Четверг, 14 сентября 2006 года,

Роберт Уилсон

Кровь слепа

 

Хавьер Фалькон – 4

 

 

Роберт Уилсон

Кровь слепа

 

Посвящается Джейн

 

Благодарности

 

Это последняя из квартета книг, где действует Хавьер Фалькон и события разворачиваются в Севилье, и я пользуюсь случаем поблагодарить севильцев за великодушие, позволившее мне выплеснуть всю эту вымышленную свистопляску на улицы их прекрасного и относительно мирного города.

Мои севильские друзья Мик Лоусон и Хосе Мануэль Бланко, как всегда, оказали мне поддержку и замечательное гостеприимство и явились для меня прекрасными источниками информации. От последней из перечисленных нагрузок я их теперь освобождаю, надеясь сохранить за собой право на предпоследнюю. Что же касается поддержки, то нет писателя, не нуждающегося в ней.

Спасибо Нику Рикетсу, предоставившему мне выгодную работу в то время, как я пробивался в сочинители, а также за его советы, которыми я воспользовался в морской части повествования.

Спасибо блестящему специалисту доктору мистеру Рави Пиллаю и его ассистенту Хасану Каташу – их мастерство позволило мне продолжать мой писательский путь.

Благодарю я и моего собрата‑детективщика Пола Джонстона за его поддержку.

Что же касается моей благодарности Джейн, то выражать ее просто смешно, ибо благодарность эта так неизменна, глубока и всеобъемлюща, что любые слова тут покажутся тусклыми и недостаточными. Джейн являлась для меня неисчерпаемым источником силы, когда собственные силы мои были на исходе, столпом мудрости, когда мой здравый смысл изменял мне, и негасимым маяком, освещавшим мне путь в исполненное надежд будущее. Чего же еще способен желать писатель? Разве что книг, написанных ею самой.

 

Севилья,

Четверг, 14 сентября 2006 года,

19.30

 

Любовь –

Хитрейшая отмычка, что способна

Равно открыть ворота счастью, как и злобе,

И ревности, но более всего

И с легкостью особой

Она ворота страху открывает.

Оливер Уэндел Холмс

 

Ледяная водка скользнула в горло Василия Лукьянова с той же напористой стремительностью, с какой проносились мимо стоянки машины, спешившие по новой автостраде от Альхесираса к Херес‑де‑ла‑Фронтере. Он стоял возле открытого багажника спортивного «рейнджровера», и в темных волосах его от жары каплями проступал пот. Он ждал, пока стемнеет, не желая днем одолевать последний отрезок пути до Севильи. Он пил, ел, курил и вспоминал ночь, проведенную с Ритой, ночь, когда губы их были заняты не разговором. Ей‑богу, в мастерстве Рите не откажешь. Жаль расставаться с ней.

Он взглянул на грузный чемодан‑«самсонайт», притиснутый к сумке‑холодильнику с замороженным шампанским и бутылками водки во льду, и сердце тяжело забилось где‑то в горле. Он оторвал зубами еще один кусок бокадильо, с наслаждением вгрызаясь в ветчину, хлебнул еще водки. Перед глазами возникла новая сладострастная картина их с Ритой свидания – ее голос, подобный виолончели, кожа цвета карамели, смуглая и мягкая, как сафьян, такая податливая под его пальцами. Внезапно он поперхнулся – хлеб застрял в горле. Он выпучил глаза, ловя ртом воздух, силясь вздохнуть, но преуспел в этом далеко не сразу. Наконец он закашлялся, и кусочек хлеба с горчицей и ветчиной полетел на крышу «рейндж‑ровера». «Спокойно, – подумал он. – Не хватало еще сейчас подавиться! Помереть на стоянке, когда мимо проносятся, грохоча, грузовики, а впереди обозначилась перспектива!»

