А восемь лет – не видеть Мэлет?

Предстоящие годы превратились в чёрный холодный колодец. Интересно, подумал Гарав, не так ли смотрит в своё будущее Король‑Чародей? От этой мысли стало жутковато. Но развернуть её в полномасштабное самоистязание Гарав не успел.

Ехавший первым Эйнор остановил коня.

Гэндальф сидел на плоском камне и читал растрёпанный свиток. Его конь – большущий, серый, как балахон хозяина – перегородил дорогу и смотрел на кардоланцев с возмущением старожила, которого попросили подвинуться какие‑то мигранты. Из‑под плаща Серого Странника торчал длинный меч. Рядом стоял всё тот же посох с надетой сверху бесформенной шляпой.

– Одну минутку, две строки, – заметил Гэндальф, не поднимая головы. Эйнор переглянулся с догнавшими его оруженосцами. Гэндальф между тем хмыкнул, свернул свиток, куда‑то его спрятал (не поймёшь, куда), ловким прыжком взлетел в седло и нетерпеливо заявил, подхватывая посох и надевая шляпу: – Мы едем или нет?

– Мы – да, – согласился Эйнор, подъезжая к нему. – А ты едешь с нами, Серый Странник?

– Нам просто по пути, – отрезал Гэндальф. – Ровно до того места, где я решу, что наши пути расходятся… Кстати, Гарав, я так и не имел удовольствия послушать, как ты поёшь.

– У меня нет настроения, – буркнул Гарав.

Седые мохнатые брови Гэндальфа приподняли шляпу.

– Но тогда петь придётся мне, – почти жалобно сказал он, дряхлея в седле до такой степени, что Фередир сделал движение – поддержать старика под локоть. – С песней дорога короче, и однако это будет тяжким испытанием для всех моих спутников… Неужели ты не можешь снизойти до моих седин, юный оруженосец?! – Лицо Серого Странника стало горестным.

Гарав сильно подозревал, что Гэндальф по обычаю гонит (помнится, он умел делать ВСЁ, а дряхлым временами нагло и с удовольствием прикидывался). Но Эйнор на Гарава не смотрел, а Фередир смотрел выжидающе.

Мальчишка вздохнул. И махнул рукой:

– А! Ладно!

 

В Аласе, кормче «Три дуба»

Обжился менестрель,

Была с ним медная труба

И медяков кошель,

В заплатах плащ,

Кинжальчик в нем…

Зачем?

Когда‑нибудь поймем.

 

Давал концерты за гроши

И чувства в людях ворошил.

Пел про великие походы,

Про чужедальние народы,

Про честь, отвагу, боль и страх,

Про тех, кто уж забыт в веках…

 

Вот как‑то вечером, под ночь,

Он арфу в руки взял.

Сказал:

«Послушать песнь, друзья, не прочь?»

Подумал и начал:

 

«Быть героем может каждый,

Но не каждому по силам,

Вот героем быть может

Человек ленивый –

 

Лень хвосты рубить драконам,

Лень спасать принцесс,

Страшно предпочесть дорогам

Темный, жуткий лес…»

 

…Пел так долго весь он вечер,

Вел куплетом за куплет,

А закончил песню речью,

Малость рифмы в коей нет:

 

«Быть героем должен каждый!

Помни, друг, – ведь это важно!

Когда поборешь лень и страх,

Тогда поедешь на руках».[19]

 

– Готов покляться, что стихи твои, – сказал Гэндальф. – И неплохие, кстати, стихи; я знал людей, которых называли поэтами за худшие… А где это – Алас  ?

– В моей земле, – ответил мальчишка…

…Ехать в компании с Гэндальфом оказалось весьма и весьма приятно. Серый Странник в старческий образ больше не входил и вёл себя очень даже шумно и компанейски, но к полудню угомонился веселить народ и перешёл на бесконечные, но при этом почему‑то не надоедавшие, истории из давнего прошлого.

– Инглор был сыном Гилнора Светлого из Дориата и Ирит Нарготрондской, чье имя на Высоком Наречии было Ириссэ… – мерно покачиваясь в седле, рассказывал он как раз одну такую, а кардоланцы слушали, и дорога плыла мимо. – Однажды Гилнор ушел ненадолго из Дориата, но назад не вернулся. Вскоре стали говорить, что его убили орки, которые даже в годы Осады Ангбанда проникали в Восточный Белерианд. Но Ирит не поверила этим слухам. Как‑то раз Ангрод сын Финарфина гостил в Менегроте и увидел юного Инглора. Мальчик восхищенно взирал на воина‑нолдо и попросил князя взять его к себе в дом и научить сражаться. А среди эльфов было принято отдавать детей, когда те повзрослеют, на воспитание. Ангроду полюбился юный Инглор, и он посадил мальчика себе на колени, назвав своим приемным сыном. Ирит испросила у Тингола согласия и поселилась вместе с сыном в Бар‑эн‑Эмин в Дортонионе… [20] – Гэндальф прервался. И вытянулся в седле вверх.

