Жемчужина ценой в десять миллионов

 

Наступила ночь, и я лег спать. Спал я довольно плохо. Акулы играли главную роль в моих сновидениях.

На следующий день в четыре часа утра меня разбудил матрос, приставленный ко мне капитаном Немо. Поспешно вскочив и одевшись, я пошел в салон, где меня уже ждал капитан Немо.

– Аронакс, – сказал он мне, – вы готовы в путь?

– Я готов, капитан.

– Не угодно вам ли в таком случае следовать за мной?

– А мои товарищи, капитан?

– Они уже ждут нас, профессор.

– А мы не наденем скафандры, капитан?

– Пока нет. «Наутилус» не очень близко подошел к берегу, и Манарская мель еще находится от нас на порядочном расстоянии. Я распорядился, что мы сядем в шлюпку, которая доставит нас как раз к отмели. Мы возьмем с собой все свое подводное снаряжение и потом переоденемся.

Мы с капитаном по центральному трапу поднялись на палубу, где стояли Нед Ленд и Консейль. Оба они были в радостном предвкушении от предстоящей прогулки.

Шлюпка качалась у борта, в ней сидело пять матросов с веслами в руках.

Было еще довольно темно. Облака застилали небо, и между ними только изредка проблескивали звезды. Я искал глазами землю, но мог различить на горизонте только темноватую, чуть видную полоску, идущую с юго‑запада на северо‑запад. «Наутилус» за ночь обогнул восточный берег Цейлона и находился теперь недалеко от бухты, или, точнее говоря, залива, образуемого островами Цейлон и Манар. Там, под темными водами, лежала жемчужная мель, неистощимое поле жемчужин, простирающееся почти на двадцать миль в длину.

Капитан Немо, я, Консейль и Нед Ленд сели в шлюпку. Рулевой взялся за руль, матросы взмахнули веслами, и мы отчалили. Шлюпка направилась к югу. Гребцы не торопились. Я заметил, что весла их ударяли по воде один раз в десять секунд, как принято на военном флоте. Шлюпка легко скользила по волнам, с весел скатывались водяные брызги и падали на темную поверхность воды, как растопленное олово. Море чуть‑чуть волновалось, и шлюпку слегка покачивало.

Мы все молчали. О чем думал капитан Немо? Может, о земле, к которой мы приближались? Может быть, он уже жалел, что поехал?

Что касается Неда Ленда, то он едва мог усидеть на месте от нетерпения. Консейль был, по обыкновению, сдержан, хотя с любопытством вглядывался в слабо различимую полоску земли на горизонте.

Около половины шестого небо посветлело, и берег стал виден гораздо лучше.

До этого берега, довольно низменного на востоке и холмистого на юге, еще оставалось миль пять.

Море было пустынно: ни парусов, ни лодок, ни ныряльщиков. Место сбора искателей жемчуга представилось нам глухим уединенным уголком. Впрочем, капитан Немо справедливо заметил, что мы явились сюда на целый месяц раньше срока.

В шесть часов совершенно рассвело. Свет озарил нас мгновенно, как это всегда бывает в тропических странах, где нет ни утренней зари, ни вечерних сумерек. Солнечные лучи вдруг пронзили темную завесу облаков, и лучезарное дневное светило ярко засияло на небосводе. Я теперь очень ясно видел землю, на которой кое‑где росли деревья.

Шлюпка приблизилась к острову Манар. Капитан Немо встал со скамьи и стал пристально вглядываться в прибрежные воды. Потом он подал знак матросам, и они тотчас бросили якорь.

– Здесь глубина‑то не особенная, – сказал Нед Ленд, – всего метр, а может, и того меньше.

– Мы пристали там, где дно особенно высокое, – ответил капитан Немо, – в других местах гораздо глубже.

– Ну, Консейль! – крикнул Нед Ленд. – Теперь мы погуляем!

– Вот мы и приехали, Аронакс, – сказал мне капитан Немо. – Видите эту бухту? Она как будто огорожена со всех сторон. Через месяц здесь соберется множество лодок с ловцами жемчуга, и тысячи людей станут целыми днями нырять за «драгоценными перлами». Полезная работа, нечего сказать! И благодарная тоже! По счастью, эта бухта защищена горами от сильных ветров, и море здесь никогда не штормит, что очень благоприятно для ныряльщиков. Теперь, если вам угодно, мы наденем свои скафандры и отправимся на прогулку.

Я ничего не ответил и начал одеваться, все время поглядывая на подозрительные воды.

Капитан Немо, Консейль и Нед Ленд тоже одевались.

Кроме самого капитана, никто с «Наутилуса» не участвовал в этой экскурсии.

