Три недели до Городского Музыкального Марафона

Я подпрыгиваю вверх-вниз на цыпочках.

Мы с Лизой и Эндрю в группе людей, цель которых завершить полумарафон Блюграсс за два с половиной часа. Толпа пульсирует возбуждением и аплодирует совсем без причины. Гонка начнется меньше чем через десять минут, и я не могу дождаться.

Джереми проскальзывает ко мне и целует:

– Удачи, Уинтерс. Встречу тебя у финишной черты.

– Тебе тоже, – отвечаю я, и он улыбается через плечо, прежде чем исчезнуть в первой группе, где собраны лучшие бегуны.

Лиза с Эндрю начинают улюлюкать, смущая меня.

– Ненавижу вас, – ворчу я, и они смеются.

– Вы, ребят, уже вместе? – шепчет мне Лиза.

Я качаю головой. Мы с Джереми обнимались и ночевали вместе уже месяц, ни разу не зайдя дальше второй базы, но я все еще не готова к отношениям с парнем, который ходит по острию. Поддерживая дистанцию между нами, я чувствую себя в безопасности… но и немного возбужденной. Было бы здорово сказать ему, как много он значит для меня – может, даже больше, чем для всех, – но я чувствую, что это свяжет нас вместе. Не думаю, что мое сердце сможет выдержать потерю еще одного человека, который является таким особенным для меня…

– Тебе нужно сделать это, – добавляет Лиза, кивая на Джереми.

– Кто бы говорил, – шепчу я в ответ, бросая взгляд на Эндрю.

Я полтора месяца в колледже. Осталось три недели до Городского Музыкального Марафона, и это последний забег на длинную дистанцию перед ним. Мэтт говорит, что пора постепенно снижать нагрузку, так что мы будем в хорошей форме ко дню гонки.

Я понимаю, почему люди участвуют в гонках. После месяцев и месяцев тяжелого труда эмоциональный подъем является чем-то, чего я никогда не испытывала прежде. Как ночь перед Рождеством.

Выстрел. Приветственные аплодисменты. Толпа продвигается вперед. Так тесно, что требуется немного времени, прежде чем мы можем начать бежать. Но затем уже сложно сдерживать темп – столько адреналина захлёстывает мое тело, что мне хочется рвануть ракетой. Хорошо, что Лиза с Эндрю рядом, чтобы контролировать мою скорость.

Когда я была ребенком, то, наматывая круги вокруг площадки в спортзале, я думала, что бег – самая скучная вещь в мире. Но бежать гонку нескучно. Совсем нескучно.

– О. Мой. Бог, – говорит Лиза, указывая на пятерых парней в обтягивающих плавках с нарисованными на лицах американскими флагами.

– Комфортно в этом бегать? – восклицаю я.

– Не знаю, но мне очень даже комфортно смотреть на это. А как патриотично. – Она игриво смеется. Я делаю вид, что меня сейчас вырвет. Мне совсем ненужно смотреть на это.

Сумасшедшие люди одеты в сумасшедшие костюмы. Один парень одет как эльф? На другом – костюм розовой гориллы. У группки парней в масках Бэтмена порезаны дыры в их шортах так, что высвечиваются их задницы. Они называю себя Бэтмены с Голым Задом.

Лизе они нравятся, конечно.

Позади три мили, и когда открывается красивый вид на хребет Грейт-Смоки-Маунтинс, передо мной спотыкается и падает мужчина. «Рытвина!» – кричит кто-то, и я подпрыгиваю как раз вовремя. Другие бегуны разумеется подхватывают мужчину и помогают отойти в сторону. Мое сердце продолжает колотиться несколько минут. Что, если бы я упала за две недели до марафона? Что, если бы сместила колено? Меня бьет озноб.