– Впереди что‑то происходит, – сказал он уверенно. – К оружию, кардоланцы.

Гарав немедленно подал Эйнору шлем, Фередир – щит. Мальчишки тоже полностью снарядились, и Фередир вежливо, но непреклонно сказал:

– Прошу тебя, почтенный Серый Странник, займи место между нами.

Мальчишки встали позади Эйнора – и справа‑слева, образовав такой мини‑клин, благодаря леворукости Гарава прикрытый щитами с обоих боков. Гэндальф хмыкнул, но противиться не стал, и все четверо двинулись рысью.

Уже через полминуты Гараву стало ясно, что маг был прав. Спереди – из‑за рощицы за небольшим лужком – донеслись и до людей шум, неразборчивые крики и прилязгиванье металла. Воины рысью преодолели луг и, снова перейдя на шаг, осторожно въехали в рощу, скрывшись за её зеленью.

Почти сразу же Фион вздыбился, и Эйнор склонился с седла вниз. Гарав не сразу различил, что в подлеске прячутся не меньше двух десятков тяжело дышащих хоббитов – женщин и детей. Они порскнули из‑под копыт огромных коней в разные стороны, дети подняли крик, но это уже не интересовало людей, потому что за рощей шёл бой.

С полдюжины хоббитов с луками, прячась и перебегая по краю оврага, отделявшего рощу от ещё одной луговины, отстреливались от вертящихся там и тоже стреляющих в ответ вастаков. Их было с десяток, они пускали стрелы с седла. Тут и там лежали тушки небольших лошадок‑пони, какой‑то разбросанный скарб, поломанные повозки, тела – двое вастаков, не меньше двух десятков хоббитов… и большинство тел были женскими и детскими.

Гарав увидел, что глаза Фередира стали бешеными, а губы искривились, обнажая оскал. Маг нахмурился и неожиданно ласково сказал продолжающим метаться и кричать хоббитам (их мужчины оборачивались в отчаяньи, думая, что в рощу пробрался враг – кое‑кто уже явно собирался лезть через овраг на выручку):

– Не бойтесь, друзья. Мы поможем! – И вдруг…

Гараву почудилось, что маг с конём превратился в большое крылатое существо – птицу не птицу, окутанную огненным ореолом… Взметнулись полы балахона – и его серый перелетел овраг одним могучим прыжком. Более того – кони людей, не дожидаясь понуканий, ринулись следом, Гарав еле успел вцепиться в узду и луку седла…

…Жёстко тряхнуло. Мальчишка плотно сжал колени и с изумлением понял, что сидит в седле. Мага видно не было, зато послышался крик Эйнора:

– Гарав справа, Фередир слева – смерть убийцам – дагор, Кардолан!

«УааааарррррРРР!» – зарычал его рог – когда он успел схватить рог с перевязи и протрубить?!

– Даго‑о‑о‑ор!!! – закричал Фередир, склоняя пику.

И Гарав подхватил его крик:

– Даго‑о‑о‑ор!!!

…Неизвестно, что подумали хоббиты при виде воинов‑людей. Но, конечно, им показалось, что на помощь пришли могучие сверхъестественные силы – Гарав потом долго с удовольствием вспоминал молодое изумлённое лицо с огромными глазами, в которых обречённая тоска сменилась надеждой на чудо. А Хсан уже нёс всадника дальше – и Гарав понял, что это будет его первый конный бой.

И как бы не последний – на коне мальчишка воевал плохо…

Высокая посадка позволяла вастакам приподниматься и стрелять из лука на скаку во все стороны. Но в конной сшибке посадка кардоланцев – глубокая, с прямыми ногами, прочно упёртыми в стремена – была идеальной для таранного удара. Кроме того, лошади у кардоланцев были мощней вастакских. А расстояние для луков позволяло сделать один залп. Один, да и то не всем, потому что Гэндальф серым вихрем, в котором сверкали синие молнии, налетел на ближних вастаков.

Эйнор схлестнулся с вастаком, чей шлем был дополнен кольчужной маской и украшен пучком синих и золотых перьев. Это было последнее, что видел Гарав, потому что потом он получил страшной силы удар в щит и кувыркнулся с коня.

Его спасли сразу несколько вещей. Во‑первых, вастак, наслышанный о конной посадке врагов, явно не рассчитывал, что сшибёт соперника одним ударом – и проскакал ещё полсотни шагов, прежде чем развернулся. Во‑вторых, мальчишка умел падать и не покалечился, не выпустил ни щита, ни копья. А в‑третьих, враг явно не подозревал, как можно драться таким копьём, как у Гарава.

Падение оглушило и разозлило мальчишку. Во всяком случае он не сделал того, что, по мнению вастака, должен был сделать одинокий пехотинец перед всадником – не побежал. Вместо этого он пригнулся и стал ждать, глядя только на летящую к нему солнечную искру – наконечник хвостатого копья вастака, который скакал полным карьером.