Скоро мы очутились в резиновых «футлярах», и на спину нам повесили баллоны со сжатым воздухом. Однако фонарей Румкорфа не было, и я сказал об этом капитану.

– Фонари нам не понадобятся, – ответил капитан Немо. – Мы на большую глубину не пойдем, значит, солнечные лучи будут хорошо освещать нам дорогу. Да и неосторожно было бы брать с собой электрический фонарь: как раз его свет может привлечь какого‑нибудь характерного местного обитателя.

Пока капитан говорил, я обернулся, чтобы посмотреть на Неда и Консейля, но они оба уже надели металлические шлемы и не могли ни слышать нас, ни говорить.

– А где же наши ружья, капитан? – спросил я.

– Зачем нам ружья, профессор? – отвечал он. – Ведь горцы ходят же на медведя с кинжалом в руках! Разве сталь не надежнее свинца? Вот отличный клинок! Прицепите его к поясу – и вперед!

Я посмотрел на своих товарищей. Они тоже были вооружены «сталью». Кроме того, у Неда Ленда был в руках огромный гарпун, которым он с удовольствием размахивал.

Мы с капитаном надели шлемы и привели в действие дыхательные аппараты. Через минуту мы очутились на глубине полтора метра и стояли на песчаном ровном дне. Капитан Немо сделал нам знак следовать за ним. Мы пошли по пологому спуску, и вскоре волны накрыли нас с головой.

Тут я вдруг успокоился. Все мои тревоги и страхи рассеялись, и я забыл про всех акул на свете.

Солнечные лучи, проникая сквозь прозрачную воду, достаточно ясно освещали морское дно. Были видны даже малейшие раковинки. Мы шли минут десять и были уже на глубине пяти метров; дно становилось ровнее.

Перед нами, как вспугнутые бекасы, вспорхнула стайка рыб из рода одноперых, имеющих только хвостовой плавник. Я приметил также яванскую змею длиной восемьдесят сантиметров. Брюшко у нее синевато‑белесого цвета, и если бы не золотистые полоски на боках, то ее можно бы спутать с морским угрем. Из рода строматид я встретил ярких ленточниц с серповидным спинным плавником. Этих рыб сушат и маринуют; приготовленные таким образом, они очень вкусны.

Солнце поднималось все выше, и лучи его все ярче освещали морские глубины. Грунт мало‑помалу менялся. Прежде мы шли по мелкому ровному песку, а теперь по какому‑то каменистому шоссе, устланному ковром из моллюсков и зоофитов. Между образцами этих двух особей я заметил устричные раковины, свойственные Красному морю и Индийскому океану, шарообразные раковины оранжевых луцин, семейства сердцевидок, шиловок, персидских багрянок, из которых капитан Немо добывал отличную пурпурную краску, рогатых каменок длиной пятнадцать сантиметров, которые словно вытягивали руки, готовые вас схватить, роговидных кубаревиков, покрытых шипами, двустворчатые раковины лингул, съедобных моллюсков, светящихся пелагий и, наконец, бесподобных веерообразных глазчаток.

Посреди этих зоофитов под сенью водорослей копошились членистоногие. Особенно много было ракообразных с панцирем, имеющим вид несколько выпуклого трехугольника, – раков‑отшельников, свойственных этим водам, и отвратительных, страшных партеноп из семейства треугольных крабов.

Мне не раз попадалась еще одна противная тварь – громадный краб, которого описал Дарвин. Этот краб питается кокосовыми орехами. Он карабкается на прибрежные пальмы, сталкивает кокос, который при падении трескается, и раскрывает его своими мощными клешнями. Здесь, в прозрачной воде, этот великан бегал с изумительным проворством. Он составлял совершенную противоположность морским черепахам, которые медленно передвигались между скал.

Около семи часов мы наконец достигли отмели, где жемчужницы встречались целыми миллионами. Эти драгоценные моллюски прикрепляются к скалам с помощью прочных коричневатых волокон – биссуса, что не дозволяет им передвигаться с места на место.

Раковины жемчужницы имеют округлую форму, толстые, почти ровные створки и очень ребристую поверхность. Некоторые раковины были исчерчены зеленоватыми полосками, которые лучеобразно расходились от верхушки. Это были молодые раковины. Другие – твердые, почерневшие, лежали здесь, вероятно, лет десять, а может, и больше, и имели до пятнадцати сантиметров в ширину.

Капитан Немо указал мне на это невероятное скопление раковин, и я понял, что сокровищница в самом деле неистощима: творческая сила природы превосходит инстинкт разрушения, которым одарен человек! Нед Ленд, верный этому инстинкту разрушения, поспешно хватал самых лучших моллюсков и набивал ими сетку, висевшую у его пояса.

