок от острова к иллинойскому берегу – примерно начетверть мили от места моей стоянки. Там я забрался поглубже в лес, состряпалсебе ужин и уж совсем было надумал залечь здесь на ночь, как вдруг слышу, вродебы копыта постукивают, и говорю себе: лошади какие-то идут, – а следом и голосалюдей слышны стали. Я торопливо перетащил все обратно в челнок и, крадучись,вернулся в лес, выяснить, что там делается. Крался я совсем не долго, потомучто скоро услышал мужской голос:

– Давайте где-нибудь здесь и остановимся, если найдемподходящее место, а то лошади совсем измотались. Осмотритесь-ка вокруг.

Продолжения я дожидаться не стал, а вернулся к челноку,оттолкнул его от берега и поплыл, стараясь грести потише. Вернулся на староеместо и решил, что спать буду в челноке.

Да только не больно-то мне спалось. Сначала заснуть не мог,мысли всякие в голову лезли. А потом то и дело просыпался, оттого, что кто-томеня за загривок хватал – вернее, так мне казалось. Так что от сна мне большогопроку не было. И в конце концов, сказал себе: нет, это не жизнь; надо выяснить,кто тут еще есть на острове; а не выясню, так в конец изведусь.

Ну, взял я весло, отплыл на пару шагов от берега и пустилчелнок по течению, держась в тени деревьев. Луна уже сияла вовсю, за краем тенибыло светло, как днем. Прошло около часа, тишина вокруг стояла мертвая, всебеспробудно спало. Так я доплыл почти до нижнего края острова. Задул, рябяводу, прохладный ветерок – верный признак того, что ночь почти на исходе. Яодним гребком развернул челнок, он уткнулся носом в берег, а я взял ружье ипошел к опушке леса. Войдя в него, я опустился на упавший ствол и сидел,вглядываясь сквозь листву в небо и в реку. Луна уже сдавала свою вахту, на рекуопускалась мгла. А недолгое время спустя я различил над деревьями проблескибледного неба и понял, что начинается день. Тогда я встал, подхватил ружье ипошел туда, где видел кострище, время от времени останавливаясь иприслушиваясь. Поначалу мне не везло, никак я это место отыскать не мог. Но,наконец, углядел за деревьями проблеск костра и направился к нему, осторожно имедленно. И скоро подошел так близко, что увидел лежавшего на земле человека.Ни капельки мне это не понравилось. Голова его, обернутая одеялом, только чтоне в самом костре лежала. Я присел на корточки футах в шести от спящего, закустами, и ждал, не сводя с него глаз. Уже занимался серенький день. Скоро онзевнул, потянулся, стянул с себя одеяло – смотрю: да это же Джим, негр миссВатсон! Сами понимаете, как я обрадовался. Ну и говорю:

– Здорово, Джим!

И выхожу из кустов.

Он как подскочит, как вытаращится на меня. А потом упал наколени, сжал перед собой ладони и говорит:

– Не губи меня, не надо! Я привидениев отродясь не обижал. Ипокойников всегда от души любил, делал для них все, что мог. Иди себе обратно вреку, там твое место, а старого Джима не трогай, он тебе всегда другом был.

Ну, я довольно быстро втолковал ему, что никакой я непокойник. Но как же я радовался, что встретил Джима. Все-таки без людей онокак-то тоскливо. А что он донесет, где я прячусь, я не боялся, – так ему исказал. В общем, я ему много чего нарассказывал, а он только сидел, смотрел наменя и молчал. Тогда я и говорю:

– Совсем уже рассвело. Давай завтракать. Разводи костер.

– Что толку его разжигать – землянику да вон те корешки жарить?Хотя у тебя же ружье есть, так? С ним можно разжиться чем-то получше земляники.

– Земляника да корешки? – говорю я. – Так ты только ими икормился?

– Да чего ж тут еще добудешь-то? – говорит он.

– А давно ты на острове, Джим?

– С ночи после той, в какую тебя убили.

– Да ну, так долго?

– Ну да – так.

– И у тебя никакой еды, кроме этой дряни не было?

