Миграция и безопасность общностей, обществ, государств

Теперь посмотрим на миграцию со стороны контрагентов мигрантов. Теоретически для этого надо пройтись по всем основным аспектам и уровням безопасности. Практически первое невозможно в рамках вводной главы, да и не нужно, так как этим занимаются авторы других глав; во втором же нет необходимости, поскольку, как будет видно из дальнейшего изложения, принципиальное значение имеют только уровни общности, общества/государства и сообщества государств. Из-за того, что оценки безопасности под влиянием укоренившихся представлений о ней могут расходится с реальным состоянием безопасности, восприятие мигрантов обыденным сознанием на любом уровне выше индивидуального лучше отделить от их действительного воздействия на безопасность общностей. Отдельный сюжет - и отношение к миграции политического сознания, вытекающее из разных концепций безопасности или прямо в них заявленное: оно влияет на обыденное сознание и определяет миграционную политику государств.

Выше отмечалось, что почти всякое миграционное перемещение с одной территории на другую содержит в себе вызов безопасности. Вызов не равнозначен угрозе, угрозы безопасности создает далеко не каждый миграционный поток. Но каждый отдельно взятый подобен любому другому в том смысле, что в полюсе выбытия создает ситуацию ослабления или даже разрыва сложившихся социальных связей - хотя бы за счет сокращения числа их непосредственных участников, а в полюсе прибытия - ситуацию внезапного и потому как бы беззаконного дополнительного давления на такие связи. Для отдельного человека, где бы он ни проживал - у источника потока или у его устья, - воздействие миграции на сети социальных отношений может иметь значение, а может и не иметь. Все зависит от его индивидуального положения, от того, находится ли он сам в ячейке, испытывающей ослабление или перегрузку, в какой мере он вообще интегрирован в эту сеть, зависим от нее. Не то с общностями и обществами. Поскольку для них миграция непременно оборачивается чрезмерным провисанием или натяжением регулирующих социальных сетей, они склонны воспринимать ее не столько как вызов, сколько как внутреннюю (в полюсе выбытия) или внешнюю (в полюсе прибытия) угрозу своей безопасности. А замкнутые общности с их относительно развитым групповым самосознанием - типа деревенских или поселковых - еще и считают угрозу скорее реальной, чем потенциальной.

Давно замечено, что негативное восприятие мигрантов значительно сильнее ощущается по месту прихода, чем по месту выхода. Оно и понятно: ведь в полюсе прибытия субъектами напряжения сети выступают люди, для которых сама возможность социального включения в новую среду начинается с помещения их этой средой в архетипическую оппозицию "мы - они", "свои - чужие". Особенно сильным и негативистски окрашенным противопоставление "пришельцев" "коренным" бывает тогда, когда мигранты, действительно резко выделяясь своим внешним обликом и нормами поведения, отвергают модель адаптации, предполагающую мимикрию к среде, быстрое растворение в ней. Классический пример - "кавказцы" в России, явно лидирующие по силе направленных на "чужаков" фобий [51]. Однако и опыт русских мигрантов из бывших республик СССР довольно убедительно показывает, что, как минимум, для малых социальных общностей факт их этнического сродства с "пришельцами" не имеет решающего значения [52]. В полюсе же выбытия мигранты - безусловно "свои", что автоматически уменьшает, а то и сводит на нет негативное отношение общности и общества к факту миграции. Только в некоторых специфических ситуациях такое отношение набирает силу - например, в тех случаях, когда выезжающие принадлежат к одному этническому меньшинству или одной профессиональной группе. В первом случае падает этнический таксон меньшинства, во втором затрудняется нормальное функционирование социальной инфраструктуры; и то, и другое отрицательно сказывается или может сказаться на воспроизводстве общности. Впрочем, нередко это касается только общности, высылающей мигрантов. Другие общности, в особенности стремящиеся изменить в свою пользу сложившуюся на данной территории этносоциальную стратификацию, могут, наоборот, приветствовать эмиграцию [53].

Как вездесущи социальные сети, задеваемые миграционными потоками, так и всепроникающе влияние миграции. Она может создавать реальные или потенциальные угрозы практически любому аспекту безопасности. В полюсе выбытия "разрежение" сетей из-за оттока мигрантов может быть столь значительным, что начинается возрождение, казалось бы, уже изжитых организационных форм хозяйственной деятельности [54]. Или происходит распад высылающих общностей и семей, превращение части остающихся в некое подобие рантье, существующих в основном на мигрантские переводы. Общество в целом может столкнуться с проблемами "утечки умов", очаговой деформации своей демографической, территориальной и социально-профессиональной структуры. К этим угрозам безопасности, производным от выбытия мигрантов, могут добавится угрозы, производные от их возвращения, - например, вследствие привнесения ими в родную среду неорганичных образцов чужой культуры или образцов потребления, заимствованных в стране/регионе пребывания [55].

