Капитан Немо делает новое предложение

 

28 января в полдень «Наутилус» всплыл на поверхность океана. Мы находились на 9°4′ северной широты. В виду у нас была земля, лежавшая в восьми милях к западу. Я различил какое‑то скопление гор, высотой около двух тысяч футов, очень причудливой формы. Скоро я узнал, что мы находились около острова Цейлон.

Я отправился в библиотеку и стал искать какую‑нибудь книгу, где бы можно было почерпнуть сведения об этом острове, который считается самым плодородным на свете. Я нашел, что искал – книгу Сирра «Цейлон и сингальцы», – и узнал, что остров лежит между 5°55′ и 9°49′ северной широты и 79°42′ и 82°4′ долготы на восток от гринвичского меридиана, что в длину он простирается на двести семьдесят пять, а в ширину на полтораста миль, что его площадь около шестидесяти шести тысяч квадратных километров.

Я стоял с картой в руке, когда появился капитан Немо со своим помощником.

– Остров Цейлон знаменит своей жемчужной ловлей, профессор, – сказал капитан Немо. – Не угодно ли вам ее посетить?

– Разумеется, я буду рад, капитан, – ответил я. – Очень рад!

– Это легко устроить. Но вот в чем дело: мы только место увидим, а не ловцов. Сезон ловли жемчуга еще не начинался. Ну да ничего. Я распоряжусь, чтобы «Наутилус» направили к Манарскому заливу. Ночью мы туда придем.

Капитан Немо сказал несколько слов своему помощнику, и тот вышел из салона. Вскоре «Наутилус» погрузился в водную стихию. Манометр показывал, что он придерживается тридцатифутовой глубины.

Я снова взял карту и начал искать Манарский залив. Он находился на девятой параллели, у северо‑западных берегов Цейлона. Залив этот образуется продолговатой линией маленького острова Манар. Чтобы достигнуть залива, надо было обогнуть весь западный берег Цейлона.

– Профессор, – сказал капитан Немо, – вы знаете, что жемчуг добывают в Бенгальском заливе, в Индийском море, в Китайском и Японском море, в морях Южной Америки, в Панамском и Калифорнийском заливе, но на острове Цейлон самый знаменитый промысел морского жемчуга. Мы приедем туда, правда, немного раньше времени. Ловцы жемчуга появляются в Манарском заливе только в марте и целых тридцать дней занимаются добыванием морских сокровищ. Обыкновенно в Манарском заливе собирается до трехсот лодок. На каждой лодке десять гребцов и десять водолазов. Водолазы разделяются на две партии и ныряют поочередно. Они опускаются на глубину двенадцать метров с помощью тяжелого камня, который они сжимают между ног и который прикреплен к лодке веревкой.

– Еще до сих пор употребляют этот первобытный способ?

– До сих пор, – ответил капитан Немо, – хотя здешние жемчужные россыпи принадлежат самой промышленной стране в мире – Англии. В 1802 году она получила их по Амьенскому договору.

– Мне кажется, ваши усовершенствованные скафандры оказали бы большую помощь при этих операциях.

– Да! Эти бедняки не могут долго оставаться под водой. Правда, англичанин Персиваль в своем «Путешествии по Цейлону» рассказывает про какого‑то кафра, который будто бы оставался целых пять минут под водой, но факт этот кажется мне очень сомнительным. Я знаю, что некоторые ныряльщики могут пробыть под водой пятьдесят семь секунд, а самые выносливые – до восьмидесяти семи секунд. Однако, когда они возвращаются в лодку, у них начинает изо рта и ушей литься вода с кровью. Я полагаю, что в среднем ныряльщики остаются тридцать секунд под водой. В эти тридцать секунд они торопливо собирают в свою сетку раковины жемчужниц, которые им удается найти. Эти водолазы‑ныряльщики почти никогда не доживают до старости; зрение у них ослабевает, глаза гноятся, на теле образуются язвы, и очень часто они умирают на дне морском от кровоизлияния в мозг.

– Да, – сказал я, – это невеселый промысел. И служит он только для удовлетворения женских прихотей! Скажите, капитан, сколько раковин можно приблизительно выловить в день?

