Окраина Севильи, понедельник, 18 сентября 2006 года, 13.30

 

Когда Фалькон ехал из тюрьмы, ему позвонили:

– Два полицейских из наркоотдела в Трес‑Миль сообщили о двойном убийстве в квартире наркодилера Роке Барбы, известного также как Калека, – сказал дежурный. – В гостиной найден убитым кубинец Мигель Эстевес. Получил два выстрела в спину и нож в бок. В спальне лежало тело некой Хулии Вальдес, испанки, – по слухам, любовницы хозяина квартиры. Ей выстрелили в лицо.

Перед гольф‑клубом Фалькон съехал с автобана и по кольцевой выехал на Карретера‑де‑Су‑Эминенсию, то есть на шоссе Его Высокопреосвященства. Название магистрали всегда его смешило, ибо окаймляла она самый убогий из всех районов общественной застройки в Севилье.

В 60‑х городские власти постарались переселить местных цыган из центра города в эти блочные коробки подальше от цивилизации. Годы нужды, разобщенность и недостаток самоуважения привели к тому, что эта вялая попытка общественного переустройства закончилась созданием целого анклава наркомании и насилия, где процветали убийства, грабежи и вандализм. Что вовсе не означало отсутствия в этом районе души, потому что некоторые из известнейших исполнителей фламенко происходили отсюда, что не мешало им в тот или иной период отбывать тюремные сроки в узилище, которое Фалькон только что посетил. Но душа эта никоим образом не получала воплощения в окружающем пейзаже – закопченных бетонных коробках с развешанным на железных рейках над балконами и галереями убогим бельем, с кучами мусора на лестницах и в подвалах, с замызганными, испещренными граффити фасадами домов. Словом, общее впечатление полнейшей запущенности убедило бы всякого, кто в этом и мог усомниться, что район этот совершенно не занимал умы местных градоначальников.

Дежурный в управлении не позаботился сообщить адрес. Пришлось колесить по району, ища скопление людей вперемешку с полицейскими машинами и ярко‑зелеными, сверкающими неоновым светом каретами скорой помощи. Все это он вскоре обнаружил возле одного восьмиэтажного дома. Патрульные нервничали. Некоторые из толпы напирали и лезли в дом, причем вид их был даже более угрожающий, чем обычный вид обитателей Трес‑Миль. Кое‑кто сидел на корточках на голой земле, обхватив руками щиколотки и сотрясаемый дрожью. До Фалькона донеслось то и дело звучавшее в толпе имя Калека. Это были клиенты наркодилера, лишившиеся источника вожделенного товара.

Патрульный предупредил его, чтобы по лестнице он поднимался осторожно. Капли крови, оставшиеся на ступенях, ведших к четвертому этажу, были обведены желтым. Весь путь до двери его сопровождала вонь от гниющего мусора. Лифта не было. В квартире находились обычные на месте преступления лица. Убитые еще оставались там, где их настигла смерть. Фалькон обменялся рукопожатиями с командой медэкспертов и следственным судьей Анибалом Паррадо. Младший инспектор Эмилио Перес, темноглазый парень, похожий на красавца‑киногероя из matinee^[12] 30‑х годов, осматривал место преступления. Они ввели Фалькона в курс дела.

– В последовательности событий мы не уверены, но полагаем, что найденный на полу под окном полуавтоматический пистолет крепился к столу вот этими шурупами. Выстрелил он всего один раз, и по кровавому пятну на стене под зеркалом можно предположить, что нам следует теперь искать раненого. Другого огнестрельного оружия в квартире нет. Возле трупа кубинца найден охотничий нож, которым не воспользовались. Судя по входным отверстиям, эксперты‑баллистики пока что заключили, что Мигель Эстевес был застрелен из того же оружия, что и находившаяся в смежной комнате Хулия Вальдес, так как очевидно, что выстрелов, повлекших за собой смерть обеих жертв, было произведено два и сделаны они были не из найденного на полу пистолета, который, впрочем, и не подходит по калибру. Поточнее эксперты скажут, когда пули будут извлечены из тел. Предварительный осмотр ран Мигеля Эстевеса показывает, что застрелен он был кем‑то лежащим на полу. По‑видимому, тело упало на стрелявшего, поэтому можно предположить, что им прикрывались как щитом и подтолкнули к убийце. Капли крови на пороге спальни доказывают, что девушка была застрелена кем‑то, кто был ранен.

Глядя через плечо эксперта, Фалькон видел растерзанное пулей лицо девушки. Верхней частью тела она прислонялась к стене, испачканной кровью и мозгом. Шея кривилась к низкому изголовью кровати, левая рука была простерта к окну, а правой, вывернутой ладонью вверх, она прикрывала промежность – жест, выражающий не столько стыдливость, сколько нелепую внезапность ее кончины. Девушка была голой, лишь правая нога ее путалась в мятой простыне. Фигура как изваяние, символизирующее страх, панику, оцепенение и неумолимую жестокость насильственной смерти.