Копьё с треском ударило в подставленный щит. Но в последний момент, повинуясь чутью, Гарав чуть повернул его – и одновременно выкинул вперёд и вверх своё копьё, упирая его в землю тупьём.

Вастак взревел, но коротко и захлёбываясь. Войдя под нижний край его круглого щита, широкий наконечник выскочил, пройдя через кожаный доспех, внутренности и почку наружу – и сбил всадника наземь, проткнутого копьём навылет. Конь вастака с жалобным ржанием полетел в сторону, мотая головой и вскидывая круп. Гарав обернулся, и как раз вовремя, чтобы увидеть, как валится из седла – по хоббитской стреле в каждом глазу – подскакавший и замахнувшийся на него второй враг.

В двадцати шагах рубились Эйнор и командир вастаков – видно, они не одолели друг друга копьём и пикой. Гэндальф возвращался с дальнего края луговины. Фередир, спешившись, осматривал бок Азара.

– Чёрт, всего один! – досадливо вскрикнул Гарав. – Один всего! А?!

К нему подошёл Хсан. Удивлённо фыркнул: мол, ты куда делся, хозяин, мы так хорошо начали?! Гарав обнял коня, поцеловал:

– Прости неумеху…

Сабля упала из перерубленной над локтем руки вастака‑командира. Гарав услышал крик на адунайке:

– Пощады!

– Ты пощадил?! – свирепо прорычал Эйнор – не похоже на себя, Гараву на миг почудился золотой ореол, окруживший Эйнора и превративший юного рыцаря в огромного воина (и было в воине что‑то… страшное, если честно…).

И Бар, сверкнув на солнце синей сталью и алым узором, рассёк вастака надвое – от макушки до седла…

… – Смотри, – Фередир гадливо показал Гараву наконечник подобранной вастакской стрелы – с двойным шипом. – Не вырвешь сразу, только вырезать из тела… Погань смрадная, хуже орков.

– Не сравнивай даже скверных людей с орками, – сказал Эйнор. – Что с Азаром?

– Бок поцарапал, в коня били, да я увернулся – знаю их сучью повадку исподтишка кусать…

Эйнор кивнул. И повернулся к Гараву:

– Кувыркнулся ты знатно.

Гарав повесил голову. Он понимал, что уцелел случайно.

– А вот как ты конного поддел – это смотреть было приятно, – закончил Эйнор. – В общем, ни хвалить, ни ругать не буду.

– Я научусь… – пробормотал Гарав.

Эйнор махнул рукой:

– Закончили.

Но потом вдруг обнял Гарава, притиснул к себе и, чуть наклонившись, горячо шепнул в ухо:

– Волчонок, прости меня. С тобой путешествовать – всё равно что с кочки на кочку прыгать, ну честное слово! Прости…

– Да ладно, – Гарав отстранился смущённо.

И понял, что на самом деле не держит на рыцаря никакого зла.

Хоббиты между тем собрались вокруг спешившегося Гэндальфа – он казался добрым и терпеливым дедушкой в окружении множества внучат. А между тем этот дедушка зарубил пятерых вастаков – столько же, сколько кардорланцы вместе, даже больше на одного. (Двое было за Фередиром, по одному – за Эйнором и Гаравом.) Впрочем, собрались там только женщины и дети – мужчины ходили по полю. Они потеряли всех пони… и хотя разбросанные вещи уцелели, среди убитых были четыре женщины и десять детей. Почти всех закололи в спину копьями либо зарубили ударом по голове, в лицо – такой удар всадник наносит, уже проскакав мимо бегущего от него пешего – удар назад и вниз, от него почти нет спасения.

– Сволочи, – сказал Гарав по‑русски, увидел маленькую девочку (почти человеческую) с разрубленной надвое головкой. Сглотнул и, присев, стал осторожно обвязывать бинтом из сумки страшную рану, чтобы скрыть её от глаз. – Сволочи, за что они их?! Твари, гады… – Он вытер намокшие глаза о плечо и расцарапал лицо жёсткой кожей колета. – С ними так надо, пойти в их земли и с ними так надо со всеми…

– Не говори так, оруженосец… – тихо сказал подошедший Серый Странник.

Гарав вскинул глаза:

– Ты знаешь мой язык?!

– Я читаю по твоему лицу, – печально ответил Гэндальф, становясь на колено и опираясь на посох. – Но знаешь… Падение Нуменора началось не с того дня, когда его короли открыто возжелали зла. Нет. С того дня, когда они решили, что обладают единственной правдой – и она так велика и правдива, что не грех принести её и другим людям… да хотя бы и на остриях мечей. Ради их пользы… Твой рыцарь был прав, Гарав, – Гэндальф повёл вокруг рукой, – это – тоже люди. Плохие, злобные, глупые – но люди…

– Это не люди! – запальчиво и яростно крикнул Гарав. – Ты не прав, Гэндальф, это – не люди, и никогда я не соглашусь с этим!

Гэндальф ссутулился.

