Грядет экологическая катастрофа

Радиослушатель  : Что происходит с растущими экономиками Юго-Восточной Азии, Китая и др.? Станут ли они новыми примерами капиталистической эксплуатации, или от них можно ждать более высокой сознательности?

В данный момент происходит катастрофа. В таких странах, как Китай и Таиланд, экологическая катастрофа неизбежна. Рост в этих странах подстегивается транснациональными инвесторами, не обращающими никакого внимания на состояние окружающей среды. В Таиланде гибнут леса? Ну и пусть, главное, что сегодня это приносит прибыль.

Китай наверняка ждут огромные беды, просто из-за размеров этой страны. То же самое относится ко всей Юго-Восточной Азии.

Корр.:   Меняется ли что-нибудь, когда давление на среду начинает угрожать жизни людей?

Ничего не изменится, если сами люди не начнут действовать. Если власть останется в руках транснациональных инвесторов, то люди будут гибнуть и дальше.

 

Ядерная энергия

Корр.:   На конференции в Вашингтоне женщина в зале крикнула, что вы — сторонник ядерной энергии. Это так?

Нет. Не думаю, что найдется кто-нибудь выступающий за ядерную энергию, слишком уж это дорого. Но я — сторонник рационального подхода, то есть признания того, что вопрос ядерной энергии относится не к нравственной, а к технической сфере. Необходимо разобраться, каковы последствия использования ядерной энергии по сравнению со всеми другими источниками.

Источников энергии масса, включая консервативную, солнечную и т. д. У каждого свои достоинства и недостатки. Но давайте представим, что выбирать нужно между углеводородами и ядерной энергией. Раз так, надо спросить, что опаснее для окружающей среды, человеческой жизни, человеческого общества. Ответить не так-то просто.

Допустим, появится перспектива управляемого ядерного синтеза. Этот источник энергии может оказаться безвредным для природы. Но у него есть и недостатки. Любая форма ядерной энергетики связана с очень серьезной проблемой переработки ядерных отходов, со страшной опасностью распространения ядерного оружия. Кроме того, ядерный синтез может потребовать большей степени централизации государственной власти.

Но и загрязняющая среду индустрия по добыче и переработке углеводородного топлива способствует централизации. Энергетические корпорации принадлежат к крупнейшим в мире, и пентагоновская система в значительной степени призвана поддерживать их могущество.

Иными словами, нам есть о чем подумать. Перед нами стоят непростые вопросы.

 

Семья

Корр.:   Вы говорите, что для углубления демократии необходимо «разоблачать авторитарные структуры, бросать им вызов, искоренять все виды абсолютной и иерархической власти». Как бы это работало в такой структуре, как семья?

В любой структуре, в том числе в семье, существуют разные формы власти. Она может быть очень жесткой в патриархальной семье, где отец устанавливает обязательные для всех правила и порой сурово наказывает за их нарушение.

Иные иерархические отношения между родными братьями и сестрами, между матерью и отцом, между полами и т. д. Все это вызывает вопросы. Иногда, думаю, претензии на власть бывают законными. Но бремя доказательства всегда лежит на власти.

Например, оправданна та или иная форма контроля над детьми? Помешать ребенку сунуть руку в огонь или перебежать загруженную улицу надо обязательно. На детей приходится накладывать четкие ограничения. Они им необходимы, без них им не понять своего места в мире.

Однако все это следует делать аккуратно, сознательно, с пониманием того, что любая авторитарность должна быть оправданной, что она не бывает априорной.

 

Корр.:   С какого момента родителям уже не надо командовать ребенком?

Вряд ли существуют какие-то четкие рекомендации. Нам недостает твердых научных знаний и понимания таких вещей. Сочетание опыта и интуиции, учеба — вот рамки понимания. Но все очень индивидуально.

Простой ответ здесь, наверное, невозможен. Рост автономности и самоконтроля, расширение набора возможных вариантов, способность поступать так или иначе — вот что такое взросление.

 

Что в наших силах

Радиослушатель  : Поговорим о конкретном человеке. С меня требуют более высокую арендную плату. Я работаю, и у меня нет времени сесть и написать письмо протеста. Это происходит постоянно, и не только со мной. У большинства нет времени на политическую активность, на требование перемен. Поэтому мы покорно платим все больше. Я часто удивляюсь, почему прибыли никак не ограничены. Может, это было бы недемократично?

