Aegri somnia (Беспокойные сны)

 

На следующий день, 10 января, «Наутилус» снова пустился в подводное плавание. Он плыл со скоростью тридцать пять миль в час. Винт вращался так быстро, что я не мог ни уследить за его оборотами, ни сосчитать их.

Когда я думал, что электричество – эта чудесная сила, – давая движение, тепло и свет «Наутилусу», еще и защищает его от нападения и превращает в заветный ковчег, к которому безнаказанно не может прикоснуться ни один нарушитель святыни, то мое восхищение не имело границ. Я восхищался и нашим подводным кораблем, и инженером, который его создал.

Мы шли прямо на запад и 11 января обогнули острова и мыс Уэссел, лежащие на 135° долготы и 10° северной широты; этот мыс образует восточную оконечность залива Карпентария. Рифы были еще многочисленны, но попадались сравнительно реже, и все они были обозначены на карте с величайшей точностью. «Наутилус» легко обошел Монейские рифы слева и рифы Виктории справа, лежащие на долготе 130°, на десятой параллели, которой мы строго придерживались.

13 января капитан Немо вступил в Тиморское море. По правому борту мы увидели остров того же названия, лежащий на долготе 122°.

Этот остров простирается на тысячу шестьсот двадцать пять квадратных лье, и управляют им раджи. Эти князья выдают себя за сыновей крокодилов, то есть за особ самого высокого происхождения, какое только возможно смертному. Их чешуйчатые предки в изобилии кишат в реках острова и считаются существами особого поклонения. Им покровительствуют, их балуют, им дают в пищу молодых девушек – и горе тому иностранцу, который занесет руку на священную ящерицу!

Тимор показался только на одно мгновение в полдень, в то время когда помощник «Наутилуса» определял положение корабля. Так же мельком я видел островок Ротти, который входит в ту же группу. На этом островке женщины славятся своей красотою, и роттских уроженок очень ценят на малайских рынках.

Тут направление «Наутилуса» несколько изменилось, он направился на юго‑восток. Куда еще увлечет нас фантазия капитана Немо? Плывет он к берегам Азии? Приблизится ли он к берегам Европы? Но вряд ли! Зачем туда пойдет человек, который избегает населенных континентов? Может, он поплывет на юг? Или он обогнет мыс Доброй Надежды, потом мыс Горн и направится к антарктическому полюсу? Возвратится ли он в моря Тихого океана, где его «Наутилусу» легче и лучше всего плавать? Ничего нельзя было сказать наверное.

Надо было ожидать, что покажет будущее.

Пройдя рифы Картье, Гиберниа, Серингапатам и Скотт, мы 14 января вышли в Индийский океан. «Наутилус» шел на умеренной скорости, то опускаясь в морские глубины, то всплывая на поверхность.

В это время капитан Немо производил любопытные опыты, определяя температуру Мирового океана в разных слоях. В обычных условиях для этих наблюдений употребляют довольно сложные приборы, термометрические зонды например, стекла которых часто не выдерживают давления воды. Результаты, полученные таким образом, не могут быть проверены. Но капитан Немо сам измерял температуру в глубинах моря, и его термометры, соприкасавшиеся с различными слоями воды, давали ему бесспорно точные показания.

Опыты эти производились с помощью специальных резервуаров, когда «Наутилус» достигал глубины трех, четырех, пяти, семи, девяти и десяти тысяч метров. Так капитан Немо сделал окончательный вывод, что океан под всеми широтами на глубине тысяча метров имеет постоянную температуру 4,5°. (Это правильно лишь для широкого экваториального пояса.)

Я следил за опытами с живейшим интересом. Капитан Немо производил их с истинной страстью. Часто я спрашивал себя, с какой целью он делает эти наблюдения. Было ли это для пользы человечества? Невероятно, потому что рано или поздно его открытия должны были погибнуть вместе с ним в каком‑нибудь неизвестном море. Вот разве только он посвящает меня в эти опыты для того, чтобы я передал их результаты куда следует?

Это значило допустить, что мое подводное путешествие имело предел… Я этого предела еще не видел.

Как бы там ни было, капитан Немо сообщил мне все полученные им числовые значения, определяющие плотность воды во всех главных морях земного шара.

Утром 15 января капитан, с которым я прохаживался по палубе, спросил меня, знаю ли я плотность морской воды на различных глубинах. Я ответил отрицательно и добавил, что науке еще недостает неоспоримых наблюдений по этому поводу. – Я сделал эти наблюдения, – сказал он мне, – и могу доказать их точность.

– Отлично! – сказал я. – Но «Наутилус» – это отдельный мир, и тайны его ученых никогда не дойдут до земли!