Но надолго останавливаться было нельзя. Надо было идти следом за капитаном, который, казалось, вел нас по знакомой ему дороге.

Дно начало заметно подниматься, иногда я поднимал руку вверх, и рука моя высовывалась над поверхностью моря. Затем вдруг под ногами оказывалась глубокая впадина. Часто приходилось обходить высокие утесы, похожие на остроконечные пирамиды. В темных расщелинах сидели огромные ракообразные с неподвижными глазами. А под нашими ногами копошились нереиды, глицеры, ариции и другие кольчатые, которые вытягивали свои щупальца и длинные усики.

Вдруг перед нами возник огромный грот между живописно нагроможденных скал, устланных всеми произведениями морской флоры. В первую минуту грот этот показался мне очень темным. Солнечные лучи, казалось, здесь угасали.

Капитан Немо вошел в грот, и мы вошли за ним следом. Я скоро освоился с относительной темнотой этого места и начал различать округленный купол свода, который поддерживался толстыми гранитными столбами, напоминающими тяжелые колонны тосканской архитектуры.

Зачем наш таинственный капитан привел нас в эту подземную пещеру?

Мы спустились по довольно крутому склону и очутились на дне какого‑то круглого колодца. Здесь капитан Немо остановился и указал на предмет, который я сразу не заметил. Это была раковина необычайной величины, гигантская тридакна, или кропильница, куда вошло бы целое озеро святой воды. Она имела более двух метров в диаметре, значит, была еще больше той, которая украшала салон на «Наутилусе».

Я приблизился к этому невероятному моллюску. Он прикреплялся своим биссусом к гранитному пласту и развивался здесь в одиночестве в спокойных водах грота. По моим соображениям, тридакна эта весила около трехсот килограммов. В такой раковине, вероятно, было около пятнадцати килограммов мякоти. Дюжину подобных устриц не одолел бы и самый знаменитый обжора – Гаргантюа!

Капитан Немо, очевидно, знал о существовании этой двустворчатой раковины и не в первый раз посещал грот. Я думал, что он пришел сюда для того, чтобы показать нам это чудо природы, но я ошибся.

Капитан пришел сюда и по своему делу. Створки моллюска были полуоткрыты. Капитан подошел и осторожно вложил кинжал между створками, чтобы они не закрылись, потом приподнял бахромчатый край мантии.

Я увидал там жемчужину величиной с кокосовый орех. Жемчужина эта была безупречно круглой, чистейшей воды, бесподобной игры и блеска – одним словом, сокровище. В порыве любопытства я протянул руку и хотел ее схватить, взвесить, пощупать, но капитан Немо меня остановил, сделав отрицательный знак, и быстро вынул лезвие кинжала из раковины. Створки тотчас же закрылись.

Я тогда понял замысел капитана Немо. Он оставлял здесь эту жемчужину для того, чтобы она постепенно увеличивалась. С каждым годом выделения моллюска прибавляли к ней новые концентрические слои. Капитан один знал, где «зреет» этот удивительный плод, он его воспитывал, так сказать, а со временем, вероятно, хотел перенести его в свой роскошный музей.

Могло быть и так, что капитан Немо, по примеру китайцев и индусов, сам подготовил образование этой жемчужины, положив в складки мантии моллюска бусинку из стекла или шарик из металла, который мало‑помалу и покрылся перламутром.

Как бы то ни было, приравняв эту жемчужину ко всем прежде виденным, я решил, что она стоит не менее десяти миллионов франков.

Это было изумительное произведение природы, неоценимая драгоценность, но как украшение эта жемчужина не годилась: никакое ухо не могло бы выдержать ее тяжесть.

Надо было расстаться с тридакной. Капитан Немо вышел из грота, и мы опять пошли к жемчужной отмели сквозь воды, еще не взбаламученные ловцами жемчуга, прозрачные и спокойные.

Мы шли довольно далеко друг от друга, каждый из нас останавливался или шел в сторону по своему усмотрению. Я не только не боялся теперь, но даже подсмеивался над своими прежними страхами. Подводная гора вела нас к поверхности моря, и скоро моя голова высунулась из воды.

Консейль подошел ко мне и, приставив свой металлический шлем к моему, приветствовал меня каким‑то странным, даже несколько диким движением, которым, вероятно, хотел выразить свои дружеские чувства.

Но плоскогорье, на которое мы вышли, простиралось всего на несколько метров, и скоро мы снова скрылись под водой, вступив в свою стихию. Я полагал, что имею уже право называть эту стихию своей?

Мы шли уже минут десять, как вдруг капитан Немо остановился. Я подумал, что он хочет вернуться назад, но ошибся. Он сделал нам знак войти в расщелину скалы, вошел сам и указал мне наверх.

