Глава 9, в которой Гарав обживается

 

Комната, которую предоставили Гараву, оказалась одной из смежных с комнатами Эйнора. Гарава, кстати, удивило, что у рыцаря не просто комнаты, а скорей то, что можно назвать «апартаменты». Он‑то уже смирился с мыслью, что на ближайшие годы у него будет что‑то вроде пусть небольшой, на троих, но казармы. В конце концов Пашка и дома делил комнату с двумя братьями – а тут… Спальня, кабинет‑библиотека, ванная комната с горячей водой и смывным туалетом (не только для рыцаря, но и для оруженосцев), оружейная и ещё штуки три вот таких смежных боковых комнат – то ли для гостей, то ли для оруженосцев. Высокие потолки, дверные проёмы арками с венцами в виде раскрытых бутонов цветов – каменная резьба на стенах – поясами на половине высоты. Все помещения просторные, а из‑за того, что проёмы были большущие и занавешенные вышитыми полотнищами (Пашке это напомнило родные деревенские дома‑пятистенки, как ни странно), казались ещё больше.

Конечно, сама комната мальчишки была небольшой, чуть ли не меньше той, в которой жил Пашка. Однако там‑то он именно что делил её с двумя братьями… Низкая кровать – ногами к большому окну без стёкол, но с плотными ставнями – за окном были море и небо, а если подойти ближе – вниз уходили зелёные улицы и красные крыши. Стол, наглухо вделанный в угол комнаты, со стоящей на нём лампой (ещё одна – намного больше, с шестью изогнутыми носиками для фитилей – висела под потолком) и письменным прибором: чернильница, перья, палочки чернил, ножик, ёмкость с песком, листы бумаги – не пергамента… Стул – неудобный, с высокой резной спинкой. Странно знакомая, почти современная вешалка в полстены с крюками и распорками на разных уровнях. В другом углу, сбоку от двери, в овальную раковину бесшумно падала из выгнутого бронзового носика – достаточно выдернуть небольшую деревянную пробку на тонкой цепочке – струйка воды и стекала вниз. С другого бока – небольшой очаг‑камин с кованой чугунной решёткой. Рядом с очагом стоял сундук – резное и полированное тёмно‑коричневое дерево отливало глубоким алым блеском. Лёгкое тонкое одеяло, голубоватая простыня, небольшая подушка – всё пахло какой‑то горькой травой, и от этого запаха – стоило прилечь – сразу тянуло в спокойный сон.

Комната Гараву нравилась. Он сразу решил, что, если уж доведётся тут, видимо, прожить ближайшие годы, то это не так уж плохо. И есть куда поставить книжный шкафчик. В обязательном порядке. Научится же он в конце концов читать и писать по‑здешнему. Да и писать на русском ему никто не мешает. Он аккуратно разложил и развесил вещи, оружие и снаряжение. Садрон положил в изголовье кровати – там оказалась выемка, точно под меч. А над столом прикрепил рисунок – подарок эльфёнка из Имладриса. После чего присел на кровать и довольно огляделся. Ну, здравствуй, дом. Будем знакомы, давай дружить. Он так подумал в шутку и удивлённо моргнул: почудилось, что со всех сторон сразу пришёл ответ, добрый и ворчливый…

Внутрь заглянул Эйнор. Рыцарь всё ещё был бледен, но выглядел более или менее ожившим и расчёсывал костяным гребнем мокрые волосы.

– Устроился? Вот и хорошо… – рассеянно сказал он, явно думая о чём‑то своём. – Иди мойся и ложись спать.

– Это приказ? – вздохнул Гарав.

Эйнор пожал плечами:

– Ну, можешь лечь спать немытый. Но знаешь, в Трёхбашенной живёт человек восемьсот. И чем меньше стирки прачкам – тем легче у них жизнь…

…Конечно, с эльфийскими бассейнами в Раздоле ванная не имела ничего общего. Просто каменная чаша в полу (не очень удобная, круглая, но большая, по крайней мере если брать рост Гарава, то можно лечь, и вверх наружу не будут торчать пятки), сбоку от которой торчали два железных рожка со всё теми же деревянными затычками на цепочках – ледяной и огненно‑горячий. Ещё одна затычка оказалась в дне ванны. (Позже Гарав узнал, что горячую воду нигде специально не грели – в недрах Олло Нэлтиль били фонтаны кипятка, трубы подводились к ним). Но лучшего, в конце концов, не было и у Пашки (баня и туалет во дворе)… Правда, не имелось ничего, даже отдалённо похожего на душ, и голову мыть пришлось, сидя на корточках и черпая воду вокруг, а потом – заново наполнять ванну, мыться уже самому, опять спускать воду и снова споласкиваться. Так что Фередир, успевший уже помыться, громко осведомился, не стёр ли Гарав себя на нет мочалкой и не стёк ли в сливную трубу? Гарав гордо промолчал. А мочалка, кстати, оказалась настоящей губкой‑люфой, их тут было несколько, и разноцветных вдобавок.