А по-моему, еще как демократично! Принцип демократии совершенно не подразумевает настолько высокой концентрации власти и богатства, чтобы демократия становилась фикцией.

Но первая ваша мысль справедлива. Если вы работаете, то у вас нет времени, чтобы в одиночку идти войной на власть. Для этого люди и организовываются. Такова цель профсоюзов и политических партий трудящихся.

Существуй такая партия, она бы вас защищала и говорила правду о повышении аренды. За это всякие энтони льюисы клеймили бы их недемократичность, то есть отстаивание народных интересов, а не интересы сильных мира сего.

 

Радиослушатель:   Боюсь, существует точка насыщения отчаянием, когда знаешь, какую тяжкую правду изрекаешь. Я бы посоветовал вам хотя бы десятую часть ваших выступлений, книг, статей посвящать осязаемым, конкретным вещам, посильным для людей, пытающихся изменить мир. Несколько раз я слышал, как вы, отвечая на такие вопросы, говорили: «А вы организуйтесь!»

Я стараюсь об этом не забывать, постоянно думать об этом, но, боюсь, ответ все равно будет тем же. Существует один-единственный путь. В одиночку вы ничего не совершите, останется только оплакивать сложившееся положение.

А сообща можно многого добиться. Становятся доступными миллионы вещей, все зависит от ваших стараний и от точек их приложения.

 

ОБЩЕЕ БЛАГО

 

Общее благо

 

Опасный радикал Аристотель

Корр.:   В начале января 1997 года вы выступали на IV конференции в Вашингтоне. Ее спонсорами были несколько организаций, в том числе «Прогрессивное собрание» — группа примерно из пятидесяти либеральных и радикальных конгрессменов. Что вы думаете об этой конференции?

Она меня воодушевила. Там была отличная, очень оживленная атмосфера. Преобладало ощущение — я к нему присоединяюсь, — что значительное большинство американцев так или иначе поддерживает либерализм в стиле «нового курса». Это показательно, ведь большинство американцев никогда не слышит выступлений с этих позиций.

Допустим, рынок доказал, что левизна — это дурно. Это постоянно вдалбливается в головы. Тем не менее многие в «Прогрессивном собрании», открыто стоящие на позициях «нового курса», — сенатор-демократ от Миннесоты Пол Уэлстоун, сенатор-республиканец от Массачусетса Джим Макговерн, другие — побеждают на выборах. После выборов 1996 года «Прогрессивное собрание» расширилось.

Я не считаю либерализм «нового курса» истиной в последней инстанции. Тем не менее его достижения, результат активной народной борьбы, стоит отстаивать и развивать.

 

Корр.:   Ваше выступление называлось «Общее благо».

Мне предложили такое название, а я человек послушный. Начал я с азов, с «Политики» Аристотеля — фундамента почти всей дальнейшей теории политики.

Аристотель считал аксиомой, что демократия должна быть всеобщей (правда, при существенных изъятиях — женщины, рабы) и преследовать всеобщее благо. Для этого она должна обеспечить относительное равенство, «умеренную и достаточную собственность» и «длительное процветание» для всех.

Иными словами, Аристотель считал, что при крайней бедности и крайнем богатстве серьезно говорить о демократии не приходится. Всякая истинная демократия должна быть государством благоденствия, даже его крайней формой, превышающей все, о чем фантазировали в текущем столетии.

Когда я сказал об этом на пресс-конференции на Майорке, в испанских газетах были такие заголовки: «Живи Аристотель сегодня, его бы заклеймили опасным радикалом». Наверное, так оно и есть.

Мысль, что большое богатство и демократия несовместимы, пронизывает все Просвещение и классический либерализм, ее высказывали в том числе такие фигуры, как де Токвиль, Адам Смит, Джефферсон и другие. Она была более-менее очевидной.

Аристотель предупреждал, что если при совершенной демократии есть немного очень богатых людей и много очень бедных, то бедные воспользуются своими демократическими правами, чтобы отнять у богатых собственность. Считая это несправедливым, Аристотель предлагал два решения: уменьшить бедность или ужать демократию.

