Ангел очень старался обрести мир, но в глубине души, представляя себе лицо своего возлюбленного, она видела только ЕГО. Ужас охватывал ее, ибо она не изменится никогда. Часть ее души принадлежит ему.

Рен Соренсон в течение десяти лет пыталась по кусочкам собрать свою жизнь. Говорят, время способно залечить любые раны, но она частенько ловила себя на том, что проклинала всех, кто в это верит. Во всяком случае, чем старше она становилась, тем, похоже, сложнее получалось в это верить.

Однако чувства, затопившие ее много лет назад и казавшиеся незнакомыми, со временем стали ей понятны. Как бы ей ни хотелось возненавидеть Риза, она не могла. Ему принадлежала часть ее сердца. Часть ее души. Часть ее тела. Она пыталась отрицать это — и тогда, и теперь — но из этого ничего не получалось. Возможно, именно поэтому Рен никогда не сможет ничего изменить в своей жизни.

Она влачила свои дни, помогая жертвам сексуального насилия: держала их за руки, вытирала слезы и давала советы, в которые сама поверить не могла. Оставшись одна, Рен перебралась в монастырь, где монахини убеждали, что молитвы избавят ее от боли и грехов. Она никогда не рассказывала, что привело ее туда. О смерти, которую видела. О жизни, которую дала. О пролитой крови. О ненависти, которая была общей, и обо всем том, что показал ей Риз. Она вынуждена была молчать из-за невежества ее религии и всеобщего осуждения. Предполагалось, что ее должны поддерживать и любить безоговорочно, потому что Иисус поступил бы именно так, верно? Но вместо этого с ней обращались, как с мусором. Она не видела особого сочувствия, учитывая произошедшее десять лет назад. Она была просто девочкой. Потерянной четырнадцатилетней девочкой, пытающейся познать этот мир. И когда она думала, что Риз не был плохим мальчиком, то снова оказалась не права. Рен ненавидела его, но он был дорог ей — совершенно непонятные противоречивые эмоции. Она никогда не понимала этих ощущений — они и сейчас для нее загадка.

Откинув свои черные длинные локоны за плечи, Рен перебирала бумаги на столе. По вечерам она добровольно помогала в женском приюте, проводя там свободное от учебы время. Рен преуспела, получив степень бакалавра в области социальной работы, и теперь училась в магистратуре. Она была уверена, что в этом ее настоящая цель, но не была уверена, чем будет заниматься, если — и когда — эта цель будет достигнута.

Волей судьбы около месяца назад она познакомилась с мужчиной. Рен изо всех сил старалась отделаться от него, потому что всякий раз, когда она думала о нем, в ее мысли возвращался Риз. Она задавалась вопросом: жив ли Риз или он умер? В конце концов, как четырнадцатилетний подросток может справиться со всеми тяготами этого мира?

Мужчина, с которым она недавно познакомилась, был хорошим. Он был полной противоположностью Риза. Он был из тех, кто делает все возможное, чтобы разыскать людей вроде Риза.

Рен терпеть не могла, когда ее убеждения начинали сами себе противоречить — ощущение, похожее на то, когда гвоздем царапают стекло. Ей хотелось иметь возможность последовать своим же рекомендациям и делиться ими, рассказывая девушкам и женщинам, что нельзя позволять насильнику управлять их мыслями всю оставшуюся жизнь. Рен не хотела называть его так, потому что для нее он насильником не был. Он был чем-то большим. Черт, что за мысли! Это невыносимо… бесконечные внутренние споры вокруг того, что она оправдывала Риза. Он не был хорошим, и она знала, что если не прекратит этого делать, то никогда не сможет стать нормальным человеком.

Рен сжала губы, покрытые розовым мерцающим блеском, и посмотрела на часы. Половина восьмого вечера. Она только что отпустила своего последнего клиента, сложила бумаги, которые разбирала, на край стола и нервно заерзала на стуле. Рен с трудом сглотнула, предвкушая кульминацию сегодняшнего вечера. Она собиралась пойти на свидание с мужчиной. Ей никогда не хотелось познакомиться с кем-нибудь — будь то мужчина или женщина. Этого желания ее лишил Риз — там, на детской площадке, когда она была маленькой. Она еще помнила, каково это — быть счастливой. Быть живой. Улыбаться и чувствовать в животе порхание бабочек. Риз заставил ее почувствовать, как эти бабочки в страхе улетели. Со временем они вернулись, но просыпались только тогда, когда она видела что-то красное, напоминающее цвет крови, которая покрывала его и стены в их доме. Каждый раз, оказываясь в магазине и проходя мимо отдела товаров для дома, при виде кухонного ножа у нее скручивало все внутренности, и она снова возвращалась в прошлое.

Она принадлежала ему.