– Капли крови из квартиры тянутся дальше вниз по лестнице и до тротуара, где исчезают. Мы полагаем, что убийца сел в машину.

– А колотая рана Эстевеса?

– Парни из наркоотдела свидетельствуют, что Калека очень дорожил своим ножом. Похоже, он прихватил его с собой.

Фалькон осмотрел валявшийся на полу пистолет, шурупы на столе, журнал, посвященный бою быков, брошенный на пол возле зеркала.

– Пальчики на пистолете очень четкие, – сказал Хорхе, вынырнувший из‑под стола в своих сделанных на заказ рабочих очках.

– У нас имеются «пальчики» Калеки, оставшиеся после его предыдущих задержаний по поводу наркотиков, – сказал Перес.

– По‑видимому, пистолет этот не принадлежал Мигелю Эстевесу. Два пистолета против одного парня с ножом – не слишком ли жирно? – заметил Фалькон. – А следовательно, это и есть тот самый пистолет, что крепился к столу шурупами, потому что Калека ждал нападения.

– Должно быть, пистолет он приобрел недавно, – сказал парень из наркоотдела. – Раньше он всегда с ножом ходил. Вам известно, что он бывший тореро?

– Вы с ним раньше имели дело? – спросил Фалькон у парня, указывая на Эстевеса.

– Нет, раньше не приходилось. Но сейчас здесь все меняется. Товар не тот, что был в прошлом году. Мы еще не выяснили, откуда он теперь поступает.

– А русские вам не попадались?

Парень покачал головой.

– Это вы обнаружили трупы? – спросил Фалькон.

– Я вместе с напарником.

– Как вам кажется, когда это произошло?

– Мужик наверху утверждает, что около часу услышал выстрел.

– Это он сообщил в полицию о выстреле?

– В Трес‑Миль о выстрелах в полицию не сообщают.

– Так как же вы здесь очутились? – спросил Фалькон. – Вас кто‑нибудь прислал?

– В четверть второго позвонил старший инспектор Тирадо и попросил нас отыскать наркомана Карлоса Пуэрту, которого он пожелал допросить. Если отыщем, он велел позвонить ему и он тут же выедет к месту происшествия.

– И вы отыскали?

– Он внизу с моим напарником. Ждет инспектора.

– Дайте мне знать, когда приедет Тирадо.

Два младших инспектора, подчиненные Фалькона, Серрано и Баэна, прибыли для опроса возможных свидетелей.

– Я хочу, чтобы вы работали в контакте с моими детективами, – сказал Фалькон парню из наркоотдела. – У меня имеются кое‑какие соображения насчет местонахождения Калеки, и надо начать поиски, прежде чем кто‑нибудь нас опередит.

 

Консуэло вышагивала взад‑вперед вдоль стеклянных дверей своей гостиной. Кондиционер нагонял холод, и сидеть долго на одном месте было зябко. Напротив нее, по другую сторону бассейна, в тени от солнечного зонтика прикорнул патрульный. Она решила, что он дремлет за своими солнечными очками – так безвольно свисала с кресла рука мужчины. Техник, присланный для установки хорошей звуковой аппаратуры слежения вместо временной, установленной еще субботним вечером инспектором Тирадо, находился в кухне. Он названивал в управление полицейскому на связи. Другой патрульный дежурил у входной двери. Консуэло заблаговременно посоветовала ему уйти с пекла в дом, и теперь его мрачная фигура маячила в передней, видимая через стекло. Консуэло позвонила управляющему своего ресторана и распорядилась, чтобы агенты по недвижимости, с которыми она вела переговоры, пока не звонили. Дозвонилась ей одна Алисия Агуадо, но для разговора с ней Консуэло выдернула шнур из подключенного к аппаратуре мобильника и поднялась наверх в спальню.

Хавьера Алисия не упомянула, но Консуэло догадалась, что узнать все Алисия могла только от него. В газеты и на телевидение еще не сообщали, а радиостанции, которые оказались втянутыми в происшествие на начальной его стадии, полиция попросила до времени не поднимать шума. Тирадо не желал ни газетных сплетен и домыслов, ни волны глупого сочувствия до тех пор, пока похитители либо не объявятся, либо не исчезнут окончательно и бесповоротно. Звонок Агуадо пришелся Консуэло очень кстати. Она тут же обрушила на психоаналитика всю свою обиду и гнев, который вызывал у нее Хавьер. Это первое, что услышала от нее Агуадо, еще не успев расспросить толком, что же случилось. Она дала Консуэло возможность выговориться, и для той это оказалось полезным: она немного успокоилась, найдя выход своим чувствам в разговоре с кем‑то, кто внимательно ее слушал. Она обвиняла себя и гневалась на Хавьера, и то и другое было естественно и неизбежно. Звонок не мог ни исцелить ее, ни унять ее злобы по отношению к Фалькону, ни прервать череды ее мучительных мысленных возвращений к тому страшному моменту, когда, оглянувшись, она не увидела рядом с собой Дарио, но благодаря звонку в ней окрепла решимость, вернулись силы, прекратилась нервная дрожь. Перепады от отчаяния к ярости стали менее резкими. И слезы лились теперь уже не столь безудержно.