 

Пепе Навахас закончил грузить стальные прутья, двадцать мешков цемента и деревянную обшивку для железобетонных опор, а также настил для пола, доски, вагонку, трубы и сантехнику. Он собирался сооружать пристройку к домику дочери и зятя в Санлукар‑де‑Баррамеде: те недавно обзавелись двойней, а домик у них тесный. К тому же и с деньгами плоховато. Вот Пепе и достал все подешевле, а так как на зятя рассчитывать не приходилось, сам и делал всю работу по выходным.

Пепе припарковал переполненный грузовик возле ресторана в Дос‑Ерманас в нескольких километрах от въезда на полосу, ведшую к югу на Херес‑де‑ла‑Фронтеру. С парнями со строительного склада он выпил кружку‑другую пивка, а сейчас хотел устроить себе ранний ужин и дождаться сумерек. Он тешил себя надеждой, что патрульные Гражданской гвардии в это время суток не так уж внимательны и останавливать машины начинают позже, когда пьяных за рулем прибавляется.

 

Василий включил мобильник – впервые за этот день – лишь после одиннадцати вечера. Он боролся с искушением это сделать и сдался, только миновав шлагбаум с автоматом оплаты на последнем участке автострады на Севилью: он знал, что последует. Но он давно уж не бывал предоставлен самому себе целый день кряду, и ему не терпелось услышать человеческий голос. Не прошло и нескольких секунд, как раздался звонок от его кореша Алексея, что была неудивительно.

– Рядом с тобой никого нет, Вася? – осведомился Алексей.

– Нет, – отвечал Василий. Губы плохо слушались от выпитого.

– Не хочу тревожить тебя за рулем, – сказал Алексей. – Еще аварию схлопочешь.

– Так ты звонишь, чтобы потревожить? – сказал Василий.

– Поспокойнее давай, – сказал Алексей. – Леонид вернулся из Москвы.

Молчание.

– Ты уже в курсе, да? Не от меня первого это слышишь? Леонид Ревник в Марбелье.

– Его только на следующей неделе ждали.

– А он пораньше вернулся.

Василий опустил стекло и вдохнул теплый вечерний воздух. Кругом было черным‑черно, с обеих сторон протянулись плоские равнинные поля. Вдалеке маячили чьи‑то хвостовые фары. Навстречу – никого.

– Ну и что сказал Леонид? – бросил Василий.

– Поинтересовался, где ты. Я ответил, что, наверное, в клубе, но в клубе они уже побывали, – сказал Алексей. – Твоя дверь оказалась запертой, а Костя валялся на полу без сознания.

– А с тобой‑то сейчас рядом никого нет, а, Алеша? – с подозрением спросил Василий.

– Леониду стало известно, что ты переметнулся к Юрию Донцову.

– Ты что? Предупреждаешь меня?

– Нет, просто хочу удостовериться, что Леонид говорит правду, – сказал Алексей.

Молчание.

– И из офиса твоего кое‑что пропало, – продолжал Алексей. – Он мне это сказал.

Василий закрыл окошко. Вздохнул.

– Прости, Алеша.

– Рите крепко досталось за тебя. Я не видел ее, но с Леонидом было это чудовище, ну, ты знаешь, тот, с которым даже молдаванки дела иметь не хотят.

Василий несколько раз с силой надавил на руль. Ночь огласил вой автомобильной сирены.

– Спокойно, Вася.

– Прости, Алеша, – повторил Василий. – Ей‑богу, мне очень жаль. Ну что я еще могу тебе сказать?

– И на том спасибо!

– Я все планировал иначе. Леонид должен был вернуться лишь на следующей неделе. Я собирался переговорить с Юрием, чтоб он разрешил привлечь и тебя. Ты был бы в доле. Ты же знаешь… Я просто не мог…

– В том‑то все дело, Вася. Что я ничегошеньки не знал!

– Пойми, не мог я тебе сказать! Ты слишком близок к нему, – сказал Василий. – А Юрий сделал мне предложение, которого от Леонида я и через миллион лет не дождался бы.

