Карьера на рынке вторичной разницы требует пересмотра

 

Антон Дюбуа, хозяин лавки «На полку их, Дэнно», служил Торговцем Смертью дольше прочих в Сан-Франциско. Само собой, он сначала не называл себя Торговцем Смертью, но когда их так назвал этот парнишка Мятник Свеж, который открыл музыкальный магазин на Кастро, Антон уже и не думал о себе иначе. Ему стукнуло шестьдесят пять, здоровье подводило — телом своим он всю дорогу пользовался почти исключительно для того, чтобы носить на нем голову, в которой большую часть времени и жил. Но годы чтения превратили ее в энциклопедию по науке и мифологии смерти. Поэтому в тот четверг, сразу после заката, когда в окнах его лавки почернело, словно из вселенной вдруг высосали весь свет, и к нему за стойку, где он сидел с книгой под маленькой лампой, будто на желтом островке в неохватной черноте ночи, по проходу двинулись три женские фигуры, Антон Дюбуа оказался первым человеком за последние полторы тысячи лет, который в точности знал, что — кто — это.

— Морриган, — произнес он, и в голосе его особого страха не слышалось.

Антон отложил книгу, но страницу закладывать не стал — незачем. Снял очки, протер полой фланелевой рубашки, затем снова надел, чтобы ничего не упустить. Пока Морриган были иссиня-черными очерками, что перемещались по глубоким теням лавки, но он их видел. Когда Антон заговорил, они остановились. Одна зашипела — не по-кошачьи, долго и стойко, а скорее как воздух, что выходит из надувного плота, который один лежит между тобой и темным морем с акулами: то шипела, сочась в расходящиеся швы, сама жизнь.

— Я так и думал. Что-то происходит, — сказал Антон, теперь — отчасти нервно.

— И знаки были, и пророчество Люминатуса — я так и знал, что-то должно произойти. Но не думал, что это будете вы — лично, так сказать. Весьма увлекательно.

— Приверженец? — спросила Немайн.

— Поклонник, — сказала Бабд.

— Жертва, — сказала Маха.

Они сгрудились вокруг него — за границей света.

— Я перевез сосуды души, — сказал Антон.

— Догадался, что с прочими что-то случилось.

— Ай, ты разочарован, что не первый? — спросила Бабд.

— Все будет как в первый раз, тыковка, — сказала Немайн.

— Во всяком случае, для тебя. — И она хихикнула.

Антон опустил руку под стойку и нажал кнопку. Над передними витринами и входом в лавку начали разворачиваться стальные шторы.

— Боишься, как бы мы не сбежали, черепах, — сказала Маха.

— Правда же, он похож на черепаху?

— О, я знаю, шторы вас не удержат, они здесь не для этого. В книгах говорится, что вы бессмертны, а я подозреваю, что это не совсем так. Слишком много ходит историй о воинах, которые вас ранили и видели, как вы исцеляетесь прямо на поле битвы.

— Мы останемся еще на десять тысяч лет после твоей смерти — которая, могу прибавить, начнется уже довольно скоро, — ответила Немайн.

— Души, черепах. Куда ты их дел? — Она дотянулась лапой, и заточенные когти цапнули свет у лампы. Яд капал с них и шипел, пузырясь на полу.

— Ты, стало быть, Немайн, — сказал Антон.

Морриган улыбнулась — в темноте сверкнули ее зубы.

Антона объял странный покой. Тридцать лет он так или иначе готовился к этому. Как там говорили буддисты?

«Ты можешь поистине жить, только будучи готовым к своей смерти».

Если тебя не подготовили тридцать лет сбора душ и наблюдения за тем, как люди умирают, что вообще способно тебя подготовить? Под стойкой Антон аккуратно отвинтил колпачок из нержавеющей стали, что прикрывал красную кнопку.

— Вон те колонки в глубине лавки я установил несколько месяцев назад. Вы наверняка их видите, хоть мне и не видно, — сказал Антон.

— Души! — рявкнула Маха.

— Где?

— Я не знал, понятно, что это будете вы. Мне казалось, должны явиться эти маленькие твари, которые шляются тут по району, — я их видел. Но вам, я чаю, музыка тоже должна понравиться.

Морриган переглянулись.

Маха прорычала:

— Кто сейчас говорит «я чаю»?

— Он лепечет, — сказала Бабд.

— Давайте его пытать. Вынимай у него глаза, Немайн.

— Вы помните, как выглядит клеймор? — спросил Антон.

— Здоровенный двуручный палаш, — ответила Немайн.

— Хорошо бошки оттяпывать.

— Я знала, я знала, — сказала Бабд.

— Она просто выделывается.

— Ну а в наше время клеймор означает нечто иное, — сказал Антон.

— Если работаешь с подержанными вещами три десятка лет, попадаются весьма занятные. — Он закрыл глаза и нажал кнопку.