Джеймс Мэдисон, человек неглупый, обратил внимание на ту же самую проблему, но он, в отличие от Аристотеля, был за уменьшение демократии, а не бедности. Он видел первейшую цель правительства в «защите меньшинства имущих от большинства». Его коллега Джон Джей выразил это словами: «Люди, владеющие страной, должны ею управлять».

Мэдисон боялся, как бы растущая часть населения, страдающая от серьезного неравенства в обществе, не «мечтала втайне о более равном распределении жизненных благ». При демократической власти они бы, чего доброго, перешли от мечтаний к делу. Он открыто говорил об этом в Конституционном конвенте, высказывая озабоченность, что бедное большинство воспользуется своей силой, чтобы провести земельную реформу, как это называется теперь.

Поэтому он придумал систему, при которой демократия никак не могла функционировать. Он отдал власть в руки «наиболее способных людей», обладателей «богатства нации». Остальные граждане обрекались на маргинализацию и дробление, принимавшие в разные годы разную форму: раздробленность политических организаций, недопущение объединенных действий и сотрудничества рабочего класса, эксплуатация этнических и расовых конфликтов и т. д.

(Честно говоря, Мэдисон был «предкапиталистом», и его «наиболее способным людям» надлежало быть «просвещенными государственными деятелями» и «добродетельными философами», а не инвесторами и директорами корпораций, старающимися увеличить собственное состояние, невзирая на последствия для других людей. Когда Александр Гамильтон и его сторонники начали превращать Соединенные Штаты в капиталистическое государство, Мэдисон пришел в ужас. По-моему, в наши дни он был бы противником капитализма — вместе с Джефферсоном и Адамом Смитом.)

Чрезвычайно маловероятно, чтобы в истинно демократическом обществе согласились терпеть наши нынешние «неизбежные результаты рынка». Можно пойти по пути Аристотеля и постараться, чтобы каждый обладал «умеренной и достаточной собственностью», то есть чтобы все принадлежали к «среднему классу». А можно последовать за Мэдисоном и ограничить демократию.

На протяжении всей нашей истории политическая власть находилась в основном в руках тех, кто владел страной. Существовали некоторые ограничения, вроде «нового курса». Ф.Д. Рузвельту пришлось считаться с нежеланием общества терпеть сложившееся положение. Он сохранил власть за богатыми, но связал их подобием социального контракта. Ничего нового в этом не было, так было и еще будет.

 

Равенство

Корр  .:   К чему стремиться — только к равенству возможностей или к равенству результатов, чтобы все оказывались в более-менее одинаковых экономических условиях?

Многие мыслители, начиная с Аристотеля, считали именно равенство результатов главной целью справедливого и свободного общества. (Хотя на самом деле речь шла не об одинаковом результате, а просто об относительном равенстве условий.)

Допустимость радикального неравенства результата — это резкий отход от сути либеральной традиции, начиная с ее истоков. Защита Адамом Смитом рынков зиждилась фактически на предположении, что в условиях совершенной свободы свободные рынки должны приводить к совершенному равенству результата, которое он считал благом.

Другая крупная фигура пантеона, де Токвиль, восхищался относительным равенством, которое он обнаруживал в американском обществе. Он его сильно преувеличивал, но сейчас мы отбрасываем вопрос о правильности его восприятия. При этом он оговаривался, что при возникновении «постоянного неравенства условий» демократия умрет.

Кстати, в других местах своей работы, которые цитируются не так широко, де Токвиль клеймит «производственную аристократию», выраставшую в США у него на глазах, называя ее «одной из жесточайших» в истории. Он говорит, что, если она придет к власти, случится беда. Того же боялись Джефферсон и другие фигуры Просвещения. Увы, случившееся превзошло их наихудшие кошмары.

 

Корр.:    Директор нью-йоркского Центра конституционных прав Рон Дэниелс прибегает к метафоре, приводя пример о двух бегунах: один бежит от самого старта, другой начинает бег в пяти футах от финишной прямой.

Хорошая аналогия, но, по-моему, недостаточная. Да, в нашей стране нет и отдаленного подобия равенства возможностей, но, даже существуй оно, система все равно оставалась бы нестерпимой.

Представьте: два бегуна стартуют с одной линии, в одинаковых кроссовках и пр. Приходящий первым получает все, что хочет, приходящий вторым умирает от голода...

 

Корр.:   Один из механизмов борьбы с неравенством — компенсационная дискриминация. Как вы к этому относитесь?