Рен не могла вспомнить то время, когда не чувствовала себя потерянной, но, помогая жертвам насилия, она как бы давала им то, чего всегда ждала для себя. Она надеялась, что сумеет очиститься от грехов и снова стать привлекательной для кого-то. На ней будто стояло клеймо. Рен никогда даже в голову не приходила такая перспектива, что мужчина может ею заинтересоваться. В конечном счете, это означает довериться. Другими словами, сделать то, к чему она не привыкла — надеяться, увлекаться и не отвергать того, что делает тебя счастливым.

Рен стала женщиной, плывущей по течению, страдающей от ночных кошмаров и потерявшей всякий интерес к окружающему миру. Она уже свыклась с этим и, держась за свою боль, использовала ее, чтобы помочь тем, кому могла. Все изменилось месяц назад, когда в приют для женщин вошел сержант Константин Амброзиа, чтобы принять заявление от очередной жертвы, ищущей здесь защиты. Он был таким высоким и сильным, что Рен должна была бы испугаться.

Черт возьми, до его появления она вообще не обращала внимания на мужчин. Она не была близка ни с одним со времен Риза и даже не помышляла об этом. Это был грех, который можно совершить только в том случае, если ты замужем и хочешь ребенка. К ней это не относилось. Рен была потерянной, и ни у кого не было желания помочь ей вернуть себя, поэтому она продолжала кое-как жить, помогая тем, кому могла.

Но у Константина были другие планы. Его черные глаза и властная манера поведения не оставляли Рен другого выбора, кроме как подчиниться ему и отвечать, глядя ему в глаза. Его взгляд притягивал, и впервые с тех пор, как была маленькой, Рен почувствовала в животе легкий счастливый трепет, и сердце в груди учащенно забилось. Между бедер хлынула волна жара. Рен отчаянно пыталась отговорить себя от этого, но не могла. Полные губы Константина изогнулись в легкой улыбке, давшей ей надежду. Рен неловко улыбнулась в ответ, накручивая на палец свои волнистые черные локоны, рассыпанные по плечам — нервная привычка, приобретенная еще в детстве. Константин провел крепкими руками по своим взъерошенным каштановым волосам, приглаживая непослушные пряди сильными пальцами. Рен вздохнула — она поняла, что попала под влияние другого человека, но он не был плохим. Можно сказать, что он, так же, как и она, старался помочь людям.

Позже, приняв заявление от жертвы нападения, он подошел к Рен. Она узнала его по шагам — очень уверенным и быстрым. Казалось, что он позаимствовал свои длинные ноги у какого-то греческого бога. Безупречная оливковая кожа и волевой подбородок делали его воплощением совершенства. В тот момент Рен не знала, зачем он подошел к ней, но, увидев мужчину, о котором могла только мечтать, в ту же секунду поняла, что пропала. До этих пор в ее мечтах были только льдистые голубые глаза, окровавленные светлые волосы и шепот угроз. Она всегда будет принадлежать Ризу. Но Рен решила для себя, что попробует притвориться. Константин заговорил, и мозг Рен сначала воспротивился отвечать, потому что она была молчаливой и не допускала даже возможности любезной беседы. Ее поразил чуждый звук, сорвавшийся с губ, и это отразилось во взгляде. Она услышала собственный смех в ответ на какие-то его слова. И Рен поняла, что ей стоит попробовать. Позже Константин пригласил ее на чашечку кофе, и она согласилась. А месяц спустя она сидела за своим столом, понимая, что пока еще может сдерживать его намерения, но это лишь вопрос времени. В конце концов, как он поймет? Она держалась за прошлое, которое его никак не должно касаться. Прошлое настолько порочное и мерзкое, что каждый раз, думая о нем, Рен чувствовала рвотные позывы.

Она решила, что после ужина у него дома заставит себя подчиниться его поцелую. Она понимала, что ее желания вполне реальны. Что может быть плохого в том, чтобы сознательно поддаться им? Ее ноги практически умоляли раскрыться перед ним. Сжатые губы хотели сдаться под натиском его голодного языка, но не делали этого. Глядя ему в глаза, она всегда качала головой и говорила, что не может. Его взгляд смягчался, и он всегда отвечал ей, что понимает, но Рен знала: пройдет немного времени, и он перестанет это делать. Ей двадцать четыре года. Ему тридцать шесть. И у него были свои потребности — она имела возможность почувствовать их под его брюками, когда он притягивал ее в свои объятия. Как она могла объяснить ему то, чему была свидетелем. Смог бы он понять или даже захотеть ее?

Рен пришла к мнению, что попытается…

Она поднялась из-за своего стола в захламленном маленьком кабинете, располагавшемся в задней части приюта. Был уже вечер, и все остальные разъехались. Константин должен был встретить ее на стоянке и отвезти к себе домой на поздний ужин. При мысли об этом ее пульс участился, и Рен постаралась отбросить прочь воспоминания прошлых лет.