…Но в общем минут через двадцать Гарав, отчистившийся до скрипа и хруста, уже залезал под одеяло. В окно поддувал ветерок и слышался очень отдалённый шум города. Мальчишка вытянулся на постели, не сдержав глубокого довольного вздоха, и из соседней комнаты засмеялся Эйнор:

– Ну вот, теперь слышу, что доволен!

А ещё подальше сонно откликнулся Фередир:

– Эйнор, ты вечером нас разбуди…

– А что будет вечером? – улыбаясь (почему‑то стало очень хорошо и спокойно), окликнул их Гарав.

– Бал, – ответил Эйнор.

Собственно, это было последнее, что слышал оруженосец.

 

* * *

 

«Гражданскую одежду» (так подумал про неё сам Гарав) он нашёл на сундуке, когда проснулся. Ошалело сел в постели (за окном смеркалось, в соседних комнатах было тихо, а вот где‑то вдали играла музыка), помотал головой, улыбнулся, потянулся и увидел новые вещи.

– Ого! – Мальчишка откинул одеяло. Потянулся снова, подошёл к сундуку, какое‑то время рассматривал вещи, потом зевнул, потянулся как следует, чтобы все суставы хрустнули, – и стал приводить себя в надлежащий вид. Подумал: это как же надо было спать, чтобы не услышать, как кто‑то входил, клал барахло… В походе‑то просыпался от самого тихого звука…

Едва он занялся туалетом, как занавесь откинулась, и внутрь вошёл во весь рот зевающий Фередир. Одной рукой он лохматил волосы, другой подтягивал короткие нижние штаны, надетые довольно криво.

– А Эйнор нас не разбудил, – пожаловался он, – убежал на совет к князю… О, тебе тоже новую принесли?

– Угу, – буркнул Гарав, осматривая себя.

Сказать по чести – он сам себе нравился. Нравилось, что одежда чистая. Кроме того, она была достаточно удобная. И красивая, хотя раньше Гарав никогда не думал о красоте одежды. Одежда – это было всего лишь то, чем прикрывают тело. Но сейчас принесённое пришлось ему по душе. Белая рубаха – с длинным, до колен, подолом, пышными рукавами и широким воротом, верхняя рубаха – короткая чёрная туника с алыми и серебряными мечами и золотой вышивкой по подолу, короткому – чуть ниже плеча – рукаву и квадратному широкому вороту без воротника. Красные узковатые штаны, чёрные сапоги из мягкой тонкой кожи – со шпорами…

Мальчишка напряжённо думал, будет ли удобно нацепить дарёные украшения. Не скажут ли: вот бестолочь неотёсанная, задарил его князь, найдёныша‑деревенщину, и он сразу во всё влез, чтобы похвастаться! Но Фередир заверил, что это глупость, помог выпустить рукава рубахи из‑под зарукавий и осведомился, не хочет ли Гарав проколоть ухо под серьгу?

– А ты что, носишь? – подозрительно оглядел друга Гарав.

Фередир расхохотался:

– Да нет, конечно! Это нуменорский обычай, почти ушедший. Даже князь не носит, ты же видел – разве что десяток самых твердокаменных стариков, чистокровных. Ты их ещё увидишь, честное слово – не люди, а монументы! – В голосе Фередира скорей было насмешливое уважение, чем просто насмешка. Но дарят серьги часто, тоже в память о старых временах.

Гарав облегчённо вздохнул. Прокалывать уши ему не хотелось – не из‑за боли, а просто мужских серёг он не любил никогда, хотя Пашка из истории хорошо знал, что ничего такого в этих серьгах нет – их носили моряки, казаки, дворяне, гусары и ещё много народу, который трудно было заподозрить в немужественном поведении.

Зато ожерелье, перстень, новый пояс (с мечом и кинжалом) нашли своё место сразу. Мальчишка удовлетворённо повертелся перед зеркалом – настоящим стеклянным, очень хорошего литья, в дубовой раме, украшенной причудливыми завитками. Отросшие совсем уж непомерно волосы он недолго думая стянул сзади в хвост и перевязал нашедшейся цветной тесьмой. Тут так не носили, но не запретят же…

– Пойдём? – кивнул он Фередиру и тщательно распушил хвост. Друг махнул рукой:

– Ты из‑за музыки, что ли? Погоди, это так пока… Совет наверняка не кончился. Совсем стемнеет – тогда… Пойду, тоже оденусь, как подобает настоящему оруженосцу настоящего рыцаря.