– От сорока до пятидесяти тысяч. Говорят даже, что в 1814 году английское правительство устроило такую ловлю, что за двадцать дней добыто было семьдесят шесть миллионов раковин.

– Что ж, ловцы много получают?

– Очень немного, профессор. В Панаме они едва‑едва зарабатывают один доллар в день. Обыкновенно они получают одно су за каждую жемчужину. А сколько таких раковин попадается, в которых жемчужин нет!

– Одно су! Ничего не скажешь, справедливый дележ! Это просто отвратительно!

Несколько минут мы молчали, потом капитан сказал:

– Итак, решено, профессор: вы с вашими товарищами посетите Манарскую мель, и если туда уже прибыл какой‑нибудь нетерпеливый искатель жемчуга, мы увидим, как он будет его добывать.

– Решено, капитан.

– Кстати, Аронакс, вы акул не боитесь? – Акул? – вскрикнул я.

Вопрос этот показался мне неуместным.

– Да, акул, – повторил капитан Немо. – Не боитесь?

– Говоря откровенно, капитан, я еще не освоился с этим родом рыб.

– А мы уже привыкли к ним. – отвечал капитан Немо. – Со временем освоитесь и вы. Да к тому же мы примем все меры предосторожности и будем вооружены. Может быть, по дороге удастся поохотиться на какую‑нибудь зубастую неприятельницу. Охота на акул очень интересна. Ну так до завтра, профессор. Завтра будьте готовы пораньше.

С этими словами капитан раскланялся со своей обычной любезностью и ушел.

Если вас приглашают охотиться на медведя в швейцарских горах, вы можете сказать: «Очень хорошо, завтра пойдем на медведя!» Когда вас приглашают охотиться на льва в атласских долинах или на тигра в индийских джунглях, вы можете ответить: «А! Так мы идем на тигра или льва!» Но когда вас приглашают поохотиться на акул в их родной стихии, вы, прежде чем ответить, должны потратить несколько минут на размышление.

Что касается меня, то я, признаюсь, сильно струсил. На лбу у меня выступили капельки холодного пота.

«Обдумай хорошенько! – сказал я самому себе. – Спешить некуда. Охотиться за морскими выдрами, как мы охотились в лесах острова Креспо, – это еще ничего. Но бродить по морскому дну, когда знаешь, что того и гляди появится зубастая красавица, – дело другое. Я знаю, что в некоторых местах, например на Андаманских островах, негры, не задумываясь, нападают на акул с кинжалом в одной руке и петлей в другой, но я знаю также, что многие из этих смельчаков отправляются к праотцам. К тому же я не негр, да если бы я даже был негром, то небольшое колебание в подобном случае мне можно простить».

Я стал размышлять об акулах, мне представлялись их громадные челюсти, вооруженные многочисленными рядами зубов, – челюсти, которые могут перекусить человека пополам. Думал я, думал и додумался до того, что уже начал чувствовать боль в пояснице.

Кроме того, меня возмущала беспечность, с какой капитан Немо пригласил меня на эту охоту. Я не мог примириться с его спокойствием. Со стороны можно было подумать, что он пригласил поохотиться на какую‑нибудь безобидную лисицу!

Утешал себя я тем, что Консейль, видимо, не захочет идти и его отказ избавит меня от этой приятной прогулки. Что касается Неда Ленда, то я не был уверен в его благоразумии. Опасность всегда его не отталкивала, а привлекала. И чем опасность была больше, тем привлекала сильнее.

Я попробовал опять читать книгу Сирра, но перелистывал я ее теперь машинально. Между строк мне виделись зубастые разверстые пасти.

Вдруг вошли Консейль и Нед Ленд, спокойные и даже веселые. Вероятно, они еще не знали, на какое веселье их пригласили!

– А я вам скажу, профессор, – начал Нед Ленд, – что этот капитан Немо – чтоб ему провалиться! – сделал нам сейчас любезное предложение…

– А! – перебил я. – Вы уж знаете…

– С позволения их чести, – сказал Консейль, – капитан Немо нам сказал: «Приглашаю вас посетить завтра, вместе с профессором, знаменитые цейлонские жемчужные промыслы». Он сказал это очень учтиво, очень ласково и показал себя настоящим джентльменом.