– Но без учета меня. Ты не пожелал, чтобы за твоей спиной находился я, и… слушай, какого черта?.. – внезапно оборвал себя Алексей. – Что там такое, Вася?

– Ничего.

– Но я же слышу! Ты что, плачешь?

Молчание.

– Ну хотя бы это, черт возьми, – сказал Алексей. – Ты хоть понял, что натворил, и сожалеешь об этом… черт тебя дери совсем, Васечка!

 

За руль Пепе сел позже, чем намеревался: в ресторане его задержала трансляция футбольного матча и последовавшая выпивка – в матче в Афинах «Севилья» выиграла кубок УЕФА, и Пепе принял участие в празднестве: за ужином он пил вино и бренди, а в машине включил на полную мощность своего любимого Эль Камарона, исполнителя фламенко. Бог мой, что за голос у парня! Даже слеза прошибает.

Возможно, он немножко и превысил скорость, но машин на дороге было мало, и она расстилалась перед глазами подобно широкой и хорошо освещенной взлетно‑посадочной полосе аэродрома. Музыка заглушала громыханье железяк в кузове. Пепе был в приподнятом настроении; он бодро подпрыгивал на пружинистом сиденье, с удовольствием предвкушая встречу с дочерью и малышами. Лицо его горело, он вспотел от возбуждения.

И в этот момент, на самом гребне счастья, донесся звук – лопнула шина. Звук, достаточно громкий, чтобы быть услышанным в кабине, напоминал дальний пушечный выстрел и сопровождался хлюпаньем и чавканьем соскочившей с обода и болтавшейся на оси покрышки. Желудок вместе с кабиной качнуло влево. Пение прервалось, и стало слышно, как бьется, шлепая о борт, покрышка, как скрежещет металл, царапая дорожное покрытие. Свет нацеленных прямо на дорогу передних фар метнулся вбок, пересек фосфоресцирующую полосу разметки, и хоть все вокруг и замедлилось, позволяя вытаращенным глазам Пепе вбирать в себя детали, глубокий нутряной инстинкт подсказал ему, что он летит вперед с немыслимой и страшной скоростью и тяжелым грузом за плечами.

Его пронзил ужас, но выпитое спиртное не оставляло ему иной возможности, кроме как судорожно цепляться за руль, казалось, наконец‑то вырвавшийся на свободу. Эль Камарон возобновил пение за мгновение до того, как грузовик Пепе со всего размаху ударился о центральный разделительный барьер. Внезапная резкая остановка привела в действие инерцию, и Пепе, разбив собой ветровое стекло, катапультировался в теплый ночной воздух. Последнее, что он услышал и воспринял меркнувшим сознанием, был страшный, перекрывший вопли Эль Камарона грохот – стальные прутья, как боевые стрелы, устремились вниз и вперед, в полосу света от фар встречной машины.

 

А заплакал Василий оттого, что внезапно, со всей очевидностью, на какую способен человек в минуты глубочайших потрясений, понял, что прошедшему вместе с ним и за его спиной Афганистан, неизменно охранявшему и оберегавшему его от пуштунов Алексею предназначено получить пулю в затылок в рощах Коста‑дель‑Соль. Получить ее от своих же и только за то, что он, черт возьми, лучший друг его, Василия Лукьянова!

– Скажи Леониду… – начал Василий и осекся, вдруг уловив странное движение в воздухе и увидев мчащийся на него свет. – Что это, черт…

Железяки, подрагивая от нетерпения, словно только того и ждали, врезались в конус света и, как притянутые магнитом, обрушили на него всю свою груду.

Это было как взрыв.

Шины сплющило, впечатав резину в покрытие, колеса ударились обо что‑то невидимое в темноте, и «рейнджровер» полетел в темную бездну окрестных полей, за обочину. И затем тишина.