Он вышел. Гарав походил по комнатке, потом, чиркая кресалом, зажёг лампу на столе (свет оказался ровный и довольно сильный), присел и придвинул к себе писчие принадлежности. Ради интереса написал на листке бумаги несколько строк – ни о чём, имена, названия мест. Перо было непривычным, но не так чтобы сильно неудобным, только необходимость часто макать его в чернильницу – красивую, бронзовую, сделанную в виде крепостной башни – напрягала немного. Да и леворукость тут мешала, приходилось держать руку немного навесу, чтобы не смазать написанное. Гарав изобразил логотип группы «Ария», вздохнул. И вдруг, словно на что‑то решившись, склонился над листом…

… – Что ты рисуешь? – Тихо подошедший переодетый по‑праздничному Фередир по‑свойски навалился на спину и плечо Гарава, с интересом заглядывая под его руки.

– Пашкин‑Холл… – усмехнулся Гарав. – Так назову свой дом. Во, гляди.

Он отодвинул подальше лист пергамента, на котором – не без клякс, аккуратно, даже, можно сказать, со вкусом припудренных, впрочем, тонким песочком – был старательно выполнен почти готовый чертёж первого этажа и начатый – второго. Тут же были начерканы образцы резьбы – вроде бы смутно знакомые Фередиру… и в то же время – нет. Но красивые.

– Сколько такое может стоить? – поинтересовался Гарав.

Фередир почесал нос:

– Ну‑у‑у… Если пойдёшь в Гильдию Строителей здесь, в Зимре, – отдашь все четыре сотни кастаров. Если поищешь умельцев на месте – станет вдвое дешевле, а то и втрое. Но зато тут покажешь княжеский пергамент – и тебе за эти четыреста кастаров и лес выдержанный привезут, и резьбу твою сделают, и вообще всё, вплоть до последней дверной скобы. Заходи и живи.

– Ого. – В Гараве проснулся тамбовский мужичок Пашка, скупой и расчётливый. – Неплохо тут у вас шабашники зарабатывают. Четыреста золотых, воину за такое лет восемь нужно пахать!

– Пах… А, понял. А что ты хотел? Вон как размахнулся! Два этажа, и вширь ого… Волчонок, – Фередир зашептал в ухо другу: – А ты что, ты случайно не эльфийку свою украсть задумал сюда? А что, давай! Я с тобой поеду… И ещё ребят можно найти, запросто…

– Нет, не задумал! – Гарав сердито отстранился. – Покажешь потом, где это место – ну, Гильдия. Гулять, так гулять, без денег не останусь. На крайний случай – продам часть земли.

– Ага, продашь, – засмеялся Фередир, садясь рядом и по‑прежнему с интересом рассматривая чертёж. – Это тебе не theyd, это Княжий Дар Землёй. Твоей семье, понимаешь? Выслуженный theyd – да, можно продать. А эту землю у тебя ни купить, ни отнять нельзя – и сам ты её подарить или поменять не можешь. И даже князь не может отнять. Даже если ты или кто‑то из твоих потомков совершат предательство – прости, не обижайся! – земля всё равно у вашей семьи останется… Да ладно, сотня у тебя ещё есть, не обеднеешь. А Гильдию я тебе как‑нибудь покажу… Идём, теперь уже пора идти.

– Идём. – Гарав отодвинул листы и встал…

…Оказалось, правда, что ещё не очень‑то и «пора». В большущем высоком зале, где горели – частым поясом выше человеческого роста – множество факелов и было излишне жарко, хотя и собралось не меньше ста человек, но как раз Нарака не было. У дальней стены стояли несколько накрытых столов. Оркестр на возвышении (Гараву вспомнилось «Гнездо кукушки») разыгрывался, а народ разговаривал, разделившись на несколько отчётливых группок. К одной из них – состоявшей из подростков и юношей примерно от тринадцати до двадцати лет – целеустремлённо двинулся Фередир, бесцеремонно выкликая нескольких человек по именам. Судя по тому, как снисходительно на мальчишку смотрели окружающие, такое поведение тут было в порядке вещей (Гарав убедился в этом немедленно – как раз вошедший в зал седой мужик в чёрно‑золотом заорал на весь зал: «А, наконец‑то я вижу тебя, старый хряк!» – после чего ринулся обниматься с тощим, унылого вида, но тут заулыбавшимся человеком, на хряка совершенно непохожим, женщина рядом с которым мученически возвела очи горе). Впрочем, Гарав отметил это мельком – на него с любопытством уставились полтора десятка пар глаз – это значило, что предстоит самая неприятная для любого мальчишки процедура знакомства в новой компании, которая определит дальнейшее, так сказать, статусное положение.

