Картина пятнадцатая. Последняя встреча.

 

Палуба судна. Дея, Урсус, Фиби и Винос готовятся к отплытию. Дея спит.

Урсус. Суда такого типа очень опасны. У них нет бортов. Ничего не стоит скатиться в море. Если разыграется непогода, Дею придется перенести в трюм, а это будет ужасно. Одно неловкое движение, малейший испуг, и у нее может сделаться разрыв сердца. Я видал такие примеры. Ах, боже мой, что с нами будет! Спит она? Да, спит. Кажется, спит. А может быть, она без сознания? Нет. Пульс хороший. Как бы устроить, чтобы никто здесь не ходил?

 

Урсус выходит на авансцену.

 

Господа, прошу вас, не шумите. Не подходите сюда, если можно. Нужно бережно обращаться с людьми слабого здоровья. У этой девочки горячка.  Я объясняю это для того, чтобы вы были осторожнее. Она спит. Очень прошу – не будите ее.

 

Урсус садится рядом с Деей.

Ну что ж, вернемся на каторгу. Опять впряжемся в лямку. Чья-то рука, страшная рука, которой мы не видим, внезапно повернула нашу судьбу в худшую сторону. Пусть так, не будем терять мужества. Только бы Дея не хворала.

А где же Гомо? Во всей этой суматохе я забыл посадить его на цепь. Я сам не знаю, что делаю. Вот уже больше часу, как я его не видел. Он, верно, ушел промышлять себе ужин. Лишь бы с ним ничего дурного не случилось Гомо! Гомо!

 

К Урсусу подбегает Гомо. Волк садится и тихо стучит хвостом по палубе.

А, ты здесь! Слава богу! Потерять еще и Гомо – это было бы слишком. Она, пожалуй, сейчас проснется. Тише, Гомо! Сейчас мы отчалим. По-моему, ночь будет спокойной. Ветер затих. Качки не будет. Как она бледна! Итак, надо начинать жизнь сызнова. Надо будет опять приняться за работу. Ведь нас теперь только двое. Мы с тобой будем работать для нее. Это наше дитя. А! Судно тронулось. Отправляемся. Прощай, Лондон, проклятый Лондон!

В знак согласия волк тихо стукнул о палубу хвостом.

 

Дея просыпается.

Дея. Он хорошо сделал, что ушел. Этот мир не для него. Только и мне нужно уйти вслед за ним. Отец, я не больна, я слышала все, что вы говорили; мне хорошо, я чувствую себя прекрасно; я спала.
Дея. Отец, не огорчайтесь. Гуинплена больше нет. Теперь я действительно слепа. Раньше я не знала ночи. Ночь – это разлука.  Я всегда боялась, что он улетит; я знала, что он спустился ко мне с неба.

 

Гомо слегка ударил хвостом по палубе.

Дея. Отец, вы же понимаете – все кончено с тех пор, как Гуинплена нет.  Когда со мною был Гуинплен, я жила – это было так просто. Теперь Гуинплена больше нет, и я умираю. Это совсем не страшно. Отец, то, что гаснет на земле, вновь зажигается на небе. Когда живешь, постоянно чувствуешь, как от боли сжимается сердце. Нельзя же страдать вечно.

Урсус. Дея, прошу тебя, не волнуйся так.

Дея. Гуинплен поступил хорошо. Теперь моя очередь. Вы сами мне рассказывали, что я была совсем малюткой, когда моя мать умерла, что я ночью лежала на земле и снег падал на меня, а Гуинплен тогда тоже был ребенком и тоже совершенно одиноким; он подобрал меня, и лишь потому я осталась в живых; не удивляйтесь же, если я сегодня должна покинуть вас и уйти на небо, чтобы узнать, там ли Гуинплен.
Урсус. Успокойся. Тебе вредно много говорить. Не волнуйся, не доводи себя до горячки. Я не перенесу твоей болезни. Пожалей меня, не хворай.
Дея. Зачем искать на земле то, что можно найти только на небе?