Она вышла на стоянку. Влажный летний воздух прилипал к ее телу, как объятия нежеланного друга. Шум проезжающих по автостраде за Луисвиллем автомобилей гудел в ушах. Мерцающий в ночи парковочный фонарь освещал небольшое пространство. Рен увидела его. Скрестив руки на широкой груди, он стоял возле ее машины. Такой красивый. Такой совершенный. Сегодня вечером она решила позволить себе быть любимой.

 

***

 

Их ежедневное общение заключалось в недолгих разговорах ни о чем. А разговоры о работе — не самый лучший вариант для совместного ужина, особенно, когда вы оба работаете с жертвами сексуального насилия. Обычно Константин спрашивал, как прошел ее день, и Рен делала то же самое.

Она сидела напротив него за столом в его скромной однокомнатной квартире в Сент-Мэтьюсе. Стены были покрашены в светло-бежевый цвет, комната была чистой и обставлена в современном стиле. Над кожаным диваном в гостиной висел постер из фильма «Крысиная стая». Гостиная была совмещена с кухней.

Они сидели за маленьким двухместным столиком и ели «котопуло» — традиционную греческую курицу с рисом. Константин рассказывал, что вырос в патриархальной греческой семье, хотя его родители переехали в Штаты еще до того, как родились он и его сестра. Однажды он спросил Рен о ее семье, но она вежливо покачала головой в знак того, что пока не готова говорить об этом. Ей почти хотелось, чтобы он снова спросил ее, и тогда она смогла бы рассказать Константину, почему она такая замкнутая и почему ее жизнь сложилась таким образом, но он просто сидел и ковырял рис в своей тарелке.

— Константин, тебя не удивляет, почему я почти не разговариваю? — спросила Рен и положила вилку рядом с тарелкой.

Он удивленно взглянул на нее. Сделав глоток красного сухого вина, он открыл рот, чтобы ответить, но она — когда-то робкая маленькая девочка — подняла руку вверх, приказывая ему остановиться.

— Мой отец мертв. Моя мать была шлюхой. Я грешница, Константин. Десять лет я вымаливала себе покой, но его так и нет. Думаю, все, во что я верила, было ложью… Возможно, он был прав. Бога-спасителя не существует. — Рен не позволила себе заплакать. Она встала из-за стола и с трудом сглотнула, пытаясь сохранить самообладание. — Ты веришь в добро, Константин? — пробормотала Рен, обхватив себя руками, как делала в детстве, ожидая наказания.

Константин встал из-за стола — будучи ростом под метр восемьдесят, он прилично возвышался над Рен. Он выглядел сильнее, старше и мудрее ее. Запрокинув голову, она встретилась с ним взглядом. Ей хотелось подчиниться ему, потому что он излучал безопасность. Он — это тот, кто ей нужен. Рен не понимала почему, но точно знала, что он не причинит ей боль.

— Рен, я знаю, что вокруг полно плохих людей. Но я не из их числа. Я бы никогда не причинил тебе вреда, понимаешь? — ответил он, подходя ближе и обхватывая руками ее тонкую талию. У Рен перехватило дыхание, она прикрыла глаза, призывая все свои силы, чтобы набраться смелости и спросить его напрямую.

— Ты веришь в любовь? — прошептала она, когда его руки заняли идеальное положение на ее пояснице.

— Я верю во второй шанс, Рен. — Он наклонился и прижался своими губами к ее губам. Она вздохнула, и ее маленькая грудь резко поднялась и опала под все еще скрещенными впереди руками.

Константин убрал руки с ее спины и взял Рен за руки — теплу его прикосновений почти невозможно было сопротивляться. Рен почувствовала пульсацию между ног и решила, что сегодня вечером позволит ему взять себя. В этот вечер она ощутила себя привлекательной, достойной восхищения женщиной.

Она широко открыла рот, позволяя их языкам переплестись. У Рен было такое ощущение, что она точно знает, что делает. И что все, что когда-то держало ее в своей власти, исчезло. Она обняла Константина за шею и ответила на его поцелуй так, словно от этого зависела ее жизнь. Ей хотелось почувствовать добро, прежде чем его снова отнимут. Прежде чем Риз снова посетит ее во сне и заставит понять, что даже если он мертв, все равно никогда ее не покинет. Он навечно сделал ее частью себя. И ничто не сможет этого изменить. Рен задрожала от чувства собственной неуверенности и поцеловала Константина еще крепче, своими движениями умоляя его о большем. Она жаждала любви, которой никогда не испытывала.