Он рассчитывал, что душа его упокоится в книге — предпочтительно в надежно спрятанном первом издании «Консервного ряда».[60]

Изогнутые противопехотные мины направленного действия «клеймор», которые Антон установил в колонках в глубине лавки, взорвались, швырнув две тысячи восемьсот шариков от подшипников в стальные шторы со скоростью, немногим меньшей скорости света, — и шарики эти разодрали в клочья Антона и все остальное на своем пути.

 

Рэй шел за любовью всей своей жизни квартал вверх по Мэйсон-стрит, а потом его любовь вскочила в канатный вагон и проехала остаток пути вверх по склону холма в Китайский квартал. Проблема в том, что вычислить, куда направляется вагон, легко, но ходят эти вагоны с интервалом минут в десять, поэтому Рэй не мог дождаться следующего, вскочить в него и крикнуть вагоновожатому:

«Поезжайте вон за тем антикварным транспортным средством — и газуйте посильней!»

Такси в пределах видимости тоже не наблюдалось.

Выяснилось, что бежать вверх по крутому склону в жаркий летний день в уличной одежде — не совсем то же самое, что бегать перед строем поджарых резиновых кукол по движущейся дорожке в спортзале с кондиционированным климатом.

Когда Рэй добрался до Калифорния-стрит, он обливался потом и не только ненавидел весь город Сан-Франциско и его обитателей в придачу, но и готов был навсегда позабыть Одри и вернуться к относительному отчаянию Украинских Рабынь, Отсасывающих Досуха издалека.

Передышка ему выпала на развязке Пауэлл-стрит, где вагоны разворачивали на вертушке у Китайского квартала, и Рэй сумел запрыгнуть в следующий и продолжить головокружительную погоню со скоростью семь миль в час — еще десять кварталов по Маркет-стрит.

Затем Одри выскочила из кабельного вагона, перешла прямо на островок посреди Маркет-стрит и села в древний трамвай, который тронулся, не успел Рэй дойти до остановки. Это просто какая-то дьявольская суперведьма общественного транспорта, подумал он. Вагоны ее поджидают, когда ей нужны, а стоит добраться до места ему, они уже уехали. Ей подвластен некий злой трамвайный амулет, в этом нет сомнений.

(В делах сердечных воображение бета-самца порою быстро ополчается на барахтающегося ухажера, и у Рэя оно в тот миг уже поглощало те крохи уверенности, что он собрал в кулак.)

Однако перед ним лежала Маркет-стрит — самая оживленная улица в городе, и Рэй сумел быстро поймать такси и проехать за Одри до самой Миссии. И даже пару кварталов дальше, пока Одри снова шла пешком.

Рэй держался в квартале за ней, и Одри его привела к большому нефритово-зеленому особняку в стиле королевы Анны чуть дальше 17-й улицы.

На колонне у входа висела табличка:

БУДДИСТСКИЙ ЦЕНТР «ТРИ ДРАГОЦЕННОСТИ».

Рэй уже отдышался и пришел в себя, поэтому с комфортом расположился за фонарным столбом через дорогу и смотрел, как Одри поднимается на крыльцо. Ей навстречу распахнулась застекленная дверь; выскочили две старушки — казалось, им не терпится что-то сообщить Одри, но они не могут взять себя в руки.

Рэю старушки показались знакомыми. Он затаил дыхание и полез в задний карман джинсов. Извлек две фотокопии водительских прав тех женщин, которых его просил отыскать Чарли. Ну точно, они — перед будущей миссис Мэйси стояли Эстер Джонсон и Ирэна Посокованович. И в тот миг, когда Рэй ломал голову над возможной связью, дверь буддистского центра опять открылась и наружу вылетело нечто похожее на речную выдру в мини-платьице с блестками и в сапогах стриптизерши. Оно кинулось в атаку на лодыжки Одри с ножницами наперевес.

 

Чарли с инспектором Риверой стояли у магазина «Свежая музыка» на Кастро, пытаясь разглядеть что-нибудь внутри, за вырезанными картонными фигурами и гигантскими конвертами альбомов. Если верить извещению на дверях, магазину следовало работать, но дверь была заперта, а свет не горел. Судя по тому, что представилось взору Чарли, в магазине за прошедшие годы, с тех пор как он познакомился с Мятником Свежем, ничего не изменилось, за исключением одного, но важного факта: пропал стеллаж с пылающими сосудами.

По соседству располагалась лавка мороженого йогурта, и Ривера завел Чарли туда и побеседовал с владельцем. Парень был слишком накачан для кондитера.

— Он уже пять дней не открывается, — сказал он. Никому ни слова не сказал. У него все в порядке?

— Я уверен, что у него все прекрасно, — ответил Ривера.

 

Через три минуты инспектор выяснил все телефонные номера и адрес Мятника Свежа у диспетчера полиции Сан-Франциско, и, прозвонив по всем и везде услышав автоответчики, они с Чарли отправились к Мятнику домой в Твин Пикс. У двери квартиры лежала горка газет.

Ривера повернулся к Чарли:

— Кого-нибудь еще знаете? Кто мог бы подтвердить то, о чем вы мне рассказывали?