 

Урсус возразил, пытаясь придать своему голосу повелительный тон:

Урсус. Успокойся! Ты сама себе вредишь.Ты должна успокоиться и заснуть. Все будет хорошо. Даю тебе честное слово, все будет хорошо. Погода отличная.  Завтра мы будем в Роттердаме, это город в Голландии, у самого устья Мааса.
(Про себя). Господи, лишь бы только что-нибудь ее не взволновало.

Картина шестнадцатая. ФИНАЛ.

Дея понимается, выпрямившись во весь рост.  На ней было длинное белое платье, наглухо застегнутое, позволявшее видеть только верхнюю часть плеч и нежную шею. Рукава спускались ниже локтей, складки платья скрывали ее ступни.

На кистях рук выступала сеть голубых жилок, вздувшихся от лихорадки. Молодая девушка не шаталась, но вся дрожала и трепетала, как тростник. Фонарь освещал ее снизу. Лицо ее было невыразимо прекрасно. Распущенные волосы ниспадали на плечи.

 

Минестрель 2. Ни одна слезинка не скатилась по щекам Деи. Но глаза ее горели мрачным огнем. Она была бледна той бледностью, которая является как бы отражением божественной жизни на человеческом лице.

Минестрель 1. Ее тонкий, хрупкий стан точно слился с ее одеждой. Вся она колебалась, словно пламя на ветру. В то же время чувствовалось, что она уже становится тенью. Широко раскрытые глаза сверкали ярким блеском. Она казалась бесплотным призраком, душой, воспрянувшей в лучах зари.

 

  Гуинплен бесшумно проскользнул в возок, снял с гвоздя свой костюм фигляра и нагрудник, надел их и вышел на палубу, скрытый от взоров балаганом, снастями и мачтой.
Дея продолжала что-то лепетать, едва шевеля губами; понемногу ее лепет перешел в мелодию. Она стала напевать, иногда умолкая и забываясь в бреду, таинственный призыв, с которым столько раз обращалась к Гуинплену в «Побежденном хаосе». Ее пение, звучал о неясно и было не громче жужжанья пчелы:

Дея. Никогда! Никогда я уже не услышу его!

 

Дея простерла руку, словно ища опоры в пространстве. Гуинплен, выступив из темноты и очутившись рядом с остолбеневшим от ужаса Урсусом, опустился перед нею на колени.

Дея. Noche, quita te de alli

La alba canta...

 

И тогда она услыхала голос любимого, отвечавший ей:

Гуинплен. О ven! ama!

Eres alma,

Soy corazon.

 

В ту же минуту Дея почувствовала под своей рукой голову Гуинплена. Из груди ее вырвался крик, звучавший невыразимой нежностью:

Дея. Гуинплен!

 

Ее бледное лицо озарилось как бы звездным светом, в она пошатнулась. Гуинплен подхватил ее на руки.

Урсус. Жив!

Дея. Гуинплен! Ты опустился обратно с неба. Благодарю тебя.

Сидя на коленях у Гуинплена, сжимавшего ее в объятиях, она обратила к нему свое кроткое лицо и устремила на него слепые, но лучезарные глаза, словно могла видеть его.

Это ты!

Гуинплен. Да, я! Это я! Я, Гуинплен! А ты – моя душа, слышишь? Ты – моя вечность! Это я! Я жив! Ах, подумать только, что я хотел покончить с собой! Еще одно мгновенье и, не будь Гомо... Мы будем жить, Дея! Дея, прости меня! Да, я с тобой навсегда! Теперь уже ничто не в силах нас разлучить. Мы вместе! Мы снова нашли друг друга. Все дурное кончилось. Мы опять заживем счастливо. Я расскажу тебе все. Судно отошло от берега. Никто не может теперь нас задержать. Мы в пути, и мы свободны. Нам ничего больше не угрожает. Я обожаю тебя.
Урсус. Умерь-ка свой пыл!

Дея, замирая от блаженства, трепетной рукой провела по лицу Гуинплена. Он услышал, как она прошептала:

Дея. Такое лицо должно быть у бога.