– Вася?

 

1

 

 

Роберт Уилсон

Кровь слепа

 

Хавьер Фалькон – 4

 

 

Роберт Уилсон

Кровь слепа

 

Посвящается Джейн

 

Благодарности

 

Это последняя из квартета книг, где действует Хавьер Фалькон и события разворачиваются в Севилье, и я пользуюсь случаем поблагодарить севильцев за великодушие, позволившее мне выплеснуть всю эту вымышленную свистопляску на улицы их прекрасного и относительно мирного города.

Мои севильские друзья Мик Лоусон и Хосе Мануэль Бланко, как всегда, оказали мне поддержку и замечательное гостеприимство и явились для меня прекрасными источниками информации. От последней из перечисленных нагрузок я их теперь освобождаю, надеясь сохранить за собой право на предпоследнюю. Что же касается поддержки, то нет писателя, не нуждающегося в ней.

Спасибо Нику Рикетсу, предоставившему мне выгодную работу в то время, как я пробивался в сочинители, а также за его советы, которыми я воспользовался в морской части повествования.

Спасибо блестящему специалисту доктору мистеру Рави Пиллаю и его ассистенту Хасану Каташу – их мастерство позволило мне продолжать мой писательский путь.

Благодарю я и моего собрата‑детективщика Пола Джонстона за его поддержку.

Что же касается моей благодарности Джейн, то выражать ее просто смешно, ибо благодарность эта так неизменна, глубока и всеобъемлюща, что любые слова тут покажутся тусклыми и недостаточными. Джейн являлась для меня неисчерпаемым источником силы, когда собственные силы мои были на исходе, столпом мудрости, когда мой здравый смысл изменял мне, и негасимым маяком, освещавшим мне путь в исполненное надежд будущее. Чего же еще способен желать писатель? Разве что книг, написанных ею самой.

 

Севилья,

четверг, 14 сентября 2006 года,

19.30

 

Любовь –

Хитрейшая отмычка, что способна

Равно открыть ворота счастью, как и злобе,

И ревности, но более всего

И с легкостью особой

Она ворота страху открывает.

Оливер Уэндел Холмс

 

Ледяная водка скользнула в горло Василия Лукьянова с той же напористой стремительностью, с какой проносились мимо стоянки машины, спешившие по новой автостраде от Альхесираса к Херес‑де‑ла‑Фронтере. Он стоял возле открытого багажника спортивного «рейнджровера», и в темных волосах его от жары каплями проступал пот. Он ждал, пока стемнеет, не желая днем одолевать последний отрезок пути до Севильи. Он пил, ел, курил и вспоминал ночь, проведенную с Ритой, ночь, когда губы их были заняты не разговором. Ей‑богу, в мастерстве Рите не откажешь. Жаль расставаться с ней.

Он взглянул на грузный чемодан‑«самсонайт», притиснутый к сумке‑холодильнику с замороженным шампанским и бутылками водки во льду, и сердце тяжело забилось где‑то в горле. Он оторвал зубами еще один кусок бокадильо, с наслаждением вгрызаясь в ветчину, хлебнул еще водки. Перед глазами возникла новая сладострастная картина их с Ритой свидания – ее голос, подобный виолончели, кожа цвета карамели, смуглая и мягкая, как сафьян, такая податливая под его пальцами. Внезапно он поперхнулся – хлеб застрял в горле. Он выпучил глаза, ловя ртом воздух, силясь вздохнуть, но преуспел в этом далеко не сразу. Наконец он закашлялся, и кусочек хлеба с горчицей и ветчиной полетел на крышу «рейндж‑ровера». «Спокойно, – подумал он. – Не хватало еще сейчас подавиться! Помереть на стоянке, когда мимо проносятся, грохоча, грузовики, а впереди обозначилась перспектива!»