Во многих обществах это само собой разумеется. Например, в Индии нечто подобное, именуемое «бронированием», было введено еще в конце 1940-х годов при объявлении независимости как попытка преодолеть давние и укорененные кастовое и половое неравенства.

Любая система такого рода усложняет жизнь некоторым людям, чтобы (такова надежда) получить в будущем более равное и справедливое общество. Но на практике все может оказаться гораздо сложнее. Не думаю, что для этого существуют простые механические правила.

Компенсационную дискриминацию критикуют как попытку оправдать дискриминацию, существовавшую в прошлом. Хотя ее можно было бы, конечно, выстроить так, чтобы она не вредила бедным, не попадающим в категории, которым предназначена поддержка.

Да, это осуществимо. Мы знаем примеры успешной компенсационной дискриминации — в университетах, строительстве, на государственной службе и др. Если приглядеться, то найдется много поводов для критики, но сама программа гуманна и имеет право на существование.

 

Библиотеки

Корр.:   Библиотеки были очень важны для вашего умственного развития в детстве, не так ли?

Я не вылезал из Главной публичной библиотеки в центре Филадельфии — отличное было место! Там я проглотил всю нестандартную литературу — анархистскую, левомарксистскую, которую всегда цитирую. В те времена люди много читали и широко пользовались библиотеками. В конце 1930-х — начале 1940-х годов общественные службы предоставляли богатый выбор.

Думаю, это одна из причин того, что бедные, даже безработные обитатели трущоб казались тогда людьми, надеющимися на лучшее, — не то что сейчас. Может, это сентиментальность, несовпадение детских и взрослых ощущений, но, по-моему, это правильное наблюдение.

Одним из факторов были библиотеки. Они существовали не только для образованных — ими многие пользовались. Теперь это далеко не так.

 

Корр.:   Объясню, откуда этот вопрос. Недавно я побывал в библиотеке, в которую захаживал в детстве, — на Семьдесят восьмой улице в Нью-Йорке. Я не заглядывал туда целых тридцать пять лет. Теперь это один из богатейших районов города. Политической литературы там совсем мало. Библиотекарь сказал, что в таких библиотеках теперь предлагают в основном бестселлеры, и я с радостью предложил подарить им некоторые из своих книг. Он выразил подобие интереса и попросил заполнить карточку. Оказалось, что порекомендовать библиотеке приобретение той или иной книжки стоит тридцать центов!

Такая же ситуация во всем книгопечатании, включая книжные магазины. Я много путешествую и часто застреваю в аэропортах — например когда на Чикаго обрушивается снегопад... Раньше я мог найти там в книжном киоске интересное для меня чтение — классику или что-нибудь современное. Теперь это почти невозможно. (И так, между прочим, не только в США. Недавно я застрял в аэропорту Неаполя, и тамошний книжный киоск тоже оказался ужасным.)

Думаю, дело в давлении рынка. Бестселлеры быстро расходятся, держать подолгу не находящие спроса книги накладно. Проблему усугубило налоговое законодательство: теперь издателям дешевле не накапливать товар, а быстрее сбывать по сниженной цене и больше не допечатывать.

Наверное, от этого пострадала политическая литература: в больших книжных магазинах, преобладающих теперь на книжном рынке, ее не найти, как, собственно, и большинство другой. Вряд ли это политическая цензура.

 

Корр.:   Правые вынашивают мысль сделать библиотеки платными.

Это часть преобразования общества на благо богачей. Заметьте, на Пентагон они не покушаются. Они не такие безумцы, чтобы воображать, будто он защищает нас от марсиан, просто отлично понимают, что это субсидия для богатых. Так что Пентагон процветает, в отличие от библиотек.

В бостонском пригороде Лексингтоне, где я живу, обитает верхний слой среднего класса, и тамошние профессионалы с радостью жертвуют средства на библиотеку. Я тоже это делаю и хожу туда, радуясь, как она хороша.

Но мне не нравится другое: законы о зонировании и плохой общественный транспорт, из-за чего жить в Лексингтоне могут только богатые. В бедных районах мало у кого находятся деньги для помощи библиотекам, время туда ходить, понимание, что там искать.

Вот печальная история. Одна из моих дочерей жила в дышавшем на ладан старом фабричном городке. Не то чтобы трущобе, но увядавшем на глазах. Зато там неплохая публичная библиотека — не сказать, что роскошное собрание, но для детей то, что надо. Все устроено удобно, с выдумкой, двое хороших библиотекарей.

