По дороге из Осуны в Севилью, вторник, 19 сентября 2006 года, 18 часов

 

Направляясь в Севилью, Фалькон говорил по мобильнику с Рамиресом. Солнце, уже клонившееся к западу, сверкало так ярко, что глазам было больно даже в солнечных очках, а может, боль причиняло не солнце, а что‑то непрестанно свербевшее в мозгу и смущавшее, что‑то помимо мыслей о Дарио.

– Где ты сейчас, Хосе Луис?

– В диспетчерской аэропорта. Частный лайнер, арендованный консорциумом «Ай‑4‑ай‑ти»/«Горизонт», должен прибыть в пять минут восьмого, – отвечал Рамирес. – Назавтра запланирован и отлет. В полдень они летят в Малагу.

– Что Калека?

– Находится в камере.

– А детективы Серрано и Баэна?

– Торчат в машине возле Андалузского парламента. Дожидаются, когда из здания выйдет Алехандро Спинола, – сказал Рамирес. – А младший инспектор Перес тоже засел в машине возле офиса муниципального градостроительного центра на острове Картуха, потому что одно мое доверенное лицо в мэрии сообщило, что у мэра в семь тридцать назначено совещание.

– А с управляющим отелем ты связался?

– Там только одно интересно: «Горизонт» сегодня перезвонил и отменил бронь на один из обычных люксов, заменив ее заказом президентского номера, цена которого две тысячи пятьсот евро за ночь.

– Наверно, для какой‑то важной шишки, – заметил Фалькон.

– А на одиннадцать часов заказан ужин на десятерых – в апартаменты.

– Что скажешь о прочих гостях?

– Имеется американская пара, зарегистрированная под фамилией Зимбрик. Есть также пара немецкая, по фамилии Надерманн, и трое с испанскими фамилиями – Санчес, Ортега и Капо, – доложил Рамирес. – Двое из них уже сообщили, что прибудут позднее.

– Кто резервировал номера в последние двое суток?

– Санчес и Ортега, – ответил Рамирес. – И «Горизонт», сделавший поправку.

– Что‑нибудь еще, на что мне стоит обратить внимание?

– Кроме того, «Горизонт» зарезервировал на один час до ужина конференц‑зал и кинозал и попросил установить там видеоаппаратуру.

– Похоже, наше предположение о готовящемся новом крупном строительном проекте подтверждается, – сказал Фалькон. – Сначала они осмотрят место, потом представят свой проект на экране, а после праздничный ужин и, возможно, торжественное подписание контракта.

– «Горизонт» к тому же особо попросил подать после ужина шесть бутылок винтажного шампанского «Кристаль».^[21]

– Значит, это не просто очередной шаг в переговорах, – заметил Фалькон. – Это торжественный момент и апофеоз, почему содержимое портфеля Василия Лукьянова оказывалось так важно.

– Но без дисков что может сделать русская мафия? – удивился Рамирес.

За стеклами темных очков Фалькон даже зажмурился. Неужели придется солгать своей правой руке? Одна ложь ведет за собой сотни других, и вскоре ты уже сам не знаешь, где правда.

– Встреча в Осуне, откуда я только что вернулся, имела отношение к истории с Дарио, – сказал он. – Я не думаю, что его держат у себя русские. Я почти уверен, что находится он в Марокко.

– Так это дело спецслужб? – вскричал Рамирес. – Инспектор Тирадо из ОБОП сказал, что похитители все еще не давали о себе знать, а если русские намерены повлиять на исход сегодняшнего совещания, им по‑прежнему нужны диски из нашего сейфа.

– Но по крайней мере кто‑то один из мафиози может иметь копии, – сказал Фалькон. – И следует предполагать именно это.

Он сам поразился, с какой легкостью выговорилась у него эта увертка и как без запинки начал он ее раскручивать словесно:

– Если русские собираются повернуть это дело в свою пользу, местом действия они не выберут территорию делового центра на острове Картуха, где слишком густая охрана. Если это произойдет, то это будет в отеле.

– Может быть, нам стоит позаботиться о подкреплении, – сказал Рамирес. – Без этого проклятого Эльвиры мы сами вызвать людей не можем.

– Подкрепление можно получить только через него. А пока мы будем докладывать ему и объяснять, что к чему, совещание уже закончится, – возразил Фалькон. – А потом, русские бряцать оружием не станут. Это же не бандитская разборка. Они просто станут шантажировать консорциум, давить на бизнесменов. А те люди интеллигентные, их запугать ничего не стоит. Мы тоже должны действовать потише. Если у русских имеются свои люди в Гражданской гвардии, то и в полиции у них должны быть агенты.