– Вы правы, профессор, – ответил капитан после нескольких минут молчания. – Здесь обособленный мир! Он так же чужд земле, как и планеты, сопровождающие земной шар вокруг Солнца. Конечно, на земле никогда не узнают моих открытий, как и открытий ученых с Сатурна и Юпитера. Но так как случай связал наши две жизни, то я могу сообщить вам результат моих наблюдений.

– Я вас слушаю, капитан.

– Вы знаете, профессор, что морская вода плотнее пресной, но плотность эта не одинакова. Если я приму за единицу плотность пресной воды, то плотность воды в Атлантическом океане будет равна 1,028, в Тихом океане – 1,026, в Средиземном море – 1,030, в Ионийском море – 1,018 и в Адриатическом – 1,029.

Значит, «Наутилус» бывал и в морях, часто посещаемых европейцами! Из этого я заключил, что когда‑нибудь и мы – а может, даже и скоро – будем у берегов более цивилизованных. Я подумал, что Нед Ленд узнает это с особенным удовольствием.

Мы с капитаном целые дни проводили за опытами, определяя соленость воды, ее прозрачность, окраску и электризацию на различных глубинах. Во всех этих случаях капитан Немо выказывал удивительную находчивость и сообразительность.

Затем, когда опыты были окончены, я не видал его несколько дней и снова жил отшельником на «Наутилусе».

16 января «Наутилус», казалось, заснул в нескольких метрах под поверхностью воды. Электрические машины бездействовали, винт был неподвижен, и судно тихонько скользило по произволу течения. Я предположил, что экипаж занят каким‑нибудь ремонтом внутри корабля.

В этот же день мы стали свидетелями любопытного зрелища. Иллюминаторы в салоне оставались открытыми, и так как прожектор «Наутилуса» не был включен, то посреди вод господствовала темнота. Небо, покрытое облаками, слабо освещало верхние слои океана.

Самые большие рыбы казались теперь едва обозначенными тенями. Вдруг стало очень светло. Сначала я подумал, что включили прожектор и что его лучи освещают океанские глубины, но я ошибся и вскоре понял свое заблуждение.

«Наутилус» плыл в светящемся потоке воды, который в окружающей темноте казался ослепительным. Свет этот происходит от мириадов фосфоресцирующих микроскопических животных, их блеск увеличивался от соприкосновения с металлическим корпусом «Наутилуса». Посреди светящейся водной массы прорывались огненные полосы, словно ручьи расплавленного в горниле свинца или нити металла, раскаленного добела, взметая тысячи искр. Нет, это было не ровное слияние лучей нашего обыкновенного электрического освещения! Здесь были сила и движение – необыкновенные. Этот свет можно было назвать живым. Это было бесчисленное скопление инфузорий – светящихся ночесветок класса жгутиковых.

– Что это такое, с позволения их чести? – спросил Консейль.

– Что ж это за инфузории? – спросил Нед Ленд. – Опишите‑ка их, господин профессор.

– Это шарики из прозрачного желе, снабженные нитеобразными щупальцами. В тридцати кубических сантиметрах воды их насчитывают до двадцати пяти тысяч.

– Ишь как светятся! – заметил Нед.

Сияние ночесветок увеличивалось от блеска медуз, мерцания морских звезд, фолад и множества других фосфоресцирующих зоофитов, напитанных жиром органических веществ, разлагаемых морем и, может быть, слизью, отделяемой рыбами.

В продолжение нескольких часов «Наутилус» плыл в светящихся блестящих водах, и наше удивление еще увеличилось, когда мы увидели больших морских животных, игравших там, как саламандры. Я видел в этом огне, который не жжет, элегантных и быстрых дельфинов, неутомимых морских клоунов, и меч‑рыб длиной в три метра, смышленых предвестников урагана, порой задевавших о стекла своими страшными копьями. Потом показались более мелкие рыбы – различные спинороги, макрели‑прыгуны, хирурги носачи и сотни других – все это кружилось и сновало в ярком свете.

Что это было за волшебное зрелище!

Может быть, некоторые атмосферные условия умножали силу этого света? Может, на поверхности океана разразилась буря? Но «Наутилус» на глубине нескольких метров не чувствовал ее ярости и мирно покачивался посреди спокойной воды.

Мы плыли все далее, и нас беспрестанно поражали новые чудеса. Консейль наблюдал и классифицировал зоофитов, членистоногих, моллюсков и рыб.