После звонка Агуадо Консуэло отправила двух старших мальчиков к сестре. Ей не хотелось погружать сыновей в эту тягостную неопределенность, когда все не сводят глаз с телефона, ожидая, когда он зазвонит. Не годится мальчикам становиться свидетелями ее надежд и ее отчаяния, возможного взрыва радости или горького разочарования. К тому же, несмотря на звонок Агуадо, она чувствовала, что нервы ее на пределе.

Наверху к ее спальне примыкал тесный кабинетик, где были только стол со стулом и ноутбук. Алисия Агуадо советовала записывать свои мысли и фиксировать чувства, тем самым формулируя их и проясняя. И сейчас Консуэло задернула шторы и в полумраке попыталась изгнать, исторгнуть из себя всю эту шумную дикую сумятицу и неразбериху. Она включила компьютер и автоматически оказалась в интернете. Тут же увидела новое письмо. Адрес – не тот, который знали в ресторане, а известный только домашним и близким друзьям. Письмо, посланное в 14.00, было озаглавлено «Дарио». Увидев это, она почувствовала, как заколотилось сердце и обдало холодом живот. Отправителем значился какой‑то Маноло Гордо – имя, ей совершенно неизвестное. Рука ее дрожала, открывая послание.

 

Если хотите вновь увидеться с сыном, позвоните 655147982. В полицию не обращайтесь и не пытайтесь записать звонок. Звоните со своего мобильника с улицы. Мейл сотрите – в поисках он вам не поможет.

 

Она вновь и вновь перечитывала послание. Кроме сыновей, мало кто знал этот ее электронный адрес, и это рождало надежду. Ее охватило волнение – контакт состоялся! Она покосилась через плечо, словно прячась от кого‑то. Потом отправила мейл в папку для спама, закрыла компьютер и стала обдумывать, как бы ей позвонить.

 

– Старший инспектор Тирадо ждет вас на улице, – сказал Баэна.

Фалькон осторожно спустился вниз, старательно обходя обведенные желтым пятна крови. Снаружи все было залито солнцем, и им пришлось остаться в пропахшем мочой подъезде среди мусорных куч.

– Кто такой этот Карлос Пуэрта? – спросил Фалькон.

– Это тот самый тип, что приставал к сеньоре Хименес возле площади Пумарехо еще в июне, а потом, по свидетельству сестры сеньоры, рыскал возле ее дома, – отвечал Тирадо. – Я потратил целое утро на его розыски. Его дружки с площади Пумарехо сказали, что он пробавляется наркотиками, так что за помощью я обратился к парням из наркоотдела.

– Не возражаете, если я поприсутствую на вашем допросе?

– Конечно, – сказал Тирадо и сделал знак полицейскому. – Вид у него сейчас не очень‑то авантажный, но он певец, и голос у него отличный. Я сразу же узнал его, как только увидел. Пять лет назад он выпустил альбом, получил неплохие деньги, но ему не повезло: планировались его гастроли в Лондон с Эвой Эрбабуеной, но на прослушивании он провалился. И пошло‑поехало, в результате докатился до теперешнего своего состояния.

Полицейский, пихая в спину Карлоса Пуэрту, подвел его к полицейским. Тот шел робкой, неуверенной походкой, шаркая, как комический актер. Его длинные, по самые плечи, волосы, казалось, уже месяца полтора не видали ни гребня, ни мыла – слипшиеся, они были покрыты слоем пыли, так как певца извлекли из полуразрушенного подвала. Левая рука его, поврежденная, свисала плетью, кисть распухла. Он был в вытертой и выцветшей майке, на которой с трудом можно было различить надпись «Фестиваль фламенко 2004».

– Он там с женщиной был, – сказал Тирадо, – а женщина эта так истощена, в таком состоянии, что ей «скорую» вызвали.

Тирадо представился, и худое, изрытое оспинами лицо Пуэрты исказилось от волнения. Он попросил сигарету, и ему дали покурить, усадив на груду строительных блоков.

– Узнаешь эту женщину? – спросил Тирадо, сунув ему под нос фотографию Консуэло.

Пуэрта вглядывался в снимок из‑под насупленных черных бровей вразлет. Веко его чуть дергалось от сигаретного дыма. Он покачал головой.

– Ты ведь знаешь ее, Карлос, – сказал Тирадо.