– Ну что ж, – сказал он тихо и устало. – Каждый идёт своей дорогой, Гарав. Своей. Это и есть милость и право…

Он поднялся и тихо, но заливисто свистнул. Кони вастаков, бродившие тут и там по луговине, навострили уши и стали собираться к магу – в этом было что‑то жутковатое. А Гэндальф заговорил, обращаясь к хоббитам – на странном, ни на что не похожем языке, Гарав уже слышал его, когда встретил охотников Роримака. Те внимательно слушали, тоже подходя ближе – гораздо решительнее коней, которые одобрительно кивали, вслушаваясь в речь мага. Наконец Гэндальф обратился к Эйнору:

– Рассчитывал я с вами доехать до моста. Но сами видите, малышам моя помощь нужна гораздо больше. Я помогу им похоронить павших и с поклажей добраться до Имладриса… А ты, рыцарь Эйнор, не откажешься ли выполнить мою просьбу?

– Всё, что смогу, – коротко ответил Эйнор, передавая шлем Гараву.

– Отложи ещё ненадолго свой путь на юг. За мостом стоит большой объединённый отряд артедайнцев и кардоланцев. Им командует Арафор сын Арвелега, – Гарав заметил, как брови Эйнора дёрнулись, – и ты передай ему всё, что видел и слышал в последние дни.

– Я сделаю это, – кивнул Эйнор. И не удержался: – Откуда ты знаешь про отряд, Серый Странник?

Гэндальф нахмурился:

– Что сказали тебе в ту ночь, когда принимали в рыцари, Эйнор сын Иолфа?

Эйнор усмехнулся:

– Я понял тебя. – И махнул рукой: – В сёдла, живо!

 

* * *

 

При виде отряда у Гарава стало легче на сердце. До сих пор самым большим соединением «хороших парней», которое он видел, были эльфы Фарона, и Гарав где‑то в глубине души продолжал побаиваться малочисленности «наших». Но тут…

За мостом, к югу от Восточного Тракта (вот уж насквозь знакомое место…), стояли бесчисленные шатры, полыхали костры – и висел над лагерем ровный шум, сложенный, как из кусочков мозаики, из лязга металла, ржания коней, людских голосов, песен и смеха. Даже издали были видны знамёна – серебряная на синем шестиконечная звезда Артедайна, красные на чёрном Мечи Кардолана – и ещё какие‑то: серые с алым орлом и голубые с белым лебедем. Солнце как раз начинало садиться за спинами путников за далёкие теперь Мглистые горы, и его лучи освещали лагерь, придавая многоцветью ясное веселье.

– Здесь Кирдэн! – воскликнул радостно Эйнор, привстав в стременах, и по его лицу Гарав понял вдруг: рыцарь всё это время беспокоился и мучился сомнениями. – Лебедь! Хвала Валарам!

– И даже рудаурцы здесь. – Фередир дёрнул Гарава за рукав кольчуги. – Орёл – это герб Рудаура… Тысяч восемь‑десять, – оценил он общую численность войска.

– А сколько может выставить Кардолан? – спросил Гарав, пуская коня за рыцарем, Фион которого уже зарысил вперёд.

Фередир пожал плечами. Эйнор ответил, не оборачиваясь:

– Тяжёлой конницы – восемь сотен. Средней – две тысячи. Тяжёлой пехоты – восемь тысяч, лучников – пять. И тысячи две вспомогательных частей… Артедайн может больше; здесь, кстати, считай четверть нашего войска.

– А ополчение? – Гарав посчитал около восемнадцати тысяч, сложил это с… – ну, пусть! – тридцатью тысячами Артедайна, округлил до большего, и получившиеся пятьдесят тысяч – хорошо, если только вдвое меньше, чем у Ангмара! – ему не понравились.

Эйнор отозвался:

– Можно созвать. Но его не поведёшь воевать далеко от своих земель.

– Ха, – вмешался Фередир довольно нахально. – У Гондора одной тяжёлой конницы двадцать тысяч! А сколько людей у наших родичей к северо‑востоку от Мглистых гор? – Про эльфов он не говорил принципиально. – Мы раздавим Ангмар, как улитку! – И дёрнул ногой в стремени, давя воображаемого врага.

Гарав промолчал. Он мучительно старался вспомнить, чем же закончилась история арнорских княжеств? Явно ничем добрым, иначе Арагорн не был бы Бродяжником (телконтаром  , усмехнулся мальчишка, вспомнив старого оружейника в Форносте)… но когда? Как?..

