Тремезианский пояс, система Лукреции, астероидное скопление АД-186

 

Таким образом, в общей сложности на сегодняшний день находится в розыске более 1200 человек. Следует полагать, что почти все они входят в состав незаконных вооруженных формирований и скрываются от правосудия на труднодоступных астрообъектах Тремезианского пояса.

Закрытый доклад департамента юстиции ЮАД

 

Все-таки «Кассиопея». Не обманул грозный сеньор Антонио Роблес. Монстр, мать его так! Сколопендра!

Третья смена. Третья трехдневка в Тремезианском поясе. Тоска и мрак. Физически совсем не тяжело, но моральная нагрузка запредельная. Кажется, можно было пальцами пощупать, как в мозгу отмирают нейроны и распрямляются извилины. Попробуйте сами пересесть с космической молнии, моего любимого «Горыныча», на заторможенную «Кассиопею», которая выглядит так, будто расцвет ее молодости совпал с совершеннолетием моего деда.

А почему «выглядит», собственно? Я как в формуляр заглянул – обомлел! Машинка мне досталась 2588 года рождения!

– Слышь, ты не делай круглые глаза, мучачо! – Это наш палубный техник, Пьер Валье, спешите видеть. – Тут это, такое дело, бывает хуже! А формуляром – подотрись, или на стенку в сортире повесь, ага! Чисто для концентрации. Там тебе напишут, отвечаю! Хочешь почитать правду, возьми школьную «Зоологию» для восьмого класса, я реально говорю. Флуггер твой лет на двадцать старше, чем в этой писульке указано. Борт 4076? Ну так я лично ему налет откручивал. Два раза!

– Пьер, а она вообще с катапульты сойдет? Или сразу развалится?

– Все путем, мучачо! Машина старая и надежная, отвечаю! Мистер Дик до тебя на ней летал, не жаловался.

– Э, Пьер, а где мистер Дик теперь?

– Уволился, брат! Как есть уволился!

Пьер Валье – дитя солнечной Бразилии (Южноамериканская Директория). Черный, как ночь, негр. Весь организм его собран на шарнирах. Он, даже когда просто говорит, непрерывно приплясывает, а когда говорит эмоционально – вообще тушите свет. Еще он умудряется выращивать прямо на станции убийственной силы гидропонный табак. Что вообще-то запрещено сразу по многим причинам. Главнейшая официальная – нарушение госмонополии ЮАД на табак и табачные изделия.

Шмоны устраивали многократно, да ни разу плантации Валье не нашли, как у него получается?

В первый раз, как и положено – сплошные удивления. Очередное удивление приползло в виде ТЗМ, транспортно-заряжающей машины, которая принялась вешать на внешние консоли аппарата ракеты ближнего радиуса действия «Шершень» – по блоку с каждой стороны. Хорошо мне знакомы эти ракеты… По джипсам пулять ими очень славно… Но зачем здесь-то?

Я так и спросил:

– Послушай, Пьер, а это зачем?

Пьер неопределенно махнул рукой, отчего весь его разболтанный организм пришел в движение.

– А! Не грузись. На всякий случай. Места-то дикие.

Ангарная палуба загудела электрическим голосом Пабло Эстебана – диспетчера.

– Бригада восемь готовится к подаче на катапульты. Повторяю, бригада восемь готовится к подаче на катапульты.

– Слышь, брат, дунем на дорожку? – вот, как я и говорил: в пьеровских пальцах появились две внушительные самокрутки.

Я, неиспорченный ребенок России, по первости от его гидропонного табака-самосада шарахался, как черт от ладана. Шарахнулся и тогда в сторону антикварной кабины антикварного моего флуггера.

 

Но что же теперь, а?

Теперь я вспахиваю скопление астероидов АД-186. Третью смену уже. Млею со скуки и трогаю руками свой разлагающийся мозг. Это шутка такая, если кто не понял.

Работа организована просто: старт с базы, нас подбирает легкий паром без названия (много чести), со сложной цифрой на борту, Х-переход до скопления и пока-пока.

Раз в сутки нам подтаскивают АДС – автоматические добывающие станции. Мы их забираем в точке рандеву, а затем разбредаемся по охотничьим угодьям. Спать положено прямо на борту флуггера, благо место позволяет, да и времени полно. Автопилот везет.