Дни быстро проходили, и я их уже не считал. Нед хлопотал о своих съестных припасах и жаловался на однообразие корабельного стола. Мы жили, как настоящие улитки, приспособившись к своим раковинам, и я могу засвидетельствовать, что в улитку превратиться совсем не трудно. Такое существование уже стало нам казаться легким и естественным, и мы уже стали забывать, что есть другая жизнь на поверхности земного шара. Но одно происшествие напомнило нам о странности нашего положения.

18 января «Наутилус» находился на 105° долготы и 15° южной широты. Надвигался шторм, море кипело и волновалось. Дул сильный ветер с востока. Барометр, который уже несколько дней падал, возвещал приближение сильной бури.

Я вышел на палубу в ту минуту, когда помощник капитана, как всегда, исследовал горизонт.

«Вот сейчас он скажет свою ежедневную фразу!» – подумал я.

Однако на этот раз обычная фраза была заменена другой, которой я тоже не понял. Едва лейтенант успел ее произнести, появился капитан Немо с подзорной трубой и стал вглядываться в горизонт. Несколько минут он оставался неподвижен, глядя в какую‑то точку на горизонте. Потом он обменялся несколькими словами с лейтенантом, который, казалось, был в большом волнении, которое тщетно старался скрыть. Капитан владел собой гораздо лучше и сохранял обычное хладнокровие. Он, по‑видимому, высказывал какие‑то соображения, которые его помощник опровергал. По крайней мере, я так понял по их тону и жестам.

Я очень пристально всматривался в том направлении, но ничего не приметил. Небо и вода сливались на туманной линии горизонта – вот и все.

А капитан Немо ходил взад и вперед по палубе. Он не смотрел на меня, даже, может быть, и не замечал. Шаги его были уверенными, но не такими размеренными, как обычно. Иногда он останавливался и, скрестив на груди руки, вглядывался в океан.

Чего искал он на этом огромном пространстве? «Наутилус» находился тогда в нескольких сотнях миль от ближайшего берега.

Помощник капитана снова взял подзорную трубу и стал рассматривать горизонт, он ходил, топал ногами и, очевидно, все более и более волновался.

«Что все это значит? – думал я. – Ну когда‑нибудь эта тайна да откроется. И даже, по всей вероятности, очень скоро, потому что по распоряжению капитана Немо «Наутилус» увеличил скорость».

В эту самую минуту помощник снова указал на что‑то капитану. Капитан Немо остановился и навел трубу на означенную точку за горизонтом. Он долго наблюдал.

Тем временем я, чрезвычайно заинтересованный, принес из салона великолепную подзорную трубу, которой обычно пользовался, и, облокотясь на штурвальную рубку, приготовился наблюдать небо и океан. Но не успел я приставить трубу к глазам, как ее быстро вырвали у меня из рук.

Я обернулся: передо мной стоял капитан Немо, но я не узнал его. Лицо его преобразилось: глаза блестели мрачным огнем, брови сдвинуты, кулаки сжаты, голова откинута назад – казалось, ненависть обуяла все его существо. Моя труба покатилась к его ногам. Чем я вызвал этот гнев? Не вообразил ли он, что я открыл какую‑то тайну, которую не должны были знать гости «Наутилуса»? Нет! Этот гнев возбудил не я, он даже не смотрел на меня – взор его был прикован к горизонту.

Наконец капитан Немо пришел в себя, его лицо приняло обычный спокойный вид. Он сказал помощнику несколько слов на своем языке, а затем обратился ко мне.

– Господин Аронакс, – сказал он повелительным тоном, – я требую от вас исполнения обязательства, которым вы связаны.

– В чем дело, капитан?

– Вы и ваши спутники обязаны побыть взаперти до тех пор, пока я найду возможность возвратить вам свободу.

– Вы здесь хозяин, – отвечал я, пристально глядя на него. – Только вы позволите мне задать вам один вопрос?

– Ни одного!

После такого ответа спорить было нельзя, бесполезно, пришлось повиноваться.

Я пошел в каюту Неда Ленда и Консейля и объявил им приказание капитана. Я предоставляю читателям судить, как подобное известие было принято канадцем.

Четыре матроса дожидались у дверей и проводили нас в ту каюту, в которой мы провели первую ночь на «Наутилусе». Нед Ленд хотел протестовать, но вместо ответа его легко толкнули, и дверь захлопнулась.

– Что это значит, с позволения их чести? – спросил меня Консейль.

Я рассказал своим собеседникам, что произошло. Они были так же удивлены, как и я, и так же терялись в догадках.

Я погрузился в размышления, разгневанное лицо капитана Немо не выходило у меня из головы. Мысли у меня как‑то путались, я ничего не мог сообразить.

Вдруг Нед Ленд вскрикнул:

– Смотрите! Завтрак готов!