– Вряд ли, – возразил Пуэрта и, ткнув себя в грудь, сипло хохотнул: – Не мой тип, знаете ли!

– И где живет она, тоже не знаешь?

– Все, кого я знаю, живут в Трес‑Миль, а она, видать, не здешняя, – сказал Пуэрта. – Да появись она у нас в таких серьгах, бусах, причесанная, напомаженная – живо обчистили бы!

– Ты встречал ее на площади Пумарехо, – сказал Тирадо. – У нее ресторан там неподалеку. Тебе это известно.

– Я по ресторанам не шляюсь.

– И про мужа ее, Рауля Хименеса, тебе известно. Ты знаешь, что его убили.

– Мало ли кого убили. Или кто сам загнулся от передоза. Всех не упомнишь.

– Имеются свидетели твоих приставаний к Консуэло Хименес в переулке возле площади Пумарехо. Это было шестого июня.

– Что еще за свидетели? – возразил Пуэрта. Осмелев, он говорил теперь даже с некоторой издевкой. – Если вы о тех кретинах, что на площади околачиваются, то эти за литр «Дона Симона» вам что угодно засвидетельствуют.

– Есть и другой свидетель. Не из тех кретинов. Сестра сеньоры Хименес видела, как на следующий день после инцидента рядом с площадью Пумарехо ты рыскал возле дома сеньоры в Санта‑Кларе, – сказал Тирадо. – Расскажешь всю правду, я тебя отпущу, нет – запру в камеру, и будешь сидеть там, пока не очухаешься от своей последней дозы.

– А что рассказывать‑то – не пойму…

– Сеньора Хименес не желает привлекать тебя к ответственности ни за приставания, ни за проникновение в чужое владение, – сказал Тирадо. – Вот если ты причастен к похищению ее восьмилетнего сына, тогда дело другое.

Эти слова заставили его насторожиться. Голова его затряслась – он не отказывался отвечать, это была всего лишь дрожь наркомана.

– Я героинщик, – сказал он, – так что тех, кто не совсем в себе, отличить умею. Женщину эту я знал и историю ее знал тоже. Про нее все уши в новостях прожужжали. Поэтому, когда однажды вечером увидел ее на площади Пумарехо, сразу приметил, что она в растрепанных чувствах, а может, пьяная, так что я вытряс из нее деньжат.

– А чего тебе возле ее дома понадобилось?

– Опять ее высматривал, – сказал Пуэрта. – Думал, не разживусь ли еще чуток. Такой уж мы народ, наркоманы. Только скажу я вам, что после я ее в глаза не видел.

Тирадо и Фалькон отступили от него, чтобы посовещаться.

– Похоже, он говорит правду, – сказал Тирадо. – Его слова более или менее совпадают с тем, что я знаю от сеньоры Хименес и ее сестры. Сеньора Хименес призналась, что находилась тогда в угнетенном состоянии, а вскоре после того случая она начала посещать сеансы психотерапии. Ни та ни другая больше его никогда не видели. На всякий случай я пошлю своих ребят с его фото опросить соседей сеньоры Хименес.

– Можно я побеседую с ним сейчас? – спросил Фалькон. – Разузнаю, не известно ли ему что‑нибудь насчет убийства наверху.

Тирадо похлопал его по плечу и направился к машине, Фалькон же, отыскав у себя еще одну сигарету, вернулся к Пуэрте, который улыбнулся ему, обнажив прокуренные, с бурой полоской зубы.

– Тебе героин Калека поставляет? – спросил Фалькон, вручая ему сигарету.

– Да. Он мой поставщик и мой друг тоже.

– Ты знаешь, что произошло наверху в квартире?

Пуэрта покачал головой и схватился за грудь, которую сжимали спазмы.

– Кто‑то застрелил там его девушку.

– Хулию? – проговорил Пуэрто, вскидывая на Фалькона свои зеленые глаза. Блеск в них потух, взгляд помутнел.

– Да. Ей выстрелили в лицо.

Казалось Пуэрте трудно глотать. Рука, держащая сигарету, дрожа, поползла ко рту. Он закашлялся, и дым полетел от него клочковатыми облачками. Он сгорбился и, уперев лоб в здоровую руку, беззвучно заплакал. Фалькон похлопал его по плечу.

– Почему бы тебе не рассказать мне все, что ты видел? – сказал он. – Тогда мы успеем задержать того, кто застрелил Хулию, прежде чем он застрелит твоего друга.

 

– Вот мы и получили подтверждение причастности к этому русской мафии, – заметил следственный судья Анибал Паррадо, меряя шагами оконный простенок в квартире Калеки.