Мне нравятся оркестры, исполняющие блюграсс, которые размещены вдоль всего маршрута. Мы пересекаем ручьи и реку Ватога, минуем промышленные предприятия, амбары и кукурузные поля. Кондитер раздает печенье, когда мы пробегает мимо ее ресторана на Мэйн Стрит, и мы трое никогда не были в таком восторге, увидев десерт. По мере продолжения гонки солнце поднимается все выше и выше в небе, но я так и не устала по-настоящему. Мне только однажды пришлось остановиться, чтобы воспользоваться туалетом. Все мои тренировки оправдывают себя.

Я пересекаю финишную черту через два часа тридцать пять минут, принимаю дурацкую позу перед автоматической камерой, фотографирующей бегунов. Эндрю дает «пять» нам с Лизой, а мы с ней обнимаемся. Вместе кричим «Ууууу!» и прыгаем, словно дети на перемене, гордясь, что мы финишировали. По сравнению с теми двадцатью двумя милями эта гонка – плевое дело.

Это был день отдыха.

Волонтер гонки вешает мне медаль на шею, а другой надевает серебристую накидку на плечи. Она выглядит как алюминиевая фольга, но на ощупь мягкая и согревает меня. Мое сердце замедляется, и я сливаюсь с толпой, чтобы найти то, в чем нуждаюсь больше всего – еду.

Мы с Лизой и Эндрю хватаем со стола бананы и направляемся к дереву, на ветке которого висит большой голубой флаг Мэтта. Так наша команда знает, где встречаться.

Я подхожу к Бриджит:

– Привет, не видела Джереми или Мэтта?

Ее глаза воспалены:

– Они поехали в госпиталь Вандербилта.

– Что? – Я бросаю банан на землю. – Зачем?

– Джереми поранился во время гонки. Он упал с моста…

Я даже не задерживаюсь, чтобы дослушать ее. Хватаю свой рюкзак из грузовика, в котором хранятся наши вещи, вытаскиваю ключи от машины и бросаюсь к парковке.

 

***

Эта гонка должна была быть безопасной! Как он мог упасть с моста? Это был тот длинный промежуток над рекой Ватога на восьмой миле? Медики помогли ему и забрали на машине скорой помощи еще до того, как я достигла того участка маршрута? Я не слышала сирен и не видела поблизости маячков полицейских машин.

Воспоминания вспыхивают в моем сознании. Вой сирен во время грозы. Мгновение, часом позже, когда мистер Крокер постучался в мою дверь, чтобы сказать, что он умер.

Я максимально быстро еду в Нэшвилл, проскакивая на желтый и едва останавливаясь на красный.

У меня не было шанса попрощаться с Кайлом. Сказать, что я любила его.

Когда он уехал от меня в нашу последнюю ночь, после того как мы вновь сошлись и занимались любовью, шел сильный проливной дождь. Он увидел машину, слетевшую с дороги в кювет, и когда он выскочил из машины, чтобы помочь пожилому человеку, который разбился, другая машина слетела с дороги и сбила моего парня. Во время надгробной речи его брат, Коннор, сказал, что Кайл умер именно так, как и хотел: помогая кому-то.

 

***

В последнюю ночь мы с Кайлом стояли в дверном проеме моего трейлера.

Ник сидел в нескольких футах от нас и смотрел по телевизору чемпионат по бейсболу. Из-за шума игры и шума дождя было сложно услышать, что говорил мой парень.

– Я заеду за тобой перед школой, – сказал он, целуя меня, должно быть, в сотый раз за ночь. Я бы никогда не устала от его поцелуев. В его шоколадно-карих глазах светилось счастье, когда он говорил, что купит мне латте со специями, прежде чем забрать меня утром.

– Как ты можешь уйти на середине игры? – спросил Ник.

– В этом году хватит с меня бейсбола. Поверить не могу, что мы снова проиграли Филадельфии в плей-офф, – ответил Кайл.

– И ты называешь себя фанатом бейсбола.

Я знала, что дело совсем не в бейсболе. Нику нравилось, когда дома был еще один парень, и он был в восторге, что я помирилась с Кайлом после месяца разлуки.