— В смысле — других Торговцев Смертью? — уточнил Чарли.

— Я их не знаю, но знаю о них. С вами они, возможно, разговаривать не захотят.

— Хозяин букинистической лавки на Хэйт и старьевщик в начале 4-й улицы, так?

— Нет, — ответил Чарли.

— Ничего похожего. Почему вы спросили?

— Потому что оба пропали, — ответил Ривера.

— У старьевщика в кабинете все стены были в крови. А у букиниста на полу валялось человеческое ухо.

Чарли обмяк и навалился на стену.

— В газетах про это ничего не было.

— Мы такое не разглашаем. Оба жили бобылями, никто ничего не видел, мы даже не знаем, есть ли там состав преступления. Но теперь, раз пропал этот свежий мужик…

— Думаете, эти двое тоже торговали смертью?

— Я не утверждаю, Чарли, что я в это верю, — могло быть просто совпадение. Но когда мне сегодня насчет вас позвонил Рэй Мэйси, я все равно собирался с вами встречаться. Спросить, знали вы их или нет.

— Рэй меня сдал?

— Не кипишитесь. Может, он спас вам жизнь.

Чарли уже в сотый раз за вечер подумал о Софи — его беспокоило, что он не рядом с ней.

— Можно, я позвоню дочери?

— Конечно, — сказал Ривера.

— Но потом…

— «На полку их, Дэнно» в Миссии, — сказал Чарли, вытаскивая из пиджака мобильник.

— Дотуда минут десять. Мне кажется, хозяин — один из нас.

 

У Софи все было отлично — они с миссис Корьевой кормили адских псов «Сырными тритончиками». Девочка спросила, не надо ли Чарли помочь, и он чуть не разрыдался. Ответил, что нет, когда голос перестал дрожать.

 

Через семь минут они встали едва ли не поперек Валенсия-стрит: впереди пожарные машины палили из водометов по второму этажу того дома, где прежде располагалась лавка Антона Дюбуа. Чарли с инспектором вышли из машины, и Ривера предъявил бляху тому полицейскому, который первым прибыл на место происшествия.

— Пожарные бригады не могут проникнуть внутрь, — сообщил тот. — Там сзади тяжелая стальная дверь, а в этих ставнях с четверть дюйма стали, если не больше.

Шторы пучились наружу, и на них виднелись тысячи мелких бугорков.

— Что произошло? — спросил Ривера.

— Пока не знаем, — ответил полицейский.

— Соседи сообщили о взрыве, и пока это все, что нам известно. Выше никто не жил. Все соседние здания мы эвакуировали.

— Спасибо, — сказал Ривера.

Он посмотрел на Чарли и поднял бровь.

— Филлмор, — ответил тот.

— Ломбард на углу Фултон и Филлмор.

— Поехали, — Ривера взял Чарли за руку, чтобы тот быстрее хромал к машине.

— Так я больше не подозреваемый? — спросил Чарли.

— Если выживете — разберемся, — ответил Ривера, открывая дверцу.

Из машины Чарли позвонил сестре:

— Джейн, мне нужно, чтобы ты забрала Софи и собачек и отвезла их к себе.

— Конечно, Чарли, только мы недавно ковры почистили… Элвин и…

— Ни за что не разлучай Софи и собак ни на секунду, Джейн, ты меня поняла?

— Господи, Чарли. Ну еще бы.

— Я не шучу. Ей может грозить опасность, а они ее защитят.

— Что происходит? Вызвать полицию?

— Я и так с полицией, Джейн. Прошу тебя — поезжай за Софи немедленно.

— Уже выхожу. А как мне их всех вместить ко мне в «субару»?

— Как-нибудь. Если надо, привяжи Элвина и Мохаммеда к заднему бамперу и езжай медленно.

— Но это ужас, Чарли.

— Нет, не ужас. Они справятся.

— Да нет, когда я в прошлый раз так делала, они оторвали мне бампер. Ремонт обошелся в шестьсот долларов.

— Поезжай. Перезвоню через час. — И Чарли отсоединился.

 

— Ну что, эти клейморы — паскудство, я вам так скажу, — произнесла Бабд.

— Как мечи они мне раньше нравились, а теперь… Вот обязательно их нынче делать так, чтоб бабахали и кидались этой… Немайн, как эта дрянь называется?

— Шрапнель.

— Шрапнелью, — сказала Бабд.

— А я только начала в себя приходить…

— Заткнись! — рявкнула Маха.

— Но больно же, — ответила Бабд.

Морриган текли по стоку под 16-й улицей в Миссии. Теперь в них вновь осталось еле-еле два измерения, и походили они на драные черные боевые флаги — прохудившиеся тени, что сочились черной слизью. Немайн оторвало одну ногу, и Морриган сунула беглую конечность под мышку, а сестры волокли ее саму по трубе.

— Немайн, лететь можешь? — спросила Бабд.

— Ты тяжелая, знаешь.

— Только не здесь, а туда я больше не пойду.

— Нам придется еще что-то делать Сверху, — сказала Маха.