Спотыкаясь, они шли по короткому коридору, пока не оказались в комнате Константина. Он убрал руки с талии Рен и, ухватившись за низ своей простой белой футболки, снял ее. Рен замерла, разглядывая его тело широко раскрытыми глазами, стараясь запомнить каждую линию. Она была уверена, что он был создан самим небом. Каждая мышца — совершенство, а оливковый цвет кожи безупречен. Рен с трудом сглотнула, когда он переместил руку к молнии на брюках.

— Ты уверена? — спросил он, пристально глядя на нее, чтобы убедиться.

Она кивнула, на этот раз давая ему свое согласие. От звука расстегивающейся молнии на его брюках в ее простых хлопковых трусиках образовался чуть ли не бассейн. Он снял с себя брюки, представ перед Рен в одних черных трусах-боксерах. Его внушительная эрекция натягивала ткань нижнего белья, и Рен стало интересно, как, черт возьми, эта штука поместится в ней. Она сделала глубокий вдох — желание сминало ее, как многотонный пресс. Константин подошел к ней и, наклонив голову, внимательно посмотрел на нее. Раньше Рен никогда особо не волновало, привлекательна ли она, но в данный момент она начала сомневаться.

Склонившись к ее уху, он шепнул:

— Ты самое прекрасное создание из всех, кого я видел. — Константин отстранился, чтобы посмотреть на ее реакцию. Она буквально остолбенела, впервые в жизни не чувствуя себя потерянной. У Рен возникло ощущение, что она дома. А может, он прав? Может, это и есть второй шанс: почувствовать что-то еще, помимо прошлого?

Константин прикусил нижнюю губу, слегка улыбнувшись, а затем снял с ее плеч кофту. Ухватившись за край ее зеленой рубашки, он медленно потянул его кверху, оголяя живот Рен. Кончиками пальцев он щекотал кожу, и с ее губ слетел тихий стон. Рен чувствовала себя невесомой и пьяной от похоти…

Она грешница. Она плохая…

Нет, ей придется выбросить из головы ту часть своей жизни. Это все было не по-настоящему. Хорошие люди не осуждают. Она снова и снова мысленно повторяла свою любимую цитату из Библии, пока практически не поверила в нее.

«От Луки 6:37. Не судите, да не судимы будете. Не осуждайте, и не будете осуждены. Простите, и сами будете прощены».

Она повторяла это снова и снова, надеясь, что сможет жить с этим. Она настраивала себя на то, чтобы верить: прошлое, как и то, что ей говорили и чему она была свидетелем, — это всего лишь малая толика того, что может предложить мир. Не все в мире — зло. У нее был жестокий старт, но она не могла позволить своему прошлому командовать собой. Рен пыталась найти дюжину причин, чтобы убедить себя отказаться от этих чувств, но ее жизнь была испорчена гораздо сильнее, чем у тех, кому она пыталась помочь.

Молчаливые слезы заструились по ее лицу. Константин остановился и убрал руки от ее рубашки. Но едва он открыл рот, чтобы что-то сказать, как Рен своими изящными руками стянула ее с себя.

— Я не могу позволить им лишить меня этого, Константин, — не замечая слез, текущих по ее нежному лицу, прошептала Рен и завела руки за спину, чтобы расстегнуть лифчик.

Он отрицательно покачал головой, но она не послушалась. Она миллион раз возвращалась к тому дню, когда ее невинность саму же ее и сгубила, заставив почувствовать, что любовь — это то, что могут украсть.

Когда Рен сняла с себя белый кружевной лифчик, ее грудь оказалась обнажена. Константин хотел отвести взгляд, но не смог. Он чувствовал, что ничем не лучше остальных — тех, кто сделала ее такой. Рен расстегнула пуговицу на своих черных брюках и, стянув их вниз, до лодыжек, сбросила с себя. Это была битва с прошлым, и ей хотелось громко кричать от ненависти. Наконец-то на ее пути встретилось какое-то благородство, но пронзительные голоса прошлого вгрызались в ее изможденное сознание. Они всегда побеждали. Она дни напролет давала советы и оказывала помощь тем, кто в ней нуждался. Но суть в том, что женщина, подвергшаяся влиянию зла, такому же, как она, никогда не изменится. Призраки прошлого всегда будут преследовать ее. И ей уже никогда не стать прежним человеком.

— Нет, Рен, — решительно заявил Константин, раздув ноздри и стиснув зубы.