Правда, всё оказалось довольно просто. Уже позже Гарав понял важную вещь – собравшимся оруженосцам незачем было кого‑то из себя строить, а значит – задирать кого‑то для самоутверждения. Даже самые младшие из них отлично знали, что такое человеческая кровь и ноющая от верховой езды в доспехах поясница. Поэтому всё в принципе ограничилось пожатиями предплечий и представлением (Гарав запомнил только одного – Карьятту сына Гомбы, да и то потому, что он был харадрим, типичнейший, хотя и одетый по‑арнорски). А потом начался бесконечный разговор: оруженосцы спрашивали, Фередир отвечал. Рушились и горели ангмарские крепости; толпы прекрасных дев с плачем бежали за спасителями, умоляя взять у них самое ценное; орды орков забивались в пещеры при виде отважной тройки; Элронд внимательно прислушивался к советам Эйнора (у Фередира не достало наглости выставить советчиком себя), жалкие морэдайн убегали от одного стука копыт, холмовики возвращались под нуменорскую власть целыми кланами, лично Эру оказывал помощь в самых безумных начинаниях – в конце Гарав поверг Ангмара и разрушил Карн Дум почти до основания.

– Выходит, нам теперь и воевать не с кем, – уныло подытожил веснушчатый пацан – на лицо лет двенадцати, не больше. Остальные скорбно закивали, и Гарав понял, что такой трёп тут никто не оспаривает и не принимает всерьёз – слушают с удовольствием и сами, небось, при случае не прочь так же трепаться. И точно: один из оруженосцев тут же начал рассказывать, как они неделю назад вернулись из Харада – а там, братцыыыыыыЫЫЫ!.. Но что там такого – так и осталось неясным, хотя начало вышло многообещающим, потому что вокруг началось волнение, все как‑то подобрались и раздались по сторонам, стало тихо, и в зал вошёл Нарак в сопровождении сына, Эйнора и ещё нескольких человек – по виду и рыцарей, и «гражданских». Никакой особой помпы не было – князь взмахнул рукой с улыбкой (кажется, искренней), громко сказал: «Веселитесь!» – и под грянувшую плясовую – какой‑то лихой фолк – повёл по расчистившемуся центру зала красивую, хотя уже немолодую женщину, глядевшую на него тоже с искренней улыбкой. «Княгиня Гваэль», – шепнул Фередир, хлопнул Гарава по локтю и унёсся.

– Бабник, – сказал презрительно веснушчатый. Видно было, что он – человек, смотрящий на такое поведение свысока, возможно даже – человек строгих моральных принципов (Пашка оценил, что в иных местах и временах учиться бы ему классе в седьмом максимум). И дружелюбно предложил Гараву:

– Пожуём?

– Ну пошли, – кивнул Гарав.

Собственно, «пожевать» решила едва ли не четверть из присутствующих, да и вообще все чувствовали себя совершенно свободно. На столах оказалось красное и белое вино в больших открытых чашах из серебра – каждая литров на двадцать; горы фруктов и разное печенье. К сожалению, ничего более серьёзного – а Гарав с утра не жрал и сейчас подумал, что и правда неплохо бы ввести тут в обиход бутерброды. Говорить особо ни с кем не хотелось, мальчишка налил в один из стоявших тут же кубков вина, взял пару печенюшек посимпатичней и кисть винограда и стал наблюдать за окружающими. Женщины тут были в длинных платьях – хотя и глухих, от пяток до подбородка, но ясно подчёркивавших талию и грудь, в венцах и ожерельях, сверкающие драгоценностями. Почти все – даже немолодые – очень красивые и вовсе не выглядевшие угнетёнными средневековыми обычаями. Гарав как раз думал об этом, когда одна из дам – в общем‑то девчонка одних лет с Гаравом, – подойдя, вполне бесцеремонно поинтересовалась:

– Ты ведь Гарав? Отец был среди встречавших вас утром… Ты полуэльф?

Гарав чуть поклонился. Подоспевшая женщина постарше ответила на поклон:

– Прости Элойду, оруженосец… Она всего во второй раз здесь, а муж рассказывал о вашем возвращении…

Разговор завязался сам собой. Гарав успевал отвечать на реплики и матери, и дочери – похожих друг на друга, красивых, надо сказать. Вопросы в основном касались того, «как там, на севере, вообще?» и «как живут в Форносте женщины?» Гарав быстро понял, что местные женщины, несмотря на свободный и довольный вид, умом не блещут – если только эти две типичные представительницы своего класса, так сказать. Может, и не все такие, но явно большинство. Впрочем, видимо, ума от них и не требовалось – он не без удовольствия поддерживал пустенький разговор, а потом пригласил девчонку на танец – и она, и её мать это вполне одобрили. Танец оказался несложным, что‑то вроде английского народного – крутись сам и в свой черед крути партнёршу. Музыка вполне заводная, и Гарав быстро вошёл в ритм. Когда же он «поставил партнёршу на место», ему даже пошумели одобрительно. Это оказалось приятно, и Гарав скрыл довольную – даже САМОдовольную – улыбку за бокалом с вином. «Я тут не сопьюсь?» – подумал он опасливо. Гарав за собой начал замечать, что ему стало нравиться вино, особенно красное. А князь явно поил своих гостей не молодой кислятинкой прямо с пресса.