Я посмотрел. В пяти метрах от меня появилась какая‑то тень, мелькнула и опустилась на дно. Тревожная мысль об акулах мелькнула у меня в голове. Но нет, это не акула. Это был человек, живой человек, индус, бедняк, которого, вероятно, нужда заставила начать ловлю жемчуга раньше времени. Я видел дно его лодки, привязанной к скале в нескольких футах над его головою. Он то погружался в воду, то выплывал. Между ног он сжимал камень в форме конуса, привязанный веревкой к лодке, этот камень помогал ему быстрее погружаться. Это было его незамысловатое снаряжение.

Опустившись на дно, метров на пять, он выпускал камень, бросался на колени и торопливо кидал в свой мешок попадавшиеся под руку раковины, потом выплывал, опорожнял мешок, вытягивал из воды камень и снова начинал ту же операцию, продолжавшуюся всего секунд тридцать.

Этот человек нас не видел. Мы притаились за выступом скалы. Да бедняге и в голову не могло прийти, что люди, живые люди находятся под водой и наблюдают за ним.

Много раз он погружался и всплывал, всплывал и погружался. Он захватывал не больше десятка раковин за один раз, потому что их надо было отрывать от скалы, к которой они крепко пристали. И сколько этих раковин были пустыми!

Я внимательно следил за ним. Он все нырял и всплывал, и мне уже начинало это нырянье надоедать, как вдруг индус, стоявший на коленях, содрогнулся, вскочил и сделал попытку всплыть.

Я понял его испуг. Гигантская тень появилась над головой несчастного ныряльщика. Это была огромная акула. Она плыла прямо на него с открытой пастью.

Я замер от ужаса и словно прирос к месту.

Страшная тварь немного приостановилась, а затем ринулась на индуса. Индус успел отскочить в сторону и увернулся от ее зубов, но она ударила его хвостом в грудь, и он упал.

Все это произошло в несколько мгновений. Акула снова направилась к индусу, перевернулась на спину… Я подумал, что сейчас она перекусит его пополам. В эту минуту капитан Немо выхватил свой кинжал и пошел навстречу чудовищу.

Акула тотчас же увидала нового противника и кинулась на него. Капитан с изумительным проворством отскочил в сторону, увернулся от удара и всадил ей в брюхо кинжал по самую рукоятку. Но битва этим еще не окончилась. Завязалась страшная борьба.

Акула испустила что‑то похожее на рыканье. Кровь лила ручьем из ее раны. Море окрасилось алым цветом, и я несколько секунд ничего не видел. Когда вода очистилась, мы увидели, что неустрашимый капитан Немо повис на плавнике акулы, нанося ей в брюхо рану за раной, но все‑таки не может нанести окончательный удар, то есть не может попасть в самое сердце. Растерзанная акула билась со страшной силой и так колыхала воду вокруг себя, что я едва мог устоять на месте.

Я хотел броситься на помощь капитану, но от волненья, ужаса и страха не мог сделать ни шагу и только смотрел в полной растерянности на этот поединок.

Вдруг капитан Немо упал, опрокинутый тяжестью огромной туши. Пасть акулы раскрылась… И все было бы кончено для капитана, если бы в эту минуту ловкий Нед Ленд с гарпуном в руке не подскочил к акуле и не ударил бы ее как следует.

Волны снова потемнели от хлынувшей крови. Акула бешено забилась в агонии. Нед Ленд не промахнулся: попал прямо в сердце. Акула билась в предсмертных конвульсиях, описывая хвостом круги среди вспененной воды. Волны были такие сильные, что опрокинули Консейля.

Тем временем Нед Ленд освободил капитана из‑под чудовища. К счастью, капитан не был ранен. Он встал, кинулся к индусу, проворно перерезал веревку, которая привязывала несчастного к камню, обхватив его руками, оттолкнулся от дна и выплыл на поверхность. Мы всплыли за ним следом и через несколько секунд достигли лодки ныряльщика.

Первой заботой капитана было привести индуса в чувство. Я очень сомневался, что это ему удастся, правда, индус недолго пробыл под водой, но акула ударила его хвостом, и удар мог быть смертельным. Капитан и Консейль принялись растирать утопленника, и он постепенно начал приходить в чувство и открыл глаза.

Каково должно было быть его изумление, даже испуг, когда он увидал склонившиеся над ним четыре металлические головы!

Особенно, надо полагать, он удивился, когда капитан Немо вынул из кармана мешочек с жемчугом и подал ему. Индус принял этот дар дрожащими руками. По его испуганному лицу можно было видеть, что он не мог сообразить, что это за сверхъестественные существа его окружили.

Капитан сделал нам знак, и мы направились обратно к жемчужной отмели и потом по знакомой дороге шли до нашей шлюпки.