…Княжич Арафор, как уже давно сказали Гараву, на своего отца – тот был светловолос, редкая вещь в династии князей Артедайна, потомков нуменорских Верных! – похож не был. В принципе Гарав подумал бы, что это дальний родич Эйнора. Арафору было лет двадцать, не больше; высокий, темноволосый, быстрый, с повелительными жестами и жёсткой речью, он по‑приятельски приобнялся с Эйнором, кивнул оруженосцам, показав рукой, чтобы поднялись с колена и, выслушав короткий рассказ на квэнья, поморщился:

– Они стоят дальше по берегу Буйной и никуда не идут. Две других армии – чуть меньше – напротив Форноста и на севере нагорий, почти у залива Форохел. Четвёртая – в Карн Думе… откуда ты так счастливо выбрался. – Арафор улыбнулся, и Гарав с Фередиром напряглись – им одновременно почудилось в этих словах княжича что‑то вроде подозрительного упрёка Эйнору. Но Эйнор засмеялся, и Арафор весело сказал мальчишкам: – Не поднимайте шерсть на загривках, titte huani. Я сказал то, что сказал, и второго дна у моих слов нет… Ты останешься ночевать? – снова повернулся он к Эйнору. – Я прикажу разбить шатёр.

– Нет, благодарю, – покачал тот головой (оруженосцы разочарованно засопели в унисон). – Раз уж меня занесло сюда – загляну в Пригорье… по делам. А оттуда спущусь по Барандуину прямо в Зимру.

– Как знаешь, – развёл руками Арафор. – Нужны деньги или припасы? – Эйнор снова покачал головой. – Я провожу вас сам…

…И он правда проводил – не меньше лиги ехал впереди рядом с Эйнором (они о чём‑то говорили на квэнья), следом – Гарав с Федериром и трое оруженосцев Арафора (двое чуть младше его самого, один – в возрасте Гарава), дальше – два десятка конных из личной сотни княжича. Оруженосцы тоже не молчали – и Гарав подумал, что если все они похожи на этих и на Фередира, то, наверное, общаться с ними будет легко, надо только поглубже вникнуть в темы коней и охотничьих собак и привыкнуть, что женщин часто обсуждают вовсе не «куртуазно»… Ну а про оружие он и сейчас мог говорить свободно и даже поспорил с одним из оруженосцев насчёт харадримских клинков, про которые тот говорил, что хороших харадримцы просто не привозят – Гарав же был уверен, что и не надо, потому что тамошняя сталь в первый же мороз подведёт.[21]

Потом кто‑то в конвое начал песню – древнюю, в которой были слова «Пускай рыдают вдовы, пускай горит земля – шагают легионы Золотого Короля!». На него было зашикали, но Арафор крикнул, не поворачиваясь:

– Пусть!

 

По выжженной равнине марширует легион!

Мы – воины стальные,

Потомки Трёх Племён!

Даст дикарям неверным порядок и закон

Наследник Рода Бэора –

Король Ар‑Фаразон![22]

 

– гремело в лесу над Трактом…

… – А как княжич нас назвал? – спросил Гарав, когда они разъехались – уже под луной, ущербной, но яркой, на распутье, где от Тракта уводили несколько тропинок, – и княжеский конвой исчез в тенях. – Это… titte huani, – повторил он.

– Щенята,[23] – усмехнулся Эйнор. – Ты обиделся?

– Нет, – пожал плечами Гарав. «Я не обиделся даже на то, что ты меня высек», – хотел сказать он, но не сказал, хотя это было правдой.

А Фередир не без лукавства спросил:

– Эйнор, а мы успеем в Пригорье до лоэндэ?

В воздухе свистнул повод, но Фередир ловко уклонился, вскочил обеими ногами на седло и крикнул, пружинно выпрямившись:

– Хэй!

Азар прижал уши, всхрапнул и рванул вперёд, унося хохочущего мальчишку, который ещё и пританцовывал на седле в галопе. Эйнор и Гарав засмеялись.

– А что такое лоэндэ? – спросил младший оруженосец.

– День летнего солнцестояния, – ответил Эйнор. И замолчал. Но молчал он, чему‑то улыбаясь – не похоже на себя, почти рассеянно.

 

* * *

 

На пятый день пути по Тракту – очень быстрой скачки, можно сказать – они остановились в «Гарцующем пони» в третий раз за это путешествие (Гарав – во второй в жизни). При виде Гарава Наркисс окаменел лицом и за ужином предусмотрительно подал в кружке Гарава воду. Лично.

Гарав рассмеялся и попросил прощения. После чего чокнулся с трактирщиком двумя полными – с верхом, с белой шапкой – кружками пива и пообещал, если у почтенного Наркисса будет такое желание, спеть для гостей в любой вечер, как только хозяин скажет…

Впрочем, в трактире остановились только они вдвоём. Эйнор объявил, что оставляет Фиона на их попечение и вернётся через пять дней. Оруженосцы сделали Уверенные В Правоте Господина Лица и расхохотались только когда Эйнор ушёл.

Погода стояла уже совершенно летняя – жара, солнечно и празднично. Пригорье готовилось к дню солнцестояния серьёзно, как готовятся люди к празднику в мире, где праздников вообще‑то не очень много. Другое дело, что оруженосцев никто не звал праздновать – они были хоть и уважаемыми, но чужаками, а в этом удалённом месте такие праздники всё ещё носили отпечаток древнейших ритуалов местами с жутковатым оттенком – вроде тех историй, которые любил рассказывать Фередир.