– Я думал только о том, чтобы усилить охрану отеля, чтобы мэр мог спокойно провести совещание и тихо‑мирно подписать контракт, – сказал Рамирес. – Мафия тогда и не сунется, и мы не подвергнем риску наших людей.

– Отличный план при условии, что сделка совершенно законна, – сказал Фалькон. – Но участие в ней Алехандро Спинолы заставляет в этом усомниться.

– Как, ты думаешь, воспримут комиссары Эльвира и Лобо коррупционный скандал такого масштаба, когда о нем станет трубить пресса?

– Плохо воспримут, – отвечал Фалькон. – Но меня в этом сценарии особенно привлекает то, что шантаж, видимо, будут осуществлять первые лица бандитской группировки – Виктор Беленький, а возможно, даже и сам Леонид Ревник. И мы получаем шанс одним махом накрыть основных игроков, уличив их в действительно крупном преступлении, вместо того чтобы тягать их за отмывание денег или незаконное предпринимательство. А как следствие, я думаю, мы разрешим и загадку севильского взрыва.

– Правильно. Я и забыл. Все это взаимосвязано, – сказал Рамирес. – Ты сейчас где?

– Подъезжаю к Севилье. И прямиком в управление. Если будут какие‑то новости – звони.

Дав отбой, он выехал под палящее солнце. Что‑то продолжало его смущать в их с Якобом разговоре, но выудить это из памяти и понять, что это такое, ему было недосуг. А потом, дело было не столько в словах, сколько в некоем подспудном и плохо осознанном чувстве, которое вызывал в нем Якоб.

На отрезке кольцевой дороги, ведущей с востока в западный район Севильи, было большое движение, и ему пришлось сосредоточить все свое внимание, и именно в этот момент «голос» ничего лучшего не придумал, как позвонить.

– Ну как продвигается дело с оставшимися дисками?

– Я сейчас еду в управление. Узнаю, что там слышно у компьютерщиков. Возможно, диски уже и освободились.

– Мы смогли выполнить все ваши условия, – сказал голос.

– Что? Поймали всех зачинщиков севильского взрыва? Включая и Никиту Соколова и его дружков? – Фалькон не мог себе этого вообразить. – Ушам своим не верю!

– Все обстоит именно так, как я сказал. Операцию «Юрий Донцов» можно считать завершенной.

– А что с самим Юрием Донцовым?

– Исчез.

– Это не значит «ликвидирован»? – спросил Фалькон. – Имейте в виду, что у нас имеются информаторы и ваша организация у нас на крючке.

– Юрий Донцов понял, к чему все клонится, и решил, что исчезнуть предпочтительнее, чем другое. Хотя и другое лишь вопрос времени.

– Мы допросим всех людей, которых вы выловили по нашей просьбе.

– Допросите? Зачем? Они прибудут к вам с уже записанными признательными показаниями.

– Нам придется удостовериться в том, что вами присланы действительно те самые люди, – сказал Фалькон. – А их признания должны будут удовлетворить суд.

– Вы не только требуете слишком многого, инспектор, вы требуете невозможного, и вы невыносимы.

– Управление и компьютерный отдел работают не покладая рук, расшифровывая диски. Привлечены математики и Интерпол, дело идет к тому, чтобы привлечь и спецслужбы.

 

В управлении полиции он сразу же направился к компьютерщикам. Работа с дисками еще была в полном разгаре, и заметных успехов не наблюдалось. Связались с НРЦ, обещавшим прислать специалиста взглянуть на эти диски. Фалькон поднялся к себе, сел за стол. Все та же схема на стене – господи, как ждет не дождется он того момента, когда можно будет снять, сорвать эту проклятую схему. Она мучит его, вызывает уныние. Об этом как раз и говорила Алисия Агуадо на их последних сеансах – что воспоминания о прошлом вызывают уныние, вгоняют в депрессию. Но разве можно отринуть прошлое? Кто мы, если у нас нет прошлого? Фалькон всегда полагал, что если в прошлом много радости, то его не грех и вспомнить. Агуадо возражала ему: воспоминания о прошлых радостях ничему не учат до того момента, пока человек не подвергает прошлое сомнению, осознавая всю относительность былого счастья. Фалькон сдался в этом споре. Жизнь, не подвергнутая осмыслению и оценке, прожита зря, говорила Агуадо.

– Все размышляешь, инспектор? – спросил Пабло. Он стоял, подпирая дверной косяк.

– А я все думал, что‑то ты поделываешь? – сказал Фалькон.