— Если хочешь поправиться в этом тысячелетии.

Когда три дивы смерти вытекли к широкой развилке под Маркет-стрит, перед ними в трубе что-то заплескалось.

— Что это? — спросила Бабд.

Все остановились. Что-то проплюхало мимо по трубе, к которой они приближались.

— Что это было? Что это было? — встревожилась Немайн, которой за сестрами ничего не было видно.

— Похоже на белочку в бальном платье, — ответила Бабд.

— Но я сильно ослабла и могу бредить.

— К тому же ты идиотка, — сказала Маха.

— Это же дармовая душа. Лови давай! Ею мы вылечим Немайн ногу.

Маха и Бабд выронили сестру-унидекстру и кинулись к развилке. И тут им дорогу заступил бостонский терьер.

Когда Морриган ретировались по трубе, звук был такой, словно кошки рвут кружево.

— Эгей, эгей, эгегей, — пела Маха, и то, что оставалось от ее когтей, царапало бетон.

Фуфел отрывисто и угрожающе протявкал и кинулся на Морриган в бой.

— Новый план, новый план, новый план, — бормотала Бабд.

— Ненавижу собак, — изрекла Маха.

В ретираде они подхватили сестру.

— Мы, богини смерти, мы, кто скоро будет повелевать всей подлежащей тьмой, — и бежим от крохотного песика, — сказала Немайн.

— Ну и к чему ты это, поскакушка? — спросила Маха.

 

А в Филлморе Кэрри Лэнг закрыла свой ломбард на ночь и стала ждать, когда очистятся ультразвуком драгоценности, принятые днем, чтобы их можно было выложить в витрину. Ей хотелось поскорее все закончить и убраться отсюда — пойти домой, поужинать, может, на пару часов выйти погулять. Ей было тридцать шесть, не замужем, и она считала своей обязанностью гулять — чем черт не шутит, вдруг встретит хорошего парня, — хотя на самом деле предпочла бы остаться дома и смотреть по телевизору детективы. Она гордилась тем, что не стала циником. Ростовщик, как и судебный поручитель под залог, склонен рассматривать людей с худшей стороны, и что ни день Кэрри в себе давила опаску: вдруг последний на земле приличный парень уже стал барабанщиком или сторчался?

Однако в последние дни Кэрри не очень стремилась выходить на улицу: уж очень много странностей она видела и слышала в городе. В тенях шебуршились какие-то твари, из ливнестоков что-то шептали голоса. Чем дальше, тем больше ей нравилось сидеть дома. Кэрри даже стала брать с собой на работу бассета-пятилетку Бодряка. Взаправду защитить ее пес, конечно, не мог, если нападавший не был ростом ниже колена, хотя гавкал громко и была надежда, что однажды Бодряк обгавкает какого-нибудь мерзавца. Если у мерзавца под рукой не будет собачьей галеты. Но, как впоследствии выяснилось, те, кто вторгся вечером в ломбард, ростом были гораздо ниже колена.

Кэрри служила Торговкой Смертью девять лет и, когда первое потрясение прошло (что заняло каких-то четыре года), стала полагать все это причудой бизнеса. Но по намекам в «Великой большой книге Смерти» она понимала: что-то происходит. И это ее нервировало.

Выйдя в торговый зал, чтобы открутить до пола защитные жалюзи, Кэрри услышала, как за спиной в темноте что-то шевелится, — что-то низенькое, у гитарной стойки. Проходя, оно зацепило струну ми, и нота завибрировала предостережением. Кэрри остановилась и проверила, с собой ли у нее ключи, — вдруг придется выскакивать в переднюю дверь. Она расстегнула кобуру револьвера 38-го калибра, затем подумала:

«Какого черта, я же не легавый», вытащила оружие и прицелилась в еще звучавшую гитару.

Полицейский, который ухаживал за ней много лет назад, уговорил ее всегда носить с собой на работе «смит-и-вессон». И пусть раньше ей ни разу не приходилось его выхватывать, она знала, что грабителей револьвер отпугивает.

— Бодряк? — позвала она.

Ответило ей какое-то шорканье в задней комнате. Ну зачем она выключила почти весь свет? Рубильник — в глубине склада, путь освещали только лампочки в витринах, которые почти не отбрасывали света на пол, а именно там что-то и шевелилось.

— У меня пистолет, и стрелять я умею, — сказала она и почувствовала себя дура дурой, еще не успев договорить.

На сей раз ей ответил приглушенный скулеж.

— Бодряк!

Нырнув под заслонку прохода в стойке, Кэрри кинулась на склад, по ходу обводя помещение стволом револьвера, как полицейские в телевизоре. Опять скулеж. В полумраке она различила Бодряка — пес лежал, как всегда, у черного хода, однако морда и лапы у него были чем-то обмотаны. Монтажной лентой.

Кэрри потянулась к выключателю, но что-то ударило ее под коленки. Она попыталась извернуться, и что-то двинуло ее в грудь, сбив на пол. Острые когти впились в запястья, и она выпустила револьвер. Затылком Кэрри стукнулась о косяк, и в голове словно замигал стробоскоп, потом что-то шарахнуло ее по черепу — больно, — и все вокруг почернело.