– Но единственное наше основание – это слова опустившегося наркомана, – сказал Фалькон. – А доказательств у нас ни малейших. Мариса Морено даже не сказала нам, что те, кто удерживает у себя ее сестру, – русские, мы сами так решили, поскольку диски были у Лукьянова. Парни из наркоотдела никогда до этого не сталкивались с кубинцем, о причастности к бизнесу русских им тоже неизвестно. Суду мне предъявить нечего, если мы не отыщем Калеку.

– Так что же вы собираетесь делать?

– Здесь мне, во всяком случае, делать нечего, – сказал Фалькон. – Детективы Серрано и Баэна через наркоманов постараются выйти на Калеку. Младший инспектор Перес обследует место преступления. Инспектор Рамирес займется убийством Марисы Морено. Вечером все мы встретимся и обменяемся соображениями.

– Ну а вы куда, пока суд да дело?

– Поищу тех, кто находится в прямом контакте с русскими, – сказал Фалькон. – Мариса Морено мертва, поймать Калеку не так‑то просто. Есть у меня на примете еще одна кандидатура.

Сев в машину, Фалькон стал звонить, пытаясь разузнать, где в это время находится Алехандро Спинола. Тот находился в Андалузском парламенте на пресс‑конференции. Покинув Трес‑Миль, Фалькон, чтобы не застрять в пробке в центре, решил поехать по кольцевой.

 

Алехандро Спинола был красив, как только может быть красив мужчина, не теряя своей мужественности. У него была привычка ерошить свои длинные черные, причесанные на косой пробор волосы, прихватывая их на затылке. Он обладал фигурой тренированного теннисиста, начавшего слегка терять форму. Хороший костюм оттеняли выглядывающие из‑под обшлагов манжеты ослепительно‑белой рубашки и голубой галстук. Сейчас он общался с журналистами, забавлял их своими шутками, говоря много и охотно и вертя и покручивая на пальце золотое кольцо. Судя по всему, он не собирался довольствоваться ролью второй скрипки, всю жизнь оставаясь лишь подпевалой мэра. Тщеславие так и перло из всех его пор. Такие, как он, обычно и глазом не моргнут от вспышек направленных на них фотокамер, не вздрогнут от щелканья их затворов.

Журналисты толпились вокруг, пытаясь выудить из него что‑нибудь непротокольное. Фалькон протиснулся сквозь толпу и предъявил Спиноле свое полицейское удостоверение.

– А подождать это не может? – осведомился Спинола, не желавший, чтобы политически зоркие журналисты строили догадки о чине Фалькона и связи его со Спинолой.

– Думаю, что не может, – отвечал Фалькон.

Взяв Фалькона под руку, Спинола повел его прочь из зала, на ходу отпуская шутки и комплименты собравшимся. Они прошли по коридору, ища свободный кабинет. Наконец нашли место, где можно было уединиться. Спинола сел за стол и, выдвинув один из ящиков, поставил на край свои ноги в дорогих мокасинах. Потом он откинулся на спинку кресла, удобно сложив руки на обозначившемся с годами брюшке.

– Чем могу быть вам полезен, старший инспектор? – спросил он с легкой иронией.

– Мне надо поговорить с вами о Марисе Морено.

– Это девушка Эстебана? – спросил он, хмурясь. – Я почти не знаю ее.

– Однако представили ее ему вы.

– Верно. Мы познакомились с ней на вернисаже. – Он кивнул, косясь в окно. – В последние годы у Эстебана на искусство времени не хватает. А вообще‑то он посещает вернисажи, интересуется живописью, литературой и всяким таким гораздо больше, чем я.

– Зачем же вы пошли на вернисаж?

– Из‑за тамошней публики. Хороший галерейщик всегда сумеет собрать у себя интересных людей. К тому же коллекционеры обычно бывают при деньгах и пользуются влиянием. А это мне на руку при моей работе.

– А в чем она заключается, ваша работа?

– Я работаю на мэра.

– Эстебан так и говорил, – сказал Фалькон. – Но я думаю, что у вас найдется что к этому добавить.

– Я обеспечиваю связи мэра с нужными людьми и таким образом продвигаю его дела, – сказал Спинола. – Ведь дела, знаете ли, сами не делаются. Что бы вы ни строили мечеть в Лос‑Бермехалесс или подземный переход под проспектом Конституции, – реконструировали магистраль, пролагали ветку метро, всегда приходится иметь дело с людьми, и с немалым их количеством. Негодующие обыватели, недовольные церковники, разочарованные подрядчики, взбешенные таксисты и так далее. Я назвал лишь малую часть – для примера.

– Но вероятно, есть и сторонники всех этих начинаний.

– Разумеется. Моя задача состоит в том, чтобы… нет, не превратить недовольных в довольных, но как‑то утихомирить их, суметь сговориться с ними.

– И каким же образом вам это удается?

– Вы, должно быть, знаете моего отца, инспектор, он юрист, – сказал Спинола. – У меня же не тот характер, чтобы корпеть над книгами. В отличие от Эстебана я не имел никогда вкуса к книжным знаниям. Но в каком‑то отношении я схож и с отцом, и с Эстебаном. Я умею убеждать.