– Мотаюсь с вокзала на вокзал. Я из Мадрида прилетел с одним из наших программистов‑шифровальщиков. Ты больше нам не звонишь, Хавьер, так что мне приходится самому тебя выискивать и принуждать к общению.

– Я вовсе не избегаю тебя, – возразил Фалькон. – Просто я очень занят.

– Сегодня пришлось даже в Осуну съездить, прокатиться туда и обратно.

– Ты за мной следишь или за ним?

– За ним, конечно, – сказал Пабло. – Ты не представляешь угрозы.

– Как не представляет ее и Якоб, – парировал Фалькон, после чего вкратце рассказал Пабло о душевном состоянии своего подопечного и его мечте когда‑нибудь в будущем сбросить маску.

– Такие агенты, как Якоб, неизбежно проходят через эту фазу, – сказал Пабло. – Нас в этом отношении тренируют, но многие все равно не выдерживают и, так или иначе, спотыкаются возле этой преграды. Ведь это не игрушки, которые можно запаковать и убрать с глаз долой. Не выдуманная реальность, какую наблюдаешь в кино или читая увлекательный роман. Тут всю жизнь свою надо переиначить, а мало кто способен безболезненно это сделать, мало кому это подойдет. А если даже и подойдет, обязателен этот период… шатаний и даже мучений. Прощание с прошлой незамысловатой жизнью всегда грустно, сопряжено с беспокойством, депрессией, гневом, даже отчаянием – словом, со всем тем, что мы переживаем, расставаясь с кем‑то или чем‑то важным для нас. И единственное, что тут может помочь, – это замена нашей утраты некой целью, тем, что придает жизни направление.

– Ну а что происходит с такими людьми, как Якоб, когда это направление или цель, которую они в себе культивируют, лелеют и оберегают, вдруг исчезает?

– Ты хочешь сказать, исчерпывает себя, потому что достигнута?

– Ответить так было бы проще, но я имею в виду другое. Я хочу сказать, что теперь он принял решение и заново обрел уверенность, но он всего лишь одиночка, со всех сторон окруженный врагами. Его будут постоянно подвергать испытаниям. С потерей семьи он уже примирился. Все, что у него осталось, – это цель, но постоянные ложь и притворство неизбежно приводят к выхолащиванию и цели.

– Неизбежно?

– Мы же не о работе его говорим, Пабло. Не о его профессионализме, смекалке, организаторских способностях и навыках, а о том, что составляет сущность личности.

– Ты имеешь в виду душу? – с улыбкой сказал Пабло.

– Да, наверно, это я и имею в виду… хоть и не совсем понимаю, что такое эта «душа». Но чем бы она ни была, ее надо питать, а это обычно делает окружение, люди, которые тебя любят и которых любишь ты. Так вот этого источника Якоб лишен; и остается только задаться вопросом: как долго может просуществовать «душа», подпитываясь, скажем, одной лишь необходимостью мстить?

– Думаю, достаточно долго.

– Пока не рехнешься, – сказал Фалькон и откинулся в кресле, внезапно почувствовав усталость от этой беседы. К чему это все? Любые слова и язык ограниченны, что и показали их рассуждения о «душе».

– Ты знаешь, где сейчас его сын? – спросил Фалькон.

– Все еще в Лондоне.

– Что он там делает?

– А как ты полагаешь, что должен делать парень его возраста? – сказал Пабло. – Шляется по ресторанам, барам, ночным клубам. МИ‑5 к нему даже девушек подослала, чтобы разговорить. Танцевали ночи напролет, в общем, повеселились.

– Не совсем подходящее поведение для правоверного исламиста, правда же?

– Это может быть для прикрытия, – ответил Пабло. – Даже террористы, совершившие акт одиннадцатого сентября, посещали бары, пили пиво и болтали с девушками.

– И это все, чем он занимается? Никакой другой… активности?

– Шесть месяцев – это обычно минимум, после которого от агента только и можно ожидать активности. Задачу МИ‑5 во многом облегчило бы знание предполагаемого задания, и Абдулла выбран в качестве мишени.

– Задание отменено, – сказал Фалькон. – Все это было лишь испытанием верности Якоба.

– Если уж выбран, то это навек, – сказал Пабло. – Но если ты считаешь, что опасность для Якоба и его мишени миновала, то что мешает тебе рассказать нам все начистоту?

– Этого мы с ним не обсуждали.

– Так что же вы с ним обсуждали?

– Он сказал, что поможет мне отыскать сына Консуэло.

– Каким образом он может тут помочь?

– Потому что мне кажется, что концы ведут в МИБГ, – ответил Фалькон и тут же пожалел о сказанном.