Когда Кэрри пришла в себя, везде по-прежнему было темно. Она не понимала, сколько провела в отключке, а шевельнуться, чтобы взглянуть на часы, не могла.

«Боже мой, они свернули мне шею», — подумала она.

Мимо что-то проплывало, и каждый предмет тлел красным, едва высвечивая то, что их несло: крохотные черепа — клыки — когти — мертвые пустые глазницы. Сосуды души словно плыли над самым полом в сопровождении почетного караула падали. Затем Кэрри ощутила на себе чьи-то когти — эти твари касались ее, двигались под ней. Она попыталась заорать, но рот ей плотно заклеили.

Она почувствовала, как ее поднимают, затем различила дверь черного хода — та открылась, и Кэрри пронесли наружу в каком-то футе от пола. После чего вздернули почти стоймя, и она поняла, что падает в темную бездну.

 

Черный ход в ломбард был открыт, а в углу задней комнаты лежал обмотанный монтажной лентой бассет. Ривера осмотрел все помещение, не убирая пистолет и в одной руке держа фонарик. Никого не обнаружив, позвал из переулка Чарли.

Войдя, тот сразу включил свет.

— Ой-ей, — сказал он.

— Что? — спросил Ривера.

Чарли показал на стеллаж с разбитым стеклом.

— Тут она держала сосуды. Когда я заходил, он был почти полон. А теперь — ну, в общем…

Ривера осмотрел пустой шкаф.

— Ничего не трогайте. Что бы тут ни произошло, вряд ли это дело рук того же негодяя.

— Почему? — Чарли заглянул на склад, где лежал связанный бассет-хаунд.

— Из-за него, — сказал Ривера.

— Собаку не связывают, если хотят кого-то замочить и наоставлять везде кровь и обрубки тел. Не та ментальность.

— Может, она сама его связывала, когда сюда нагрянули? — сказал Чарли.

— По виду она вроде как полицейская такая дама.

— Ну да, все полицейские любят собачий бондаж — вы на это намекаете? — Ривера вложил пистолет в кобуру, вытащил из кармана перочинный нож и подошел к ерзавшему на полу бассету.

— Нет, не на это. Извините. Но пистолет у нее был.

— Наверняка она не выходила наружу, — сказал Ривера.

— Иначе включилась бы сигнализация. Что это на косяке? — Он пилил ножом ленту на лапах бассета, стараясь их не задеть, и головой показывал на проход из лавки на склад.

— Кровь, — ответил Чарли.

— И клочок волос.

Ривера кивнул:

— Там на полу тоже кровь? Ни к чему не прикасайтесь.

Чарли посмотрел на трехдюймовую лужицу слева от двери.

— Н-да, похоже.

Инспектор освободил собаке передние лапы и теперь удерживал ее коленями, чтобы распутать ленту на морде.

— Там следы, не смажьте. Что это — частичные отпечатки обуви?

— Похожи на птичьи. Может, куры?

— Нет. — Ривера отпустил бассета, который тут же попытался напрыгнуть на итальянские парадные брюки инспектора и облизать ему физиономию в честь такого праздника. Ривера удержал пса за ошейник и подошел к Чарли.

— И точно куриные, — сказал инспектор.

— Ага, — подтвердил Чарли.

— А у вас на пиджаке собачьи слюни.

— Мне нужно об этом сообщить, Чарли.

— Собачьи слюни — решающий фактор для вызова подкрепления?

— К черту слюни. Собачьи слюни здесь ни при чем. Мне нужно об этом сообщить и вызвать напарника. Он и так разозлится, что я столько ждал. Мне нужно отвезти вас домой.

— Если не сведете пятно с костюма за тысячу долларов, собачьи слюни будут очень даже при чем.

— Сосредоточьтесь, Чарли. Как только вызову сюда опергруппу, я отправляю вас домой. Как мне звонить, вы знаете. Чуть что — сообщайте. Что угодно.

Ривера позвонил по мобильнику диспетчеру и вызвал патрульную и оперативно-следственную группы, как можно скорее. Когда он закрыл телефон, Чарли сказал:

— Так я больше не под арестом?

— Нет. Оставайтесь на связи. И не высовывайтесь, ладно? Может, даже имеет смысл несколько суток провести вне города.

— Не могу. Я Люминатус, у меня есть обязанности.

— Но вы не знаете, каковы они…

— Если я их не знаю, это не означает, что их нет, — ответил Чарли.

Пожалуй, чересчур агрессивно.

— И вы уверены, что не знаете, сколько еще в городе этих Торговцев Смертью и где их найти?

— Мятник Свеж говорил, что по меньшей мере десяток, а больше я ничего не знаю. Кроме той женщины и старика в Миссии я на прогулках больше никого не засек.