– Так как же возникла Мариса Морено? – с улыбкой спросил Фалькон.

– Ах да, конечно, – как она возникла. – Спинола издал рассеянный смешок. – Я познакомился с ней в галерее «Сока». Знаете такую? Возле площади Альфальфы. Она не выставлялась там – недостаточно громкое имя, чтобы выставляться в таком месте. Но она очень хорошенькая, согласны? Вот Хуан Мануэль Домек, галерейщик, и приглашает ее всякий раз, чтобы разбавить толпу этих жаб и акул с их крокодиловыми сумочками и туго набитыми бумажниками. Люди там собрались хорошо мне знакомые, так что дела свои я провернул быстро, после чего был ужин, и мы с Марисой оказались рядом и, знаете, инспектор, очень понравились друг другу. Почувствовали друг к другу расположение, как‑то очень сошлись с ней.

– Вы с ней спали?

Глаза Спинолы моментально сузились словно для отпора, но он передумал, решив в пользу более легкого тона. Он засмеялся чуть деланым смехом.

– No, no, по, que,^[13] инспектор, ничего подобного. Не в этом смысле.

– Ясно, – сказал Фалькон. – Я вас неверно понял. Простите.

– Нет, мы только обменялись телефонами. Я позвонил ей на следующий день и пригласил на прием в саду возле дворца герцогини Альбы. Это ежегодное увеселение, и я подумал, что будет весьма… необычно появиться мне там под ручку с хорошенькой смуглянкой.

Взгляд Спинолы, оторвавшись от окна, скользнул назад и, на секунду остановившись на лице Фалькона, чтобы проверить впечатление, переметнулся к двери. Для человека, умеющего убеждать, Спинола что‑то слишком бегал глазами.

– И как же вы познакомили Марису с вашим кузеном?

– Собственно говоря, знакомил не я. Едва мы появились, как возле меня вырос Эстебан и сам представился Марисе.

– По‑моему, вы что‑то путаете.

– Не думаю. Картина так и стоит у меня перед глазами. Эстебан уводит от меня девушку, а я смешиваюсь с толпой. Он сцапал ее и не отпускал от себя целый вечер.

– Сомнительно что‑то, – сказал Фалькон. – Ведь Эстебан был женат тогда на Инес, и на той стадии их отношений вряд ли стал бы афишировать публично свою неверность, особенно на глазах своих и ее родителей, и уж тем более на глазах вашего отца, председателя Совета магистратуры Севильи, под чьим началом работал.

Пауза для обдумывания. Перетасовка деталей в голове Спинолы. Казалось, можно было расслышать их шорох, подобный тому, какой слышится, когда двигают мебель. Затем подручный мэра, этот мастер на все руки, внезапно передернул плечами и взмахнул рукой.

– Это все незначащие мелочи, инспектор, – сказал он. – Представьте только, на скольких приемах мне приходится бывать, на скольких светских мероприятиях я присутствую! Разве упомнишь каждую подробность, кто кому кого представил и как все точно было?

– Но как вы только что мне сказали, это и есть ваша работа, – возразил Фалькон. – Понимать склонности людей, их симпатии и антипатии. А ведь публично люди их обычно не выражают, не показывают, чего хотят и к чему стремятся, особенно, как я полагаю, в вашем присутствии, – ведь они хотят произвести благоприятное впечатление на администрацию мэрии. В таких условиях, я думаю, детали, мелочи – это всё, и именно ваше умение их понимать и учитывать обеспечивает вашу успешную карьеру.

Вот наконец взгляды их скрестились. Выглядит очень спокойным. В глазах – уважение, смешанное со страхом. Видно, думает. Прикидывает: что известно этому человеку?

– Ну а как это запомнилось Эстебану? – спросил он, желая избежать лишней лжи и попробовать как‑то видоизменить ответ, положив в основу его правду.

– Ему запомнилось, что вы выудили его из толпы родственников, отведя в сторону. А когда вы остались один на один, вы сказали ему, что хотите познакомить его с чудесной девушкой‑скульптором, которую встретили неделю назад на вернисаже. Он вспоминает, что вы проводили его во дворец, в комнату, увешанную замечательными картинами, где его дожидалась Мариса. Он помнит, что вы представили ему девушку и, не успел он опомниться, тут же словно испарились. Ну теперь припоминаете?

Да, конечно, Спинола скользил взглядом поверх его головы, укладывая только что услышанные факты в сознании, пытаясь их осмыслить.

– Сколько вам лет, сеньор Спинола?

– Тридцать четыре, – последовал ответ.

– Вы не женаты?

– Нет.

– Возможно, вы объясните мне, зачем холостому мужчине знакомить молодую интересную женщину, тоже незамужнюю, со своим женатым кузеном?