Захожу туда с внуками в субботу — и никого не нахожу, кроме нескольких детей из семей местных профессионалов. Где остальные дети? Не знаю, наверное, смотрят телевизор, привычки ходить в библиотеку у них нет.

Лет пятьдесят — шестьдесят назад рабочие не вылезали из библиотек. Система отбила у людей способность и даже желание получать доступ к культурным ценностям, и это ее крупная победа.

 

Свобода

Корр  .:   Слово «свобода» стало чуть ли не синонимом капитализма, как в названии книги Милтона Фридмана «Капитализм и свобода».

Старое мошенничество! Милтону Фридману хватает ума, чтобы знать, что никакого капитализма никогда не бывало, а если бы он вдруг возник, то не прожил бы и трех секунд — сам бизнес не позволил бы. Корпорации требуют сильного правительства, защиты от рыночной дисциплины, само их существование — удар по рынкам.

Вся эта болтовня про капитализм и свободу — сознательное искажение. В реальности никто никогда не поверит в такую чушь.

 

Корр.:    Дуэйн Андреас, исполнительный директор Эй-ди-эм («Арчер Дэниелс Мидленд» — крупнейший спонсор ряда вещательных компаний, называющий себя всемирным супермаркетом), якобы сказал: «На свете нет буквально ничего, что продавалось бы на свободном рынке. Вообще ничего! Свободный рынок существует только в речах политиков».

Это из какого-то внутреннего документа или разговора — на публике такое никто не произнесет. Но в целом это правда. В «Программе развития ООН» сказано, что «выживание на сельскохозяйственных рынках меньше зависит от сравнительных преимуществ и больше — от доступа к субсидиям».

Двое технических экономистов в Голландии выяснили, что все сто крупнейших транснациональных корпораций из списка журнала «Форчун» получают льготы от промышленной политики своих стран и что как минимум двадцать из них не выстояли бы, если бы правительство не брало их на буксир или хотя бы не помогало в тяжелые моменты крупными субсидиями.

«Бостон глоуб» поместила на первой полосе статью о том, как мы обогнали Японию по производству полупроводников. Там сказано, что мы стали свидетелями «одного из величайших переворотов современности — превращения Японии из гиппопотама в работника-растяпу... Поощряемые правительством усилия Японии завладеть рынком микропроцессоров провалились. Доля на этом рынке США, уступивших в 1985 году Японии, снова стала в 1993 году главной и с тех пор не меняется». В статье процитирован Эдвард Линкольн, экономический советник бывшего посла США в Японии Уолтера Мондейла, сказавший: «Урок 1990-х годов состоит в том, что все страны подчиняются одним и тем же экономическим законам».

Что, собственно, произошло? В 1980-х годах администрации Рейгана и Буша-старшего заставили Японию поднять цены на микропроцессоры и гарантировать американским производителям долю на японских рынках. К тому же они закачали много денег в нашу промышленность через военные заказы и «Сематек» — поддерживаемый государством консорциум с участием только американских компаний. Благодаря этому массированному государственному вмешательству США вернули под свой контроль самую современную часть рынка микропроцессоров.

Тогда Япония объявила, что создает при поддержке государства новый консорциум по производству конкурентоспособных полупроводников. (Некоторые американские корпорации намерены участвовать в японских проектах нового века, что уже названо некоторыми экономистами «капитализмом альянсов».) Совершенно ясно, что все это не имеет никакого отношения к законам рынка.

Другой пример — помощь Мексике. Крупным инвестиционным компаниям в Нью-Йорке не поздоровилось бы, если бы Мексика перестала выполнять свои обязательства по долгам или рассчиталась по краткосрочным займам девальвированными песо, что ей позволяли сделать правила. Поэтому компании, как обычно, заставили американское общество погасить их убытки.

Вы можете зарабатывать, сколько хотите, а если попадете в переплет, то помогать вам — обязанность налогоплательщиков. При капитализме вложение средств — рискованное занятие. Но корпорациям не нужны свободные рынки — им хочется власти.