– Нет, сэр, никакой.

– Так ты ж, небось, совсем оголодал, разве нет?

– Да, пожалуй, лошадь я съел бы. Думаю, с ней справился бы.А ты давно на острове?

– С той ночи, как меня убили.

– Ишь ты! А ты чем кормился? Хотя, у тебя же ружье. Ну да, ружье.Вещь хорошая. Ладно, иди, подстрели чего-нибудь, а я костер запалю.

Ну, перебрались мы поближе к челноку, и пока Джим разводилна травянистой полянке костер, я притащил туда муку, грудинку, кофе – икофейный котелок, и сковороду, и сахар, и жестяные кружки, – так что негр мой дажезабоялся, потому как решил, что я все это наколдовал. Я поймал порядочногосома, Джим выпотрошил его своим ножом, почистил и зажарил.

Как только завтрак был готов, мы развалились на траве и занялисьедой, не дожидаясь, когда она остынет. Джим налегал на нее, что было сил,поскольку к этому дню он чуть уж не помер от голода. Набив животы, мы полежалималость в траве, отдыхая. А после Джим и говорит:

– Но, послушай, Гек, кого ж тогда убили в той лачуге, колине тебя?

Я объяснил ему как все было, и он сказал, что это умно.Сказал, что до лучшего плана и сам Том Сойер не додумался бы. Тогда и я говорю:

– А ты-то как здесь оказался, Джим, как попал сюда?

Он малость сник и целую минуту промолчал. А потом говорит:

– Может, лучше и не рассказывать.

– Почему, Джим?

– Ну, есть причины. Ты ведь не выдашь меня, Гек, если я теберасскажу, а?

– Да чтоб я сдох, если выдам.

– Ладно, тебе я верю, Гек. Я… я сбежал.

– Джим!

– Ты только помни, ты сказал, что не выдашь – пообещал мне,Гек.

– Верно, пообещал. Сказал, что не выдам – и не выдам. Честное индейское. Пусть меня назовут последним аболиционистом, пусть презирают– мне без разницы. Никому ни слова не скажу, да я туда все равно возвращатьсяне собираюсь. Так что, давай, выкладывай, как дело было.

– Да дело-то вот как было. Старая хозяйка – мисс Ватсон –она вечно ко мне придиралась, прямо со свету сживала, но хоть обещала, что вОрлеан не продаст. А только заметил я, что в последнее время вокруг нееторговец неграми увивается, и забеспокоился. Ну вот, и как-то ночью подкрался кдвери, а та не совсем прикрыта была, и слышу, старая хозяйка говорит вдове, чтодумает меня в Орлеан продать, ей и не хочется, да только за меня восемь сотендолларов дают, а перед такой кучей денег ей не устоять. Вдова, та попыталась ееотговорить, но я, Гек, дальше слушать не стал, а тут же дал деру.

– Спустился я с горы, думал пройти по реке повыше и стянуть какой-нибудьялик, но у реки еще люди толклись, я и спрятался в старой бондарне на берегу, чтобыподождать, когда все угомонятся. Да так всю ночь там и пролежал. Все время вокругкто-нибудь да шастал. Ну, часов около шести на воде ялики появились, а квосьми-девяти их уже полным-полно было и в каждом только и разговоров насчеттого, как твой папаша в город приплыл и рассказывает всем, что тебя убили. Всеэти леди и джентльмены туда плыли, посмотреть, где дело было. Кое-кто приставалк берегу, отдохнуть перед тем, как реку пересекать, так что я из их разговороввсе про убийство и узнал. И уж так я тебя жалел, Гек, но теперь уже нет,конечно.

– В общем, пролежал я весь день под стружками. Проголодалсясильно, но ничего пока не опасался, потому как помнил, что старая хозяйка ивдова собирались прямо после завтрака на молитвенное собрание пойти, значит ихцелый день дома не будет, да и, опять же, они знали, что я на рассвете скототгоняю на пастбище, стало быть, до темноты меня не хватятся. А другим слугамне до меня будет – они, стоит хозяйкам за порог выйти, разбегаются кто куда,отдыхать да веселиться.