Мы сняли с помощью матросов свои тяжелые скафандры и сели в шлюпку.

Первые слова капитана Немо были обращены к канадцу:

– Спасибо, мистер Ленд.

– Не за что, капитан, – ответил канадец. – Это был мой долг.

Легкая, чуть заметная усмешка мелькнула на губах капитана Немо.

– К «Наутилусу»! – приказал он.

Шлюпка полетела по волнам. Через несколько минут мы увидали труп акулы, выплывший на поверхность. По черной оторочке плавников я узнал страшную акулу‑людоеда Индийского океана. Она была более двадцати пяти футов в длину, а огромная пасть занимала треть ее тела.

– Это не молоденькая акула, – сказал Нед Ленд, – уже взрослая. Видите зубища‑то? Целых шесть рядов зубов в форме треугольника торчат на верхней челюсти.

Консейль страстными глазами впился в акулу и (я это очень хорошо видел) мысленно причислял ее к подклассу пластиножаберных класса хрящевых рыб, надотряду акул.

Пока мы рассматривали эту тушу, около дюжины других прожорливых акул выплыли на поверхность. Но на нас они не обратили внимания, а набросились на своего безжизненного ближнего и начали рвать его на куски.

В половине девятого мы уже были на «Наутилусе».

Я долго размышлял о том, что случилось во время нашей экскурсии на Манарскую отмель.

Что за человек этот капитан Немо! Какова отвага, какова ловкость, каково хладнокровие! Он говорит, что отрекся от человеческого общества, ненавидит людей, – но все это одни слова! Ему не удалось убить в себе чувство сострадания. При первом же случае он бросается спасать человека, рискуя своей собственной жизнью!

– А ведь вы себе противоречите, капитан, – сказал я.

– В чем противоречу?

Я высказал ему свое мнение.

Он ответил мне несколько взволнованным голосом:

– Этот индус – житель угнетенной страны, профессор, а я за угнетенных. Я всегда был и до последнего вздоха буду их защитником!

 

Глава четвертая

Красное море

 

29 января мы потеряли из вида остров Цейлон, и «Наутилус», идя со скоростью двадцать миль в час, вступил в лабиринт каналов, отделяющих Мальдивские острова от Лаккадивских. Он прошел мимо острова Киттан; этот остров кораллового происхождения, открытый Васко да Гама в 1499 году, – один из главных девятнадцати островов Лаккадивского архипелага, лежащего между 10° и 14°30′ северной широты и 69° и 50°72′ восточной долготы.

Мы прошли, значит, шестнадцать тысяч двести двадцать миль, или семь тысяч пятьсот лье с тех пор, как выплыли из Японского моря.

На следующий день, 30 января, когда «Наутилус» всплыл на поверхность океана, уже не было никакой земли в виду.

«Наутилус» направлялся на север‑северо‑запад, к Оманскому заливу, который находится между Аравией и Индийским полуостровом и служит входом в Персидский залив.

Куда же вел нас капитан Немо?

Я никак не мог этого сообразить, и моя несообразительность не нравилась Неду Ленду.

– Куда его несет? – повторял он с неудовольствием. – Куда мы плывем?

– Туда плывем, Нед, куда угодно капитану, – отвечал я.

– Ох уж мне этот капитан! Ну куда нас он мчит? А впрочем, не дальше Персидского залива, если мы туда войдем, так скоро повернем обратно!

– Ну что же, Нед, повернем так повернем. А если из Персидского залива «Наутилус» пойдет в Красное море, так к его услугам Баб‑эль‑Мандебский пролив, – отвечал я.

– Позвольте, профессор, – горячо возразил Нед Ленд, – ведь Красное море, как и Персидский залив, не имеет другого выхода! Ведь Суэцкий перешеек еще не прорыт! Да и будь он прорыт, так такое секретное судно, как «Наутилус», не пойдет по каналам, где на каждом шагу все шлюзы и шлюзы. Значит, Красное море не приведет нас в Европу!

– Да разве я вам говорил, что мы идем в Европу?

– Так куда ж мы пойдем? Что вы об этом думаете?

– Я думаю, что «Наутилус» посетит любопытные берега Аравии и Египта, спустится по Индийскому океану, может, через Мозамбикский пролив, может, мимо Маскаренских островов и достигнет мыса Доброй Надежды.

– Ну а когда достигнем мыса Доброй Надежды, тогда что?

– А тогда мы, может быть, выйдем в Атлантический океан. Это было бы отлично! Атлантический океан почти неизвестен… Послушайте, Нед, неужели вам уже надоело подводное путешествие? По‑моему, это так увлекательно!.. Я бы очень огорчился, если бы меня сейчас высадили на какой‑нибудь берег.