В переулок въехала машина, и Ривера вышел к черному ходу встретить коллег. Затем повернулся к Чарли:

— Поезжайте домой, Чарли, и выспитесь, если сумеете. Я буду на связи.

Чарли не сопротивлялся, когда патрульный подвел его к машине и помог забраться на заднее сиденье. Изнутри Чарли помахал Ривере и бассет-хаунду. Патрульный крейсер задом сдал из переулка.

 

Трехнутый денек

 

То был трехнутый денек в Городе Двух Мостов. С первым светом зари на конструкциях моста Золотые Ворота расселись стаи стервятников и принялись глазеть на автомобилистов так, словно удивлялись, как это людям хватает наглости до сих пор оставаться в живых и куда-то ехать. Вертолеты дорожной полиции, вызванные, чтобы снять на пленку пернатых захватчиков моста, вместо этого десять минут снимали спиральную тучу летучих мышей, вившуюся вокруг пирамиды «Транс-америка», после чего, надо полагать, испарились в черном тумане, уплывшем по Заливу в открытое море. Утонули три пловца, состязавшиеся в Сан-Францисском триатлоне, и вертолет репортеров сумел заснять что-то под водой — некий темный силуэт, подплывший снизу к одному из пловцов и утащивший его на глубину. Многочисленные прогоны пленки выявили там отнюдь не зализанные очертания акулы — у существа обнаружился немалый размах крыльев и отчетливая рогатая голова. На скатов, наблюдавшихся ранее, совсем не походило. В парке Золотые Ворота внезапно поднялись на крыло все утки и покинули этот район; сотни морских львов, что, как правило, нежились на солнышке у Пирса 39, пропали тоже. И все голуби, судя по всему, исчезли из города.

Щелкопер, собиравший полицейскую хронику за ночь, обнаружил совпадения в семи сообщениях о пропаже людей или насилии в местных заведениях рынка вторичной розницы, и к концу дня все телестанции уже говорили об этом под эффектные кадры горящего здания, где раньше было заведение Антона Дюбуа в Миссии. Кроме того, с отдельными людьми происходило что-нибудь особенное: в тенях что-то шевелилось, из ливнестоков раздавались голоса и вопли, скисало молоко, хозяев царапали коты, выли собаки — и тысячи людей просыпались и понимали, что их больше не тянет на шоколад. То был поистине трехнутый денек.

Остаток ночи Ашер провел, суетясь и проверяя замки, потом перепроверяя, потом лазя в Интернете в поисках информации о Преисподниках — на всякий случай, вдруг кто-нибудь с последнего раза, когда он выходил в Сеть, вывесил новенький древний документ. Написал завещание и пару писем, затем вышел и опустил их в ящик на улице, а не оставил на стойке в лавке вместе с прочей исходящей корреспонденцией. Затем, уже на рассвете, когда бета-самцовое воображение разогналось до тысячи миль в час, совершенно вымотанный Чарли проглотил две таблетки снотворного, которые дала ему Джейн, и проспал весь трехнутый денек. На закате его разбудила звонком милая дочурка.

— Алло.

— Тетя Кэсси антисемит, — сказала Софи.

— Солнышко, на дворе шесть утра. Можно, мы обсудим политические взгляды тети Кэсси чуть позже?

— А вот и нет, на дворе шесть ночи. Пора купаться, а тетя Кэсси не дает мне взять Элвина и Мохаммеда в ванну, потому что она антисемит.

Чарли посмотрел на часы. Отчасти он обрадовался, что на дворе шесть вечера, а он разговаривает с дочерью. Хоть это осталось неизменным — что бы ни случилось, пока он спал.

— Ничего Кэсси не антисемит. — Джейн взяла отводную трубку.

— А вот и да, — сказала Софи.

— Папуля, ты осторожней. Тетя Джейн поборник антисемитов.

— А вот и нет, — сказала Джейн.

— Нет, ты послушай, какая умная у меня дочь, — сказал Чарли.

— Я вот не знал в ее возрасте слов «антисемит» и «поборник», а ты?

— Гоям нельзя верить, папуля, — сказала Софи.

Затем прошептала:

— Они терпеть не могут ванны, эти гои.

— Папа у тебя тоже гой, малыш.

— О боже мой, они повсюду, как люди из стручков![61] — Его дочь выронила трубку, заверещала, после чего хлопнула дверь.

— Софи, отопри сейчас же, — раздался в трубке голос Кэсси.

Джейн спросила:

— Чарли, откуда она этого нахваталась? Это ты ее учишь?

— Это миссис Корьева — она происходит от казаков, и у нее остаточные муки совести за то, что ее предки делали с евреями.

— А-а, — сказала Джейн.

Если нельзя обвинить брата, ей неинтересно.

— Ну так в ванную к ней собак пускать нельзя. Они едят мыло, а иногда залезают в ванну, и потом…

— Пусть лезут, Джейн, — перебил ее Чарли.

— Может, только они и способны ее защитить.

— Ладно, только я буду выкладывать им самое дешевое мыло. Не французское.