– Ну вот, а как стемнело, я выбрался на дорогу, котораявдоль реки идет, и прошел по ней мили две или больше до мест, где уже нетникакого жилья. К тому времени я успел придумать, что делать буду. Понимаешь,если бы я попытался пехом удрать, так меня бы с собаками нашли, а если бы сперялик и переплыл реку, так хватились бы ялика, поняли, что я на другом берегу истали бы там мой след искать. Я и говорю себе: плот, вот что мне нужно, плотследов не оставляет.

– И тут вижу, огонек на реке появился и ко мне спускается,ну я и бросился в воду, толкаю перед собой бревно, которое река откуда-топринесла, голову стараюсь пониже держать и загребаю против течения, жду, когдаоно плот поближе подтащит. А после подплыл к корме плота и ухватился за нее.Ночь была облачная, а скоро и вовсе темно стало. Так что я забрался на плот,лег на бревна. Люди, какие на плоту были, они все в середке его собрались, гдефонарь стоял. Вода поднималась, течение было сильное, ну, думаю, этак часам кчетырем утра я окажусь миль на двадцать пять ниже города, а как светать начнет,спущусь в воду, подплыву к иллинойскому берегу, да там в лесу и спрячусь.

– Но только мне не повезло. Мы уж почти до острова доплыли, каквдруг, вижу, кто-то идет по плоту в мою сторону, да еще и с фонарем, ну нет,думаю, дожидаться я тебя не стану, – соскользнул в воду и поплыл к острову.Хотел выбраться на него, но никак не мог, берег шибко крутой был. Только усамого конца острова и нашлось подходящее место. Забрался я в лес и решил сплотами больше не связываться, уж очень много на них людей с фонарями. Трубка, махоркада немного спичек они у меня в шапке лежали и не промокли, так что все былопутем.

– И все это время ты ни мяса, ни хлеба во рту не держал? Тыбы хоть черепах ловил.

– Поди-ка поймай их. Они ж тут под ногами не вертятся, чтобыих голыми руками хватать, да и камнем черепаху издали не больно-то пришибешь. Ипотом, как бы я их ночью ловил? А днем мне на берегу маячить не хотелось.

– Ну да, верно. Тебе же приходилось все время в лесу сидеть.А как пушка стреляла, ты слышал?

– Еще бы. Я знал, это они тебя ищут. Я даже видел, какпароход мимо прошел, – из кустов смотрел.

Появились какие-то совсем молоденькие пичуги – пролетятярд-другой и на землю садятся. Джим сказал, что это к дождю. Сказал, когдацыплята так делают, это точно к дождю, значит и у других птиц то же самое. Яхотел было поймать пару-тройку, но Джим мне не позволил. Говорит, когда отецего здорово заболел, кто-то из детей словил птичку, и бабушка их сказала, чтоон теперь не жилец, и отец умер.

А еще Джим сказал, что нельзя пересчитывать то, из чего тыобед приготовить надумал, потому что это к несчастью. Это все равно, чтостоловую скатерть после захода солнца вытряхивать. И что, если у кого естьпчелы, а он вдруг помер, так нужно сказать об этом пчелам до следующего рассвета,иначе они ослабеют, перестанут работать и тоже все перемрут. Джим уверял, чтопчелы не жалят только круглых дураков, но я ему как-то не поверил, – я их вонсколько переловил и ни одна меня не ужалила, ни разу.

Про некоторые из этих примет я и раньше слышал, но не провсе. А Джим все до единой знал. Или почти все, он сам так сказал. Я говорю –сдается мне, что все они насчет неудач толкуют, а про удачу-то есть хоть одна?Он отвечает:

– Есть-то есть, но очень мало, да и пользы от них никакой. Зачемчеловеку знать, что ему скоро удача привалит? Чтобы от нее увернуться?

И еще он сказал:

– Если у тебя руки и грудь волосатые, значит быть тебебогачом. Вот от этой приметы еще есть какая-то польза, потому как она далековперед глядит. Понимаешь, может, ты сначала долгое время бедняком проживешь идо того тебя это допечет, что ты бы на себя прямо руки наложил бы, кабы незнал, что по этой примете тебя непременно где-то богатство ждет.