– Да знаете ли вы, господин Аронакс, что вот уже скоро три месяца, как мы в плену на этом «Наутилусе»?

– Не знаю, Нед, и не хочу знать! Я здесь не считаю ни дней, ни часов!

– Да чем же все это кончится?

– Всему свое время. Да из‑за чего мы спорим? Мы ведь ничего не можем сделать, значит, всякие споры бесполезны и ни к чему не ведут. Если бы вы мне сказали: «Вот я нашел способ побега!», тогда еще можно было бы поговорить, но у вас ничего нет. Знаете что? Говоря откровенно, я не думаю, что когда‑нибудь капитан Немо рискнет пойти в евро пейские моря.

Мы еще долго говорили в таком духе. Наконец Нед Ленд оборвал разговор такими словами:

– Нет, профессор, если меня держат на привязи, так никакое удовольствие мне не в радость!

В продолжение четырех дней, до 3 февраля, «Наутилус» плыл по Оманскому заливу с разной скоростью и на различной глубине. Казалось, он не знает дороги, идет на ощупь или колеблется в выборе пути. Я, однако, заметил, что он не пересекал тропик Рака.

Выходя из Оманского залива, мы увидели Маскат, главный город Омана. Город этот построен среди черных скал, на их фоне резко выделялись белые дома и крепость. Я различил выпуклые купола мечетей, изящные шпили минаретов и зеленеющие террасы, спускавшиеся к самому морю. Но я едва успел на все это полюбоваться: «Наутилус» вскоре погрузился в темные глубины.

Мы проплыли, держась в шести милях, вдоль аравийских берегов. Берега эти были местами гористы, и на горах виднелись иногда развалины древних храмов.

5 февраля мы наконец вошли в Аденский залив. Этот залив можно сравнить с воронкой, которая вставлена в горлышко Баб‑эль‑Мандебского пролива, чтобы воды Индийского океана вливались в воды Красного моря.

6 февраля «Наутилус» шел в виду города Адена.

Город Аден гнездится на скале, далеко выдающейся в море и соединенной с континентом узким перешейком, как настоящий аравийский Гибралтар. В 1839 году им завладели англичане, укрепили его, и теперь он превратился в неприступную крепость. Я различил восьмиугольные минареты и вспомнил, что когда‑то, если верить историку Эдризи, этот город был самым оживленным и богатым торговым пунктом на побережье.

Я думал, что капитан Немо, дойдя до этих мест, повернет назад, но, к величайшему моему изумлению, он не повернул!

На следующий день, 7 февраля, мы вошли в пролив Баб‑эль‑Мандеб, что значит на арабском языке «Врата слез». При ширине двадцать миль пролив имеет длину всего пятьдесят два километра. «Наутилус» на полном ходу за один час пролетел это пространство. Но мне ничего не удалось увидеть.

Я не увидел даже острова Перим, который тоже принадлежит англичанам. Множество французских и английских пароходов сновало по проливу. Одни шли из Калькутты, другие – в Мельбурн, третьи – из Суэца в Бомбей или на Мадагаскар, так что «Наутилус» не мог показаться на поверхности и держался под водой.

Наконец, в полдень мы вступили в воды Красного моря.

Красное море, о котором так часто упоминается в библейских преданиях, вот оно!

Консейль, как и я, тоже смотрел на него не без волнения. Над этим морем никогда не идут дожди, ни одна река в него не впадает, оно подвержено беспрестанным, очень сильным испарениям и понижается на целых полтора метра в год. Будь это море замкнуто со всех сторон, оно, может статься, совершенно высохло бы.

Красное море имеет две тысячи шестьсот километров в длину и двести сорок в ширину. Во времена Птолемеев и римских императоров оно было, по выражению одного ученого, «главной артерией всемирной торговли». Возможно, открытие Суэцкого канала вернет ему его прежнее значение. Суэцкие железные дороги уже отчасти сделали это.

Я никак не мог понять, зачем капитан Немо вошел в этот залив, но я был этим очень доволен. «Наутилус» шел на небольшой скорости, то выплывая на поверхность океана, то погружаясь, если показывалось какое‑нибудь судно на горизонте. И я мог наблюдать это любопытное море и в глубинах, и на поверхности.

8 февраля рано утром мы завидели Мокку. Город этот теперь разорен – говорят, стены его рушатся от одного звука пушечного выстрела. Он казался очень тихим, кое‑где среди развалин росли тенистые финиковые пальмы.

Когда‑то Мокка тоже имела торговое значение; здесь было шесть рынков, двадцать шесть мечетей, и ее защищали укреп ленные стены четырнадцати фортов.