В самом деле, стол был уставлен разными блюдами. Очевидно, капитан отдал приказ о завтраке в то же время, когда отдавал приказ об ускорении хода «Наутилуса».

– С позволения их чести, – сказал Консейль, – я желал бы сказать, что я думаю…

– Скажи, Консейль, – отвечал я.

– По‑моему, их чести следовало бы позавтракать. Позавтракать теперь очень благоразумно, ведь кто знает, что может случиться?

– Ты прав, Консейль.

– К несчастью, – сказал Нед Ленд, – они нам подали свою стряпню! Ни кусочка мяса!

– Друг Нед, – возразил Консейль, – что бы вы сказали, если бы нам совсем ничего не дали?

Мы сели за стол и позавтракали молча. Я мало ел, Консейль ел через силу из благоразумия, один Нед не страдал отсутствием аппетита. Когда завтрак окончился, каждый из нас прилег в своем углу. В это время матовый светильник на потолке погас, и мы остались в полной темноте. Нед Ленд сразу заснул, но меня удивило, что и Консейль тотчас же погрузился в тяжелую дремоту.

«Отчего это его так обуял сон?» – подумал я.

Однако меня самого клонило ко сну, веки мои тяжелели, я чувствовал себя пьяным. Напрасно открывал я глаза и старался держать их открытыми, – они сомкнулись, несмотря на все мои усилия. У меня начиналась какие‑то тяжелые, болезненные галлюцинации. Очевидно, в наш завтрак было подмешано снотворное.

Капитану для сохранения тайны недостаточно было нашего заключения, ему нужен был еще наш сон!

Я слышал, как закрылся люк. Легкая боковая качка прекратилась. Покинул ли «Наутилус» поверхность океана, опустился ли он в его глубины?

Я пробовал еще бороться с одолевающим меня сном, но бороться было невозможно. Дыхание мое ослабело. Смертельный холод охватил и как бы парализовал мои члены. Мои веки упали, как налитые свинцом, на глаза, и я не мог более их поднять. Я погрузился в болезненный сон, мне стали сниться кошмары… Потом видения исчезли, и я потерял сознание.

 

Глава двадцать четвертая

Коралловое царство

 

На другой день я проснулся без всякой головной боли и чувствовал себя очень хорошо. К великому моему изумлению, я за ночь очутился в своей каюте. Без сомнения, и мои спутники тоже были перенесены обратно в их каюту, а что произошло ночью, они, вероятно, не знали, как не знал и я.

«Нечего ломать теперь голову напрасно, – убеждал я себя. – Надо терпеливо ждать: случай откроет все эти секреты».

Мне захотелось подышать свежим воздухом. Но могу ли я выйти – это еще вопрос. Очень может быть, что меня опять заперли на ключ! Я толкнул дверь, она открылась, я поднялся по центральному трапу и через открытый люк вышел на палубу.

Нед Ленд и Консейль уже ждали меня. Я на всякий случай расспросил их, как они провели ночь. Они ответили, что спали глубоким сном, совершенно ничего не помнят, и были очень удивлены, проснувшись в своей каюте.

Что касается «Наутилуса», он был тих и таинственен, как всегда. Он плыл по поверхности океана с умеренной скоростью. По‑видимому, на судне ничего не изменилось.

Нед Ленд напрасно впивался своими зоркими глазами в горизонт: океан представлял собой безбрежную пустыню, не было видно ни паруса, ни земли. Дул сильный западный ветер, и «Наутилус» переваливался с одной волны на другую.

– Сегодня‑таки покачивает. – заметил Консейль.

«Наутилус» снова погрузился метров на пятнадцать, так что мог в случае надобности очень быстро выплыть на поверхность. Он выплывал против обыкновения несколько раз в этот день, 19 января. Лейтенант выходил тогда на палубу и произносил свою традиционную фразу.

Капитан Немо не показывался. Из экипажа я видел только одного молчаливого стюарда, который прислуживал нам с обычной своей аккуратностью и обычным безмолвием.

Около двух часов я пошел в салон и стал приводить в порядок свои записки. Вдруг капитан Немо отворил дверь и вошел. Я ему поклонился, он почти неприметно ответил мне тем же, не сказав ни слова. Я снова принялся за работу, втайне надеясь, что он мне объяснит события прошедшей ночи. Но он молчал.

Я посмотрел на него – он казался усталым, глаза у него покраснели, видимо, он провел бессонную ночь. Лицо его выражало глубокую грусть, настоящее горе. Он ходил, садился, вставал, брал первую попавшуюся книгу и тотчас ставил ее на место, смотрел на свои приборы, не делая обычных наблюдений. Казалось, он не мог найти себе места.

