Актуально ли правовое государство?

В нынешних политологических, историко-философских и даже правовых дискуссиях мелькают две мысли: 1) правовое государство - конструкция, устаревшая для постиндустриального общества; 2) эта идея вообще не органична российским традициям и ментальности. Ни с той, ни с другой позицией нельзя согласиться.

Человечество даже в постиндустриальную эру не располагает столь уж широким веером социальных возможностей, а потому, отказываясь от идеи правового государства, общество неизбежно обращается к такой государственности, где закон не основан на естественном праве и где его "господином" является власть. Если что и целесообразно пересматривать в постиндустриальную, информационную эпоху, так это традиционную конструкцию демократии, искать ее модель, наиболее подходящую для нынешнего состояния цивилизации. А вот правовое государство - достижение, не подлежащее пересмотру и тем более отказу от него.

Есть возражения и против второй позиции. Да, в России не очень популярна идея законопослушания. Но было бы ошибкой утверждать, что правовой нигилизм присущ природе россиян, а потому создание у нас правового государства фатально бесперспективно. Наоборот, как ни покажется странным, именно в России существуют благоприятные условия для реализации такой идеи.

Дело в том, что, признавая ценность позитивного права, доктрина правового государства усматривает гораздо большую ценность в праве естественном. В противном случае, действительно, вряд ли имело смысл отстаивать эту доктрину. Как писал русский правовой мыслитель И. Ильин, "ценность, лежащая в основании естественного права, есть достойная, внутренне-самостоятельная и внешне- свободная жизнь всего множества индивидуальных духов, составляющих человечество. Такая жизнь возможна только в виде мирного и организованного равновесия субъективных притязающих кругов; равновесия, каждому одинаково обеспечивающего возможность духовно-достойной жизни и потому нарушающего это равенство лишь в сторону справедливости ". По- моему, это одно из самых емких и точных определений смысла естественно-правового подхода.

Почему в России плохо приживалось и приживается законопослушание, или внешняя легальность? Да как раз потому, что, с одной стороны, политический ре-жим в России всегда был таков, что власть, не несущая ответственности перед обществом, могла безнаказанно издавать несправедливые законы, а народ оставался внешне терпеливым и молчаливо сносил любой государственный и чиновничий произвол, лишь приспосабливаясь к таким условиям. С другой стороны, это отнюдь не означало слепую покорность народа: приспособление к существующим условиям носило ситуативный характер. На самом деле народ выработал свою систему оценок существующего позитивного права, к которому, как правило, относился отрицательно и потому фактически вел игру с государством, на каждом шагу обманывая его. Обо всяком официальном акте, так или иначе затрагивающем интересы человека, россиянин имел и имеет собственное мнение, обладая даром различать правоту и законность.

Отсюда можно сделать важный вывод: перспективы формирования правового государства в России благоприятны. Но такая государственность станет возможной лишь тогда, когда право позитивное начнет сближаться с правом естественным -как в нормотворчестве, так и в правоприменении.

"Порядок" вместо "правового государства"

Одной из самых существенных (не побоюсь сказать, стратегической) ошибок российского переустройства стало то, что реформаторы пошли в общем-то по самому легкому пути - пути освобождения: от цензуры, политических, духовных и экономических запретов. Этот путь в кратковременном плане всегда приносит лавры. Однако следуя по нему в долгосрочном плане, невозможно провести переустройство страны. России, наряду с освобождением, требовалось планомерное, последовательное и системное преображение государственности на новых мировоззренческих основах. Однако в политическом классе, да и в обществе в целом, господствовали представления о том, что экономическая и политическая либерализация, разгосударствление (в том числе приватизация так называемой общенародной собственности) способны сами по себе преобразить Россию. Как тут не вспомнить слова П. Новгородцева, сказанные в 1923 году: "Наивная и незрелая политическая мысль обыкновенно полагает, что стоит только свергнуть старый порядок и провозгласить свободу жизни, всеобщее избирательное право и учредительную власть народа, и демократия осуществится сама собой... На самом деле то, что в таких случаях водворяется в жизни, обычно оказывается не демократией, а, смотря по обороту событий, или олигархией, или анархией, причем в случае наступления анархии ближайшим этапом политического развития бывают самые сильные суровые формы демагогического деспотизма".

Не правда ли, близко к нашей реальности? "Водворившийся" в России образ настолько непривлекателен и далек от рисовавшегося в туманных представлениях о будущем, что оттолкнул от самой идеи преобразований большинство ее приверженцев. Это демонстрируют даже данные социологических исследований. Нынешний реальный совокупный электорат партий, относящих себя к правым (СПС и "Яблоко"), дотягивает в лучшем случае до 15%. Партии же "порядка" (неважно, идет ли речь о КПРФ и ее союзниках или о "Единой России") привлекают к себе примерно 60-65% избирателей. При всех различиях последние две политические силы (хотя в принципе мировоззренческие различия между ними невелики, ибо оба лагеря представляют собой осколки номенклатуры КПСС) выглядят в глазах избирателей именно силами "антихаоса". Этот феномен означает фактически общественный провал идеи правового государства (повторю, провал пока на нынешнем этапе).