– А у тебя, Джим, руки и грудь разве не волосатые?

– Чего ты спрашиваешь-то? Неужто сам не видишь?

– Так почему же ты не разбогател?

– Ну как же, я разбогател один раз и еще разбогатею. У меня однаждычетырнадцать долларов было, да я ввязался в куплю-продажу и всего моего состояниялишился.

– И что же ты покупал-продавал, Джим?

– Ну, сначала говядину.

– Какую говядину?

– Живую, какую же еще – скот, понимаешь? Вложил десятьдолларов в корову. Но только больше я так рисковать деньгами не стану. Корова взялада и сдохла прямо у меня на руках.

– Выходит, десять долларов ты потерял.

– Потерял, но не все. Около девяти. Шкуру и сало я продал –доллар и десять центов выручил.

– И у тебя осталось пять долларов и десять центов. И что, тыих снова в дело пустил?

– Ну да. У старого мистера Брэндиша есть одноногий негр,знаешь его? Так вот, он открыл банк и говорил всем: кто внесет в банк доллар,тот под конец года получит четыре. Ну, все негры и понесли ему свои деньги, да толькокакие ж у них деньги? Крупные только у меня и были. Но я захотел побольшечетырех долларов получить и сказал, если он мне их не даст, я сам банк открою.А этому негру, понятное дело, пускать меня в бизнес невыгодно было, он говорил,что двум банкам у нас тут делать нечего, ну и сказал, что, если я вложу пятьдолларов, то он мне под конец года тридцать пять выдаст.

– Я и вложил. Думал и тридцать пять потом обратно вложить,пусть деньги работают. А был один такой негр, Боб его звали, он на рекеплоскодонку поймал, а хозяину не сказал, ну я ее и купил, пообещав ему отдать вконце года тридцать пять долларов, и в ту же ночь кто-то ее спер, а наследующий день этот одноногий и говорит: банк лопнул. Так что никто из нас ничегоне получил.

– А с десятью центами ты что сделал?

– Да сначала потратить хотел, но тут увидел сон, в котороммне велено было отдать их негру по имени Валаам – все его для краткостиВалаамовым Ослом называли, потому что он дурак-дураком, понимаешь? Но, говорили,дурак, да везучий, не то что я, про себя-то я все уже понял. И в том сне мне былосказано: пускай Валаам вложит деньги, куда сам захочет, а мне с того прибыль пойдет.Вот, и Валаам деньги взял, а после услышал в церкви от проповедника, что,дескать, кто дает бедному, тот дает Господу, и что к нему в сто раз большевернется. Так что Валаам раздал мои десять центов бедным и стал ждать, чего изэтого выйдет.

– И что из этого вышло, Джим?

– А ничего не вышло. Как я мои денежки выручить не смог, такне смог и Валаам. Нет уж, больше я деньги никому отдавать не стану, разве чтопод залог. В сто раз больше вернется, это ж надо! Да мне бы мои десятьцентов вернуть, я бы уже до смерти рад был.

– Ладно, Джим, не горюй, ты же все равно когда-нибудьразбогатеешь.

– Это верно – да ведь я, считай, уже разбогател. Я теперьсам себе хозяин и за меня восемь сотен предлагают. Отдали бы эти денежки мне, ябольшего и не просил бы.

 

Глава IX. Мертвый дом

Мне хотелось осмотреть одно место в самой середке острова,которое я обнаружил, когда обходил его; мы отправились туда и добрались до негодовольно скоро – остров-то был всего три мили в длину и четверть в поперечнике

В том месте возвышался довольно длинный крутой холм илипригорок – футов в сорок высотой. Забрались мы на него не без труда, посколькукрутые бока пригорка были покрыты густыми зарослями. Мы обошли и облазили егосверху донизу и, в конце концов, отыскали большую каменную пещеру – почти подсамой верхушкой, на склоне, который смотрел в сторону иллинойского берега.Места в пещере хватало – словно кто-то соединил, разломав стены, две, не то трикомнаты, и Джим мог стоять в ней во весь рост. Да и прохладно там было. Джимсказал, что надо бы перенести сюда, не теряя зря времени, все мои вещи, но я возразил,что этак нам придется каждый день лазить то вверх, то вниз.