Другая сфера столкновения свободы и капитализма — так называемая свободная торговля (это может вызвать только смех). Согласно оценкам, около 40 процентов американской торговли приходится на внутрикорпоративные обмены. Когда американская машиностроительная компания везет деталь из Индианы в Иллинойс, это торговлей не называется, а когда из Иллинойса на север Мексики, то это зовется торговлей: экспортом при пересечении детали границы в ту сторону и импортом — в эту.

На самом деле это всего лишь эксплуатация дешевой рабочей силы, нежелание выполнять экологическое законодательство и манипулирование налоговыми платежами. Деятельность того же рода в еще большей степени формирует торговлю в других индустриальных странах. К тому же возрастающую роль в управлении мировой экономикой играют стратегические альянсы компаний.

Поэтому все разговоры о «росте мировой торговли» несерьезны. Возрастает сложное взаимодействие транснациональных корпораций — институтов с централизованным управлением, образующих на самом деле частно-командную экономику.

Торжествует вездесущее лицемерие. Например, сторонники свободной торговли требуют соблюдения прав интеллектуальной собственности (авторство, патенты и т. д.), то есть превращаются в проповедников протекционизма. Патентная версия Всемирной торговой организации (ВТО) — нынешние богатые страны никогда бы на нее не согласились, пока добивались места под солнцем, — не только крайне вредна для экономики развивающихся стран, но и опасна для инноваций, для чего и предназначена. Это называется свободной торговлей, а на самом деле это концентрация власти.

Крупные транснациональные компании хотят урезать свободу, подрывая демократию в странах своего базирования и одновременно обеспечивая правительству возможности защищать их и поддерживать. Это сущность того, что я иногда называю реально существующей рыночной теорией.

Если оглянуться на всю историю современного экономического развития, то окажется, что буквально все без исключения сторонники «свободных рынков» хотят, чтобы они работали для бедных, для среднего класса — но не для них самих. Правительство субсидирует затраты корпораций, оберегает их от рыночных рисков и позволяет присваивать прибыль.

 

Корр  .:   Можно закурить у вас в кабинете? Если вы мне запретите, будет ли это ограничением моей свободы?

Я ограничиваю вашу свободу и расширяю собственные права. Ваше курение у меня в кабинете увеличивает мои шансы умереть. Любые усилия по очеловечиванию существования покушаются на чью-то свободу. Когда ребенок переходит улицу перед моим автомобилем, остановившимся на красный свет, то это ограничивает мою свободу сбить его и быстрее попасть на работу.

Или взять среднюю школу. Бездетным тоже приходится платить школьный налог, так как все мы считаем, что для общества лучше, если дети получают образование. При этом не важно, есть ли у нас самих дети.

Самые фанатичные адвокаты личного деспотизма (на самом деле стремящиеся подорвать свободу и демократию) обычно пользуются приятными словами вроде «свобода». На самом деле им подавай тиранию и обеспечивающее ее сильное государство. Вы только посмотрите, что они предлагают.

Вот, скажем, институт «Хэритедж фаундейшн» разглагольствует на философские темы, говорит о сужении роли государства и т. д., но при этом выступает за раздувание бюджета Пентагона, ведь это главный трубопровод по перекачиванию государственных средств высокотехнологичным отраслям. Отстаивать такие позиции нелегко, но их сторонники легко отказываются от интеллигентного языка и вообще от дебатов.

Экстремисты вроде Мюррея Ротбарда по крайней мере искренни. Они выступают за отмену дорожного налога, вынуждающего вас платить за дорогу, которой вы никогда не пользуетесь. В качестве альтернативы они предлагают нам с вами самим построить дорогу, если нам понадобится куда-то добраться, и взимать с других деньги за пользование ею...

Попробуйте это обобщить. Подобное общество нежизнеспособно, и даже если бы ему удалось существовать, это было бы общество такого террора и ненависти, что любой предпочел бы ему ад.

В любом случае рассуждать о свободе в обществе, где правят крупные корпорации, просто смешно. Какая еще свобода внутри корпораций? Это тоталитарные структуры: низ выполняет приказы верха и, возможно, доводит их до тех, кто располагается еще ниже. Свободы при этом не больше, чем при сталинизме. Те свободы, которыми располагают трудящиеся, гарантируются еще остающейся, ограниченной властью общества.

Когда огромным частным институтам, внутри которых процветает тирания, предоставлены те же права — а то и больше прав, — что отдельным людям, свобода превращается в издевательство. Решение проблемы не в подрыве свободы, а в урезании частных тираний.