 

Пепе Навахас закончил грузить стальные прутья, двадцать мешков цемента и деревянную обшивку для железобетонных опор, а также настил для пола, доски, вагонку, трубы и сантехнику. Он собирался сооружать пристройку к домику дочери и зятя в Санлукар‑де‑Баррамеде: те недавно обзавелись двойней, а домик у них тесный. К тому же и с деньгами плоховато. Вот Пепе и достал все подешевле, а так как на зятя рассчитывать не приходилось, сам и делал всю работу по выходным.

Пепе припарковал переполненный грузовик возле ресторана в Дос‑Ерманас в нескольких километрах от въезда на полосу, ведшую к югу на Херес‑де‑ла‑Фронтеру. С парнями со строительного склада он выпил кружку‑другую пивка, а сейчас хотел устроить себе ранний ужин и дождаться сумерек. Он тешил себя надеждой, что патрульные Гражданской гвардии в это время суток не так уж внимательны и останавливать машины начинают позже, когда пьяных за рулем прибавляется.

 

Василий включил мобильник – впервые за этот день – лишь после одиннадцати вечера. Он боролся с искушением это сделать и сдался, только миновав шлагбаум с автоматом оплаты на последнем участке автострады на Севилью: он знал, что последует. Но он давно уж не бывал предоставлен самому себе целый день кряду, и ему не терпелось услышать человеческий голос. Не прошло и нескольких секунд, как раздался звонок от его кореша Алексея, что была неудивительно.

– Рядом с тобой никого нет, Вася? – осведомился Алексей.

– Нет, – отвечал Василий. Губы плохо слушались от выпитого.

– Не хочу тревожить тебя за рулем, – сказал Алексей. – Еще аварию схлопочешь.

– Так ты звонишь, чтобы потревожить? – сказал Василий.

– Поспокойнее давай, – сказал Алексей. – Леонид вернулся из Москвы.

Молчание.

– Ты уже в курсе, да? Не от меня первого это слышишь? Леонид Ревник в Марбелье.

– Его только на следующей неделе ждали.

– А он пораньше вернулся.

Василий опустил стекло и вдохнул теплый вечерний воздух. Кругом было черным‑черно, с обеих сторон протянулись плоские равнинные поля. Вдалеке маячили чьи‑то хвостовые фары. Навстречу – никого.

– Ну и что сказал Леонид? – бросил Василий.

– Поинтересовался, где ты. Я ответил, что, наверное, в клубе, но в клубе они уже побывали, – сказал Алексей. – Твоя дверь оказалась запертой, а Костя валялся на полу без сознания.

– А с тобой‑то сейчас рядом никого нет, а, Алеша? – с подозрением спросил Василий.

– Леониду стало известно, что ты переметнулся к Юрию Донцову.

– Ты что? Предупреждаешь меня?

– Нет, просто хочу удостовериться, что Леонид говорит правду, – сказал Алексей.

Молчание.

– И из офиса твоего кое‑что пропало, – продолжал Алексей. – Он мне это сказал.

Василий закрыл окошко. Вздохнул.

– Прости, Алеша.

– Рите крепко досталось за тебя. Я не видел ее, но с Леонидом было это чудовище, ну, ты знаешь, тот, с которым даже молдаванки дела иметь не хотят.

Василий несколько раз с силой надавил на руль. Ночь огласил вой автомобильной сирены.

– Спокойно, Вася.

– Прости, Алеша, – повторил Василий. – Ей‑богу, мне очень жаль. Ну что я еще могу тебе сказать?

– И на том спасибо!

– Я все планировал иначе. Леонид должен был вернуться лишь на следующей неделе. Я собирался переговорить с Юрием, чтоб он разрешил привлечь и тебя. Ты был бы в доле. Ты же знаешь… Я просто не мог…

– В том‑то все дело, Вася. Что я ничегошеньки не знал!

– Пойми, не мог я тебе сказать! Ты слишком близок к нему, – сказал Василий. – А Юрий сделал мне предложение, которого от Леонида я и через миллион лет не дождался бы.