«Наутилус» приблизился к африканским берегам, где море было гораздо глубже, и остановился в прозрачной как стекло воде; и мы могли любоваться бесподобными ярко‑красными коралловыми кустарниками и подводными скалами, сплошь устланными мягкими бархатными зелеными коврами из водорослей.

Но самое незабываемое зрелище ожидало нас у восточных берегов, около Тихама. Здесь не только под волнами красовались самые редкие зоофиты, но они образовывали живописные гирлянды и над поверхностью моря, возвышаясь саженей на десять. Они не были такими яркими, как подводные, но формы их отличались еще большей причудливостью.

Сколько приятных часов я провел у иллюминатора! Сколько новых образцов подводных флоры и фауны я видел при свете прожектора!

Тут были и грибовидные кораллы, актинии аспидного цвета, восьмилучевые кораллы, похожие на флейты, мадрепоровые кораллы, свойственные этому морю, наконец, тысячи видов морской губки.

Губка – вовсе не растение, как предполагают еще некоторые натуралисты, но многоклеточное животное примитивного типа. Нельзя даже допустить мнение древних, которые считали губку чем‑то средним между растением и животным. Впрочем, естествоиспытатели так и не пришли к согласию насчет строения губок. Одни считают ее колонией микроскопических организмов, а другие – и между этими другими Мильн‑Эдвардс – признают ее за отдельное, живущее особняком животное.

Класс губок включает около трехсот видов, которые встречаются почти во всех морях, даже в некоторых реках попадаются пресноводные губки. Но главным образом они водятся в водах Средиземного моря, около греческого архипелага, у берегов Сирии и Красного моря. Там добываются мягкие нежные туалетные губки, которые иногда продаются по сто пятьдесят франков за штуку: сирийская губка, твердая берберийская и др.

Я не мог изучать зоофитов Леванта, от которого мы были отделены Суэцким перешейком, и утешался тем, что наблюдал их в водах Красного моря. Вместе с Консейлем мы смотрели в иллюминатор, пока «Наутилус», держась на глубине от восьми до девяти метров, медленно проплывал мимо живописных подводных утесов восточного берега.

Тут росли всевозможные виды: губки ветвистые, губки листовидные, губки шаровидные и губки лапчатые. Своей формой они оправдывали названия «корзиночек», «чашечек», «прялок», «лосьего рога», «львиной лапы», «павлиньего хвоста», «нептуновой перчатки», которыми окрестили их рыбаки и ловцы губок. Из их волокнистой ткани, насыщенной полужидким студенистым веществом, беспрестанно выделялись тоненькие струйки воды, орошая каждую клеточку, а затем клеточки сжимались и вытесняли оттуда воду. Студенистое вещество разлагается после смерти губки и истлевает, выделяя аммиак. Остаются только роговидные волокна, из которых состоит губка; они постепенно приобретают рыжеватый оттенок и мягкость. По степени своей эластичности, упругости и проницаемости губка употребляется для разных целей.

Губки лепились к подводным скалам, раковинам и даже к стеблям водорослей. Они гнездились в расселинах, стлались. ползли вверх или свисали, как коралловые ветви.

– С позволения их чести, как добывают эти губки? – спросил Консейль.

– Добывают их или черпаком, или вручную, – ответил я. – Для ловли руками надо нырять, но зато губка отрывается осторожнее, ткани ее не портятся, и, следовательно, она ценится дороже.

Вокруг зарослей губок кишели другие зоофиты, преимущественно медузы. Представителями моллюсков были кальмары и каракатицы, которые, по данным д’Орбиньи, характерны для Красного моря. Из пресмыкающихся здесь водились морские черепахи из разряда каретт, которые стали нам к обе ду отличным блюдом.

Что касается рыб, то их попадалось множество, и между ними были весьма замечательные образцы. Наши сети захватывали скатов кирпичного цвета, усеянных неровными голубыми пятнышками, с двойным иглообразным шипом или с серебристой спиной, или с колючим хвостом, аодонов, совсем не имеющих зубов, принадлежащих к отделу хрящевых рыб, кузовков‑дромадеров из семейства твердокожих, у которых горб оканчивается загнутым шипом длиной полтора фута, ошибней из семейства угревидных с серебристым хвостовым плавником, голубоватой спиной, фиатол, исчерченных узкими золотистыми полосками и украшенных тремя цветами Франции, великолепных каранксов, или толстоголовок, помеченных семью поперечными полосками черного цвета и голубыми и желтыми плавниками, с золотой и серебряной чешуей, султанок с желтыми плавниками, зеленобрюшек, губанов, спинорогов, колбней и многих других рыб.

9 февраля «Наутилус» плыл между Суакином и Кунфудом; здесь Красное море имеет сто девяносто миль в ширину.