 

Корр.:   В Боулдере (Колорадо), где я живу, устроили голосование по вопросу запрета курения в ресторанах. Была развернута шумная кампания против запрета, получавшая щедрое финансирование. Некоторым членам городского совета угрожали, их действия клеймились как фашизм, их самих сравнивали с нацистами. И все во имя свободы.

В этом нет ничего нового. Раньше трубили, что «Филип Моррис» должен иметь свободу приучать двенадцатилетних к курению, как и мамаши — отнимать у них сигареты. Ясно, что у «Филип Моррис» возможностей больше, поэтому их кампания убедительнее, и она выигрывает у тысяч родителей и у сотен муниципальных советов, но это оставляли за скобками.

Недавно я обратил внимание на смешное совпадение. В «Нью-Йорк таймс» появилась статья сотрудника Института Гувера о «глубоких философских различиях» между либералами и консерваторами. Либералы, дескать, за социальную политику на федеральном уровне, тогда как «консерваторы выступают за передачу полномочий штатам, так как считают, что надо приблизить политику к людям».

В тот же самый день в «Уолл-стрит джорнал» появился заголовок: «“Фиделити” всегда добивается своего. Сейчас они хотят снижения налогов в Массачусетсе». Начиналась статья так: «“Фиделити инвестментс” говорит, Массачусетс слушает» — что-то в этом роде...

И дальше разъяснялось, что Массачусетс слушает потому, что «Фиделити» — одна из крупнейших фирм штата, которая может в случае чего перебраться в соседний Род-Айленд. Фирма именно этим и угрожала, если Массачусетс не уменьшит ей налоги, то есть не предоставит субсидию, покрывать которую пришлось бы «народу». (Недавно то же самое вынужден был сделать Нью-Йорк под угрозой крупных финансовых фирм переехать в Нью-Джерси.) Пришлось Массачусетсу пойти навстречу «Фиделити».

За несколько месяцев до этого налоговых льгот потребовал «Рейтеон» — видимо, чтобы компенсировать тот прискорбный факт, что за последние годы его акции подорожали втрое, а дивиденды по ним составили только 25 процентов. В бизнес-прессе появился вопрос (риторический), «не требует ли «Рейтеон» подачек, чтобы передать их своим акционерам».

Тогда Массачусетсу тоже угрожали уходом из штата. Законодатели штата подготовили крупную налоговую реформу в интересах бизнеса, но потом ограничились «Рейтеоном» и другими «оборонными подрядчиками».

Все это — старая песня. До конца XIX века функции корпораций строго ограничивались уставами, утверждавшимися штатами. Это положение было отменено по требованию Нью-Джерси. Корпорации стали основывать свои штаб-квартиры в Нью-Джерси вместо Нью-Йорка, из-за чего последний тоже перестал упорствовать и включился в эту «гонку в направлении дна».

В результате могущество частных тираний значительно упрочилось, они получили новое оружие для подрыва свободы и прав человека, для управления рынками в собственных интересах. Той же логике следует «Дженерал моторе», инвестируя в Польше, или «Даймлер-Бенц», переводя производство из Германии, где труд дорог, в Алабаму, где он дешевле.

Потом, выбрав вместо Алабамы ее конкурента, Северную Каролину, «Даймлер-Бенц» получил новые субсидии, защищенные рынки и защиту от рисков, исходящих от «народа». (Тем же самым могут заниматься корпорации поменьше, когда штатам приходится конкурировать за возможность подкупать тех, у кого сила и власть.)

Разумеется, играть в эту игру проще со штатами, нежели с целыми странами. «Фиделити» нетрудно перебраться в Род-Айленд, «Рейтеон» — в Теннесси, и Массачусетсу это прекрасно известно. Перевод операций за рубеж — задача посложнее.

«Консерваторам» хватает ума, чтобы понять, что перевод решений на уровень штатов не равносилен переводу власти на уровень «народа»: она все равно остается в руках тех, кто одной рукой берет субсидии, а другой рукой их прикарманивает. Вот и весь «глубокий философский принцип», стоящий за стараниями «консерваторов» передать полномочия штатам.

На федеральном уровне этому еще сопротивляются, поэтому он и превратился во врага (не весь, не те его сектора, которые передают деньги крупным корпорациям, как это делает Пентагон, бюджет которого растет вопреки возражениям более 80 процентов народа).

