Картина одиннадцатая. Превращение Гуинплена.

Баркильфедро. Милорд, не соблаговолит ли ваше сиятельство присесть?

Гуинплен. Чего от меня хотят? Отпустите меня на свободу! Все это ошибка! Неужели не существует никаких законов? Я не виновен ни в чем решительно. Я хочу уйти отсюда. Это несправедливо! Меня схватили точно вора. Я –  фигляр, выступающий на ярмарках и рынках. Я – «Человек, который смеется».  Меня зовут Гуинплен. Сделайте милость, господин, прикажите выпустить меня отсюда. Сжальтесь над человеком, который ничего дурного не сделал, у которого нет ни покровителей, ни защитников.
Баркильфедро. Успокойтесь, милорд, вы не фигляр. Передо мною лорд Фермен Кленчарли, барон Кленчарли-Генкервилл, маркиз Корлеоне Сицилийский, пэр Англии.

 

Ошарашенный Гуинплен садится в кресло.

Соблаговолите запомнить, ваша милость, что меня зовут Баркильфедро. Я чиновник адмиралтейства.

Баркильфедро достает пожелтелый, покрытый пятнами, позеленевший, изъеденный плесенью и местами разорванный пергамент, исписанный с одной: стороны и хранивший на себе следы многочисленных сгибов, и принимается читать.

 

"Во имя отца и сына и святого духа, Сего двадцать девятого января тысяча шестьсот девяностого года по рождестве христовом, На безлюдном побережье Портленда был злонамеренно покинут десятилетний ребенок, обреченный тем самым на смерть от голода и холода в этом пустынном месте.
Ребенок этот был продан в двухлетнем возрасте по повелению его величества, всемилостивейшего короля Иакова Второго.
Ребенок этот – лорд Фермен Кленчарли, законный и единственный сын покойного лорда Кленчарли, барона Кленчарли-Генкервилла, маркиза Корлеоне Сицилийского, пэра Английского королевства, ныне покойного, и Анны Бредшоу, его супруги, также покойной.
Ребенок этот – наследник всех владений и титулов своего отца. Поэтому, в соответствии с желанием его величества, всемилостивейшего короля, его продали, изувечили, изуродовали и объявили пропавшим бесследно.
Ребенок этот был воспитан и обучен с целью сделать из него фигляра, выступающего на ярмарках и рыночных площадях.
Лорд Фермен Кленчарли в двухлетнем возрасте был куплен мною, нижеподписавшимся, а изувечен и обезображен фламандцем из Фландрии, по имени Хардкванон.
Ребенок был нами предназначен стать маскою смеха.
Способом, известным одному только Хардкванону, ребенок был усыплен и изуродован незаметно для него, вследствие чего он ничего не знает о произведенной над ним операции.

Он не знает, что он лорд Кленчарли. Он откликается на имя «Гуинплен».

 И да хранит господь ваше сиятельство.

Гуинплен. Что это такое? Да разбудите же меня!

Баркильфедро. Я и пришел для того, чтобы разбудить вас. Вот уже двадцать пять лет, как вы спите. Вы видите сон, и вам пора очнуться. Вы считаете себя Гуинпленом, тогда как вы – Кленчарли. Вы считаете себя простолюдином, между тем как вы – знатный дворянин. Вы считаете себя скоморохом, в то время как вы – сенатор. Вы считаете себя бедняком, в действительности же вы – богач. Вы считаете себя ничтожным, между тем как вы принадлежите к сильным мира сего. Проснитесь, милорд!

 

Музыка. Гуинплен падает в обморок.
Занавес.

Часть третья.

Интермедия 7.  

На просцениуме Минестрели.

Первый. Что же случилось? Что за странное превращение произошло с Гуинпленом?

Второй. А случилось вот что.

 

Дальше минестрели говорят на музыке.

 

Первый. Как-то раз один из четырех канониров, составлявших гарнизон Келшорского замка, подобрал во время отлива на песке оплетенную ивовыми прутьями флягу, выброшенную на берег волнами.

Второй. Фляга эта, сплошь покрытая плесенью, была закупорена просмоленной втулкой.

Первый. Солдат отнес находку в замок полковнику, а тот отослал ее адмиралу Англии.

Второй. Адмиралу – значит, в адмиралтейство; в адмиралтействе же предметами, выброшенными на берег, ведал Баркильфедро.

Первый. Баркильфедро, распечатав и откупорив бутылку, доставил ее королеве.

Второй. Королева сразу взялась за дело.

Первый. Принялись за розыски человека, выступавшего под именем Гуинплена; найти его оказалось делом нетрудным.

Второй. Хардкванона тоже. Он все еще сидел в Четэмской тюрьме. Его перевезли из Четэма в Лондон.

Первый. Одновременно с этим навели справки в Швейцарии. Все факты полностью подтвердились.