Лицо Спинолы выразило что‑то наподобие облегчения, и Фалькон догадался, что в голове собеседника созрел стратегический план.

– Как ни неприятно мне это вам говорить, инспектор, но Мариса – далеко не первая девушка, с которой я познакомил брата.

– Что вы хотите этим сказать?

– Ровно то, что сказал. Я и раньше нередко знакомил Эстебана с одинокими женщинами, и с некоторыми из них он крутил романы.

– Значит ли это, что между вами существовала своего рода договоренность о том, что вы станете выполнять как бы роль сводника? – сказал Фалькон с рассчитанным намерением его оскорбить.

– Я с негодованием отвергаю такое предположение, инспектор!

– В таком случае объясните мне суть ваших отношений в этом плане.

– Я моложе кузена. Я холост. Я знакомлюсь с молодыми доступными женщинами…

– Но каким образом вы формулировали это друг для друга? Как называли вы то, чем занимались?

– Вы сами признаете, инспектор, что знание людей и их склонностей лежит в основе моей работы.

– Ну а если так, то в чем была ваша цель?

– Моей целью всегда и при всех обстоятельствах является доставлять людям приятное с тем, чтобы в решительный момент – решительный для меня или для мэра – я мог бы рассчитывать на их поддержку. Наши местные политики – внешне сама любезность, но это только видимость, хотя и видимость крайне важна. Никто открытым текстом не просит взятки. Никто не просит и девушки для оказания ему известных услуг на его рабочем месте. Я должен сам это почувствовать и понять, а потом сделать вид, что знать ничего не знаю, так, чтобы, встретившись на следующем приеме или следующей вечеринке, мы могли бы глядеть друг другу в глаза.

Итак, первый раунд Спинола с трудом, но выдержал. Фалькон поднялся. Он направился к двери и взялся за дверную ручку. Спинола снял ноги с края ящика и, подобрав, сунул их под стол.

– Вы, возможно, не в курсе, сеньор Спинола, – сказал Фалькон, – что Мариса Морено прошлой ночью была убита. Убийцы воспользовались ее же пилой. Они отрезали ей руку. Отрезали ногу. Отрезали голову.

Выражение легкого торжества слиняло с лица Спинолы. То, что осталось на нем, было не горечью, не ужасом. Это был страх, живейший и отчетливый.

 

16

 

 

Дом Консуэло, Санта‑Клара, Севилья, понедельник, 18 сентября 2006 года, 16.15

 

Консуэло отыскала старый мобильник, но аккумулятор в нем сел, и она поставила его на подзарядку. Она решила, что лишние полчаса дадут ей собраться с духом. Снизу до нее долетали голоса. Звонить из дома она боялась. Если известия будут такими, что она не сможет сдержать себя, то собравшиеся внизу люди могут ее услышать, а это повредит Дарио. Патрульный у входа не пошевелился, когда она проходила мимо. Голову он запрокинул и прислонил к стене – он спал. В кухне звукотехник беседовал с полицейским, отвечающим за связь с семьей, – обычный треп двух севильцев обо всем на свете – о себе, о жизни, о родне. Консуэло сварила кофе, подала мужчинам, а свою чашку отнесла в гостиную. Оттуда был хорошо виден второй патрульный, расположившийся у бассейна. Там, снаружи, градусник показывал сорок градусов, и наверняка и этот патрульный клевал носом. Время тянулось так медленно, что терпение ей изменяло.

Она вернулась наверх. Телефон зарядился достаточно. Она внесла указанный в мейле номер в память телефона, не будучи уверена, что эмоциональное ее состояние позволит ей правильно его набрать. Потом позвонила в центр обслуживания и пополнила свой телефонный счет двадцатью пятью евро. Переобувшись в тапочки на плоской подошве, она тихонько спустилась по лестнице вниз, проскользнула мимо патрульного, мимо кухни и шмыгнула в раздвижные двери. Она прошлась вдоль бассейна. Патрульный не шевельнулся. В глубине сада живая изгородь в одном месте образовывала пролысину, за которой находилась калитка, ведущая на участок соседей. Калитка проржавела, потому что, насколько это было известно Консуэло, ею никогда не пользовались. Она пролезла в калитку за изгородь и очутилась в задах соседского бассейна.

Она позвонила. Гудки в трубке звучали прерывисто. Она затаила дыхание, чувствуя опасливый страх и нарастающее волнение, но когда в трубке послышался голос, внутренности ей сковало холодом.

– Diga.

Она не могла выговорить ни слова.

– Diga!

– Меня зовут Консуэло Хименес. Мне велено позвонить по этому номеру. У вас находится мой…

– Momentito.

Послышались приглушенные голоса. Мобильник передали в другие руки.

– Послушайте меня, сеньора Хименес, – сказал новый голос. – Понимаете ли вы, почему вас разлучили с вашим сыном?