– Может, ты подождал бы, пока дождь закончится, – сказала я, когда он начал стучать по крыше. – Позвони родителям и скажи, что останешься здесь, пока гроза не закончится.

Он поцеловал меня:

– Со мной все будет в порядке.

Я дала ему газету, чтобы прикрыть голову, и он бросился в ночь. Он посигналил, а я помахала ему с крыльца, не волнуясь, что вся промокла.

– Пока, Энни! – крикнул он в окно.

Я улыбалась, полная надежды. Мы снова были вместе. Все было просто прекрасно.

 

***

У больницы я паркуюсь в месте, на котором ясно написано «не парковаться», но мне плевать, если машину эвакуируют. Лечу в приемное отделение. В регистратуре мне говорят, что он в пятой палате. Прежде чем она может спросить меня, друг я или член семьи, бегу по коридору, и мои кроссовки скрипят по больничному полу. Не могу дышать. Не могу дышать. Не могу дышать.

Слезы льются потоком по моему лицу, когда я обнаруживаю Мэтта и его отца. Мистер Браун ходит взад-вперед. Бросаюсь к Мэтту и обнимаю его. Когда я отстраняюсь, мистер Браун одаривает меня слабой улыбкой и передает салфетки. Я благодарю его, беру их и вытираю свой нос.

Мэтт потирает большим пальцем медаль, свисающую с моей шеи, и улыбается:

– Ты финишировала.

Кого сейчас это волнует?

– Как он? – Я начинаю открывать дверь, но Мэтт хватает меня за руку.

– На твоем месте я бы не входил туда.

Игнорируя его, я толкаю дверь. Я должна знать. Я не могу потерять его. Не могу. Дверь распахивается.

– Сказал же вам, я не надену рубашку! – Джереми кричит на медсестру. Он придерживает свою руку. – Вам нет нужды снимать с меня шорты для этой процедуры.

– Сэр, таков порядок больницы. Вы наденете рубашку!

Весь воздух вылетает из меня, когда я вижу, что с ним все в порядке. Бросаюсь к нему. Обнимаю за шею. Накрываю его губы своими. Одной рукой он рывком притягивает меня к своей груди и углубляет поцелуй.

– Было мило, – бормочет он, когда мы разъединяемся. – И с чего это?

– Я думала, что ты умираешь! – Отчаянно ощупываю его грудь, ноги, лицо. Все без повреждений. Когда я хватаю его за плечи, он морщится и вопит от боли. – Ты в порядке?

– Все нормально, Энни. Почему ты думала, что я умираю?

– Услышала, что ты упал с моста.

– С пешеходного мостика, – говорит он со смехом. – Какой-то придурок подрезал меня во время гонки, и я упал в ручей. Думаю, я вывихнул плечо.

Прижимаю свой лоб к его, в то время как слезы продолжают стекать по моему лицу. Слезы счастья. Мое тело сползает по его. Руки трясутся. Я осмысливаю его слова.

Пешеходный мостик? Учитывая все его сумасшедшие прыжки с парашютом, и мотокросс, и прыжки с тарзанки, мне никогда и в голову не приходило, что он может пораниться во время рядовой гонки. Гонки, которую я только что пробежала сама. Может случиться все что угодно. Что угодно. Когда угодно и с кем угодно. Мы должны жить сейчас. Сейчас, сейчас, сейчас.

– Я люблю тебя, – выпаливаю я, и поток раскаленного жара наполняет меня.

Его голубые глаза загораются.

– Я тоже тебя люблю.

И я люблю это мгновение. Люблю. Смеясь, мы снова начинаем целоваться. Я увлекаюсь и нечаянно толкаю его плечо, заставляя вскрикнуть во второй раз.

– Ну все, – говорит медсестра. – Пора делать снимок. А теперь, надевайте эту рубашку.

– В десятый раз говорю, мне не нужна рубашка! Вы делаете снимок моего плеча, не задницы.