Картина двенадцатая. Заседание палаты лордов.

На просцениумк ГУИНПЛЕН.

Гуинплен. Так вот в чем дело! Я, значит, родился лордом. Теперь все ясно. Меня похитили, продали, лишили наследства, покинули, обрекли на смерть! Пятнадцать лет я был фигляром, нищим бродяжкой. И теперь я рождаюсь вновь! У меня кружится голова. Я был внизу – и очутился наверху. Я – лорд! У меня есть дворцы, сады, охотничьи угодья, леса, кареты, миллионы, я буду давать пиры, буду писать законы, буду наслаждаться всеми радостями жизни; бродяга Гуинплен, не имевший права сорвать полевой цветок, будет срывать с неба звезды!

 

Появляется Баркильфедро.

Баркильфедро. Заседание палаты лордов открыто!

 

Музыка. В зал входят лорды.

 

Баркильфедро. Фермен Кленчарли, барон Кленчарли, барон Генкервилл, маркиз Корлеоне Сицилийский приветствует ваши милости.

 

Оба лорда как можно выше приподняли шляпы над головами, затем снова покрыли головы. Гуинплен приветствовал их таким же образом.

 

Баркильфедро читает бумагу:

Баркильфедро. Предписание лорду Фермену Кленчарли: «Предписываем вам во имя верности и преданности, коими вы нам обязаны, занять лично принадлежащее вам место среди прелатов и пэров, заседающих в нашем парламенте в Вестминстере, дабы по чести и совести подавать ваше мнение о делах королевствства.

 

Лорды. Да будет так.

 

Броун. Милорды! Прения по обсуждавшемуся уже несколько дней биллю об увеличении на сто тысяч фунтов стерлингов ежегодного содержания его королевскому высочеству, принцу супругу ее величества, ныне закончены, и нам надлежит приступить к голосованию. Согласно обычаю, подача голосов начнется с младшего на скамье баронов. При поименном опросе каждый лорд встанет и ответит «доволен» или «недоволен», причем ему предоставлено право, если он сочтет это уместным, изложить причины своего согласия или несогласия.

 

Парламентский клерк встал и раскрыл большой фолиант, лежавший на позолоченном пюпитре, так называемую «книгу пэрства».

Броун. Милорд Джон, барон Гарвей.

 

Старик в белокуром парике поднялся и заявил:

Гарвей. Доволен.

Браун. Милорд Фрэнсис Сеймур, барон Конуэй Килтелтег.

Сеймур. Доволен.

Браун. Милорд Джон Ливсон, барон Гоуэр.

Гоуэр. Доволен.

Браун. Милорд Дончестер, барон Гернсей.

Дорчестер. Доволен.

Браун. Милорд Фермен Кленчарли, барон Кленчарли-Генкервилл.

 

Гуинплен поднялся.

Гуинплен. Недоволен.

 

Все головы повернулись к нему. Гуинплен стоял во весь рост. Свечи канделябров, горевшие по обеим сторонам трона, ярко освещали его лицо, отчетливо выступившее из мглы полутемного зала, словно маска среди клубов дыма.

Пэры. Что это за человек?

Гуинплен продолжает.

Гуинплен. Я поднялся сюда из низов. Милорды, вы знатны и богаты.  Вы захватили в свои руки все преимущества. Кто порождает привилегии? Но будущее сулит вам беду. Я пришел предупредить вас. Я пришел изобличить ваше счастье. Оно построено на несчастье людей. Вы обладаете всем, но только потому, что обездолены другие. Однако бог восстановит нарушенную справедливость. Слушайте меня! Перед вами, пэры Англии, я открываю великий суд народа, этого верховного судьи, которого ввергли в положение осужденного.

В безмерном море человеческих страданий я собрал по частям основные доводы моей обличительной речи. Еще вчера я был фигляром, сегодня я среди вас.

Я – лорд Фермен Кленчарли, но настоящее мое имя – Гуинплен. Я – отверженный; меня выкроили из благородной ткани по капризу короля. Я все видел, я все испытал. Страдание – это не просто слово, господа счастливцы. Страдание – это нищета, я знаю ее с детских лет; это холод, я дрожал от него; это голод, я вкусил его; это унижения, я изведал их; это болезни, я перенес их; это позор, я испил чашу его до дна.

Вчера еще на мне были лохмотья. Бог бросил меня в толпу голодных для того, чтобы я говорил о них сытым. О, сжальтесь! Поверьте, вы не знаете того гибельного мира, к которому будто бы принадлежите.  Я пришел от тех, кого угнетают. О вы, хозяева жизни, ведаете ли вы, что творите? Нет, не ведаете. Я был сиротой, брошенным на произвол судьбы, я был совсем один в этом беспредельном мире. И первое, что я увидел, был закон, в образе виселицы; второе – богатство, в образе женщины, умершей от голода и холода; третье – будущее, в "образе умирающего ребенка; четвертое – добро, истина и справедливость, в лице бродяги, у которого был только один спутник и товарищ – волк.