Осматриваясь, Гарав увидел и обещанные Фередиром «монументы». Несколько высоченных стариков, затянутых в тёмное, стояли неподалёку, ведя тихий разговор и на самом деле неодобрительно посматривая вокруг. Золото на поясах и ожерельях – массивных, старых – у них казалось благородно‑тускловатым, длинные мечи – в простых ножнах. Вместе с ними были и несколько таких же величественных… нет, не старух – старых дам, скромно одетых, высоких и гордых. Кстати, имелась там и молодая поросль – мужчины, юноши, пара подростков, как видно, считавших, что деды (а может, и прадеды?) их есть центр мироздания и ось вращения. Или, может, и правда так? Когда один из стариков, почувствовав взгляд, повернулся в сторону оруженосца, Гарав немедленно – раньше, чем что‑то подумал или решил сознательно, – склонился в глубоком почтительном от души поклоне. И был вознаграждён суровым наклоном головы.

– Оруженосец! Гарав! – окликнул вдруг мальчишку Нарак. Гарав чуть не уронил бокал, но князь смотрел с улыбкой, и Эйнор, о чём‑то говоривший с Олзой, тоже улыбался.

– Мой князь… – Гарав поспешил к нему, про себя отметив, что произносить это – «мой князь» – было как‑то приятно. Мельком подумалось, что в этих словах нет никакого самоуничижения, о чём любят разглагольствовать поборники всяких там свобод. Ведь мой князь – это значит не только то, что ты – его слуга. Это в какой‑то степени и обратную связь означает… – Чем могу служить?

– Эйнор сказал мне, что ты… гм… – Князь не очень эстетично почесал рыжую бороду. – Что ты неким необычным образом научился петь. Может быть, ты продемонстрируешь нам своё искусство?.. Ториэ! – Поспешно подошёл немолодой просто одетый мужчина с лютней, с достоинством поклонился. – Подыграй юноше.

– С удовольствием, мой князь, – звучно и почтительно ответил тот, беря лютню. – Напой мотив, оруженосец.

Гарав растерялся. Даже испугался, пожалуй. Он беспомощно огляделся и понял, что – ужас! – на них смотрят практически все, да и тихо стало. Ну Мэглор… у‑дру‑жил.

Однако отступать было некуда. И, как всегда бывало в таких случаях, Гарав немного разозлился. Упрямым жестом вскинул голову…

– Я спою… спою дамам Кардолана – тем, которых я вижу здесь, и всем, кого родила эта земля…

 

Слушай песню мою,

Дева Первой Весны…

Для тебя я пою

Средь чертогов лесных.

Ты услышь в этой песне

Небес высоту…

Будем вместе мы в мире

Творить красоту.

Для деревьев твоих

Я создам певчих птиц,

А в лесах поселю

Ярко‑рыжих лисиц.

Для цветов полевых

Сотворю мотыльков.

И красавцев лесных –

Серебристых волков.

Посмотри – ночь кругом,

В небе звёзды горят…

Лишь деревья твои

Меж собой говорят.

Взявшись за руки, мы,

Словно дети, идём…

Посреди звёзд и тьмы

Мы с тобою вдвоём…

 

Гарав только теперь понял, что его очень внимательно слушают. И дело не в том, что Ториэ, удивлённо бросивший на Гарава короткий взгляд, подыгрывает очень умело, нет… До этого он просто пел себе и пел… и думал, что поёт для Мэлет, которой так ни разу и не спел. А теперь понял, что слушают его все… Именно его. Не музыку, а песню…

 

– То, что я сотворил,

Я тебе подарю –

И однажды светил

Мы увидим зарю.

Мы с тобою пройдём

Через тысячу лет.

И мы будем вдвоём –

У любви смерти нет…[27]

 

В мгновенной тишине улыбающаяся и с блестящими глазами княгиня Гваэль чуть наклонилась к Гараву и поцеловала мальчика между бровей. Гарав вспыхнул, испуганно дёрнулся, проклиная свою дурацкую способность ярко алеть. А ещё поцелуй напомнил маму… и Гарав спрятал глаза:

– Благодарю… – прошептал он, отступая и не поднимая глаз.

– Бедный мальчик… – негромко сказала женщина Нараку, думая, что Гарав уже не слышит. – Не помнить своей семьи… а ведь где‑то женщина ждёт, надеется… Если бы наш Олза…

Князь свёл брови:

– Дай вам волю – вы их будете облизывать от колыбели до гроба… Оруженосец, ты куда?! – загремел он, сводя брови, и Гарав застыл на месте и выпрямился. – Женщинам ты спел, а мужчинам?!

 

… – Вновь сотрясается земля от топота копыт,

И стонет ветер в ковылях, и сталь мечей звенит,

Высокий чистый звук рогов зовет нас за собой;

Бессчетно воинство врагов, и страшен будет бой.

 

Не подведет меня скакун, и верен мне мой меч,

И будет вязь священных рун в бою меня беречь.

И сердце рвется из груди в такт топота копыт,

И страх остался позади, а конь вперед летит.