Да, если честно, они не особо и настаивали на участии в местных праздниках. Можно было спать до боли в спине, есть от пуза, фехтовать, стрелять в цель, бороться и драться с Фередиром, не носить доспехи, ходить босиком, кататься по окрестностям и купаться в речке – что ещё‑то надо? Правда, Гарав нет‑нет, да и порывался уточнить, где там Эйнор и как выглядит его девушка, но Фередир махал рукой и делал секретное лицо: мол, не наше дело. Гарав решил, что и правда – не наше, и был благодарен Фередиру за то, что неунывающий дружок отвлекал его – наверное, неосознанно, но «конкретно»! – от мыслей о Мэлет. Мальчишка подозревал, что дикая тоска, испытанная во время отъезда и потом ещё несколько раз по ночам, тоска, от которой он один раз изгрыз в лохмотья край ремня конской упряжи, ещё неоднократно вернётся… но – не сейчас. Не сейчас. Не надо сейчас.

Заметил Гарав и то, как сильно изменился сам (хотелось надеяться, что изменения произошли и в росте, но увы – тайные тщательные измерения показали, что это по‑прежнему задерживается). Движения стали экономно‑плавными, а если нужно было действовать – мгновенными и как бы не зависящими от мыслей. Руки и лицо покрыл прочный тёмный загар того оттенка, который заставляет презрительно фыркать пляжных красавиц – некрасиво! Волосы окончательно выгорели и отросли совершенно по здешней моде, и в светлых лохмах, которые Гарав приучился по здешней манере часто расчёсывать простеньким деревянным гребешком, внимательный взгляд мог бы высмотреть седые волоски – немного, десятка два, но они были. Глаза смотрели на мир пристально и жёстко, если только кому‑нибудь не удавалось мальчишку рассмешить (чаще всего это был Фередир) – казалось, они никогда не мигают. Пашка и раньше был худощав; Гарав стал похож на скруток жгутов мышц и жил – куда ни ткни, встретишь прочную броню. Ничего культуристского в этом не наблюдалось, но – хотя Гарав и не задумывался о такой глупости – мальчишка легко переломал бы кости двум‑трём «качкам» даже постарше себя. На плече так и остался широкий неровно заживший шрам от сабли вастака. (А ещё два шрама обещали остаться на спине… куда деваться?) Помимо этого мальчишке полюбилось драться – они с Фередиром дрались почти ежедневно, деловито и до крови. Просто так. Ради интереса. Фередир был сильней, выше и легко перенимал известные Пашке и неведомые здесь приёмы. А Гарав ничего и не имел против…

…С утра лоэндэ Гарав вывел Хсана и, гарцуя на нём, неосёдланном, по двору трактира, крикнул на сеновал:

– Федька, поехали, промнём коней! – Фередир не отвечал, видимо, решив, что очередная утренняя прогулка не стоит потерянной пары часов сна, и Гарав, пообещав: – Пожалеешь! – поднял коня свечой, чуть не стоптал в воротах шарахнувшихся ранних завсегдатаев, решивших, как видно, праздновать с самого утра и прямо в трактире – и, намётом проскочив Пригорье под завистливые взгляды мальчишек и восхищённые девушек, вылетел на Тракт. Быстро огляделся – вдали тянулся обоз и двигалась какая‑то группка пешеходов – и, завопив нечленораздельно, так поддал Хсана пятками, что тот опять удивлённо сделал свечку и рванул в галоп. Нетяжёлый мальчишка был для могучего жеребца несерьёзным грузом, да к тому же любимым хозяином. А Гарав, припав к конской гриве, с удовольствием слушал, как точно и неутомимо работает под ним огромная живая машина.

Так они отмахали довольно много, пока впереди не появилась невысокая каменная стена – поверху шёл добавочно деревянный частокол, а через равные промежутки виднелись башенки. Это была граница между княжествами, и Гарав, чтобы не мозолить глаза занятым людям, круто свернул в лес. Понукнул Хсана перескочить через широкую канаву, удержался у него на спине, сам себе довольно кивнул – и въехал под деревья.

Здесь он поехал шагом, неспешно, предоставив коню самому выбирать дорогу, отдыхая от скачки и чутко прислушиваясь то к птицам, то к белке, то к какому‑то крадущемуся хрусту в подлеске. Странно – хотя на Гараве была только изрядно обветшавшая рубашка (подпоясанная кинжалом, впрочем) и подкатанные до колен поддоспешные штаны, но комарьё не досаждало.