Конечно, любые радикальные реформы и революции имеют свою оборотную сторону, проявляющуюся прежде всего в падении жизненного уровня населения. Но распространенное мнение, что как раз это оттолкнуло от реформ большую часть народа, на мой взгляд, ошибочно. Через обнищание проходили многие страны, в том числе и Россия. Тогда в чем же причина усиления и распространения ностальгически реставрационных настроений? Только ли в инерционности общественного сознания? Только ли в закономерности чередования спадов и подъемов послереволюционной пассионарности?

Разумеется, данные факторы нельзя не учитывать. Но, судя по всему, дело не в них. Они были бы весомыми тормозами, если бы преобразования действительно шли в логике построения демократической правовой государственности. В нашем же случае подобные факторы не тормозят, а, наоборот, весьма органично вписываются в ситуацию и даже служат неким оправданием для риторики и принятия решений, внешне похожих на реформаторские, но являющих собой зачастую лишь реализацию генеральной идеи возрождающейся номенклатурной бюрократии: "все должно быть под контролем".

Можно выделить две другие причины "демократического отката". Первая: постсоветская власть не прошла своего рода морального теста перед обществом. Ведь людям в массе своей не интересны абстрактные для них новые конституционные принципы вроде разделения властей или презумпции невиновности. Они ждали, если говорить обобщенно, в корне иного отношения к себе со стороны власти, государственного аппарата (государства); надеялись, что новая власть будет демонстрировать уважение к человеческому достоинству. Однако по большому счету все осталось по-старому, по-советски: за высокими декларациями о человеке как высшей ценности и уважении его прав следовали решения и многие действия, которые явно расходились с базовыми принципами. Чтобы согласиться с этим неутешительным выводом, достаточно хотя бы вспомнить, как была распределена (через приватизацию) и как до сих пор перераспределяется государственная собственность, или посмотреть на ужасающую неравномерность материального благосостояния.

Вторая причина: по-новому устроенное государство не обеспечило выполнения своих базовых функций. Если бы дело происходило, скажем, в XVIII веке, такое явление не вызвало бы удивления и негодования. Но в данном случае речь шла о стране, где люди привыкли строить свою жизнь, опираясь на пусть плохо работавшую, бюрократизированную, скудную, но все же некую систему социальных и юридических гарантий. Понятно, что эта система подлежала демонтажу. Но, во-первых, любой демонтаж должен идти параллельно с монтажом новой системы. Во-вторых, обществу следует разъяснить, какая именно система предоставления публичных благ и защиты прав приходит на смену и когда она сможет заработать в полную силу. В-третьих, людям необходимо помочь пользоваться новыми инструментами - политическими, экономическими, социальными, а важнее всего - правовыми. Наконец, в-четвертых, демократическая система предполагает подчинение, в том числе и власти, правовым нормам. Однако, ликвидировав мотив страха перед репрессивной партийно- государственной машиной, перед неправовой государственной силой, власть не сумела (да не очень-то и пыталась) заменить образовавшийся вакуум если не уважением к праву, то поначалу хотя бы опасением перед санкциями за несоблюдение правовых норм.

Ни одно из этих условий соблюдено не было. В итоге правовой порядок не только не появился, но общество не ощутило даже движения к нему, несмотря на принимавшиеся во множестве новые законы, казалось бы, пропитанные правовыми принципами.

Вот почему оставшаяся нереализованной идея "правового государства" естественным образом заместилась идеей "порядка и стабильности". Это стало очевидно уже к 1995-1996 годам. Неслучайно ее восприняло большинство кандидатов на пост президента в избирательной кампании 1996 года, в том числе и сам Ельцин. Интересно, что та же идея осталась ключевой и при выборах Президента РФ в 2000 году.

Разумеется, нельзя говорить, что первые реформаторы совсем не придавали значения строительству демократической государственности. Наоборот, они начали именно с этого, приняв 12 июня 1990 года Декларацию о государственном суверенитете РСФСР, где провозглашались основные демократические ценности. В октябре 1991 года была утверждена Концепция судебной реформы, реализация которой, как предполагалось, избавит общество от инквизиционной юстиции. После августа 1991 года был реформирован (хотя довольно формально и механистично) один из столпов тоталитарного строя - КГБ. Несколько изменены система и функции органов исполнительной власти, которые, в частности, перестали напрямую управлять предприятиями; введена, тоже во многом формально, система местного самоуправления и т.д.