 

Вокруг Гуинплена со всех сторон неслись крики:

 

Смех королей похож на смех богов, в нем всегда есть нечто жестокое. Лорды стали потешаться. К смеху присоединились издевательства. Вокруг говорившего раздались рукоплескания, послышались оскорбления. Его осыпали градом убийственно ядовитых насмешек.

– Браво, Гуинплен!

– Ты пришел дать нам представление! Прекрасно! Болтай сколько влезет!

– Здравствуй, паяц!

– Привет лорду-клоуну!

– И это пэр Англии?!

– А ну-ка еще!

– Нет! Нет!

– Да! Да!

 

Гуинплен. Значит, вы издеваетесь над несчастьем! Заклинаю вас, сжальтесь над собой!  Разве вы не видите, что перед вами весы, на одной чаше которых ваше могущество, на другой – ваша ответственность?  Не смейтесь! Подумайте. Вы ведь не злодеи. Вы такие же люди, как и все, не хуже и не лучше других.

    Я обращаюсь к людям честным – надеюсь, что такие здесь есть; я обращаюсь к людям с возвышенным умом – надеюсь, такие здесь найдутся; я обращаюсь к благородным душам – надеюсь, что их здесь немало.

   Вы попираете ногами головы людей, но это не ваша вина. Это вина той Вавилонской башни, какою является наш общественный строй. Вы так могущественны, будьте же сострадательными; вы так сильны – будьте же добрыми. Если бы вы только знали, что мне пришлось видеть! Какие страдания – там, внизу! Народная нищета ужасна.

   В Стаффорде нельзя осушить болото потому, что нет денег. В Ланкашире закрыты все суконные фабрики. Всюду безработица. Известно ли вам, что рыбаки в Гарлехе питаются травой, когда улов рыбы слишком мал? В Пенкридже, в Ковентри, где вы только что отпустили ассигнования на собор и где вы увеличили оклад епископу, в хижинах нет кроватей, и матери вырывают в земляном полу ямы, чтобы укладывать в них своих малюток. Я видел это собственными глазами.

Милорды, знаете ли вы, кто платит налоги, которые вы устанавливаете? Те, кто умирает с голоду. Вы увеличиваете нищету бедняка, чтобы возросло богатство богача. А между тем следовало бы поступать наоборот. Как! Отбирать у труженика, чтобы давать праздному, отнимать у нищего, чтобы дарить пресыщенному, отбирать у неимущего, чтобы давать государю!

Сжальтесь над бедняками!. Будьте осторожны, издавая законы! Берегитесь тех несчастных, которых вы попираете пятой. Взгляните себе под ноги! Пожалейте их! Пожалейте самих себя! Если вы любите самих себя, спасайте других.

 

Неудержимый смех усилился, хохотала вся палата. Впрочем, одной уже необычности этой речи было достаточно, чтобы развеселить высокое собрание.

Гуинплен. Им весело, этим людям!  Ах да, ведь они всемогущи. Ах, да ведь я тоже один из них. Но я и ваш, бедняки! Король продал меня, бедняк приютил меня. Кто изувечил меня? Монарх. Кто исцелил и вскормил? Нищий, сам умиравший с голоду. Я – лорд Кленчарли, но я останусь Гуинпленом. Я из стана знатных, но принадлежу к стану обездоленных. Я среди тех, кто наслаждается, но душой я с теми, кто страждет. Ах, как неправильно устроено наше общество! Но настанет день, когда оно сделается настоящим человеческим обществом. Не будет больше вельмож, будут только свободные люди. Не будет больше господ, будут только отцы. И тогда исчезнут и низкопоклонство, и унижение, и невежество, не будет  ни бедняков, ни придворных, ни лакеев, ни королей. Тогда засияет свет! А пока – я здесь. Это право дано мне, и я пользуюсь им.

 

Ропот среди лордов.

 

– Закройте заседание!

 

– Нет! Нет! Нет! Пусть продолжает. Он забавляет нас. Гип! Гип! Гип! Ура!

 

– В конуру, Гуинплен!

 

– Долой его! Долой! Долой!

 

Виконт Хеттон вынул из кармана пенни и бросил его Гуинплену. В хаосе насмешек выделялись громкие выкрики:

– Страшилище!

– Что означает все это?

– Оскорбление палаты!

– Это выродок, а не человек!

–Позор! Позор!

– Прекратить заседание!

– Говори, шут!
– Зачем явилось сюда это чудовище?

 

Гуинплен вздрогнул, словно от нестерпимой боли; он резко выпрямился и пылающим взором окинул все скамьи.