– Больше он вам ничего не сказал?

– Ничего, – ответил канадец, – только прибавил, что он вам уже говорил про эту прогулку.

– Он точно мне говорил… и он ничего вам не сказал об одном обстоя…

– Ничего, профессор, ничего. Что ж, вы согласны?

– Я‑то? Разумеется… Я вижу, что вы всем этим очень довольны, Ленд.

– О, это очень занятно, профессор!

– И очень, может быть, опасно! – заметил я с ударением.

– Опасно! – вскрикнул Нед Ленд. – Нашли опасность!

Побывать там, где ловят жемчуг, что ж тут такого?

Очевидно, капитан Немо не счел нужным сказать моим товарищам об акулах. Я встревоженно смотрел на них, и мне казалось, что у них уже недостает руки или ноги.

Должен ли я их предупредить или нет? Разумеется, должен, но как это сделать лучше?

– С позволения их чести, – сказал Консейль, – я бы послушал историю о том, как добывают жемчуг. Я бы хотел, чтобы их честь изволили поподробнее рассказать про ловлю жемчуга.

– Рассказать тебе про саму ловлю, Консейль, – спросил я, – или про разные случаи?..

– Про ловлю, про ловлю! – перебил канадец. – Если хочешь отправиться в путь, так прежде нужно узнать дорогу.

– Ну так садитесь, друзья мои, и я вам расскажу все, что сам вычитал в книге англичанина Сирра.

Нед и Консейль уселись на диван, и тотчас же канадец задал мне вопрос:

– Профессор, что такое жемчужина?

– Любезный друг, – отвечал я ему, – поэт называет жемчужину слезой моря, восточные народы считают жемчужину отвердевшей каплей росы, для женщин – это украшение, небольшой камень овальной формы с перламутровым блеском, который они носят на шее, в ушах или на пальцах, для химика – смесь фосфорнокислой соли и углекислого кальция, и, наконец, для натуралиста – это просто болезненный нарост внутри некоторых двустворчатых раковин, представляющий собой шаровидный наплыв перламутра внутри мягкой ткани мантии моллюска.

– Класс моллюски двустворчатые, или безголовые, – сказал Консейль.

– Точно так, Консейль, – ответил я ему. – Ну, вот между этими моллюсками, способными образовывать жемчужины, кроме настоящей морской жемчужницы, есть пинны, морские ушки, турбо, тридакны – одним словом, все выделяющие перламутр, то есть органическое вещество, отливающее голубым, голубоватым, фиолетовым, розовым или белым блеском, устилающее внутренность их створок.

– Значит, и съедобные ракушки тоже могут производить жемчуг? – спросил канадец.

– Да. Например, ракушки, которые водятся в некоторых водах Шотландии, Уэльса, Ирландии, Саксонии, Богемии и Франции.

– Ну это хорошо, что вы сказали, я теперь на эти воды буду глядеть повнимательнее, если случится там побывать.

– Главным образом производит жемчуг моллюск, известный под названием жемчужница, meleagrina margaritifera, – драгоценная перловка. Жемчужина – это не что иное, как перламутровое сгущение сферической формы. Оно или прилепляется к створкам, или пристает к самому моллюску. На створках жемчужина прилеплена крепко, а на моллюске она только чуть держится. Но у нее всегда есть ядро – инородное тело, песчинка или паразит, попавшее в раковину или ткань моллюска. Вокруг него и нарастает перламутровое вещество в продолжение многих лет тонкими концентрическими слоями.

– Много находят жемчужин в одной раковине? – спросил Консейль.

– Много, друг мой. В некоторых раковинах попадается по целому ожерелью. Говорят, что когда‑то была найдена раковина, где было сто пятьдесят акул.

– Акул? – вскрикнул Нед Ленд.

– Разве я сказал «акул»? – вскрикнул я, смутившись. – Неужели я сказал «акул»? Я хотел сказать – жемчужин. При чем здесь акулы? Это не имеет никакого смысла!