Оно, конечно, стремно! На транспортнике штатный экипаж – четыре человека: первый пилот, второй пилот, бортинженер и штурман, а мы летаем в одиночку. Экономия! Гораздо приятнее платить одно жалованье вместо четырех. А если кто побьется, спросите вы? А если кто побьется, то это проблемы побившегося. Флуггеры все сплошь списанные – убытка, считай, никакого.

«Кассиопея» вела себя идеально. Пьер Валье, невзирая на раздолбайские манеры и внешность, техником был толковым. Все, что положено, работало как положено.

В астероидном поясе мрачно. Это вовсе не тот космос, который я люблю. Ушки постоянно на макушке, навигационный радар отслеживает мелкие метеоритные потоки, которые всегда не прочь изрешетить зазевавшийся флуггер. На звезды и прочие романтические пейзажи любоваться некогда, да и трудно – сектора обзора постоянно перекрываются пылевыми шлейфами, здоровенными камнями и всем таким прочим.

Вышли в расчетную точку. Включаем СР-сканер. Наличие хризолина отображается оттенками желтого и зеленого цветов, где густой зеленый – максимальная концентрация сырья, яркий желтый – минимальная.

Увидел на астероиде зеленое поле – лети туда.

Сегодня у меня удачный день. Бортаппаратура засекла в квадрате поиска сразу три каменюки с залежами хризолина, да так удачно и компактно расположенные, что просто сказка.

Оживает один из каналов «борт-борт», кому-то скучно и не терпится почесать языком.

– Прием, Румянцев! Хороший урожай соберешь сегодня! Мои поздравления.

– Спасибо, Блацкович! Похоже, да, повезло.

– Везение, Румянцев – это плод упорной работы. Куй бабло – заслужил!

– Удачи!

– Симметрично. Не зевай там.

Нас двенадцать человек, раскиданных волей начальства по миллионам кубических километров пустоты. Каждому нарезан персональный сектор, чтобы здоровая конкуренция не превращалась в конкуренцию нездоровую.

Никакого космического братства здесь нет. Есть кучка индивидуумов, озабоченных своим личным благополучием. Мы – наемники, которые страшно завидуют друг другу. По идее должны бы завидовать.

На деле – все не так печально. Мы отлично понимаем, что плаваем в одном тазу, донельзя дырявом, отсюда дружеские шуточки, поздравления и так далее. А вот что бы началось, если бы нам не нарезали персональные сектора поиска с четкими границами! Жутко представить.

Мы с тем же Блацковичем запросто могли бы вцепиться друг другу в глотки по прилету: это был мой астероид! Нет, мой астероид! И хорошо еще, если дома! А если прямо здесь, в космосе?

Между тем автопилот донес флуггер до нужного астероида, пора переходить на ручное управление.

Астероид из здешнего скопления – предмет крайне беспокойный. Он крутится и кувыркается настолько лихо, что в девяти случаях из десяти о посадке можно и не мечтать. Любая неровность поверхности при таком ускорении вскроет на раз-два брюхо линкора и не заметит. Что уж говорить о флуггере?

Слава богу, приземляться не надо. АДС, автоматические добывающие станции, оснащены собственными двигателями, мощности которых как раз хватает для самостоятельной посадки и старта, благо ускорение свободного падения на астероиде совсем смешное.

К двигателям прилагаются восемь длиннейших посадочных штанг-амортизаторов, раскрывающихся на манер паучьих лап. Они встречают поверхность астероида, компенсируя ударную нагрузку, что уберегает ценное оборудование от повреждений.

Задумано отлично, но гладко оно только на бумаге, как водится.

Пилот должен привести флуггер в квадрат сброса, выровнять расхождение скоростей до десяти метров в секунду максимум и удерживать его, пока АДС не уйдет на посадку.

Дело сильно осложняется износом матчасти. Штатно АДС выполняет приземление с высоты в километр, но это, как говорят на Большом Муроме, «таким бы ротком, да медку хлебнуть». Все настолько раздолбанное, что зависать надо на высоте двести метров, иначе никаких гарантий.

На «Горыныче» легко, вообще не фокус. Но двести метров для старенькой «Кассиопеи», которая больше «Горыныча» в три раза и тяжелее в десять… Двести метров зависания для «Кассиопеи» – это, считай, практически приземление. На астероиде приземление запросто приравнивается к столкновению, а это катастрофа – окончательный и бесповоротный оверкиль.