 

Затем дотронулась до его одежды.

Его куртка. Ничего не изменилось. Все как прежде.

Урсус, ошеломленный, вне себя от радости, смеясь и обливаясь слезами, смотрел на них и разговаривал сам с собой:

Урсус. Ничего не понимаю. Я круглый идиот. Ведь я же сам видел, как его несли хоронить! Я плачу и смеюсь. Ах, я дурак! Не слишком ли много для нее волнений? Как раз то, чего я опасался. Нет, как раз то, чего я желал. Гуинплен, побереги ее!

Гуинплен. Я снова вижу тебя и глазам своим не верю. На этой шхуне! Но объясни, что с вами произошло? Ах, до чего вас довели! Где же «Зеленый ящик»? Вас ограбили, вас изгнали! Какая низость! О, я отомщу за вас! Отомщу за тебя, Дея! Им придется иметь дело со мной. Ведь я пэр Англии.

Урсус, которого последние слова точно обухом ударили по голове, отшатнулся и внимательно посмотрел на Гуинплена.

Урсус. Он не умер – это ясно, но не рехнулся ли он?

 

Гомо вылез из-под возка и, неслышно ступая, переходил от одного к другому; не притязая ни на чье внимание, он лизал наудачу все, что попадалось, – грубые сапоги Урсуса, куртку Гуинплена, платье Деи, тюфяк. Это был его волчий способ изъявлять радость.
Вдруг Дея, высвободившись из объятий Гуинплена, привстала. Она прижала обе руки к сердцу, словно желая сдержать его биение.

Дея. Что со мной? Мне трудно дышать. Но это ничего. Это от радости. Это хорошо. Я сражена твоим появлением, Гуинплен. Сражена внезапным счастьем. У меня точно выросли крылья, – я чувствую, как они трепещут. Мне немного страшно, но я очень счастлива. Ты воскресил меня, Гуинплен.

 

Она вспыхнула, потом побледнела, затем снова разрумянилась и вдруг упала.

 

Урсус. Увы! Ты убил ее!

 

Она безжизненно лежала у него в объятиях. Руки ее беспомощно повисли. Гуинплен и Урсус уложили ее на тюфяк.

Дея. Гуинплен, я умираю. Приходи ко мне как можно скорее! Даже у бога я буду несчастной без тебя. Не оставляй меня слишком долго одну. Рай был здесь, на земле. Там, наверху, только небо. Прощай!

 

И, упав навзничь, она вся вытянулась и застыла на тюфяке.

Интермедия 11.

Минестрель 2. Гуинплен был страшен. Он вскочил на ноги, поднял голову и стал пристально всматриваться в расстилавшееся перед ним бескрайнее черное небо.

Минестрель 1. Потом, никому не видимый, он простер руки кверху и сказал:

 

– Иду!

 

Минестрель 2. Он пошел по палубе шхуны, направляясь к ее борту, точно притягиваемый каким-то видением. В нескольких шагах от него расстилалась бездна.

Минестрель 1. Он двигался медленно, не глядя себе под ноги.
Минестрель 2. Лицо его было озарено улыбкой, которая была у Деи перед смертью.

 

Минестрель 1. Он шел прямо, словно видя что-то перед собой. В глазах у него светился как бы отблеск души, парящей вдалеке. С каждым шагом он приближался к борту.

 

Минестрель 2. Он шел решительно, простирая кверху руки, с запрокинутой назад головой, пристально всматриваясь в одну точку, двигаясь, словно призрак. Он не сводил глаз с одной точки на небе, в самом зените. Он улыбался.

 

Минестрель 2. Гуинплен пересек палубу. Еще несколько решительных роковых шагов, и он очутился на самом ее краю.
- Я иду, – сказал он. – Вот и я, Дея!

 

Минестрель 1. Палуба была без борта. Перед ним чернела пропасть. Он занес над ней ногу.
И упал. Музыка. На музыке воет Гомо. Занавес.