 

Играет солнца на клинке безжалостный огонь;

Пока я жив, и меч в руке, не разожму ладонь.

Ложится под ноги трава, и ветер бьет в лицо.

Не места жалости словам в стальных сердцах бойцов.

 

И рухнул первый враг у ног: не я – так значит он,

От крови алым стал клинок – таков войны закон.

И снова рубящий удар, и снова звон клинка,

И снова страшный смерти дар несет моя рука.

 

Пускай в безжалостном бою хранит меня мой бог.

Ласкает меч ладонь мою, зовет к победе рог,

И под копытами земле опять назад лететь.

Награда сильным – побеждать, а побежденным – смерть.[28]

 

Ох – что тут было!!! Крики загремели отовсюду!

– За алые клинки!

– Дагор, Кардолан!

– Отлично, оруженосец!

– За нового барда!

 

А Нарак сдёрнул со своего пальца и надвинул на палец Гарава тяжёлый золотой перстень‑печатку в виде скалящейся драконьей головы с двумя рубинами – глазами (перстень болтался, туда можно было всунуть второй палец мальчишки):

– За добрую песню об отважных мужах! Хоть пропей – твоё теперь!

От немолчного шума и тут же протянувшихся со всех сторон бокалов Гарав даже ошалел. А вскоре добавил себе обалдения ещё вином (как не выпить хоть по глотку с каждым, кто хочет чокнуться с новым певцом)… и к окончанию бала был в несколько раздрызганном состоянии, хотя и искренне‑весёлом. Нет, тут на самом деле было весело! Совсем не так чопорно, как на киношных балах, чего Гарав в душе опасался. В результате до постели Гарав добрался в отличном настроении, хотя и с кружащейся головой, а за окнами уже начинало светать и просыпался город. Эйнор где‑то задержался, а Фередир ушёл к себе, мурлыкая на ходу мелодию песни про алые клинки. С особой тщательностью сложив одежду, мальчишка выдохнул и упал на постель.

«Хорошо, мне тут нравится», – подумал он и глухо, приятно выключился.

 

* * *

 

Юные обитатели дружинного двора, с которыми Гарав свёл шапочное знакомство на балу, были в основном упрощёнными или усложнёнными вариантами Фередира – драчуны, любители женского пола, пересмешники, мастера попеть и попить. В общем‑то, это оказалось совсем неплохо – с ними было легко. А Гарав не был ни самым младшим, ни самым неловким, ни самым тихим – короче, его приняли как своего, почти сразу, после парочки состоявшихся‑таки незлых проверок «на вшивость». Если хотелось одиночества – всегда можно было уйти в свою комнату. Можно было купаться в тёплом море – одному или толпой, как настроение. Можно – погулять по городу, даже просто без дела. Или – вот что не надоедало – ездить верхом, если не на охоту, то просто так. Если хотелось чего‑нибудь нешумного – были среди оруженосцев и молодых рыцарей и такие, как Хеледир сын Гонда, любитель и, что главное и интересно, настоящий исследователь местных легенд и сказок – или Коль сын Дамбена, с которым можно было говорить о южных землях – о них он знал всё. Большинство людей тут были из северян или йотеод, многие – той же крови, что пригоряне, несколько чистокровных нуменорцев (кстати, один из них был белобрыс и невероятно этим гордился – в чём там дело, Гарав разбираться не стал).[29] А харадрима Карьятту Гарав помнил ещё с бала – весёлый и очень вспыльчивый, но добрый парнишка года на три старше Гарава, он был оруженосцем как раз у Коля, и его семья жила в Зимре уже лет триста или около того.

Обязанности оказались тоже простыми. Ну, не стоит говорить о тренировках с самым разным оружием и без, да ещё в верховой езде (Гарав занимался этим особенно упорно) – кстати, в них никто не обязывал участвовать, но как‑то само собой получалось, что даже самые ленивые (а Гарав ленивым не был) уделяли им не меньше шести часов в день. А так – вместе с Эйнором один‑два раза в неделю отдежурить полсуток возле князя. И, в сущности, всё. (Нарак, кстати, не на троне оказался простым дядькой – опять‑таки вариантом Фередира, только немолодым и значительно поумневшим.) Правда, ещё мальчишку часто приглашали петь – и, если он отказывался, не обижались, но расстраивались… а расстраивать людей Гарав не хотел и отказываться почти перестал. В результате чего перезнакомился со всеми обитателями Трёхбашенной в кратчайшие сроки.