Наконец он подошел ко мне.

– Вы доктор, господин Аронакс? – спросил он.

Вопрос был так неожидан, что я в недоумении молча смотрел на него некоторое время.

– Вы доктор? – повторил он. – Я знаю, многие ваши коллеги получили медицинское образование – Грасиоле, Мокен‑Тандон и другие.

– Действительно, – отвечал я, – я работал врачом в госпитале. Я практиковал много лет, прежде чем поступил в музей.

– Очень рад, профессор.

Мой ответ, кажется, совершенно удовлетворил капитана. Не зная, почему он меня об этом спросил, я дожидался нового вопроса.

– Господин Аронакс, – сказал капитан, – согласитесь ли вы посмотреть одного из моих матросов?

– У вас больной?

– Да.

– Я готов следовать за вами.

– Пойдемте.

Признаюсь, сердце мое сильно билось. Не знаю почему, но я предполагал связь между болезнью этого человека и приключениями прошедшей ночи. И тайна, и больной очень меня занимали и интересовали.

Капитан провел меня на корму «Наутилуса» и впустил в каюту, находящуюся рядом с кубриком. Там, на кровати, лежал человек лет сорока с энергичным лицом англосаксонского типа. Я наклонился над ним. Он был не просто болен, но и ранен. Его голова, перевязанная окровавленными бинтами, лежала на подушках. Сняв повязку и осмотрев рану, я понял, что ничего не смогу сделать. Рана была ужасной. Из черепа, пробитого каким‑то тупым орудием, выглядывал мозг. Запекшаяся кровь превратилась в твердую массу которая приняла цвет винного осадка. Дыхание больного было затрудненным, и спазмы искажали лицо. У него было воспаление мозга.

Я взял руку раненого и нащупал пульс – сердце работало с перебоями. Человек был уже слаб, конечности начали холодеть, смерть приближалась. Я сделал перевязку, поправил изголовье и обратился к капитану.

– От чего эта рана? – спросил я.

– Не все ли равно! – уклончиво ответил капитан. – «Наутилус» сильно качнуло, от этого толчка сломался один рычаг машины и ударил этого человека по голове. Как вы думаете, можно ему помочь?

Я колебался в ответе.

– Вы можете говорить, – сказал мне капитан, – этот человек не понимает по‑французски.

Я еще раз посмотрел на раненого и сказал:

– Через два часа он умрет.

– Ничто не может спасти его?

– Ничто!

Рука капитана Немо судорожно сжалась в кулак, и несколько слез выкатились из его глаз. А я думал, что эти глаза не способны плакать!

Несколько минут я еще смотрел на умирающего. Жизнь мало‑помалу его оставляла, бледность еще более увеличивалась от электрического света, освещавшего смертный одр. Я смотрел на его смышленое, умное лицо, изборожденное преждевременными морщинами. Морщины эти, возможно, были давно проведены невзгодами и лишениями. Я надеялся найти разгадку его жизни в последних предсмертных словах.

– Вы можете удалиться, – сказал мне капитан.

Я оставил капитана в каюте умирающего и возвратился к себе, очень расстроенный этой сценой. Мрачные предчувствия тревожили меня весь день. Ночью я спал плохо, беспрестанно просыпался, мне слышались отдаленные тяжелые вздохи и даже чудилось погребальное пение.

На другой день утром я вышел на палубу. Капитан Немо уже был там и сразу подошел ко мне.

– Профессор, – сказал он мне, – не угодно ли вам принять участие в подводной прогулке?

– С товарищами? – спросил я.

– Если они захотят.

– Мы к вашим услугам, капитан.

– Так оденьтесь в скафандры.

Об умирающем или умершем он не сказал ни одного слова.

Я сходил за Недом Лендом и Консейлем и передал им предложение капитана. Консейль, разумеется, радостно принял это приглашение, да и Нед на этот раз был согласен следовать за нами.

Было восемь часов утра. В половине девятого мы были уже облачены в скафандры и вооружены дыхательными аппаратами и фонарями. Двойная дверь открылась, и, сопровождаемые капитаном Немо, за которым следовали человек двенадцать экипажа, несшие какой‑то продолговатый предмет, мы вышли из «Наутилуса» на каменистое дно на глубине десять метров.

Легкая покатость привела нас к довольно глубокой впадине. Здесь дно совершенно отличалось от того грунта, по которому нам довелось ходить во время прогулки под водами Тихого океана. На дне Индийского океана не было ни мелкого песка, ни подводных лугов, ни зарослей из водорослей. Я тотчас же узнал область чудес, в которую на этот раз проводил нас капитан Немо. Это было царство кораллов!