Мастера своего дела проводят сброс АДСки за десять-двенадцать секунд. У меня выходит, в самом лучшем случае, за тридцать.

Вот оно, зеленое поле! Парсер – умница, выбрал относительно ровный участок астероида, никаких бритвенных пиков, хорошая, словом, площадка. Я бросаю последний взгляд на консоль с экраном СР-сканера и вывожу изображение на панораму кабины.

До цели десять. Скорость у меня приличная, так что я отрабатываю тормозными дюзами: три импульса, по убывающей – длинный, средний, короткий. Черт, все равно быстро! Еще короткий. И еще. Неповоротливая это калоша! Да и дюзы сильно горелые.

Дистанция два. Я начинаю постепенно задирать нос флуггера, готовлю выравнивание по тангажу. Дистанция один. Еще один импульс на тормозные. Тангаж двадцать градусов.

Вырубаю связь. Не дай бог, сейчас кто-нибудь раззвонится!

Скорость почти ноль. Дистанция семь сотен. Шесть. Астероид скрывается под брюхом «Кассиопеи». Ландшафтный радар дает колебания в створе пяти градусов.

Пятьсот. Четыреста. Импульс на верхние маневровые. Высота проседает до двухсот относительно геоида и медленно понижается.

Голосовая связь с парсером.

– Команда. Сброс груза по первому грузовому модулю, доложить готовность.

– Есть готовность. АДС-1 активирована.

– Сброс через пять, четыре, три, два, ноль.

– Есть сброс. Фиксирую штатный выход груза… – короткая пауза. – АДС-1 на поверхности!

Флуггер заволакивает туча пыли, поднятая с астероида посадочными движками буровой вышки. На экране панорамы загорается метка: «АДС-1» с индикаторными полосами. Слава богу – зелеными!

– АДС-1 в штатном режиме, готова приступить к работе, – докладывает парсер.

И опять: слава богу! И ф-фу-у-ух-х!

Теперь можно не стесняться. Импульс на днищевые маневровые, высота триста, пятьсот, шестьсот. Поднимаем нос, тангаж пятнадцать, и потихоньку даем тягу на маршевые. Астероид остается позади. Можно включать автопилот.

– Расчетное время до контакта со следующей целью сорок три минуты. Маршрут оптимизирован, – сообщает автопилот.

– Поехали, – отвечаю я.

На сегодня первый есть.

– Молодцом, Румянцев! – это заработала связь, Блацкович на линии.

– Как у тебя?

– А мне еще двадцать минут ковылять, если парсер не врет.

– Ну ковыляй.

– Слушай, полный анекдот, тут Лопес чудит. Просто нереально. У него уже третий заход пошел на сброс, никак не осилит. Такой мат в эфире, заслушаешься! Ты вруби третий канал, не пожалеешь!

– Так он матерится-то по-испански, а я ни бельмеса. Что мне «Сигурд» переведет? У него словаря с испанской ненормативщиной нету.

– Как нету? Ты на связи? На связи! Лови файл, сейчас я тебе его подгружу!

Вот такой веселый пилот Абрам Блацкович. Сколько раз виделись возле флуггеров? Мильон раз! Так он просто Угрюм-Бурчеев, слова не вытянешь. А как окажется в космосе – душа-человек!

Мы, когда в точке рандеву коптимся, играем в преферанс по сети. Я, Блацкович, Эрардо Варга и Данкан Тес (из Атлантиды, то есть Северной Америки, субдиректория Охайо).

Так мы и болтаем.

Лопес заходит на квадрат сброса в четвертый раз, автопилот тянет мою «Кассиопею» к следующему астероиду. День начался удачно.

Спасибо, огромное спасибо товарищу Булгарину, который из меня всю душу вынул на практике прецизионного пилотажа! Если бы не его спартанско-суворовские методы обучения, нипочем бы мне «Кассиопею» не оседлать! А так – вполне, работаю помаленьку.

 

Вы думаете, самое сложное (и, если можно так выразиться, веселое) – это установка автоматических добывающих станций? Ха-ха-ха! Если вы такие наивные, значит, не доводилось вам работать на частный концерн в Тремезианском поясе. И слава богу, добавлю от себя.

Самое сложное начинается, когда паром привозит очередную порцию АДСок. Особенно для новичков.