Около словно бы по волшебству вынырнувшего из земли родника он спешился, напился ледянющей воды. Утирая рот, увидел подальше, на полянке‑припёке, россыпи крупной земляники, безжалостно надрал ягод вместе с веточками, снова вскочил на коня и ехал дальше, насвистывая и губами обирая ягоду за ягодой – они были сладкие, пахучие, сочные… В просветах между древесных крон временами открывалось небо – летнее, чистое, жаркое. Куда ехал – Гарав не знал и не собирался выяснять в полной уверенности, что всегда сможет вернуться обратно. Зачем ехал – тоже не желал разбираться. Его посетило почти смешное чувство единения с миром вокруг – до сих пор он только иногда ощущал себя, как часть Хсана, а его – как свою. Сейчас же на мальчишку снизошло тёплое радостное спокойствие. Наверное, если бы кто‑то в этот момент задал ему самый сложный философский вопрос, Гарав разрешил бы его парой слов, да ещё и с улыбкой…

Лес расступился – и Гараву открылось небольшое ополье, залитое солнечным светом, поросшее уже подсохшей травой, в которой тут и там голубели цветки вереска. Пахло сухо и немного пыльно. Стояла абсолютная тишь, звонкая, как медный лист, – в ушах сам собой рождался тонкий мелодичный звук.

А в середине этого ополья – на равном расстоянии друг от друга, подножие к подножью – полого высились три холма. Каждый – увенчанный белым каменным столбом. Между двумя – прямо перед тем местом, где выехал из леса Гарав, – словно бы из земли проросли каменные ворота: две могучих плиты белого камня накрыты третьей, и не понять было, сделали это руки человека или почудила природа.

А в следующий миг Гарав сообразил, куда его занесло!

– Могильники! – Мальчишка даже присвистнул и опасливо огляделся. Но потом вспомнил, что вроде бы всякая пакость пока что тут не водится, и подъехал ближе.

Однако холмы всё равно выглядели… жутковато, что ли? Странно – в солнечном жарком дне, при ярком свете, они завораживали и как будто бы немного шевелились, плыли в летнем мареве. А каменные стелы на их плоских вершинах наоборот сияли остро и ослепительно. Впрочем, Хсан не проявлял никакого беспокойства – а кому, как не коню, чуять разное Зло? Правда, в каменные ворота он не пошёл – но не пошёл как‑то странно, не попятился испуганно, не заржал, а оглянулся на хозяина удивлённо, словно Гарав понукал его идти на глухую стену.

– Ладно. – Гарав соскочил, освободил рот Хсана от узды, и тот сразу отошёл в сторону, принялся выщипывать в траве что‑то вкусное. – Ну‑ка… – Он выдохнул и решительно прошёл между каменными столбами.

Тень высоких ворот упала на мальчика, и он вздрогнул от её холода. Нет, не «мертвенного», а просто полного равнодушия к тому, что вокруг. Именно в эту секунду, выпутывая ноги из цепких жилистых стеблей вереска, Гарав понял, в чём было дело. Не опасные и не злые были могильники. А просто очень‑очень древние. Настолько древние, что между ними и Гаравом был как бы глубокий ров. Из времён, когда и языки звучали иначе, и очертания земель были иными, и слова значили другое…

Земля и трава на солнечном склоне холма были снова сухие, колкие, прогретые солнцем. Какие‑то колючки чиркали по икрам. Но в то же время Гарав неожиданно ощутил что‑то очень странное. Он не мог определить это словами, но каждый шаг словно бы превращал его в часть этой земли… или наоборот – с каждым шагом он что‑то получал от неё. Что‑то неясное, но могучее…[24] Это было жутковато и захватывающе.

Осторожно ступая и временами отводя рукой с пути особо высокие верхушки трав, Гарав поднялся на правый курган. Постоял, глядя вокруг – на лесные волны, на дальнюю полосу крепостной стены, на еле различимую ниточку Тракта за нею. На миг ему показалось, что мир плавно и неспешно вращается именно вокруг того места, на котором он стоит. Потом Гарав коснулся ладонью белого камня, вблизи – теперь это было видно – покрытого неясной, вытертой временем резьбой…

…И перестал быть.

Люди. Мужчины – рослые, могучие, со спутанными гривами светлых волос, с густыми бородами, с упрямыми мрачными глазами цвета серого камня, в одеждах из шкур, с круглыми щитами, с копьями, у которых кремнёвые наконечники, с большими луками, с короткими массивными дубинками или топорами и каменными ножами на поясах. Женщины – высокие, статные, диковатые, тоже с оружием, хотя и попроще. Дети – много детей разного возраста, здоровых, чумазых полузверёнышей с внимательными и жадно‑мечтательными глазами. Человеческий поток тянется мимо – с волокушами. Около свежих, безтравных ещё, только‑только насыпанных курганов, увенчанных тяжкими камнями, стоят немногие, в основном – мужчины. Покачиваются и тянут:

– Оооммм… хай! Оооммм… хай! Хай‑ом‑ай!

Голый косматый старик – в синей, алой, чёрной раскраске, спиралях и линиях, над головой высятся оленьи рога, раскинутые, огромные, острые – неистово пляшет между курганами, запрокидывает белоглазое лицо, отчаянно лупит колотушкой в большой бубен, только ударов почему‑то не слышно. Обнажённая женщина – в зареве золотых волос, с высокой грудью, с длинными ногами, переходящими в широкие бёдра с густым лоном между ними – заносит длинный каменный нож над скорчившимся в ужасе орком – связанным по рукам и ногам, огромным.