– Их честь это справедливо изволили сказать, – ответил Консейль. – А теперь, с позволения их чести, желательно бы узнать, каким способом вынимают жемчужины.

– Есть много разных способов. Часто, когда жемчужины чересчур крепко пристали к створкам, так их вырывают щипчиками. Обычно же раскладывают раковины на плетеных циновках из испанского дрока, который растет по берегам. Моллюски умирают на воздухе и через десять дней уже находятся в требуемом состоянии разложения. Тогда раковины погружают в огромные резервуары с морской водой, потом открывают и промывают. Самые крупные жемчужины выбирают вручную. Затем начинается работа сортировщиков. Прежде всего они отделяют перламутровые пластинки, известные под названием «настоящей серебристой», «белого дичка» и «черного дичка», и раскладывают их по ящикам весом от ста двадцати до ста пятидесяти килограммов. Потом они вынимают из раковин ноздреватое вещество – паренхиму, кипятят его и процеживают, чтобы извлечь самые мелкие жемчужинки.

– Как же ценятся эти жемчужины – по величине? – спросил Консейль.

– Не только по величине, – отвечал я, – но и по форме, по цвету, по блеску, по игре. Самые ценные жемчужины те, которые образуются в ткани самого моллюска, поодиночке. Они обыкновенно бывают белые, большей частью непрозрачные, но иногда попадаются такие, которые отличаются какой‑т о особой, опаловой прозрачностью. Они или шаровидные, или грушевидные. Из шаровидных делают браслеты, а из грушевидных – подвески. Грушевидные встречаются реже и поэтому продаются дороже и поштучно. Жемчужины, которые снимают с раковин, имеют неправильную форму и продаются на вес. Наконец, есть еще низший сорт жемчуга, мелкие жемчужинки, известные под названием «бисер». Этот жемчуг продается мерками и идет большей частью на вышивание церковных покровов и украшений.

– А ведь отбирать крупный жемчуг от мелкого – работа долгая и трудная! – сказал Консейль.

– Нет, Консейль, вовсе не такая долгая и трудная, как ты полагаешь. У сортировщиков есть особые сита. Дырочки на них различной величины, и всего их одиннадцать номеров. Самый крупный жемчуг остается в сите, где имеется от двадцати до восьмидесяти дырочек, – это самый первый сорт. Второй сорт жемчуга остается на решете, в котором от ста до восьмисот дырочек. Наконец, третий сорт остается на решете, имеющем до тысячи отверстий.

– Хитро придумано! – сказал Консейль. – А какой, с позволения их чести, получается доход с этой жемчужной ловли?

– Если верить книге Сирра, так цейлонские жемчужные поля ежегодно приносят три миллиона акул.

– Акул!.. – вскрикнул Нед Ленд.

– Франков, с позволения их чести, – заметил Консейль.

– Да, франков! Три миллиона франков, – поправился я. – Но я думаю, что все‑таки теперь жемчужные промыслы приносят меньше, чем прежде. Да вот вам пример: американские жемчужные промыслы приносили в царствование Карла V четыре миллиона франков, а теперь всего две трети этой суммы. Общий доход с жемчужной ловли можно оценить в девять миллионов ежегодно.

– А вот я слышал, с позволения их чести, что бывали такие жемчужины, которые очень высоко ценили! – сказал Консейль.

– Бывали, Консейль. Говорят, Цезарь подарил Сервилии жемчужину, которая стоила сто двадцать тысяч франков на наши деньги.

– А я так слыхал, что одна дама растворяла жемчуг в уксусе и пила, – сказал Нед Ленд.

– Клеопатра! – заметил Консейль.

– Чего только эти штучки не выдумают! Ведь у такого жемчужного напитка, должно быть, кошмарный вкус! – сказал Нед Ленд.

– Разумеется, Нед, – отвечал Консейль, – верно, и она не находила в нем ничего хорошего, зато ей было лестно, что она может выпить рюмочку такого уксуса, который сто́ит сто пятьдесят тысяч франков.