Согласно результатам опроса, приведенным «Вашингтон пост», очень многие придерживаются того мнения, что любые действия федерального правительства плохи, за исключением военной сферы — ведь она нам требуется (разумеется) для отражения страшных угроз американской безопасности. (Но даже и в этих условиях люди не желают увеличения военного бюджета, которым занимаются Клинтон, Гингрич и пр.) «Как это объяснить?» — вопрошает «Вашингтон пост».

Может, виновата длящаяся уже полвека интенсивная пропаганда корпораций в прессе и вообще повсюду, старающаяся направить страхи, негодование и ненависть людей против правительства и скрыть от них могущество частного капитала? Нет, от таких предположений газета далека. Для нее остается загадкой, откуда у людей такие странные мысли.

На самом деле источник этих мыслей ясен. Когда человеку захочется дать выход своей ярости из-за неудавшейся жизни, он скорее взорвет федеральный офис, чем штаб-квартиру какой-нибудь корпорации.

У правительства полно изъянов, но такая пропаганда выступает как раз против его правильных действий — против его функций единственного защитника людей от частной тирании.

 

Корр.:   Вернемся в Колорадо, в Боулдер. Там вы тоже видите пример «антиполитики»?

Там я вижу пример наступления на демократию. Это значит, что людей лишают их права объединяться и демократически решать, как они хотят жить.

* * *

Корр.:   Вы часто подчеркиваете, что руководство корпораций получает все, чего хочет, на блюдечке, но при этом с подозрением относится к крайне правым, потому что хочет, чтобы у их дочерей оставалось право на аборт. Но ведь это право у них было и до решения Верховного суда по делу «Роу против Уэйда» (подтвердившего законность абортов).

Руководству корпораций не хочется делать это тайно, опускаться на криминальный уровень. Они нуждаются в нормальных свободах для своих жен и дочерей и сами хотят жить в цивилизованном обществе, а не в пещере религиозного фундаментализма, где окружающие думают, что мир был сотворен пару тысяч лет тому назад.

В этой ультраправой тенденции их тревожит еще одно — популистская струя. Существует большая оппозиция всякой крупной величине: не только большому правительству, но и большому бизнесу. Правые не видят смысла в финансировании науки, а бизнес видит, ведь наука создает технологию и знания, которые бизнес потом станет эксплуатировать.

Еще руководителям корпораций не очень нравится мысль о ликвидации наднациональных институтов, таких как ООН, и так называемой иностранной помощи. Им такие институты необходимы. У шовинизма и узколобого фанатизма, восстающих против реформ и социальных выплат, есть другая сторона, очень тревожащая бизнес.

 

На внутреннем фронте

 

Миф о тяжелых временах

Корр.:   На днях я звонил вам домой, в Лексингтон. Вы сидели в темноте — вырубилось электричество...

У меня ощущение, что такие вещи будут происходить все чаще. В инфраструктуру вкладывается недостаточно средств. Это — элемент погони за скорым доходом, когда все остальное перестает интересовать.

Это многие сознают. К нам заходил водопроводчик, сказавший, что он приобрел себе генератор, потому что ожидает частых отключений электроэнергии.

Еще одна сторона того же самого — аутсорсинг. Для корпораций это экономия, а для потенциальной рабочей силы это удар. В университетах нанимают персонал на полставки, который часто меняется. В науке тоже растет тенденция к кратковременной, прикладной, а не теоретической, фундаментальной деятельности, а ведь это она заложила в 1950-х годах фундамент сегодняшней экономики. Понятно, к чему это может привести с течением времени.

 

Корр  .:   Ваше отношение к дефициту — рабочих мест, денег, возможностей...

Прогуляйтесь по любому большому городу. Вы же видите, как много всего надо переделывать и улучшать.

Работы полно, свободных рук тоже. Люди с радостью взялись бы за нее, но не позволяет катастрофическое состояние экономической системы.

Страна буквально тонет в капитале. У корпораций столько денег, что они не знают, куда их девать, — скоро они у них из ушей полезут... Дефицита средств не наблюдается, сейчас не «тощие времена». Просто процветает мошенничество.

 

Корр  .:   В1996 году президент Клинтон подписал «Акт о личной отве