– Я не вполне уверена в том, кто вы.

– Но причина, по которой ваш сын был у вас отнят, вам понятна?

– Нет, непонятна, – сказала она.

– Ваш друг, Хавьер Фалькон, инспектор…

– Он мне не друг! – почти выкрикнула она.

– Очень жаль.

Она не совсем поняла, к чему относились эти слова и о чем сожалеет говоривший: что они с Хавьером расстались или что нельзя его использовать.

– В такое время, как сейчас, друзья вам нужны, – произнес голос.

– Но почему вы думаете, что мне нужен он? – сказала она. – Он, из‑за которого все это и случилось?

– Хорошо, что вы хоть это понимаете.

– Но мне непонятно, почему из‑за расследований, которые он ведет, был украден именно мой сын.

– Его предупреждали.

– Но почему мой сын?

– Не сомневаюсь, что вы хороший человек, сеньора Хименес, но даже вы, занимаясь бизнесом, должны знать, что такое давление и способы, какими его оказывают.

– И способы, какими его оказывают… – растерянно повторила она.

– Прямое давление всегда вызывает сопротивление. Но существует давление косвенное, штука гораздо более изощренная.

Наступила пауза.

Консуэло не сразу поняла, что от нее требуется ответ.

– И вы желаете, чтобы я оказала некое косвенное давление, так?

– На участке трассы между Хересом и Севильей несколько дней назад произошла автокатастрофа, жертвой которой стал русский, Василий Лукьянов. Старшему инспектору Фалькону было поручено расследование этого инцидента, потому что в багажнике машины находились деньги – сумма в восемь миллионов двести тысяч евро, а также ряд дисков, на которых некоторые мужчины и женщины запечатлены за компрометирующими их занятиями. Нам требуется вернуть эти деньги и диски себе. Если вы сумеете убедить старшего инспектора Фалькона действовать в ваших интересах, сын ваш будет в безопасности. Мы отпустим его, даю вам слово. Если же, однако, вы предпочтете подключить к делу других лиц и другие организации или же старый ваш дружок обратится за помощью к другим, вы, сеньора Хименес, также получите обратно сына, но уже в расчлененном виде.

Мобильник вырубился. К горлу Консуэло подступила тошнотворная жгучая желчь. Выцветшее от зноя высокое небо над ней покачнулось, и она вынуждена была прислониться к стене бассейнового комплекса. Она задыхалась, пот ручьями стекал по ее лицу и шее. Она вытерла нос, откашлялась, борясь со слезами и жестоким разочарованием. Вспомнила о патрульной; возле бассейна, взяла себя в руки. Вернувшись к себе в сад, она прошмыгнула в дом, поднялась по лестнице. Разделась, встала под душ.

И первой связной мыслью, которая созрела в мозгу, было: не совершила ли она чудовищную глупость?

 

– Где ты находишься? – спросил Фалькон.

– Я в управлении с инспектором Рамиресом, – отвечала Кристина Феррера. – Печатаем рапорт насчет Марисы Морено.

– А кроме бумажных комбинезонов у тебя появилось что‑нибудь еще?

– Появилась свидетельница. Двадцатитрехлетняя женщина видела на улице Бустос‑Тавера троих мужчин. В точности определить время она затрудняется. Думает, что было это около полуночи, и это похоже на правду. Она рано возвращалась из клуба, потому что плохо себя почувствовала.

– Она хорошо их разглядела?

– Они испугали ее… не столько видом, потому что в темноте на неосвещенной улице плохо видно, но она почувствовала что‑то нехорошее и сделала крюк, чтобы не столкнуться с ними лицом к лицу.

– Рост, вес, какие‑нибудь приметы?

– Двое из них – примерно одинакового роста – метр восемьдесят пять или метр девяносто, на глаз – килограммов в сто весом. Третий же – коротышка, но очень плотный. Она сказала, что ей бросилась в глаза его мускулатура. Шея толстая. Ей показалось, что он не чужд бодибилдинга. У одного из высоких в руках был набитый мусорный мешок. Примечательно, что, даже не разглядев их как следует, она решила, что это не испанцы. Форма головы какая‑то чужеземная.

– Описание третьего из парней очень интересно, – сказал Фалькон. – Совпадает с имеющимся у меня показанием свидетеля двойного убийства в Трес‑Миль.

– Мы распространили приметы по полицейской связи.

– Скажи Рамиресу, что два трупа в квартире наркодилера имеют отношение к его расследованию. Анибал Паррадо ведет оба дела. Вечером все мы встретимся во Дворце правосудия, в котором часу – договоримся. А что насчет тех трех бизнесменов, которых я поручил тебе проверить?

– Хуан Вальверде в настоящее время находится в Мадриде, Антонио Рамос – в Барселоне, а вот куда они собираются двинуть – это вопр