Кормил своих людей князь щедрейшим образом. Вообще‑то есть полагалось четыре раза в сутки. Утром – через пару часов после рассвета – был завтрак, в полдень – второй завтрак, ещё часа через три‑четыре – обед, и уже вечером, к темноте ближе – ужин. Ну а готовить на кухнях внизу умели отлично, и в огромных количествах подавали по‑разному приготовленное мясо, что вызывало у Гарава особенное одобрение. Как‑то он, разохотившись, заказал себе, посильно объяснив и даже продемонстрировав, что это такое, пельмени, получил заказанное – и уже на следующий день «эльфийское блюдо» (неясно, кто вообще решил и сказал, что это блюдо эльфийское…) ел весь двор, а Нарак предложил Гараву жалованье повара – в шутку. Шутки шутками, но двое ребят, в очередной раз поевших в городе, давясь от смеха, рассказали, что в одной из таверн начали подавать блюдо под названием «Уши оруженосца», и там нет отбоя от желающих. Гарав пожалел об отсутствии тут лицензионных прав. Пельмени же в Трёхбашенной стали готовить нередко…

Вести с севера приходили странные. Ангмарцы ушли обратно в глубь своей страны, оставив на границах гарнизоны – ну разве что чуть более усиленные, чем обычно. (Гарав вспомнил мощную линию укреплений – достроили её эти гады или нет?) Кроме того, в Рудауре в нескольких местах вспыхнули восстания десятка кланов, таны которых объявили, что подчиняться они не стали бы даже Руэте, не поймай он сдуру стрелу от какого‑то пригорянина, а уж с какой стати – северному соседу? В общем, кажется, война откладывалась… А с востока прибыло гондорское посольство, Гарав их видел – высокие мрачные люди, типичные нуменорцы, с гордыми лицами и осанкой приходили к Нараку…

…Уже на второй день Гарав сходил в город – чуть не заблудился, но зато наконец‑то купил в обнаруженной книжной лавке (страшно смущаясь) что‑то вроде здешнего букваря и стал по вечерам разбираться со сложными завитками алфавита, привлекая на помощь всех, кого мог привлечь. Книги тут, кстати, были вообще дорогие – и свитки, и обычные, на пергаменте и на бумаге – разного качества, формата и оформления…

…Скучал ли Гарав? По дому – почти нет; память о прошлом словно ледком подёрнулась, и он теперь почти всё время думал, что прошлое Пашки и правда выдумка. Да и некогда скучать, когда – каменный двор, насмешливые и подбадривающие крики вокруг, и тренировочный меч кажется настоящим, как в книге Лукьяненко. Или когда вечером сидишь на подоконнике (а высота, и дух захватывает, и страшно, и сладко – и заставляешь себя спустить ногу в пропасть и качать ею) и полупоёшь‑полуорёшь что‑нибудь «солёненькое» или боевое – а снизу орут, чтобы «ещё!»… Или когда скачешь по холмам, и собаки стелются впереди, лают, и все смеются и перекликаются, а потом выкатывает на небо одурелая, с синевой, лунища – и трава начинает пахнуть сумасшедше, так, что соскакиваешь с седла и катаешься по ней почти против воли, чтобы сбросить с себя какое‑то пьяноватое, опасное осатанение…

А вот тоска по Мэлет накатывала временами так жестоко, что мальчишка тихо мычал и садился писать длинные письма – письма, которые никогда не отошлёт, а если бы и отослал – никто в этом мире их не прочтёт. Исписанные на русском листки он складывал в сундук и старался не перечитывать, специально заваливал сверху остальными вещами.

Как сбить эту тоску, Гарав не знал. Он надеялся только на время, которое, говорят, лечит всё… и одновременно почему‑то твёрдо знал, что никакое время тут не поможет. Фередир звал его съездить к себе домой, и Гарав решил, что, если ничего не произойдёт важного и если их отпустит Эйнор, то в конце лета и правда можно будет навестить семью друга недалеко от плавней…

За новой переполненной событиями жизнью Гарав подзабыл свои планы насчёт Пашкин‑холла и немало удивился, найдя завалившийся за стол листок. Но, сообразив, что это такое – было раннее утро, – предложил Фередиру, который только что проснулся, сходить в обещанную им Гильдию Строителей.

– А, конечно пошли! – обрадовался тот. – Сейчас соберусь и сходим. Деньги бери!

Пока Фередир собирался, Гарав отсчитал на столе четыре сотни кастаров. Остаток ссыпал в обычный кошель, а эти четыре сотни – в прежний мешок, и прицепил его на пояс. Пояс оттянуло вниз. Если честно, Гарав и сам не знал, что он будет делать с домом и зачем он вообще ему нужен. Но о том, что собирался сделать и о предстоящих тратах – громадных, что и говорить – не жалел.

– Эйнор! – окликнул между тем рыцаря Фередир. – Мы с Гаравом сходим вниз, в город, он собирается заказать себе дом!

– Заказать себе что?! – Рыцарь почти мгновенно появился в комнате Гарава, опередив Фередира. Придвинул пергамент, который Гарав ещё не успел свернуть, немного удивлённо его осмотрел. – Ого… Это целое поместье… – Потом перевёл взгляд на оруженосца, который мялся рядом. – Так, значит, ты решил не служить в крепости?