Но это - вехи, так сказать, "макрогосударственного строительства" или, иначе, стремление зафиксировать некоторые общие идеи, учредить новые институты. В гораздо меньшей степени власть заботило, как они будут функционировать, какой кадровый состав будет проводить новую правовую политику, как будет осуществляться мониторинг строительства новой российской государственности.

В большой степени этому помешал длительный политический конфликт между президентом и законодательным органом (Съездом народных депутатов и Верховным Советом РФ), обнажившийся вскоре после начала радикальной либерализации экономики в 1992 году. Однако и сам этот конфликт был порождением "нереволюционности".

Ни одна революция не связывает себя обязательствами по соблюдению основных законов того строя или режима, против которого она начинается. Как писал Ф. Лассаль, "хотя несомненно, что право должно бы предшествовать силе, но в действительности сила всегда предшествует праву и до тех пор предшествует ему, пока право со своей стороны не наберет достаточно силы, чтобы сломить силу бесправия". Однако как раз нежелание политических элит воспринимать происходящее как революцию и действовать соответствующим образом породило общественное непонимание действий Ельцина. Вместо того чтобы после победы над коммунистическим путчем в августе 1991 года проводить последовательные преобразования, означающие изменение существа государственной власти, реформаторы пошли другим путем. Они почти полностью сохранили структуру власти, оставшуюся от советского режима, хотя и модернизированную в последний период "перестройки".

Кроме того, недопустимо было связывать продолжением действия Конституции РСФСР 1978 года Россию советскую и Россию, восстанавливающую свою подлинную государственность. СССР не желал признавать себя правопреемником исторической России. Большевики создавали (и официально объявили об этом) абсолютно новое государство (прежними оставались лишь территория и население). Поэтому нельзя считать государство периода большевистского правления просто государством иной идеологии. Речь шла именно об иной государственности. Игнорирование этого фактора - не такая уж безобидная вещь. Пытаясь легализовать исторический дуализм, постсоветская власть дезориентировала и себя, и общество, и весь мир, не понимающий, с какой страной он собирается иметь дело. Но еще важнее, что, объявив себя правопреемницей СССР, нынешняя Российская Федерация попросту не обеспечила себе легитимного правового фундамента, на котором собралась строить правовое государство.

Не те приоритеты

Если рассматривать проблему с более конкретных позиций, то основным пороком государственно-правового строительства следует считать реактивный характер всех преобразований в этой сфере. Они шли без какого-то системно продуманного плана и чаще всего диктовались рефлексами борьбы за власть. Поэтому, как только исчезал осязаемый противник, будь то в 1991 или в 1993 году (хотя главным-то противником была сама система), убавлялся и "реформаторский пыл".

Можно сказать, что этот процесс все-таки привел к появлению демократической Конституции России. Но точно так же можно сказать, что Конституция сегодня как бы подвешена в воздухе, ибо не подкреплена развитым гражданским обществом, которое может по праву считать Конституцию тем самым общественным договором, в равной степени крепко связывающим "договаривающиеся стороны". Вот почему нынешнее соблюдение "буквы" Конституции не всегда означает соблюдение ее "духа", что, собственно, ярко проявляется в практике федеративных отношений, формирования кабинетов министров или определения реальных кандидатов на президентский пост.

Существует и еще одна причина, по которой ни одна из крупных реформ государственного организма до конца так и не была завершена (ни военная, ни административная, ни судебная и полицейская). Эту причину можно охарактеризовать как приоритет экономических реформ перед государственно-правовыми.

Не надо, конечно, забывать о том, что без радикальной либерализации экономики в начале 1990-х годов случилась бы катастрофа. Но довольно быстро "экономический блок" в системе новой власти оказался главенствующим и стал диктовать свою логику развития, в результате чего ведущую роль приобрели идеи приватизации государственной собственности, создания класса собственников. Государство же рассматривалось в основном как машина, помогающая или хотя бы не мешающая таким процессам. Государственные институты, не относящиеся непосредственно к сфере "дележа собственности" (например, армия, полиция, спецслужбы, суды), рассматривались как обычные "бюджетополучатели". Само понятие "реформы" de facto обрело смысл сугубо экономических реформ.

Новые надежды на последовательное проведение реформ в области государственного строительства возникли после президентских выборов 1996 года. Однако подорванное здоровье первого Президента России, а также его новое окружение, положившее в основу своей деятельности (по инерции избирательной борьбы) проведение имиджевой политики вместо политики реальной, стали теми факторами, которые не позволили вдохнуть жизнь в уже существовавшие проекты (в частности, судебной и административной реформ).