Никак не отреагировав на его слова, она сорвала с себя белые хлопковые трусики и развернулась, чтобы лечь на кровать и позволить ему взять ее — Рен знала, что он хочет этого. Константин громко ахнул при виде ее обнаженной спины, украшенной татуировкой от верхней части лопаток до самых ягодиц: справа и слева от позвоночника красовались два причудливых ангельских крыла. С замиранием сердца он наблюдал, как она опускается на кровать. Ее кожа была прекрасной, молочно-белой, и он был уверен, что в жизни не видел более потрясающего зрелища. Черное изображение на ее спине было словно знаком принесенной жертвы. Ее тело было холстом для вселяющей ужас истории, и он не мог отвести от него взгляда. И в этот самый момент он — Константин Амброзиа, человек настолько сильной воли, что никому никогда не удавалось поколебать ее, — стал марионеткой ангела во плоти. Он задохнулся от охватившего его смятения. Константин понятия не имел, что с ним будет потом, потому что сейчас знал лишь одно — она нужна ему.

Но это было неправильно.

Он идет на поводу у женщины с раненой душой.

Рен легла поверх белого пухового одеяла и раздвинула ноги. Какое-то мгновение Константин упивался ее видом — с головы до ног абсолютное совершенство. Ее волосы цвета воронова крыла рассыпались по подушке, а белая кожа была столь восхитительна, что просто слюнки текли. Она была похожа на черно-белую фотографию — невероятно эротичная и неподвижная. Ее маленькая дерзкая грудь поднималась и опускалась идеально синхронно с учащенным дыханием — явный признак того, что она в чем-то нуждалась, хотя Константин был уверен, что он не для нее. Он знал, если уступит ее мольбам, то уничтожит Рен. Она была слабой. Она пыталась найти те части себя, которые не суждено обнаружить. Он знал таких женщин… Большинство из них так никогда и не смогли пережить своего позора. Огонь всегда побеждает. Второй шанс — это не более чем ложь. Он хотел сам верить в то, что ей говорил. Его притягивали люди, которым он мог помочь, но наступающий завтрашний день не приносил с собой никакого будущего.

К черту это! Он снял с себя трусы, выпуская на свободу длинный и твердый член. Рен восхищенно приоткрыла свои припухшие губы, и Константин преисполнился внутренней гордости. Слезы больше не струились из ее глаз, но он знал — ее боль была так же сильна, как и раньше. Он крал у нее столько же, сколько и другие.

— Мы должны подождать, Рен, — сказал Константин полным раскаяния голосом. Он продолжал медленно приближаться к кровати, на которой лежала она — обнаженная и бесстыдная для него.

— Я не ангел, Константин. Я шлюха, как и моя мать.

Ее слова должны были оттолкнуть его, но они только заставили член еще сильнее пульсировать от желания.

Вожделение. Грех…

Он был во власти чего-то непонятного. Это была похоть и еще что-то — гораздо более темное и глубокое. Оно растекалось по его венам, соблазняя своими дурными намерениями. Но он не был плохим. Он был тем человеком, который ненавидел все плохое. Он боролся против этого.

Константин взобрался на кровать и расположился между бедер Рен. На это раз он не смотрел ей в глаза. Ему не хотелось знать, что в них скрывается, и лишний раз напоминать себе о ее боли. Он направил свой член в ее влагалище, резко толкнулся и удивился силе встречного сопротивления. Она закричала, царапая его обнаженную спину. Он не должен был этого делать, но был словно под гипнозом того, чего пока не понимал. Константин толкнулся глубже, прокладывая себе путь через тугие мышцы и причиняя Рен обжигающую боль. Она кричала своим ангельским голоском, а маленькими руками раздирала ногтями кожу на его спине, призывая к большему.

Константин вышел из нее, чувствуя себя Иудой, самым страшным из предателей. Константин встал на колени, опустив голову. Он уничтожил свои убеждения и все то, за что боролся.

— Пожалуйста, — всхлипнула Рен, сжимая его руки.

Он взглянул на нее. Она плакала. Он не был уверен, когда она опять начала плакать. Было лишь ощущение, что все, над чем он работал, разрушено.

Рен была во власти своего прошлого, и сейчас Константин был напоминанием того, от чего она так отчаянно пыталась избавиться. Ей нужна была свобода, много лет запретная для нее. Она плакала не из-за него. Она рыдала оттого, что так долго отказывала себе в счастье. Рен как будто застряла в Чистилище, загнанная между Ризом — человеком, укравшим и подарившим жизнь, и Константином — человеком, которого она хотела понять, но не знала, как это сделать. Рен словно оцепенела перед ним. Из-за отсутствия боли от жестких толчков его бедер, ее мозг сосредоточился на боли душевной. Она нуждалась в нем. Ей нужно было больше. Когда он вышел из нее, она снова стала пустой. Поэтому Рен умоляла его. Она умоляла Константина взять ее, впиваясь ногтями в его спину.

Он потянул ее за предплечье и перевернул на живот, вжимая лицом в подушку. Крепко обхватив узкие бедра Рен, он устроился за ее спиной и толкнулся своим жестким членом в ее тесное влагалище.