– Но без учета меня. Ты не пожелал, чтобы за твоей спиной находился я, и… слушай, какого черта?.. – внезапно оборвал себя Алексей. – Что там такое, Вася?

– Ничего.

– Но я же слышу! Ты что, плачешь?

Молчание.

– Ну хотя бы это, черт возьми, – сказал Алексей. – Ты хоть понял, что натворил, и сожалеешь об этом… черт тебя дери совсем, Васечка!

 

За руль Пепе сел позже, чем намеревался: в ресторане его задержала трансляция футбольного матча и последовавшая выпивка – в матче в Афинах «Севилья» выиграла кубок УЕФА, и Пепе принял участие в празднестве: за ужином он пил вино и бренди, а в машине включил на полную мощность своего любимого Эль Камарона, исполнителя фламенко. Бог мой, что за голос у парня! Даже слеза прошибает.

Возможно, он немножко и превысил скорость, но машин на дороге было мало, и она расстилалась перед глазами подобно широкой и хорошо освещенной взлетно‑посадочной полосе аэродрома. Музыка заглушала громыханье железяк в кузове. Пепе был в приподнятом настроении; он бодро подпрыгивал на пружинистом сиденье, с удовольствием предвкушая встречу с дочерью и малышами. Лицо его горело, он вспотел от возбуждения.

И в этот момент, на самом гребне счастья, донесся звук – лопнула шина. Звук, достаточно громкий, чтобы быть услышанным в кабине, напоминал дальний пушечный выстрел и сопровождался хлюпаньем и чавканьем соскочившей с обода и болтавшейся на оси покрышки. Желудок вместе с кабиной качнуло влево. Пение прервалось, и стало слышно, как бьется, шлепая о борт, покрышка, как скрежещет металл, царапая дорожное покрытие. Свет нацеленных прямо на дорогу передних фар метнулся вбок, пересек фосфоресцирующую полосу разметки, и хоть все вокруг и замедлилось, позволяя вытаращенным глазам Пепе вбирать в себя детали, глубокий нутряной инстинкт подсказал ему, что он летит вперед с немыслимой и страшной скоростью и тяжелым грузом за плечами.

Его пронзил ужас, но выпитое спиртное не оставляло ему иной возможности, кроме как судорожно цепляться за руль, казалось, наконец‑то вырвавшийся на свободу. Эль Камарон возобновил пение за мгновение до того, как грузовик Пепе со всего размаху ударился о центральный разделительный барьер. Внезапная резкая остановка привела в действие инерцию, и Пепе, разбив собой ветровое стекло, катапультировался в теплый ночной воздух. Последнее, что он услышал и воспринял меркнувшим сознанием, был страшный, перекрывший вопли Эль Камарона грохот – стальные прутья, как боевые стрелы, устремились вниз и вперед, в полосу света от фар встречной машины.

 

А заплакал Василий оттого, что внезапно, со всей очевидностью, на какую способен человек в минуты глубочайших потрясений, понял, что прошедшему вместе с ним и за его спиной Афганистан, неизменно охранявшему и оберегавшему его от пуштунов Алексею предназначено получить пулю в затылок в рощах Коста‑дель‑Соль. Получить ее от своих же и только за то, что он, черт возьми, лучший друг его, Василия Лукьянова!

– Скажи Леониду… – начал Василий и осекся, вдруг уловив странное движение в воздухе и увидев мчащийся на него свет. – Что это, черт…

Железяки, подрагивая от нетерпения, словно только того и ждали, врезались в конус света и, как притянутые магнитом, обрушили на него всю свою груду.

Это было как взрыв.

Шины сплющило, впечатав резину в покрытие, колеса ударились обо что‑то невидимое в темноте, и «рейнджровер» полетел в темную бездну окрестных полей, за обочину. И затем тишина.

– Вася?

 

1