Кто готовит станции? Правильно – техническая служба, совершенно отдельная от полетной секции. Оборудование, как говорилось выше, страшно битое. Иногда к реанимации малопригодное, так что его легче списать, чем чинить. А как ты его спишешь? Это ж целая история!

Выход простой и незатейливый: подсунуть дефективную штуковину пилоту. Если он ее принял, значит – вся ответственность на нем. АДС гробанулась? Ну-ка, кто ее устанавливал? Румянцев (например) – с него и спрос; кто последний, тот и папа. А стоимость станции вычтут с тебя, то есть с меня.

Хорошо, что остаточная балансовая стоимость высокой не бывает. Но тысяч на десять-пятнадцать можно встрять. Несложные вычисления показывают, что десять-пятнадцать месяцев ты будешь работать бесплатно. Или меньше, если твоя разрядность выше четвертой. Все одно – ни хрена приятного. Форменное рабство!

Не хочешь в рабство – разуй глаза и не ленись проверять оборудование в процессе приемки.

Ведь что такое АДС? Это двадцатитонный стальной комбайн с контейнерами для породы, буровым агрегатом, гусеничным шасси, четырьмя реактивными движками и довольно тупеньким парсером. Но какой бы он ни был тупенький, а пообщаться с ним можно. И даже нужно. По крайней мере сохранится протокол, и если коллеги нахимичили с парсером так, что он вам наврал насчет работоспособности систем, вам будет чем прикрыть задницу от сеньора Роблеса. Больше бумажек – чище жопа, такая у нас жизнь.

Я к чему веду?

Со мной этот подлый трюк попытались провернуть ровно на второй вахте.

Вылезли мы из астероидного пояса в точку рандеву, задрыхли, поиграли в преферанс. Прилетел паром, принял нас, а вот уже модули рядками стоят, в них АДС.

Ко мне подошел Данкан Тес и сказал на неподражаемом русском:

– Мистер Румьянцефф, вы есть человек новый. Мой вам советовать, проверяйт модуль 4–7. Его сейчас вам делать загружать в борт, да.

– Спасибо, Данкан.

– Зовите вы меня лучше Дан!

– Спасибо, Дан, – говорю, – зови и ты меня Андреем.

Я подключил свой парсер к модулю, а там, мама дорогая – натуральный металлолом. Хорошо если час проработает, но скорее всего не переживет даже приземления.

Техники в ангаре сказали, что они тут вообще ни при чем, есть приказ – они грузят.

По здравом размышлении разумным показалось связаться с диспетчерской, что я и сделал. В диспетчерской соединили с Роблесом.

– В чем дело, Румянцев?

– Сеньор Роблес, считаю своим долгом доложить, что АДС в модуле 4–7 я принять на борт не могу ввиду его аварийного состояния.

– Румянцев, вы пилот, или поп?

– Извините?

– Я херенте супериор огромной корпорации! Вы думаете, мне есть дело до вашего кривого оборудования? Разбирайтесь сами, и не вздумайте еще раз обратиться ко мне с подобной ерундой!

И отключился.

Блацкович объяснил, что все просто: пишешь докладную записку, тебе выгружают аварийный модуль, а если сменного модуля нету, то дневная норма автоматически снижается на одну АДС, всего делов.

– Кстати, Андрей, такие выкрутасы оставлять без внимания нельзя. Ни в коем случае! Я бы на твоем месте начистил рожу дежурному технику. Это его работа. Докладная записка, раз. Прилетаешь домой, находишь этого козла и бьешь ему в бубен, два. И Данкану не забудь проставиться, три.

– Это само собой. Только Дан не пьет.

– Пирожков купи – он, хоть и тощий, а пожрать любит. Насчет полировки хлебала я серьезно. В следующий раз подумают, прежде чем подставы лепить. А то давай вместе сходим? Я техников с такими замашками страшно не люблю!

 

Совет показался разумным. В самом деле, докладная записка – это хорошо, но педагогический эффект от показательного мордобоя совсем иной. Для народных масс, так сказать.

За претворение в жизнь плана мести я взялся со всей серьезностью.

На борту родной «Кассиопеи» я выяснил, что дежурным смены является некто Дэнис Хорн, и прямо по прилету отправился в блок 2 на техническую палубу. Абрам увязался со мной, невзирая на протесты.

– Ты натурально не понимаешь. А кто прикроет, если что? И возьми с собой что-нибудь тяжелое.