– Хай! Хай!! Хай!!! Ом хай! Ом хай!! Ом хай!!!

– Иди к своему Хозяину, – голос женщины, – во Тьму иди, иди в смрад, к червям, к тлению, иди, скажи – отрекаемся от него! Именем Света – отрекаемся! Именем Земли – отрекаемся! Именем Крови – отрекаемся! Отрекаемся! Отрекаемся! Отрекаемся!

Трижды падает нож. Женщина поднимает в руке навстречу восходящему солнцу дёргающееся сердце, кровь льётся ей на лицо – прекрасное, вдохновенное, свирепое… Старик воет, кружится по земле возле неё волчком…

– Ом!!! Хай!!! Ра! Ра!! Ра!!! Хар‑Ра!

Мужчины волокут ещё одного орка…

…Фередир отыскал Гарава на краю тракта. Хсан бродил тут же, хрумкал сочной травкой, фыркал… Гарав валялся на спине, руки под головой, рубашка на груди широко распахнута, нога на ногу, между пальцами мерно покачивающейся ступни зажат василёк. Ноги были в разводах подсохшего речного ила, а глаза у дружка – ленивые, сонные и нагловатые, он жевал травинку и смотрел, как подходит Фередир, с непонятным выражением.

– Куда ты ускакал? – Фередир сел рядом, бросил другу полкаравая свежего хлеба, в разрез в котором была упрятана розовая нежная пластинка окорока. Она была похожа на дразнящий из смеющегося рта язык, а свисавшие рядом несколько перьев лука усиливали впечатление. – Полдень уже был давно, а тебя нет.

– Угумг. – Гарав ограничился этим полувнятным междометьем, въелся в принесённое, одновременно садясь и скрещивая ноги.

В его перепутанных лохмах был древесный и травяной мусор… и на миг вообще Фередиру почему‑то показалось, что это не Гарав, а лесной подменыш, какое‑нибудь эльфийское отродье. Впрочем… так чавкать может только Гарав. Но всё‑таки Фередир на всякий случай решил, что больше друга от себя никуда одного отпускать не станет. По крайней мере пока не закончится лоэндэ.

А Гарав между тем споро жевал, помалкивал – и мечательно щурился на Тракт, на небо над ним, на зелёные холмы…

 

* * *

 

…Вечер лоэндэ был росный и холодный. Над рекой загадочно колыхалась плотнющая белая шапка тумана. А солнце ещё не зашло, и на чистом небе одновременно можно было видеть его пылающий верхний край, звёзды и почти полную луну. В отдалении шумел уже начавшийся в Пригорье праздник, пока ещё не выплеснувшийся в лес.

Фередир и Гарав вели к реке коней. И своих, и Фиона. Шагали неспешно, хотя роса была холоднющей, а кони нетерпеливо фыркали и подталкивали мальчишек в спины. Но оба на ходу смотрели в небо, задрав головы.

Первым не выдержал, избавился от очарования, Фередир:

– У меня ноги застыли, – жалобно сказал он. – Давай побежим!

– Нечестно, – заметил Гарав, тоже опуская голову. – Ты ведёшь одного коня, а я двух.

И тут же побежал первым. Хсан и Фион радостно припустили следом, а в хвосте оказался возмущённо завопивший Фередир, который, тем не менее, так и не успел догнать Гарава до берега.

Но когда он выскочил на песок, готовый высказать всё, что думает о друге и, может, даже вступить в драку, то увидел, что Гарав стоит неподвижно, глядя прямо перед собой.

– Ти‑ше… – послышался даже не шёпот – дыхание Гарава.

Фередир остановился, выпустив поводья (Гарав уже сделал это, и кони сами по себе тихо вошли в реку и пили закат).

На речной отмели – точно посередине реки – стояли двое. Лицом к лицу, и перед лицами меж них – сплетённые пальцы рук, словно они замёрзли и грели ладони друг друга своим дыханием. Один был высокий юноша. Вторая – немногим уступавшая ему в росте девушка с волосами, как лёгкий и плотный чёрный плащ. Они стояли на песке, и засыпающий мир вращался вокруг них, и звёзды вели вокруг них в небесах неспешный танец…

– Ганнель, – выдохнул Фередир (у него получилось «Ха‑аннээль…»).

– И Эйнор, – пошевелил губами Гарав. – Давай тихо уйдём.

– Давай, – попятился Фередир.

И уже попятившиеся было мальчишки вздрогнули и обернулись, услышав:

– Что стоите тут, ребятки? Или вам не время спать? Или, может, впотьмах в прятки вы решили поиграть?

Обернувшиеся в растерянности и даже смущении оруженосцы успокоились. За их спинами стоял и широко улыбался невысокий, но плечистый, чуть кривоногий человек, неожиданно ясно видный в сумерках – как будто вокруг него ещё оставался день. Особенно ярко желтели могучие башмаки