– Я не знаю, – честно признался Гарав. – Если я стану рыцарем – ну… ну я правда не знаю. Это если и случится, то очень нескоро. А я просто хочу поставить вот такой дом. И всё.

По правде сказать, он ожидал, что Эйнор или посмеётся, или начнёт возражать против такой траты. Но рыцарь ещё раз посмотрел чертёж и пожал плечами:

– Что ж… Может быть, когда‑нибудь я буду гостить у тебя в этом холле. – После чего просто улыбнулся и вышел, бросив через плечо: – Идите, но возвращайтесь до темноты, нечего колобродить по городу. Особенно тебе, Фередир.

– Опять на меня возводят напраслину, – тихонько и печально сказал Фередир, уже когда они вышли в коридор. Гарав покосился на него:

– Так‑таки?

– И ты туда же, – скорбно кивнул Фередир. – Ладно. Пошли.

Мальчишки решили не спешить. Зачем? Был чудесный солнечный день, запахи цветов буквально текли на улицу, по которой они спускались в город – узкую, вымощенную серым и алым камнем – из садиков, и мир был полон спокойствия и радости.

– Зимой тут тоже очень хорошо, – рассказывал Фередир. – Но у нас – у нас лучше. Травы – как море. И настоящее море. На мысу стоит старая башня, эльфийская – ты же любишь эльфов? – Он толкнул друга локтем. – Туда можно слазить, на самый верх, оттуда видно вокруг так, что дух захватывает… Эй, да осторожней же!!!

Это относилось к шустрому мальчишке лет десяти, который стремглав пролетел между оруженосцами. Он явно куда‑то торопился по важным и срочным делам, но, услышав окрик, вернулся и, склонив голову, церемонно раскланялся, шаркнув пяткой по камням и изящно отведя руку в сторону и вниз:

– Прошу извинить, – объявил он. – Может быть, оруженосцам хочется посмотреть город? Обратите внимание, – очередной жест обрёл полную завершённость завсегдатая придворных балов, – над пышной зеленью нашей прекрасной Зимры высится Олло Нэлтиль – знаменитая Трёхбашенная…

– Я здешний, – заметил Фередир. Причина такой задержки пацана стала ясна – из какого‑то дворика вылетела ватага таких же, только постарше. На бегу они издавали вопли, смысл которых сводился к тому, что некий Райни погибнет страшной смертью прямо здесь и сейчас. Но, увидев собеседников Райни, – а это был, несомненно, он – притормозили и растерянно замерли неподалёку перешёптывающейся, но всё‑таки решительной кучкой. – Что спёр?

– Я? – Оскорблённо расширив глаза, мальчишка прижал поцарапанные кулаки к груди в широком распахе потрёпанной рубашки. – Никогда! Как вы могли подумать?!

– Этот скользкий угорь чистит наши краболовки! – крикнул один из преследователей. Остальные загудели и придвинулись ближе. Райни занял место между ухмыляющимся Фередиром и каменносерьёзным Гаравом. – Уже не в первый раз! Да ещё и насмехается! Оставьте его, оруженосцы!

– Мы его оставим, а вы его все вместе отметелите? – уточнил Гарав. На этот раз гул стал откровенно возмущённым, и даже сам Райни посмотрел на Гарава удивлённо.

– Мы не харадримские портовые бродяжки, чтобы бить одного кучей, – с достоинством сказал высокий черноволосый мальчик, на вид – самый старший в компании и единственный, одетый явно в своё, не в перешитое из взрослого – но такой же босой, как и все остальные. – Он сам выберет, с кем будет драться, и всё будет честно.

– Вииии… – печально пискнул неудавшийся экскурсовод, когда его левое ухо оказалось в железных пальцах Фередира. Фередир нажал – писк оборвался, а мальчишка принял классическую позу журавля на болоте – весь вытянулся и поджал левую ногу. Правда, журавли так не выпучивают глаза, даже если подавятся лягушкой.

– Значит, всё‑таки спёр, – заключил Фередир, задумчиво разминая и подкручивая ухо (остальные притихли почти сочувственно, кто‑то невольно взялся за свои уши…). – В некоторых местах за такие вещи отрубают руку. Как ты на это смотришь?

– У нас… не… Харад… – героически пробурчал в три приёма Райни, смаргивая крупные слёзы – невольные, конечно, попробуй не плакать, если ухо попало в живые клещи.

Фередир чуть ослабил хватку и поинтересовался:

– А что за охота до чужих краболовок?

– Интересно… – выдохнул мальчишка. – Выследить, где стоит, выждать ещё… Они сами бестолочи, поймать меня не могут!

– Ну иди, – Фередир толкнул его в сторону остальных. – За интерес надо платить. Удачи.

Компания, дружно раскланявшись – не хуже Райни, – уволокла обречённо загребающего ногами пленника. Но не успели они скрыться во дворе, как раздался дикий вой десятка глоток. Темой воя было