– Похищением Дарио они хотели давить на тебя, – сказал Пабло. Взыгравшее в нем любопытство заставило его наконец переступить порог и войти в комнату. – Почему им это пришло в голову?

– Похититель заявил мне, что я «вспомню». Иными словами, что я уловлю связь между похищением Дарио, сына Рауля Хименеса, и другого его сына – Артуро, ныне известного как Якоб, похищения, произошедшего тридцать лет назад, когда Артуро было столько же лет, сколько теперь Дарио. Звонивший сказал, что больше я о них ничего не услышу, как случилось и тогда с Артуро.

– Но все это имеет смысл лишь в личном плане, – сказал Пабло. – Мне хотелось бы понять, что это значит для нас и как это соотносится с нами и нашими делами.

– В том‑то и смысл, что это задумано как дело, направленное против меня лично.

– Почему? Я не понимаю даже этой личной направленности. С какой целью? Ведь ты и сам этого не знаешь, правда? То есть я понимаю схожесть ситуации Артуро‑Якоба и Дарио, у обоих – общий отец и так далее, но мотива к похищению я все же не вижу.

– Мотива иного, чем положить конец моим отношениям с Якобом? – спросил Фалькон.

– Ну, это не удалось. В Осуне, как мы это наблюдали, между вами установилась даже большая близость.

– А может быть так: те, кто наказал Якоба, завербовав его сына, наказывают и меня, похищая Дарио, мальчика, который стал мне почти что сыном?

– Те? Кто это «те»?

– Я имею в виду МИБГ.

– А этих «тех» ты знаешь? – спросил Пабло с внезапным подозрением. – Знаешь людей, которые это делают?

– Нет. Откуда мне знать?

– Но эти «те» тебя знают. Ты ведь не только о Якобе думаешь. Твое внимание рассеяно, правда? По‑моему, так.

Начиная с Лондона и прошлой субботы о Якобе он думал только в машине, когда подвозил Консуэло домой, и до него вдруг дошел смысл фразы «вы вспомните». За последние семьдесят два часа на передний план его сознания выдвигались различные вещи, но фон, задний план, оставался постоянным. Когда передний план сдвигался и исчезал, вперед выступал Дарио.

– Ты прав, – сказал Фалькон. – Но теперь все изменилось. Давление на Якоба ослабло.

– Серьезно? – проговорил Пабло, опять приняв прежний тон. – Произошли перемены?

– Абдулла развлекается в Лондоне. Якоб – на показе мод в Марбелье.

– Ты сказал, что он успокоился.

– Совершенно.

– Почему это люди, находящиеся в безумном волнении, вдруг успокаиваются, как ты думаешь?

– То, из‑за чего так волновался Якоб, отодвинулось и больше не грозит, – сказал Фалькон.

– А бывает, люди успокаиваются, когда принимают решение, – сказал Пабло, – и укрепляются в нем.

Мобильник Фалькона завибрировал на столе и, дергаясь рывками, стал приближаться к нему. Он ответил.

– На частном лайнере прилетели только двое, – сказал Рамирес. – Наши старые знакомые, которых мы видели на дисках, – Хуан Вальверде и Антонио Рамос. Но американского консультанта Чарльза Таггарта – ни малейшего признака. Мы едем в город за их «мерседесом».

– А что Алехандро Спинола?

– Уже приехал в офис градостроительного центра, – ответил Рамирес. – Наверное, и мы направляемся туда же.

– Буду через десять минут, – сказал Фалькон и дал отбой.

Пабло погрузился в молчание. Сгорбившись, он о чем‑то напряженно размышлял, и напряженность эта даже пугала.

– Мне надо уехать, Пабло, – сказал Фалькон. – Но мне нужна твоя помощь.

– Какая помощь?

– Мне может понадобиться переслать через тебя несколько кадров для опознания заснятых там людей.

На клочке бумаги Пабло нацарапал электронный адрес.

– Я предупрежу их, чтобы обошлось без недоразумений.

– Спасибо. Увидимся, – сказал Фалькон.

– Разговор не окончен, Хавьер. Я знаю, что это не все. Ты должен рассказать мне все до конца.

Фалькон находился на грани и боролся с прежним собой: добропорядочным и исполнительным, придерживающимся буквы закона инспектором полиции. Все, что требовалось, – это произнести одно‑единственное слово «саудит», и все будет кончено. Он знал, кто выиграл бы от этого. Ни малейших сомнений у него не оставалось. Маленькое испытание, которое он сам себе назначил.

– Мне нечего тебе рассказать, – выговорил он и вышел из кабинета.

 

26