– Джереми Браун, – говорю я, – надень эту рубашку сейчас же.

– Нет.

– Прямо. Сейчас.

– Ладно, – ворчит он, развязывая верёвочку на шортах одной рукой.

– Она мне нравится, – говорит голос из коридора.

– Паааап, – ноет Джереми, и я слышу, как Мэтт смеется.

– Я буду в комнате ожидания, хорошо? – говорю я, а Джереми хватает мою медаль за полумарафон и притягивает для еще одного поцелуя.

– Я люблю тебя.

Я смеюсь:

– Ты уже говорил это.

– Никогда не говорил этого прежде… Мне нравится. Думаю, я продолжу говорить это.

Мы улыбаемся друг другу, и облегчение растекается по моему телу, пока со стуком не открывается дверь, пугая меня. Я подпрыгиваю. Появляется миссис Браун, ее короткие каштановые волосы растрепаны, а лицо в слезах. Ясно, что ей тоже сообщили, что Джереми упал с моста. Почему никто не озаботился уточнить, что это за мост?

Она бросается вперед и крепко обнимает сына.

– Слава богу, ты в порядке, – говорит миссис Браун, и медсестра цокает. Она наверно никогда не видела такой суматохи из-за вывихнутого плеча.

– Как бы я хотела, чтобы ты перестал участвовать в гонках, – говорит она дрожащим голосом.

Джереми закатывает глаза:

– Это был обычный полумарафон, мам.

– Это невыносимо, – говорит она, выпуская его из объятий. – Каждый раз, отвечая на телефон, я волнуюсь, что кто-то звонит, чтобы сказать, что ты поранился… или того хуже. В прошлом году мне шесть раз звонили из больницы. Я больше не хочу забирать тебя отсюда, сынок…

– Это могло случиться с любым, – вмешиваюсь я. Его мама встречается со мной взглядом, и я хочу подзадорить ее, чтобы она еще что-нибудь сказала мне, человеку, пережившему огромную потерю. – Джереми участвовал в самой безопасной гонке из всех возможных. Он просто пострадал на ней не по своей вине.

– Но ему жутко не везёт, когда дело касается спорта. Почему он не может просто присоединиться к группе по изучению Библии?

Джереми выглядит полностью шокированным этой идеей, заставляя меня рассмеяться. Не могу отрицать, что он рискует, но не собираюсь заматывать его в пузырчатую пленку, чтобы уберечь.

– Пожалуйста, перестань поступать так со мной, – говорит она, и я вижу по ее сверкающим глазам, как сильно она любит его. – Пожалуйста.

– Мама, – начинает Джереми, – это нечестно – заставлять меня выбирать между семьей и любимым занятием. Ты же знаешь, что я и так от многого отказался. Я не могу по-настоящему чувствовать что-либо, если не преодолеваю себя.

– Согласна, – говорю я с улыбкой. Он одаривает меня благодарным взглядом.

– Отстойно, что я стараюсь сделать тебя счастливой, чтобы ты позволила мне быть дома и видеться с сестрами… а ты даже не заметила этого всего. Я намного меньше занимаюсь этим.

Его мама ерошит ему волосы и закрывает глаза.

– Я ценю, что ты заботишься о себе. Мне не нравится то, что ты делаешь… – она замолкает и бросает на меня взгляд. – Мы можем позже поговорить об этом.

Он широко улыбается:

– Я определенно хочу поговорить. Мы можем обсудить то, как я хочу снова заняться затяжными прыжками с парашютом.

– Молодой человек, это не тот разговор, о котором я думала.

– Но дедуля достал мне еще один подарочный сертификат!

И тогда в палату заходят Мэтт с папой, чтобы присоединиться к спору о том, может ли Джереми снова заняться парашютизмом, но я просто держу его за руку, думая о его словах.

Если не преодолеваешь себя, не идешь на риск, значит не можешь чувствовать по-настоящему.

И я снова готова чувствовать.