– Очень мне жаль, что не я женился на этой лакомке, – сказал канадец, делая такое движение рукой, которое без слов выражало его мысль.

– Вы? – вскричал Консейль. – Вы – муж Клеопатры!

– Что ж? – отвечал канадец. – Ничего, можете смеяться. Я ведь собирался один раз жениться, и если не женился, так это не моя вина. Я даже купил невесте жемчужное ожерелье – ее звали Кэт Тендер, невесту, – только она вышла за другого. А знаете, сколько я заплатил за эти бусы? Жемчуг был крупный, – такой крупный, что одна жемчужина не прошла бы и в двадцатидырочное решето! Я заплатил за них всего‑навсего полтора доллара!

– Дружище Нед, – ответил я, смеясь, – вы купили искусственный жемчуг, простые стеклянные шарики, намазанные жемчужной эссенцией!

– Что ж, эта эссенция, надо полагать, дорого сто́ит?

– Ничего не сто́ит! Это просто серебристое вещество с чешуи рыбы уклейки, растворенное в азотной кислоте. Оно ничего не сто́ит!

– Может, поэтому Кэт Тендер и вышла за другого! – сказал канадец со спокойствием философа.

– Да, вот мы говорим про дорогие жемчуга, а я и забыл сказать, что у капитана Немо есть диковинная жемчужина.

Я полагаю, что подобной никогда и никто не имел.

– Вот эта? – спросил Консейль, указывая на великолепный перл под стеклом.

– Она самая, – ответил я. – Могу сказать, что она сто́ит два миллиона…

– Франков? – поспешно подсказал Консейль.

– Да, два миллиона франков, – повторил я. – А капитану, вероятно, стоило только потрудиться поднять ее!

– А может быть, завтра и мы наткнемся на такую же! – вскрикнул Нед Ленд.

– Ну вот у вас и бредни, Нед! – сказал Консейль.

– Да почему же нам не найти, Консейль? Ведь находили же другие! – настаивал Нед Ленд.

– И зачем нам здесь, на «Наутилусе», понадобятся миллионы? – спросил Консейль.

– Здесь не понадобятся, так понадобятся, когда мы будем в другом месте!

– В другом месте! – произнес Консейль и покачал головой в знак того, что он очень сомневается, что мы будем когда‑нибудь «в другом месте».

– Что ж, – сказал я, – Нед отчасти прав. А знаете, если бы мы в самом деле привезли в Европу жемчужину за несколько миллионов, так это придало бы бо́льшую достоверность нашим рассказам и бо́льшую цену нам самим.

– Я полагаю, что так, – ответил канадец.

– А что, с позволения их чести, ловля жемчуга очень опасна? – спросил Консейль.

– Нет, – оживился я. – Нет… если принять кое‑какие меры предосторожности…

– А мне кажется, тут нет никакой опасности, – сказал Нед Ленд. – Рискуешь хлебнуть два‑три лишних глоточка морской воды, вот и все.

– Разумеется, Нед, – сказал я, стараясь подражать беспечному тону капитана Немо. – А что, вы не боитесь акул, Нед?

– Я? – ответил канадец. – Знаменитому гарпунеру да бояться акул! Плевать мне на них!

– Да ведь тут дело не в том, чтобы бросить в акулу гарпун, зацепить ее багром, втащить на борт, отрубить ей хвост, выпотрошить, вынуть сердце и бросить его в море! – Значит, придется… – Именно!

– В воде?

– В воде!

– Ну что ж, лишь бы хороший гарпун в руки, так все пойдет как по маслу. Вы знаете, профессор, эти твари неловкие животные. К примеру, хотят они вас схватить, так им непременно надо сначала перевернуться, а вы тем временем…

Нед Ленд как‑то так произнес слово «схватить», что меня мороз пробрал по коже.

– Ну а ты, Консейль, – спросил я своего верного слугу, – ты что об этом думаешь?

– Я, с позволения их чести, буду говорить прямо, без утайки…

Я решил, что Консейль отказывается идти, и у меня отлегло от сердца.

– Коли их честь решается идти, так почему бы не пойти и мне, верному слуге их чести? Я пойду.

 

Глава третья