— Мыло отечественных производителей их вполне устраивает, Джейн. Слушай, я ночью собственноручно составил завещание. Если со мной что-то случится, я хочу, чтобы ты вырастила Софи. Я туда это внес.

Джейн не ответила. Чарли слышал в трубке, как она дышит.

— Джейн?

— Конечно, конечно. Само собой. Да что это с вами со всеми такое? Что за большая опасность грозит Софи? Чего ты такой дерганый? И почему, блядь, ты не позвонил раньше, засранец?

— Я всю ночь занимался делами. А потом выпил две твои таблетки. И вдруг пропало двенадцать часов.

— Выпил две? Никогда не пей по две.

— Ага, спасибо, — ответил Чарли.

— В общем, ладно, со мной наверняка все будет хорошо, но если вдруг нет, ты возьмешь Софи и на время уедешь из города. В Сьерру или куда-нибудь. Кроме того, я отправил тебе письмо, где все объясняется, — по крайней мере, все, что мне известно. Распечатай его, только если что-то произойдет, хорошо?

— Ничему лучше не происходить, ебала. Я только что потеряла маму, и я… ну за каким чертом тебе надо все это мне говорить, Чарли? Что у тебя случилось?

— Этого я тебе сказать не могу. Ты должна мне верить — у меня выбора не было.

— Как тебе помочь?

— Делай ровно то, что делаешь. Заботься о Софи, береги ее и чтобы все время с ней были собаки.

— Ладно, только пускай с тобой ничего не случается. Мы с Кэсси намерены жениться, и я хочу, чтобы выдавал меня ты. И позаимствовать твой смокинг. Это же «Армани», да?

— Нет, Джейн.

— Ты не хочешь меня выдавать?

— Нет-нет, дело не в этом. Да я ей заплачу, лишь бы она тебя взяла. Не в этом дело.

— Значит, ты считаешь, будто геям нельзя разрешать жениться, так? Ну вот, ты все-таки раскололся. Я так и думала — за столько лет…

— Я просто считаю, что геям нельзя разрешать жениться в моем смокинге.

— А, — сказала Джейн.

— Ты наденешь мой смокинг от «Армани», и мне придется брать напрокат какую-нибудь срань или покупать что-нибудь новое и дешевое, а потом я на веки вечные останусь на свадебных фотографиях полным мужланом. Я же знаю, как вам, парни, нравится показывать свадебные фотографии — это как зараза.

— Под «нами, парнями» ты имеешь в виду нас, лесбиянок? — осведомилась Джейн прокурорским голосом.

— Да, ебанушка, я имею в виду лесбиянок, — ответил Чарли голосом агрессивного свидетеля.

— Ой, ну ладно, — сказала Джейн.

— Это же моя свадьба, наверно, я могу сама купить себе смокинг.

— Вот это будет мило, — сказал Чарли.

— Мне все равно теперь брюки в седалище надо немного расставлять.

— Вот и умница.

— Так ты береги себя и меня выдай.

— Очень постараюсь. Как считаешь, Кассандра пустит на вашу свадьбу маленькую еврейскую девчонку?

Джейн рассмеялась.

— Звони мне каждый час, — сказала она.

— Не буду.

— Ладно, тогда как сможешь.

— Угу, — ответил Чарли.

— Пока.

 

Вылезая из постели, он улыбался — и спрашивал себя, не в последний ли раз способен это делать. Улыбаться.

Чарли принял душ, съел бутерброд с арахисовым маслом и желе и надел тысячедолларовый костюм, за который заплатил сорок баксов. Несколько минут похромал по спальне, решил, что нога себя чувствует вполне прилично и без пеногипсового каблука можно обойтись, поэтому оставил его у кровати. Включил кофеварку и позвонил инспектору Ривере.

— Трехнутый был денек, — сказал Ривера.

— Чарли, вам надо забирать дочь и уезжать из города.

— Я не могу. Это касается меня. Держите меня в курсе, хорошо?

— Дайте слово, что не станете делать глупостей и совершать подвиги.

— Такого не заложено в мою ДНК, инспектор. Если что увижу — позвоню.

Чарли отсоединился, не имея ни малейшего понятия, что ему делать. Однако что-то делать он должен. Позвонил Джейн пожелать Софи спокойной ночи.

— Я просто хотел тебе сказать, что я тебя очень люблю, солнышко.

— Я тебя тоже, папуля. А чего ты звонишь?

— У тебя встреча или что?

— У меня мороженое.

— Это мило. Послушай, Софи, папе надо кое-что сделать, поэтому я хочу, чтобы ты несколько дней пожила у тети Джейн, ладно?

— Ладно. Тебе помочь? Я свободна.

— Нет, солнышко, но спасибо.

— Ладно, папуля. Элвин смотрит на мое мороженое. Он, по-моему, голодный, как медведь. Я пошла.

— Я тебя люблю, солнышко.

— И я тебя, папуля.

— Извинись перед тетей Кэсси за то, что назвала ее антисемитом.

— Ладно. — Щелк.