 

***

– Так мы собираемся попробовать это?

– Да, давай посмотрим, к чему это приведет, – отвечаю я.

– Слава богу, – говорит он с улыбкой, ласково целуя меня в щеку. Я поворачиваюсь, чтобы поймать его рот своим, аккуратно хватаясь за его футболку, помня о его перевязи.

Утром после моего первого официального полумарафона мы нежимся в моей постели, обсуждая отношения. Ванесса в гостях у Рори в Ноксвилле, поэтому Джереми остался на ночь, и комната была в нашем распоряжении. Я ухаживала за ним всю ночь, давая ему обезболивающее и прикладывая лед к плечу. Ему нравилось иметь персональную медсестру. А мне нравилось постоянно целовать его. Я не могла удержать свои губы вдали от него.

Кстати об этом. Я устраиваюсь поудобнее рядом с ним и проскальзываю рукой под его футболку, касаясь каменного живота. Его красивые голубые глаза загораются, и я знаю, что люблю этого парня. Прижимаю свои губы к его в глубоком поцелуе, целую шею и опускаюсь ниже. Вскоре он незаметно стаскивает мои пижамные шорты, что требует навыка, учитывая, что сейчас у него есть только одна рука. В отместку я стягиваю его шорты, оставляя лишь в черных боксерах. Затем он тянет меня наверх здоровой рукой, бросая мой топ на пол, и осторожно ныряет рукой в мои розовые трусики. И вау, это отличные ощущения.

Смотрю в его глаза, и ловлю на том, что он морщится.

– Плечо болит?

– Чертовски. Но сейчас мне все равно.

Он стонет, когда я проскальзываю рукой в его боксеры, двигая ей вверх и вниз, пока он не хочет, чтобы я была опять сверху. Мне нравится ощущение его тела, прижимающегося к моему, и я почти ненавижу белье, разделяющее нас, когда мы заботимся о потребностях друг друга. Я раскачиваюсь на его бедрах до тех пор, пока перед моими глазами не появляются точки, прижимаю свой лоб к его, когда наши тела наполняет дрожь.

– Да, отношения – отличная штука, – говорю я, восстанавливая дыхание.

– Полагаю, это значит, ты наконец пойдешь со мной на настоящее свидание, а? – отвечает он с ленивой улыбкой.

– Хорошо бы.

– Как насчет сегодняшнего вечера?

– Мы с Келси ужинаем в столовой, а затем смотрим тот новый фильм с Брэдом Питтом и Анджелиной Джоли, в котором они киборги, пытающиеся убить друг друга. Это вечер девчонок.

Он улыбается.

– Тогда, может покатаемся на роликах сегодня?

– Мы не будем кататься на роликах, когда твое плечо в таком состоянии.

Он смеется, переплетая свои ноги с моими.

– Просто шучу.

Я медленно вожу кончиками пальцев вверх-вниз по его шраму на руке и зарываюсь лицом в теплую ложбинку у его шеи.

– Ты притормозишь на какое-то время, верно?

– Я не могу двигать рукой. У меня нет иного выбора, кроме как расслабиться.

– Ты имеешь в виду, пока на следующей неделе ты не найдешь какой-нибудь новый сумасшедший трюк, – смеюсь я.

– Я больше не занимаюсь трюками.

Я не в силах контролировать будущее. Все, что я могу делать – это жить.

– Я не хочу, чтобы ты отказывался от того, что любишь, ради меня.

– Это не так, – он качает головой. – Разве ты не понимаешь, что заставляешь меня чувствовать?

– Ты сказал, что любишь меня…

– Я покажу тебе, что чувствую рядом с тобой. Ты прочувствуешь это сама.

– Как?

– Ты доверяешь мне?

 

***

Мое тело трясется, а нервы гудят. Капли пота стекают по лицу. Такое чувство, будто я на пляже в грозу, и в любую секунду может ударить молния.