– Так обойдусь, – самонадеянно отмахнулся я.

И мы пошли обходиться так.

На палубе было людно, техники сменялись с вахты, в глазах рябило от всех оттенков серого. В ассортименте имелись: чистые комбезы, грязные комбезы, комбезы пыльные, прожженные, заштопанные, рваные, целые, заляпанные маслом частично и полностью.

Одного такого частично серого взял в оборот Блацкович.

– Братан, не подскажешь, как найти старшего техника Хорна?

– Зачем он тебе?

– У моего друга для него пацанский подгон.

– Ну если подгон… да вон, за переборкой выгородка – это офис дежурного смены, он там.

– Спасибо, братан, бывай, – и, обращаясь ко мне: – Заходишь, и сразу в будку. Бей сильно, но не покалечь.

В офисе обнаружились аж трое техников. В этой связи появились три насущных вопроса: первый – кто из них Хорн, второй – как его не покалечить, и третий – как бы нас не покалечили.

Третий вопрос был весьма актуален, так как пара молодцев отличалась богатырскими размерами.

Первый вопрос решил Блацкович.

– Ты Хорн?

– Ну я, а кто спрашивает? – вот так все оказалось просто.

– Вот он спрашивает, – и большим пальцем через плечо в мою сторону.

Моя сторона в тот момент лихорадочно вспоминала многочисленные драки во время оно, выбирая из широкого разнообразия максимально болезненный, но безопасный вариант рукоприкладства.

– Ты чего за хрен? – поинтересовался старший техник.

– Разрешите справочник, я вам покажу свою фамилию и звание, – отозвался ваш скромный повествователь, принимая со стола массивную книжку на полторы тысячи страниц формата А4.

– Ну, – протянул Хорн из кресла, пока я обходил стол, а заинтригованные техники расступались в стороны.

– Вот, прошу. – Мой палец отчеркнул произвольную строку. – Извольте обратить ваше внимание.

Хорн уткнулся бритой физиономией в разворот. Что и требовалось.

Я наподдал всей полуторакилограммовой массой бумаги снизу вверх, и еще раз, уже захлопнув книгу, вслед отлетевшей голове с хорошего размаха. Голова полетела дальше, а за ней – руки-ноги и кресло. Справочник упал пострадавшему на лицо, а потом на справочник упал мой кулак. Раза четыре.

– Меня зовут Андрей Румянцев, козел! Я пилот, позывной Комета! Я сегодня потратил полчаса на твой дефективный модуль!

– Да, молодой человек, советую больше так не шутить с летной секцией. Мы шуток не понимаем. Пошли, Андрей, – произнес Блацкович.

Я не удержался и совсем нерыцарственно приложил лежащее тело ботинком под ребра. Тело застонало. Остальные техники стояли с разинутыми ртами и не вмешивались, так все ловко и быстро мы провернули.

Только один все повторял:

– Вы че, мужики?! Вы че, мужики?!

Мы счастливо ретировались. Кажется, никто ничего не заметил.

Я поинтересовался:

– Может, зря мы его так?

– Не зря. Если не так, то вариант один: каждый раз все модули дрючить. Они ведь только слабину почувствуют – пиши пропало. Рано или поздно попадешься. А теперь – теперь у них всякие правильные мысли будут появляться при чтении летного формуляра с твоей фамилией. Справочником по голове никому неохота.

Вот так все обернулось. Историю про справочник вся база обсасывала недели две. Аварийных АДСок мне больше подсунуть не пытались.

Некоторое время мне было стыдно. Все-таки я бывший без пяти минут русский офицер, которому так поступать присяга не велит.

Но только некоторое. Ведь я именно что «без пяти минут», и на меня всякие условности не распространяются. Да и эффект налицо. Прав был древний, который сказал, что насилие разрешило в истории больше споров, чем все дипломаты, вместе взятые.

 

Добывал я хризолин, добывал я дейнекс. Возил титанировую руду на завод, что возле Долины Гейзеров на планете Фтия (а Фтия, друзья мои, это планета-подружка Цандера – как Венера у Земли).

В атмосферу на моей колымаге входить было страшно. Когда носовой обтекатель и кабину обхватил щупальцами плазменный спрут, в потрохах ветеранского флуггера что-то начало щелкать. И так оно нехорошо щелкало, что я передумал тысячу разных мыслей, каждая из которых приводила к живописной картине динамического разрушения центроплана в плотных слоях атмосферы.