В полюсе прибытия миграция может обернуться угрозами для индивидуальной и групповой безопасности принимающего населения - из-за обострения конкуренции на местных рынках труда и жилья, монополизации мигрантами некоторых секторов экономической активности, столкновения этнических и субэтнических стереотипов и норм поведения, социальной и культурной маргинализации части мигрантов, их криминализации [56]. Принимающему обществу в целом миграция может подарить очаги социальной напряженности в местах повышенной концентрации мигрантов, локальные вспышки этнических конфликтов, рост ксенофобии, политического радикализма и экстремизма, провоцируемый напряженностью и конфликтами [57]. Добавим, что в конкретных условиях постсоветского пространства возвращение в Россию русских и русскоязычных из других государств СНГ делает эти государства более гомогенными, сплачивает их хотя бы на этнокультурной основе; тем самым объективно укрепляются возможности для их отдаления от России или даже проведения целенаправленно антироссийской политики. Другое вероятное направление ухудшения межгосударственных отношений - претензии к России из-за мигрантофобии, административных высылок мигрантов и других "утеснительных" мер.

И все же миграция ни в коей мере не может считаться только источником угроз безопасности. Миграция потому и должна в первую очередь квалифицироваться как вызов, что побуждает к ответам не одного, а двух видов: и к защите безопасности в ее прежнем статусе, и к ее перестройке, качественному возвышению. Поначалу инерционное общественное сознание видит только первый ответ; но рано или поздно оно понимает необходимость второго. И в том, что он все-таки избирается, как раз и сказывается позитивная субъектность мигрантов. Избирательно, случайным образом она отражается уже на жизни индивидуальных контрагентов мигрантов; выше же индивидуального слоя она ощущается на всех уровнях безопасности и на всех ее аспектах.

Миграция рождает не только угрозы безопасности, но и новые средства ее расширения и обогащения. В литературе неоднократно отмечался положительный эффект миграции для отпускающих общностей, обществ и государств [58]: рассасывание аграрного перенаселения, приток денежных переводов в депрессивные районы, образование межтерриториальных экономических и социальных связей, взаимная диффузия городской и сельской культуры, возрастание политически интегрирующей роли центров притяжения мигрантов в масштабах страны, улучшение ее положения в международной системе разделения труда, более полное подключение к мировым ресурсам и информационным потокам.

Менее очевидным выглядит положительный вклад миграции в полюсах прибытия. Но и здесь имеются убедительные доводы. Так, давно уже стало общим местом утверждение, что возвращение в Россию "соотечественников" может компенсировать естественную убыль трудоспособного населения в стране в целом и отдельных ее районах [59], что "другие русские", обычно превосходящие принимающее население по показателям образованности и квалификации, по своей трудовой этике и уровню гражданской самоответственности, дают благородный приплав общностям, в которые они постепенно интегрируются. В отношении "плюсов" миграции иных этнических групп из ближнего и дальнего зарубежья мнения сильно расходятся. Но не говоря уже о том, что при нынешнем угрожающем положении с трудовыми ресурсами всякий приток трудоспособного населения является благом с точки зрения экономической безопасности России, разве дальнейшее усиление ее национального и культурного многообразия чревато одними только этническими конфликтами? Большинство иноэтнических "пришельцев" не следуют пока принципу компактного расселения - они рассеиваются по городам, предпочитая крупные. Значит, по образу жизни, образцам социальной включенности, культурным предпочтениям они скорее всего будут принадлежать к высокоурбанизированному сегменту российского населения. А тот тяготеет к центростремительной политической тенденции, куда в большей степени образует ресурс федерализма, чем сепаратизма. Равным образом вызов со стороны культурного многоголосия иноэтничных мигрантов может, конечно, оказаться стимулом к националистическому самозамыканию культуры русской - но и к ее новому мощному развертыванию вовне, в пространство творческого, "бахтинского" диалога [60]. Даже реальные угрозы, создаваемые миграцией, не проходят однозначно по ведомству зла: они побуждают и группу, и общество, и власть к активности, к реадаптации безопасности, заставляют взглянуть на нее под непривычным углом зрения. Они апеллируют к жизненным силам. Если же сил нет и рутинная неизменность оказывается высшим идеалом безопасности, то и сугубо заградительные меры не помогут, и на миграционный приток пенять смысла не больше, чем на погоду: он все равно преодолеет препоны, пронесет сквозь фильтры мертвенно неподвижной безопасности разрушительную часть своего потенциала.