– Следующий, – говорит работник, и я шагаю вперед. Мое тело крепко обмотано веревками и заклепками.

Я могу это сделать. Я могу это сделать.

Работник Zip-linе[80] помогает мне подняться на деревянную платформу, прикреплённую к дереву. Смотрю вниз на огромный каньон, полный острых камней и деревьев.

– Я не могу.

– Самым страшным было подняться сюда, – отвечает работник. – Это абсолютно безопасно, правда.

Я верю ему. При всей своей любви к риску, Джереми никогда бы не подверг меня опасности. Я глубоко вздыхаю. Работник пристегивает меня к канату и толкает с платформы.

Погодите. Он столкнул меня с платформы!

Я визжу, крепко держась за свою веревку. Ветер бьет мне в лицо. Я парю над каньоном. Страх сковывает мое тело, а сердце молотит со скоростью света.

– Замедляйся! Замедляйся! – кричит парень, ожидающий на другой платформе. Я надавливаю на нижнюю стропу и останавливаюсь прямо перед стволом дерева.

– Твою мать! – выпаливаю я, когда парень подтягивает меня на платформу.

– Ты хорошо справилась, – с сияющей улыбкой говорит работник, прикрепляя меня к дереву, чтобы я не упала в каньон, который только что пересекла. Я задыхаюсь, когда смотрю вниз. – Мы на высоте более трехсот футов, а трасса, по которой ты только что спускалась длиной триста пятьдесят футов. Это наша самая трудная и интересная трасса.

– Почему вы ставите нас на самый сложный маршрут в первый раз?

– После этого все кажется легче легкого. – Работник бьет своим кулаком по моему.

Я еще трижды спускаюсь по трассе, с каждым разом дрожа все сильнее. Мне нравится это чувство, когда напряжение отпускает меня по возвращении на твердую поверхность. И все же, я не уверена, что смогла бы ежедневно делать это.

После последнего спуска я устало тащусь к улыбающемуся Джереми. Я в полном онемении, ошеломлённая только что пережитым опытом – полностью довериться каким-то веревкам и людям, которых не знаю. Мы молчим, пока Джереми помогает мне снять снаряжение. Здоровой рукой он отстегивает подвеску, позволяя ей упасть на землю. Осторожно, чтобы не задеть его повязку, я обвиваю руками его шею и обнимаю, пока мое сердце не начинает замедляться. Он поглаживает теплыми кругами мою поясницу.

– Ну? – наконец спрашивает он.

– Это было безумие. – Я касаюсь пальцами своей шеи, чтобы почувствовать свой вышедший из-под контроля пульс.

– Почувствовала адреналин? – спрашивает он.

Я киваю. Сейчас я смогла бы поднять машину при необходимости.

– Понимаю, почему ты увлечен этим.

Он отстегивает мой шлем, а затем смотрит на меня искрящимися, озорными глазами. Его губы встречаются с моими, и он скользит здоровой рукой по моей шее.

– Я не знал, что такое настоящий прилив адреналина, пока мы не встретились. В тот день, когда я впервые увидел тебя, все мои тренировки наконец принесли результат – ведь на беговой тропе была ты. Тот всплеск, который ты заставила меня почувствовать, был в три раза сильнее, чем от прыжка с парашютом или с тарзанки… И самый большой прилив адреналина в своей жизни я испытал, когда ты сказала, что любишь меня…

Я поднимаюсь на носочках, зарываюсь руками в его сумасшедшие волосы и накрываю его губы своими. Мой желудок подпрыгивает к горлу.

Когда мы наконец прекращаем целоваться, он прижимает меня.

– Как насчет ланча?

Кончиками пальцев я рисую крошечные круги на его груди.

– Ванесса все еще в Ноксвилле у своего парня… Что, если мы вернемся в мою комнату?

Его брови подскакивают, когда он осознает, что я предлагаю.

– Ты уверена?

Я отвечаю ему поцелуем, от которого у нас обоих перехватывает дыхание.

Время пришло