Но все обошлось.

Слетал. Еще раз наложил полботфорта при выходе на орбиту, когда история с щелчками повторилась.

Естественно, на базе «Кассиопея» встала в стойло, откуда через сутки вылез Пьер Валье и развел руками. Мол, все в норме, ничего не сломано. Все работает.

– Ты знаешь, Андрэ, флуггер как человек, да! Пока молодой – море по колено. А как состарится, так все что-то скрипит да щелкает. Твоему борту лет больше, чем тебе, раза в три. Не удивляйся, его время пришло.

Я все-таки удивился. Необычному, какому-то философическому настроению техника, и общей его плавности. Потом поглядел в замаслившиеся глазки и понял, что он на приходе после очередной порции своего самосада.

Оставалось надеяться, что никакие важные узлы он в таком состоянии не тестировал. А то много мне будет толку от его философствований, когда флуггер полетит в разные стороны, отдельно от меня?

 

Кстати – о гейзерах.

Гейзер в космосе – невероятно красивая штука! Столб воды вырывается иногда на сотни километров, и тут же замерзает, так как на дворе температуры стоят сильно минусовые. Льдинки разлетаются в разные стороны густой тучей, а столб остается стоять, наподобие ледяного дерева. Все это сияет и переливается самым причудливым образом, из-за разнообразных минералов, которые в виде пылевой взвеси вмерзают в толщу льда и творят удивительные вещи с коэффициентом преломления света.

Красиво, нет слов.

И очень опасно.

Не приведи Господь попасть под такой залп при пролете над астероидом смешанного каменно-ледяного типа! (А таких немало водилось в скоплении АД-186, это были в основном некогда основательно выгоревшие кометные ядра).

Та самая красивая пыль превращает струю воды в прекрасный абразивный материал. На скорости в десятки километров в секунду она запросто препарирует любой флуггер, даже серьезную бронированную машину, типа нашего «Хагена» или клонской «Варэгны».

Беда в том, что астероид очень нестабильный предмет. Не всякий, но случается.

Случилось и со мной.

Скопление АД-186 изучено относительно неплохо. Но именно что «относительно». В этом слове скрывается масса информации. Например, подробных карт, где отмечены гейзероопасные астероиды, просто не существует в природе. Об этом необходимо помнить, быть внимательным и осторожным.

К сожалению, иногда осторожность не помогает совсем.

Судите сами.

Я отыскал жирненький камень сорока километров в поперечнике, с хорошей такой, перспективной жилой дейнекса. Судя по СР-сканированию, чистого выхода этого драгоценного вещества ожидалось тонн триста. (А это, по скромным прикидкам, пятьсот терро премиальных в месяц). Установил вышку. Вышка наработала десять тонн руды, и я полетел забирать контейнер.

Процесс несложный. Контейнер отстреливается в космос, я его подбираю, сбрасываю пустой контейнер, АДСка его находит, устанавливает на горбу и начинает работать дальше.

Все так. Но у астероида по этому поводу имелось свое мнение. Когда «Кассиопея» пошла на взлет, впереди ахнуло. Да как ахнуло! Два, три, пять гейзеров одновременно, или почти одновременно, что не играет роли.

Я, как полоумный, дал полную тягу на маршевые и заложил левый вираж. Мы почти разминулись! Почти! На высоте полторы мы встретились со струей абразированной воды из крайнего левого фонтанчика. И она сбрила мне половину плоскости начисто, прихватив консоль с блоком «Шершней».

Удар был так силен, что флуггер закрутило в бочку, а я прикусил язык.

Одурев от перегрузок, я умудрился перескочить через новооткрытое поле гейзеров, выровнять машину и дотянуть до парома. Благо в космосе потеря половины плоскости – штука неприятная, но не смертельная.

Я спасся. Я спас груз. И даже машину частично спас (большую ее часть).

В результате: я дал зарок поставить свечку в храме и заказать молебен святым Николаю Угоднику и Андрею Первозванному; начальство оценило мои летные качества и пересадило меня на новенькую «Андромеду». Заодно мне зачли испытательный срок, скостив целый месяц.

Так я выжил и стал штатным пилотом концерна «Дитерхази и Родригес».

 

 

Глава 3

ПУСТОЙ ТРЕП?

 

Август 2621 г.