Гуинплен. Зачем я явился сюда? Затем, чтобы повергнуть вас в ужас. Я чудовище, говорите вы? Нет, я – народ. Я выродок, по-вашему? Нет, я – все человечество. Выродки – это вы. Вы – химера, я – действительность. Я – Человек. Страшный «Человек, который смеется». Смеется над вами. Над собой. Надо всем. О чем говорит этот смех? О вашем преступлении и о моей муке. И это преступление, эту муку он швыряет вам в лицо. Я смеюсь – и это значит: я плачу.

 

Он остановился. Шум утих. Кое-где еще смеялись, но уже не так громко. Он подумал было, что снова овладел вниманием слушателей. Передохнув, он продолжал:

О всемогущие глупцы, откройте же глаза! Я воплощаю в себе все. То, что сделано со мной, сделано со всем человеческим родам: изуродовали его право, справедливость, истину, разум, так же как мне изуродовали глаза, рот и уши; в сердце ему, так же как и мне, влили отраву горечи и гнева, а на лицо надели маску веселости.

 Епископы, пэры и принцы, знайте же, народ – это великий страдалец, который смеется сквозь слезы. Милорды, народ – это я. Трепещите! Близится неумолимый час расплаты. Это идет народ, говорю я вам, это поднимается человек; это наступает конец; это багряная заря катастрофы. Вот что кроется в смехе, над которым вы издеваетесь!

 

Пантомима «Смех лордов». На музыке лорды корчатся в смехе. Гуинплен реагирует соответственно. Поставить сцендвижение.

 

Интермедия 8.

На сцене МИНЕСТРЕЛИ.

Первый. В то время, как на колокольне собора святого Павла пробило полночь, какой-то человек, перейдя Лондонский мост, углублялся в сеть саутворкских переулков.

Второй. Фонари уже не горели, ибо в то время в Лондоне, как и в Париже, гасили городское освещение в одиннадцать часов, то есть именно тогда, когда оно всего нужнее. Темные улицы были безлюдны.

Первый. Человек шел большими шагами. На нем был костюм, совсем не подходящий для поздней прогулки по улицам: шитый золотом атласный камзол, шпага на боку, шляпа с белыми перьями; плаща на нем не было.

Второй. Ночные сторожа при виде его говорили: «должно быть, какой-нибудь лорд, побившийся об заклад», – и уступали ему дорогу с уважением, с каким должно относиться и к лордам и к пари.

Первый. Человек этот был Гуинплен. Он бежал из Лондона.

КАРТИНА ТРИНАДЦАТАЯ. НА РАЗВАЛИНАХ

Гуинплен во дворе гостиницы Таринзофилд, где несколько дней назад он оставил Дею и Урсуса. На лужайке нет никого. Зеленого фургона тоже нет. Гуинплен тихонько стучит в дверь и зовет.

Гуинплен. Эй, кто-нибудь! Откройте!

 

Тишина. Гуинплен зовет.

Эй, кто-нибудь! Откройте! Где вы?

Тишина. Гуинплен стучит в двери.

Интермедия 9.

Министрель 2. Гуинплен барабанил, бил кулаком, колотил изо всей силы. И это вызвало в нем далекое воспоминание об Уэймете, когда он, еще мальчиком, бродил ночью с малюткой Деей на руках.
Министрель 1. Он стучался властно, как лорд; ведь он и был лордом, к несчастью. Но в доме по-прежнему стояла мертвая тишина.

Гуинплен. (За сценой). Фиби! Винос! Урсус! Гомо!

 

Громко стучит.

 

Минестрель 2. Гуинплен стучал в боковую дверь, в ворота, в окна, в ставни, стены, стучал кулаками, ногами, обезумев от ужаса и тоски.

Минестрель 1. Он звал Фиби, Винос, Урсуса, Гомо. Стоя перед стеной, он надрывался в криках, он стучал что было мочи. По временам он умолкал и прислушивался. Дом оставался нем и мертв.

Минестрель 2. Гуинплен вышел из гостиницы и осмотрел во всех направлениях Таринзофилд. Он ходил всюду, где накануне стояли подмостки, палатки, балаганы. Теперь ничего от этого не осталось. Он стучался в лавки, хотя отлично знал, что в них нет никого, колотил во все окна, ломился во все двери. Ни один голос не откликнулся из этой тьмы. Казалось, здесь вымерло решительно все.

Минестрель 1. Не найдя никого, Гуинплен покинул Таринзофилд, свернул в извилистые

 и направился к Темзе.
Минестрель 2. Миновав запутанную сеть переулков, обнесенных заборами и изгородями, он почувствовал, что на него пахнуло свежестью воды, услыхал глухой плеск реки и вдруг очутился перед парапетом Эфрок-Стоуна.

Гуинплен выходит на берег Темзы.