Среди зоофитов в классе коралловых полипов особенно примечательны горгониевые, или роговые, кораллы. Они делятся на три группы: горгонарии, белые кораллы и благородные, или красные, кораллы. Кораллы последней группы – любопытные существа, которые причислялись то к минералам, то к растениям, то к животным. У древних они считались лекарством, в средневековую эпоху – жемчугом, и только в 1694 году ученый Пейсоннель причислил их окончательно к животным.

Кораллы – это известковые скелеты живых существ, коралловых полипов. Каждая особь живет отдельной жизнью, но жизнь каждой особи способствует жизни общей. Это род естественной коммуны.

Ничего не могло быть для меня интереснее, как посетить один из этих окаменелых лесов, которыми природа засадила морское дно.

Мы зажгли фонари, когда проходили вдоль кораллового рифа, который, надо полагать, со временем закроет эту часть Индийского океана. Дорога была окаймлена непроходимыми чащами диковинных кустарников, покрытых маленькими «цветками» – белыми звездочками с шестью лучами. Но в противоположность земным растениям эти коралловые деревца, прикрепленные к скалам на дне океана, росли сверху вниз.

Свет наших фонарей играл на ярко‑красных ветвях, создавая изумительные эффекты. Мне казалось, что эти перепончатые и цилиндрические трубочки дрожат от движения воды. Быстрые рыбы с легкими плавниками мелькали в этом цветнике, как порхающие птицы. Я не раз забывал, где нахожусь, и протягивал руку, желая сорвать свежие венчики, украшенные нежными щупальцами; одни «цветки» только что распустились, другие только начали зарождаться. Но едва моя рука дотрагивалась до этих живых «недотрог» – тотчас же вся колония приходила в движение. Белые венчики втягивались в свой красный футляр, цветы мгновенно пропадали, и кустарник превращался в груду пористых каменистых бугорков.

Случай позволил мне увидеть самые драгоценные образцы этих животных‑цветов. Эти благородные кораллы ничем не уступали тем, которые добывают в Средиземном море, у берегов Франции и Италии. Своим ярким цветом они оправдывали поэтические названия «красный цветок» и «красная пена», которыми купцы окрестили лучшие из этих произведений. Цена таких кораллов доходит до пятисот франков за килограмм, а в этом месте океанская вода скрывала несметные коралловые богатства. Я даже приметил здесь великолепный образец розового коралла.

Скоро коралловые кустарники стали гуще и выше. И, наконец, перед нами возникли настоящие окаменелые леса и длинные причудливые аллеи. Капитан Немо вступил в одну из темных аллей, мы за ним. Дорога шла под уклон и привела нас на глубину сто метров. Наши фонари освещали шероховатые ярко‑красные коралловые своды – и они в ответ сверкали, как драгоценные камни.

Между коралловыми деревьями я заметил и другие, не менее любопытные полипы: милиты и ириды зеленого и красного цвета. Они похожи были на водоросли, облепленные известкой. Естествоиспытатели после долгих споров окончательно причислили их к растительному миру; и, по глубокомысленному замечанию одного ученого, «здесь может быть именно тот предел, где жизнь только начинает пробуждаться».

Наконец после двухчасовой ходьбы мы достигли глубины около трехсот метров. Здесь уже не было ни одиноких кустиков, ни маленьких деревцев – тут был дремучий лес огромных окаменелых деревьев, переплетенный легкими гирляндами изящных плюмарий, этих морских лиан, сверкающих всеми цветами и оттенками. Мы свободно проходили под высокими коралловыми ветвями, теряющимися во мраке волн. Под нашими ногами красные меандрины, астреи, тубипоры, фунгии и другие полипы из семейства коралловых расстилались, как цветочный ковер, усеянный блестящими бутонами.

Неописуемое зрелище! Были минуты, когда я чуть‑чуть не пожелал обратиться в амфибию, чтобы свободно жить и на земле, и в воде.

Вдруг капитан Немо остановился, мы последовали его примеру. Повернувшись, я увидел, что матросы расположились позади своего начальника полукругом. Вглядевшись получше, я заметил, что четверо из них держат на плечах какой‑то продолговатый предмет.

Мы стояли как раз посреди большой лужайки, окруженной высокими деревьями, которые казались высеченными из камня. Фонари слабо освещали это место, и тени наши непомерно удлинялись. Далее, за лужайкой, была глубокая тьма, в которой только изредка поблескивали красные искорки света, отражавшегося на гранях кораллов.

Нед Ленд и Консейль стояли около меня. Мы глядели во все глаза и ждали, что будет дальше. То тут, то там я увидел небольшие холмики, покрытые известковым слоем и расположенные с той правильностью, которая обнаруживала работу человека.