А Джим ответил, что, если мы хорошо спрячем челнок, а вещиперенесем в пещеру, то сможем прятаться в ней всякий раз, как кто-нибудьзаглянет на остров, и никто нас здесь без собак не отыщет. И потом, сказал он,те пичуги предсказывали дождь, не хочу же я, чтобы все мое имущество промокло?

В общем, вернулись мы к челноку, поднялись по реке к месту,находившемуся вровень с пещерой и перетаскали в нее все вещи. Потом отыскалипоблизости местечко, в котором можно было прятать за густыми ивовыми ветвямичелнок. А после сняли с крючков несколько рыб, снова поставили закидушки и занялисьготовкой.

Вход в пещеру был так широк, что хоть бочку закатывай, а содной стороны от него имелось небольшое плоское возвышение – самое место длякостра. Там мы его и развели, чтобы обед приготовить.

Ну, расстелили мы по полу одеяла, получилось что-то вродековра, да на них и поели. Все наши вещи мы сложили у дальней стены пещеры,чтобы они всегда под рукой были. Скоро снаружи потемнело, загремел гром,засверкали молнии, – выходит, правы оказались пичуги. И почти сразу хлынулдождь, да какой – настоящий ливень, – а ветра такого я отродясь не видывал. Хотьгрозы летом и часто случаются. Стемнело настолько, что снаружи все выглядело черно-синим,а лило так, что мы даже ближние деревья различали с трудом, точно какую-топаутину ветвей; порывы ветра сгибали деревья, и они показывали нам бледныйиспод своей листвы, а за каждым порывом налетал сущий шквал, под которымдеревья размахивали, будто обезумевшие, ветвями; ну а следом, когда синяя тьмасовсем уж сгущалась, – фст! – все заливалось сиянием, и мы различаливерхушки деревьев, метавшиеся под грозовым ветром в сотнях ярдов от нас; ночерез секунду снова становилось темно, как в гробу, и слышался страшный треск,и с неба валились раскаты грома – такие, точно пустые бочонки скатывались подлинной лестнице в преисподнюю и подпрыгивали на каждой ступеньке.

– Вот здорово, Джим, – говорю я. – Век бы здесь просидел ине уходил никуда. Дай-ка мне еще рыбы и кусок горячей лепешки.

– Да, а кабы не Джим, тебя бы здесь не было. Сидел бы сейчасв лесу без обеда, да еще и промокший до костей, вот так-то, голубчик. Цыплята знают,когда дождик пойдет, и птахи лесные, понятное дело, тоже знают.

Река продолжала подниматься дней десять-двенадцать, поканаконец, не накрыла землю. В низинах острова и на иллинойском берегу стоялавода глубиной фута в три, в четыре. С этой стороны острова река разлилась намногие мили, но с другой ширина ее осталась прежней, с полмили, потому чтомиссурийский берег – это стена высоких утесов.

В дневное время мы плавали на челноке по всему острову. Вгуще леса, под листвой, было холодно и темновато, даже если на небе сверкалосолнце. Мы юлили между деревьями, хотя кое-где плети свисавшего с них дикоговинограда оказывались такими густыми, что нам приходилось сдавать назад иискать другой путь. Ну вот, и на каждом иссохшем, сломанном дереве мы виделизайцев, змей и прочую живность; после того, как вода простояла на острове парудней, все они стали почти ручными, потому что есть уж очень хотели – можно былоподплыть к ним и по спинке погладить, но, правда, не змей с черепахами, тесразу в воду соскальзывали. На нашем пригорке их тоже было хоть пруд пруди. Мы моглибы, если б захотели, настоящим зверинцем обзавестись.