Она первой повесила трубку. Зеница ока его, свет его жизни, гордость его и радость — первой повесила трубку. Чарли вздохнул, но ему получшело. Боль сердечная — естественная среда обитания бета-самцов.

Несколько минут Чарли на кухне точил лезвие шпаги о корпус электрического консервного ножа, который им с Рэчел подарили на свадьбу, а потом спустился проверить лавку.

Только открыв дверь на заднюю лестницу. Чарли услышал из лавки странные животные звуки. Вроде бы со склада, но свет там не горел, хотя в двери его падало достаточно. Началось? Тогда понятно, что делать дальше.

Чарли извлек шпагу из трости и, пригнувшись, сполз по лестнице, ступая на края ступенек, чтобы минимизировать скрипучесть. На полпути он увидел источник животных звуков и отпрянул, перепрыгнув чуть ли не пол-лестницы наверх.

— Растуды твою налево!

— Это нужно было сделать, — сказала Лили.

Она сидела верхом на Рэе Мэйси, ее плиссированная юбка в клеточку покрывала (милосердно) коллегу, в особенности — те детали его анатомии, кои могли подвигнуть Чарли на ослепление себе глаз,[62]что он и без того намеревался сделать.

— Нужно, — отдуваясь, подтвердил Рэй.

Чарли снова заглянул на склад — парочка по-прежнему занималась тем, чем занималась: Лили скакала на Рэе, будто на механическом быке, и одна голая грудь ее подпрыгивала, вывалившись из разреза поварской куртки.

— Он был подавлен, — сообщила она.

— Я видела как он нашим пылесосом ставит себе засосы. Это ради вящего блага, Ашер.

— Так прекратите же, — сказал Чарли.

— Нет, нет, нет, нет, нет, — изрек Рэй.

— Это благотворительность, — сказала Лили.

— Знаешь, Лили, — заговорил Чарли, стараясь не смотреть на парочку, — свои позывы к благотворительности ты могла бы удовлетворять иными способами. Например, Санта в Армии спасения, что ли.

— С этими ебаться неохота. Они почти все конченые алкаши и воняют. Рэй, по крайней мере, чистенький.

— Я не имел в виду чикать Санту, я имел в виду — быть им. Звонить в колокольчик, ходить с красным котелком. Господи.

— Я чистенький, — изрек Рэй.

— А ты заткнись, — сказал Чарли.

— Она тебе в дочери годится.

— Он был на грани самоубийства, — сказала Лили.

— Я, может, ему жизнь спасаю.

— Спасает, — подтвердил Рэй.

— Рэй, заткнись, — рявкнул Чарли.

— Это презренный секс из жалости, от крайнего отчаяния, вот и все.

— Это он знает, — сообщила Лили.

— Я не против, — подтвердил Рэй.

— Кроме того, я стараюсь ради великой целить продолжала Лили.

— Рэй от тебя жмется.

— Куда? — спросил Рэй.

— Как? — спросил Чарли.

— Он нашел женщину, которая скупала все сосуды. Она была с теми клиентами, которых ты пропустил. Где-то в Миссии. Он не собирался тебе рассказывать.

— Я не понимаю, о чем ты, — сказал Рэй.

— Быстрее, пожалуйста.

— Скажи ему адрес, — сказала Лили.

— Лили, — произнес Чарли.

— Это вовсе не обязательно.

— Да, — подтвердил Рэй.

Раздался громкий шлепок. Чарли открыл глаза. Парочка по-прежнему была перед ним — делала то, что делала, — но правая щека Рэя ярко горела, а Лили замахивалась, чтобы влепить ему еще раз.

— Говори!

— На Герреро-стрит, между 18-й и 19-й, номера не знаю, но это большой зеленый особняк, не проглядишь. Буддистский центр «Три драгоценности».

ШМЯК!

— Ай, я же ему сказал, — взвыл Рэй.

— Это за то, что адрес не выяснил, СУКА! — сказала Лили.

Затем повернулась к Чарли.

— Готово, Ашер. Я хочу высокую должность, когда ты покоришь Преисподнюю.

Чарли подумал, что первым делом после покорения Преисподней отредактирует «Великую большую книгу Смерти», чтобы в ней объяснялось, как разбираться с такими вот ситуациями.

Но вслух он сказал:

— Она твоя, Лили. Будешь заведовать пытками и дресскодом.

— Мило, — сказала Лили.

— Извини, Ашер, мне тут нужно закончить.

— И Рэю:

— Слышал? Никаких больше фланелевых рубашек, курвиметр!

ТРЕСЬ!

У хрюков, исходивших от Рэя, усилились частота и интенсивность.

— Ну да, — сказал Чарли.

— Я выйду в другую дверь.

— Увидимся, — сказал Рэй.

— Я больше никогда не буду смотреть вам обоим в глаза, хорошо?

— Неплохо, Ашер, — ответила Лили.

— Будь осторожнее.

 

Чарли всполз обратно по лестнице, вышел через парадное квартиры и спустился на лифте в подъезд, всю дорогу подавляя рвотные позывы. На улице он т<