— Спорим, теперь ты не чувствуешь себя ангелом, да? — Константин словно с цепи сорвался.

Внезапно Рен почувствовала, как ее словно окутывает что-то знакомое. Он давал ей то, в чем она нуждалась, потому что прочел это в ее глазах? Она должна пытаться сопротивляться этому, иначе ее сердце сгорит. Рен хотела сказать ему, чтобы он остановился, потому что первая их встреча, первый ее раз не должны были быть такими, но рот ей затыкала подушка. Яростно вколачиваясь в нее, Константин провел руками по ангельским крыльям, вытатуированным на ее спине. Рен бросила попытки сдерживаться, ее тело обмякло, пока сама она негромко вскрикивала в подушку.

Она кричала не из-за того, что сейчас разделяла с Константином. Рен знала, что он хороший человек. Она кричала потому, что он давал ей то, в чем она нуждалась. И ненавидела себя за это. Ей это нравилось — вот, что было страшно. Ей нравилось, что с ней обращаются, как с грязной шлюхой.

Рен почувствовала, как сжался низ живота, а между бедер стало совсем мокро. В глазах почернело, и она отдалась миру тьмы.

Чаши весов ее прошлого и настоящего никогда не будут уравновешены.

 

***

 

— Ты совершила большой грех, Рен. Я покажу тебе последствия твоего поступка, — выговаривала ей сестра Магдалена.

Рен было четырнадцать, почти пятнадцать, но в данный момент больше складывалось ощущение, что ей шесть. Она сидела в своей комнате в женском приюте для незамужних матерей. В комнате не было ничего, кроме обычной кровати, накрытой серым шерстяным одеялом, от которого она чесалась и потела по ночам, распятия над изголовьем и маленького столика, на котором лежали четки и Библия.

Старые полы скрипели всякий раз, когда кто-то проходил по коридору. Рен всегда узнавала сестру Магдалену по ее резким и тяжелым шагам. Это была женщина пятидесяти с небольшим лет, полная, с угрюмым морщинистым лицом, потому что она вечно хмурилась и раздражалась из-за безнравственности, захватившей мир. Она была служительницей Бога и учила отступников вселенской милости. Рен поместили сюда после той роковой ночи, когда ей был дан второй шанс, хотя она так и не могла понять, повезло ли ей. Легкое шевеление в животе напомнило, насколько плохой она была.

— Да, сестра Магдалена, — ответила Рен, опустившись на колени и вовремя приняв молитвенную позу, едва заслышав скрип половиц под ее шагами, направляющимися в сторону комнаты.

— Ты увидишь доказательства зла и осознаешь святой Божий промысел. Вставай.

Ее тон не предвещал ничего утешительного. И это лишний раз подтверждало, что Рен — плохая девочка. Возможно, ее место действительно рядом с Ризом…

Рен встала и опустила голову, боясь встретиться взглядом с сестрой Магдаленой. Она знала: эта женщина лишена милосердия. Рен вроде бы должна чувствовать себя в большей безопасности, чем раньше, но это было не так. Было ощущение, что ее просто с головой макнули в полное безумие. Риз, по крайней мере, пытался убедить ее, что он был хорошим. Он дал ей понять, что она ему небезразлична, хотя Рен к этому не стремилась. Оглядываясь назад, она осознавала: тогда было лучше, чем в ее нынешнем положении.

Рен проследовала за сестрой Магдаленой по коридору в темную комнату с большим белым экраном и проектором. В углу стоял одинокий стол. Сестра Магдалена проковыляла в центр комнаты к передвижному штативу, на котором размещался проектор, взяла в руку длинную тяжелую линейку и, хлопнув ею по ладони, повернулась к Рен.

— Сядь.

Рен повиновалась.

— Положи руки на стол, — приказала она.

Нервозность Рен достигла высшей точки. От звука жужжания проектора ее живот нервно сжимался, напоминая ей то, из-за чего она здесь. Ей вдруг так захотелось, чтобы Риз воткнул тот острый нож ей в горло, перерезал его и избавил от страданий. Но он позволил ей жить. Ему так было нужно. Несмотря на то, что сильно рисковал и почти лишился рассудка, он отстранился от нее и дал возможность существовать в этом мире — злом и извращенном.

Рен ждало нечто более ужасное, чем ночные кошмары. Сестра Магдалена подошла к ней, занесла над головой линейку и ударила по пальцам Рен с такой силой, что и взрослый человек заорал бы. Сильнейшая боль от удара распространилась от кончиков пальцев до локтей. Рен хотелось кричать, но она промолчала, зная, что это часть наказания за ее побег на прошлой неделе.