В один из вечеров мы изловили небольшой плот – из девятибревен, обшитых сверху досками. Ширины в нем было футов двенадцать, длиныпятнадцать-шестнадцать, а настил, ровный и крепкий, поднимался над водой дюймовна шесть, на семь. Днем мимо нас проплывали иногда хорошие бревна, но мы заними не гнались – не хотели попасться кому-нибудь на глаза.

А как-то ночью, перед самым рассветом, – мы в это время вверхуострова были, – смотрим, плывет к западному берегу острова каркасный дом.Двухэтажный, сильно накренившийся. Мы подплыли к нему, заглянули в одно из оконвторого этажа – ничего не видать, слишком темно. Ну, мы привязали к дому челноки посидели в нем, ожидая рассвета.

Рассвело быстро, дом еще до окончания острова не доплыл. Мыопять заглянули в окно, разглядели кровать, стол, два старых стула, множествовалявшихся по полу вещей, висевшую на стене одежду. Что-то еще лежало на полу вдальнем углу комнаты, что-то похожее на человека. Джим и крикнул:

– Эй, там!

Оно не пошевелилось. Я тоже покричал, а потом Джим говорит:

– Этот человек не спит, он мертвый. Посиди здесь, я залезу,погляжу.

Ну, залез он, подошел к тому человеку, наклонился, огляделего и говорит:

– Это покойник. Да, точно так, и голый к тому же. Ему кто-тов спину выстрелил. Я так понимаю, он тут дня два или три лежит. Залезай, Гек,только в лицо ему не смотри, уж больно оно страшное.

Мне не то что в лицо, даже в сторону покойника смотреть не очень-тохотелось. Джим забросал его всяким старым тряпьем, но мог бы и не стараться, явсе равно смотреть не стал бы. По полу были раскиданы старые, засаленные карты,валялись бутылки из-под виски, пара масок из черной ткани, а стены были исписанысамыми что ни на есть срамными словами да нарисованными углем картинками. Ещена них висели два старых ситцевых платья, летняя шляпка, какое-то женскоеисподнее, ну и мужская одежда тоже. Мы кучу всего перетащили в челнок – мало личто может пригодиться. На полу лежала старая, пестрая соломенная шляпа – поразмеру судя, ее какой-то мальчик носил, – я и шляпу прихватил. Была ещемолочная бутылка, заткнутая тряпочкой, чтобы ее младенец сосал. Мы и бутылкувзяли бы, но она оказалась разбитой. А еще там стояли: старый, обшарпанныйсундучок и кожаный ларчик с отломанной крышкой. Оба были открыты и в обоихничего интересного не нашлось. Судя по тому, как все здесь было разбросано,люди покидали дом второпях, и большую часть своего барахла прихватить неуспели.

Потому нам и достались: старый жестяной фонарь, мясницкийнож без черенка, новенький «Барлоу», которого ни в одной лавке дешевле, чем задва четвертака не купишь; жестяной подсвечник, и бутылочка из тыквы, и жестянаякружка, и драное стеганое одеяло, и ридикюль с иголками, булавками, комочкомпчелиного воска, пуговицами, нитками и прочей ерундой, и топорик с гвоздями, и переметтолщиной в мой мизинец, с жуткого вида крючками на нем, и рулончик лосинойшкуры, и кожаный собачий ошейник, и подкова, и пузырьки с какими-толекарствами, но без бирок; а когда мы уже собрались уходить, я нашел вполнесносную скребницу, а Джим старенький скрипичный смычок и деревянную ногу.Ремешки ее все до одного оторвались, а так хорошая была нога, правда, для меняслишком длинная, а для Джима коротковатая, – мы поискали было вторую, да так ине нашли.

В общем, если все вместе сложить, добыча нам досталасьбогатая. Ко времени, когда мы отчалили от дома, он успел спуститься на четвертьмили ниже острова, да и рассвело уже совсем, поэтому я велел Джиму лечь на дночелнока и накрыл его стеганым одеялом, ведь если бы он просто сидел, кто угодноиздали понял бы, что это негр. Я стал грести к иллинойскому берегу и челнок приэтом еще на полмили вниз снесло. Однако до тихой прибрежной воды я добрался безприключений, никем не замеченным. И мы спокойно вернулись домой.