Посередине на пьедестале из коралловых обломков возвышался коралловый крест, казалось, раскинувший в стороны свои длинные, как бы окровавленные руки.

По знаку капитана Немо один матрос приблизился к кресту, вынул из‑за пояса кирку и начал рыть яму.

Я понял: здесь было кладбище, это роют могилу, а продолговатый предмет – тело умершего ночью раненого человека. Капитан Немо и его люди пришли хоронить своего товарища на братском кладбище на дне недоступного океана.

Могилу рыли медленно. Потревоженные рыбы сновали туда‑сюда. Беспрестанно раздавался глухой стук железной мотыги, иногда она ударялась о кремень, и тогда летели вверх искры. Яма становилась все глубже и шире и скоро была достаточно широка и глубока, чтобы вместить тело.

Тогда приблизились носильщики. Тело, покрытое тканью из белого виссона, опустили в темную мокрую могилу… Затем могилу засыпали и немного подровняли образовавшийся холмик.

Когда все было кончено, капитан и его товарищи приблизились к могиле и поклонились ей в знак последнего прощания.

Затем все отправились обратно к «Наутилусу» и снова прошли под сводами кораллового леса, мимо зарослей коралловых кустарников, теперь уже поднимаясь в гору. Наконец вдали показались огни, путеводный свет привел нас к «Наутилусу». Переодевшись, я вышел на палубу и сел около прожектора. Много мыслей – и мыслей довольно мрачных – теснилось у меня в голове.

Вскоре ко мне присоединился капитан Немо. Я встал и сказал ему:

– Значит, мое предсказание исполнилось: этот человек умер ночью?

– Да, Аронакс, – отвечал капитан.

– И теперь он похоронен среди своих товарищей на коралловом кладбище?

– Да, профессор. Мы вырыли могилу, а полипы замуруют мертвого в прочную гробницу.

Капитан вдруг закрыл лицо руками, напрасно стараясь сдержать рыдание. Овладев собой, он добавил:

– Это наше мирное кладбище на глубине нескольких сот футов под морскими волнами!

– Ваши мертвые, капитан, спят там спокойно, не боясь акул!

– Да, профессор, – ответил с горечью капитан Немо, – ни акул, ни людей!

 

 

Часть вторая

 

 

Глава первая

Индийский океан

 

Коралловое кладбище произвело на меня глубокое впечатление. Капитан Немо не только жил под морскими волнами, но и устроил себе могилу в безднах океана. Там, на дне пропасти, никакое морское чудовище не нарушит последнего сна хозяина «Наутилуса». «И ни один человек!» – как сказал капитан.

Во всем проявлялись у него горькое недоверие и ненависть к людям.

Что это был за человек?

Консейль видел в нем непризнанного ученого – одного из тех «огорченных», которые платят людям презрением за равнодушие.

– Это какой‑нибудь гений, с позволения их чести, – говорил достойный парень, – никто его на земле не понял, он этим огорчился и вот ушел под воду. «Если они меня не поняли, – думает он, – так я уже не хочу теперь их знать, – буду сидеть в воде и тут делать ученые открытия!»

Я не возражал Консейлю, но не вполне разделял его мнение на этот счет.

Мне не давали покоя последние происшествия.

Зачем нас заточили в каюту на ночь? И не только заточили, но даже усыпили снотворным? Почему капитан Немо вырвал у меня из рук подзорную трубу, когда я хотел посмотреть на горизонт? Каким образом получил смертельную рану тот человек, которого мы похоронили?

Все это наводило меня на самые неутешительные мысли. Быть может, капитан Немо не только избегает людей, но и при случае жестоко мстит им?

Все это были, разумеется, только предположения. Я нахо дился, как говорится, во мраке и видел только кое‑какие слабые проблески, пока ничего не разъясняющие.

«Нечего делать! – думал я. – Будем писать под диктовку событий!»

Нас ничто не связывало с капитаном Немо. Он отлично знал, что убежать с «Наутилуса» невозможно. Мы не можем, значит, считаться связанными никакими обязательствами.

Мы просто были пленниками, а гостями нас называют только из любезности. Нед Ленд прямо заявил, что воспользуется первым удобным случаем для побега. Я, без сомнения, поступлю точно так же.

Однако я подумал, что почувствую что‑то вроде сожаления, когда придется навсегда расстаться с этим таинственным человеком. И как решить, надо ли его ненавидеть или ему удивляться? Кто он – палач или жертва?