— Ты знаешь, зачем я привела тебя сюда, верно? Твои грехи не заслуживают прощения. Ты — скверна на теле человечества, маленькая мерзавка, — прокаркала сестра Магдалена, отвешивая ей очередной удар.

Рен не смогла сдержать слез, и они хлынули из ее глаз, оставляя следы зла и бесчестия.

— Я покажу тебе доказательства чужих грехов и ошибок, девчонка. Ты увидишь и навсегда запомнишь эти картины. И поймешь, что ты позволила дьяволу вторгнуться в твой разум и повлиять на и без того отвратительный выбор.

Рен хотела сказать ей, что у нее не было другого выбора, кроме как отдать свою невинность Ризу, но ее слова ничего бы не значили для дамы, давшей обет быть покорной слугой Божьей.

Сестра Магдалена щелкнула другим выключателем, и на экране замелькали отвратительные картины. Физиология Рен взяла верх, и ее вырвало прямо на собственные руки, все еще лежащие на столе и окрашенные красными следами от ударов.

— Ты хочешь стать убийцей, Рен? Хочешь отправиться в Ад? — C лова сестры Магдалены подобно яду просачивались в ее лишенное покоя сердце.

Рен попыталась опустить голову, но рвотные массы могли снова выплеснуться из ее рта.

— Не смей отворачиваться! — закричала сестра Магдалена, подбегая к Рен все с той же линейкой в руке. Не дав Рен времени прийти в себя, она замахнулась и ударила ее линейкой по лицу, отчего сдерживаемая рвота разлетелась брызгами по всей комнате.

— Смотреть, гадина! Если повезет, Бог сможет простить тебя! — завизжала она. Ее голос словно озвучивал бесчестную клятву, которую Рен никогда не забудет.

Рен изучала ужасные фотографии, мелькавшие на экране — нелегальные аборты и мертвые младенцы в мусорных баках.

— Ты хочешь вести жизнь грешницы? — пафосно спросила сестра Магдалена.

Рен знала, что ей никогда не получить прощения. Она была ничем не лучше Риза — мальчика, из-за которого она здесь. Если бы она действительно что-то значила для него, он забрал бы ее с собой. А вместо этого Риз наказал ее, оставив с приплодом. Рен ощутила шевеление в животе — живое доказательство того, что оставил после себя Риз. В ближайшие пять месяцев она будет жить в ловушке своих воспоминаний. Маленькие толчки жизни. Половина его, половина ее. Рен только надеялась, что ребенок, которого она не хотела и от которого хотела избавиться, не будет плохим.

На прошлой неделе она сбежала из приюта для незамужних матерей в поисках клиники, где делают аборты. Она вспомнила об одной, которая находилась за пределами города. Возле нее обычно проходили акции протеста, в которых участвовал ее отец. Когда же Рен отыскала больницу, одна из протестующих узнала ее. Она часто бывала в приюте в качестве волонтера.

В наказание Рен оказалась запертой в комнате в компании собственных ужасных воспоминаний о том, что она хотела сделать — убить единственную часть своего прошлого. Наверное, она и впрямь исчадие ада.

— Думаю, что ты достаточно увидела. Вставай. Возвращайся в свою комнату и молись. Я попрошу сестру Кэролайн принести тебе ужин.

Рен вернулась в свою комнату и опустилась на колени перед кроватью, когда звук закрывающегося замка проник в ее сознание, чтобы дать понять — ее ждет заточение в этом аду еще на три года, пока ей не исполнится восемнадцать. Она сцепила руки и начала молиться, хотя знала, что молитвам этим сбыться не суждено. Затем она почувствовала внутри себя новый толчок. Когда шаги сестры Магдалены затихли, Рен упала на холодный деревянный пол и, обхватив руками свой округлый живот, в котором росла новая жизнь, заплакала, словно призывая надежду на исполнение своих молитв.

Все, чего она хотела, — чтобы добро, наконец, нашло ее.

Глава 8

Приятные воспоминания уже не радуют. Приходит время темной жатвы. Да пребудет милость с теми, кто окажется у него на пути. Каждый его вдох — это вселяющая ужас серенада смерти.

Плохой мальчик возвращается домой.

Резкий запах смешался с затхлым воздухом комнаты, когда Риз очнулся от черной пелены сна, сжимая в объятиях лежащее рядом с ним холодное тело, и осознал то, что сделал. Сама смерть — окончательная и неотвратимая — смотрела на него. Некогда карие глаза девушки теперь потухли. Кровавые брызги на стенах полностью высохли — их ярко-малиновый цвет стал убогим коричневым. Риз никак не мог привыкнуть к запаху смерти. Расслабленное состояние от того, что он украл жизнь и отправил ее в небытие, сбивало его с толку. Он никогда не мог понять, почему рождалось ощущение, что он мог бы поступить иначе. У него не возникало сожаления или сочувствия, скорее, это было желание избавиться от разрушительных мыслей, вторгавшихся в его разум.