В полдень капитан Немо вышел на палубу. Я поджидал его, потому что дал себе слово до тех пор от него не отставать, пока хотя бы приблизительно не узнаю, куда он хочет направить «Наутилус». Увидав меня, капитан Немо тотчас же подошел, любезно предложил мне сигару и сказал:

– Что ж, профессор, нравится вам Красное море? Как вы находите его рыб, зоофитов, цветники из губок и леса из кораллов? Заметили вы города по берегам?

– Да, капитан, – ответил я. – Такие чудеса можно увидеть только с «Наутилуса». Что это за умный корабль, если можно так выразиться!

– Да, Аронакс, умный, отважный и неуязвимый! Он не боится ни страшных бурь Красного моря, ни его течений, ни его подводных скал.

– Да, – сказал я, – это море считается одним из самых бурных, если я не ошибаюсь, в древние времена у него была самая плохая слава.

– Да, очень плохая. Греческие и латинские историки отзываются о нем не очень лестно, а Страбон говорит, что во время пассатных ветров и в период дождей оно особенно неприятно. Араб Эдризи, который описал его под названием Кользумского залива, рассказывает, что корабли во множестве погибали, разбиваясь о подводные скалы, и что никто не решался плавать по нему ночью. Он говорит, что на этом море беспрестанно бушуют страшные ураганы, оно усеяно неприступными островами и «нет в этом море ничего хорошего, ни в глубине, ни на поверхности». Такое же мнение выражают Арриан, Агатархид и Артемидор.

– Видно, эти историки не плавали на «Наутилусе», – сказал я.

– Само собой, – усмехнулся капитан. – В постройке кораблей наши современники не очень далеко ушли от древних. Сколько веков прошло, пока открыли механическую силу пара. Кто знает, появится ли второй «Наутилус» даже через сто лет? Прогресс идет медленно, Аронакс.

– Да, – отвечал я, – ваш «Наутилус» опередил на целый век свое время, может быть, даже на несколько веков. Как жаль, что подобное открытие должно умереть вместе с изобретателем!

Капитан Немо ничего не сказал на последнее замечание. Помолчав несколько минут, он продолжил:

– Мы говорили о невыгодном мнении, которое имели древние о Красном море?

– Да, – отвечал я, – но они чересчур преувеличивали опасность…

– И да и нет, Аронакс, – сказал капитан, который, казалось, знал Красное море, как свои карманы. – То, что не представляет никакой опасности для современного корабля или парохода, представляло для судов древних очень большую опасность. Наши корабли построены прочно, оснащены отлично, управляются с помощью пара, а ведь первые мореплаватели пускались в плавание на деревянных барках, сшитых пальмовыми веревками, проконопаченных древесной смолой и обмазанных жиром дельфина. У них не было даже никаких приборов для определения курса корабля, и они плавали по воле ветров и течений, которые едва знали.

При таких условиях кораблекрушения были и должны были быть многочисленны. В наше время пароходам, плавающим между Суэцем и южными морями, нечего бояться этого моря, несмотря на противные ветры. Теперь капитан и пассажиры перед отплытием не приносят очистительных жертв и по возвращении не идут в храм благодарить богов, украшая себя гирляндами цветов и золотыми повязками.

– Это так, – сказал я. – Пар, мне кажется, убил всякую признательность в сердцах моряков. Очевидно, что вы хорошо изучили это море, капитан, и знаете все, что к нему относится. Не можете ли вы мне сказать, почему это море называют Красным?

– По этому поводу есть много разных толкований. Угодно вам знать мнение летописца XIV века?

– Скажите, капитан.

– Этот выдумщик уверяет, что название Красное было дано морю после перехода израильтян, когда преследовавший их фараон погиб в его волнах. Он говорит: «В знак этого чуда море приняло алый цвет, и никто после этого не мог его иначе называть, как только Красным морем».

– Ну, бог с ним! Я на поэтов в этом случае не полагаюсь. Вы лучше скажите, что вы об этом думаете?

– Я думаю, что это название – перевод еврейского слова Edom и что древние назвали так море потому, что его воды отличаются особой окраской.

– Однако до сих пор я не вижу никакой особой окраски, капитан: волны прозрачны и совершенно такие же, как в других морях.

– Да, пока еще нет ничего особенного, но когда мы войдем в глубину залива, вы заметите большое различие. Я помню, в бухте Тор вода однажды была совершенно красной – точно кровавое озеро.

– Чему же вы приписываете эту красноту: присутствию микроскопических водорослей?

– Да, это слизистое пурпуровое вещество, выделяемое микроскопическими растеньицами, называемыми триходесмия. На один квадратный миллиметр приходится сорок тысяч таких организмов.