К тому же, признаюсь, мне очень хотелось завершить кругосветное подводное путешествие, увидеть все чудеса, таящиеся в безднах Мирового океана. Ведь до сих пор я, собственно говоря, очень мало что видел и мало что открыл. Что мало! Я ничего не открыл! Мы всего‑навсего прошли шесть тысяч лье по Тихому океану! Правда, за эти открытия можно поплатиться жизнью. Но отчего же ею и не поплатиться, если это сто́ит того?

Мне было известно, что «Наутилус» приближается к обитаемым землям, и если представится удобный случай для побега, я не имею никакого права приносить своих товарищей в жертву моей страсти к естественным наукам. Надо будет следовать за ними, даже, может быть, показывать им дорогу.

Но представится ли когда‑нибудь такой случай?

Во мне словно было два человека: один, лишенный свободы, хотел бежать из плена, другой, любопытный ученый, боялся минуты, когда появится такая возможность.

21 января в полдень лейтенант по обыкновению вышел на палубу и занялся наблюдениями. Я тоже поднялся наверх, закурил сигару и стал следить за его действиями. Очевидно, этот человек ни слова не понимал по‑французски. Я несколько раз громко сделал кое‑какие замечания, которые непременно обратили бы на себя его внимание, если бы он понимал смысл моих слов, но он пропускал их мимо ушей, как бессодержательные звуки, и оставался нем и невозмутим.

В это время на палубу вышел матрос – тот самый крепыш, который ходил с нами на подводную охоту, на остров Креспо, и начал чистить стекла прожектора. Я подошел поближе, чтобы хорошо рассмотреть устройство этого прибора. Сила света увеличивалась благодаря расположению черепицеобразных стекол, как в маяке, концентрируя световые лучи. Вольтова дуга находилась в безвоздушном пространстве, что обусловливало равномерность и силу света.

«Наутилус» приготовился к погружению, и я поспешил спуститься в салон. Корабль направился курсом на запад.

Мы плыли по волнам Индийского океана. Индийский океан простирается на пятьсот пятьдесят миллионов гектаров, и воды его до того прозрачны, что кружится голова, если наклониться над их поверхностью и смотреть вглубь.

«Наутилус» шел на глубине от ста до двухсот метров. Так продолжалось несколько дней.

Любой другой человек на моем месте очень бы скучал, и путешествие показалось бы ему очень длинным, однообразным, томительным, но я, как страстный поклонник моря, ничуть не тяготился своим положением. Ежедневные прогулки на палубе, где меня оживлял и укреплял свежий воздух, созерцание морских чудес, чтение в библиотеке – все это меня чрезвычайно занимало. Я также продолжал вести свои путевые записи.

Мы все были совершенно здоровы. Корабельная, «водяная», как выражался Нед Ленд, пища шла нам впрок, и я нисколько не прельщался разными кухонными ухищрениями канадца. При постоянно одинаковой температуре на «Наутилусе» можно было не опасаться даже насморка или легкой простуды. Впрочем, на «Наутилусе» был достаточный запас мадрепоровых кораллов, известных в Провансе под именем «морского укропа»; сочная мякоть этого полипа служит пре восходным лекарством от кашля.

В продолжение нескольких дней мы видели великое множество водоплавающих птиц – чаек‑поморников. Нескольких птиц мы подстрелили и приготовили, и на вкус они нам показались недурны. Среди крупных птиц, которые совершают дальние перелеты между материками и садятся отдыхать на волнах, я заметил великолепнейших альбатросов семейства трубконосых. Их крик не очень благозвучен и напоминает ослиное гиканье. Представителями семейства веслоногих явились быстрые фрегаты, которые проворно хватали рыб на поверхности воды, и многочисленные фаэтоны, между которыми я увидел фаэтона алохвостого величиной с голубя, оперение у него было белое с розовым отливом, а крылья черноватые.

Сети «Наутилуса» выловили различных морских черепах, в их числе были каретты с выпуклым панцирем. Этот род черепах очень ценится. Эти пресмыкающиеся легко ныряют и могут очень долго держаться под водой, закрыв клапан, который находится у них около наружного носового отверстия. Многие из пойманных каретт еще спали в своей броне, прикрываясь ею от нападения морских животных. Мясо этих черепах не особенно приятно на вкус, но яйца бесподобны.

Мы по‑прежнему целыми часами смотрели сквозь иллюминаторы и любовались рыбами. Многих рыб до сих пор мне еще не случалось видеть.

Я назову только твердокожих кузовков, которые преимущественно водятся в Тихом и Индийском океане. Рыбы эти защищены панцирем, подобно черепахам, броненосцам, морским ежам, ракообразным. Панцирь у них костяной, из плотно прилегающих трех‑, четырех– или шестигран