Ему нужно было отпущение от девушки, которая хранила его секрет с того самого момента, когда он начал меняться. Бывает безумство врожденное. Бывает приобретенное. А иногда оно дается как возмездие. И если вам не повезет, то вы становитесь жертвой всех трех.

В горле у Риза пересохло, и, как ни странно, он был голоден. Бросив взгляд на маленькую прикроватную тумбочку, он внимательно посмотрел на лежащие там триста пятьдесят долларов. Риз решил, что заправит полный бак угнанного им грузовика и отправится в четырехчасовой путь до Ховервилля, штат Кентукки. Это небольшой городок к югу от Луисвилля. Но сначала остановится в какой-нибудь закусочной и возьмет еды.

Он понимал, что у него не будет времени нормально похоронить девушку. Он не жалел ее, скорее наоборот: Риз считал, что это ей же во благо. Раз уж на то пошло, если существует Рай, значит, и Бог тоже, поэтому Риз и отправил ее на Небеса, а не оставил в Чистилище. Возможно, он не такой уж плохой… Он стянул одеяло с ее мертвого обнаженного, изуродованного тела. В воздухе висел густой зловонный запах смерти. Он щекотал его ноздри, подтверждая содеянное.

Риз изучал тело девушки, рассматривая отметины, оставленные его руками, порезы, сделанные его острым ножом, но процесс созерцания довольно грубо прервало жужжание незваной мухи. Взглядом он следил за надоедливым насекомым, ползающим туда-сюда, пока муха, наконец, не залезла в открытую рану под правой грудью девушки. Рана была небольшая — около десяти сантиметров — и не очень глубокая. Ему стало интересно, почему это ничтожное маленькое существо выбрало себе для пропитания такое маленькое место, когда вокруг был такой выбор. Очевидно, мистер Муха был не очень-то умен. Риз — все еще голый после ночных объятий с мертвой девушкой — лежал на пропитанном кровью матрасе в захолустном мотеле и смотрел на муху, пытаясь проникнуть взглядом в дюжину ее глаз. Риз с восхищением наблюдал за насекомым, выпивающим из девушки последние капли жизни. Точно так же, как он сам высасывал из нее жизнь прошлой ночью. В этот миг Ризу понадобилась вся сила воли, чтобы не припасть своими потрескавшимися губами к одной из оставленных ножом ран и не присосаться, наполняя рот холодным желеобразным веществом, потому что в мертвом больше суток теле кровь уже не жидкая. Но он отговорил себя от этого — неизвестно, какой болезнью можно заразиться. Поэтому он просто сидел и с завистью наблюдал за мистером Мухой, который мог ощущать этот вкус на своем скрученном в хоботок языке. О, не было никаких сомнений — Риз с каждым днем все больше погружался в безумие. Нужно дать пищу своему желудку раньше, чем Риз передумает и присосется к ране на теле девушки. Риз и раньше совершал кое-что отвратительное, но до высасывания крови из трупов дело не доходило.

Еще пару минут он сидел и смотрел на мистера Муху, пока его не охватило сильное волнение. Риз прихлопнул муху ладонью, обрывая ее завтрак, и оставил мертвое насекомое в ране на теле девушки. Он улыбнулся. Вот теперь, как и мистер Крыс, муха стала хранителем его секретов.

 

***

 

Попыхивая дешевой, свисающей из уголка рта, сигаретой, Риз ехал по 135-му шоссе в направлении Ховервилля, штат Кентукки. Он не предпринимал попыток вернуться домой с той самой зловещей ночи, но теперь час пробил. Было кое-что, о чем он не мог перестать думать. И слишком многое, о чем он не мог перестать молиться. От этой мысли Риз пришел в ярость и сильнее вдавил педаль газа. Пора поговорить со старым сукиным сыном, который все это время владел информацией. Отец Салливан все знал, но все же он не тронул его.

«Молись. Ты должен молиться, и Господь позаботится о твоем сердце, твоем разуме и твоей душе, Риз».

Риз убедился, что все это полная чушь, потому что видел, к чему это в итоге привело его. Разве нормально разговаривать с неодушевленными объектами, спать в обнимку с мертвыми девушками и общаться с крысами и мухами? Риз был уже за гранью безумия, преступив ее давным-давно. Но не по своей вине. Во всем виноват отец Салливан.

В голове замелькали картины того дня на качелях, когда все изменилось. Он с трудом сглотнул и нервно затянулся сигаретой, вспомнив, какой невинной выглядела Рен в том красном платье и черных лакированных туфельках. Она знала, но все же смотрела на него с надеждой. Но он был брошен в подвал, чтобы раскаяться в своих г